Текст книги "Рассуждения о Франции"

Автор книги: Жозеф де Местр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава десятая.
О МНИМЫХ ОПАСНОСТЯХ КОНТР-РЕВОЛЮЦИИ.

1. – Общие замечания

(стр.136 >) В наше время настаивать на опасностях контр-революции, дабы сделать заключение против возвращения к Монархии, – банальнейший софизм.

Большое число трудов, предназначение которых – убедить Французов держаться Республики, всего только развивают эту идею. Авторы таких трудов делают ударение на бедах, неотделимых от революций: потом, заметив, что Монархия может быть восстановлена во Франции только через новую революцию, заключают, что нужно поддерживать Республику.

Этот колоссальный софизм, независимо от того, лежит ли в его основе страх[217]217
  Ж. де Местр намекает здесь на опасения тех, кто приобрел себе долю национального имущества, вроде Бенжамена Констана. От своих лозаннских друзей он знал о финансовых операциях этого друга мадам де Сталь.


[Закрыть] либо намерение обмануть, достоин тщательнейшего обсуждения.

Почти все ошибки порождены словами. Контр-революцией привыкли именовать некое движение, призванное покончить с революцией; и из того, что одно движение будет противонаправленно другому, делается вывод об их единообразии: а нужно было бы придти к выводу, полностью противоположному.

Разве возможно убедить в том, что возврат от болезни ко здоровью столь же мучителен, как и переход от здоровья к болезни, и что Монархия, опрокинутая чудовищами, должна быть восстановлена им подобными? Ах! если бы прибегающие к этому последнему (стр.137 >) софизму по справедливости оценили его в глубине души! Все они довольно осведомлены, что друзья Религии и Монархии не способны ни на одно из тех злоупотреблений, которыми осквернили себя их враги; они знают довольно и о том, что в наихудшем из обстоятельств и принимая во внимание все слабости людские, партия угнетенных обладает в тысячу раз большими добродетелями, нежели партия угнетателей. Они неплохо знают, что первая не умеет ни защищаться, ни мстить: и часто они даже достаточно громко насмехались над нею по этому поводу.

Чтобы совершить французскую Революцию, нужно было ниспровергнуть религию, унизить мораль, нарушить все права собственности и пойти на всевозможные преступления; к сему дьявольскому предприятию потребовалось привлечь такое множество порочных людей, что вряд ли когда-нибудь столько пороков соединялись для какого-либо совместного злодеяния. Напротив, ради восстановления порядка Король призовет все добродетели: он, вне сомнения, пожелает этого и лично, но он будет к тому принужден и самой природой вещей. Настоятельнейшим его интересом будет обеспечение союза справедливости и милосердия; уважаемые люди придут к постам, на которых они смогут быть полезными; а религия, передав свой скипетр политике, придаст этой последней силы, которые она способна черпать только у своей августейшей сестры.

Я не сомневаюсь, что множество людей потребует лишь изложить им основания для столь великолепных надежд; но разве верят они, что политический мир движется случайностью, что он не устроен, не направляем, не вдохновлен той же самой мудростью, которая блистает в мире материальном. Злодейские руки, ниспровергающие государство, непременно причинят тяжкие страдания; ибо ни одно свободно действующее лицо не может нарушить помыслы Создателя, не повлекши (стр.138 >) в сфере своей деятельности бедствий, соразмерных величине покушения; и этот закон скорее предписан добротой Великого Существа, нежели его справедливостью.

Однако, когда человек трудится ради восстановления порядка, он взаимодействует с создателем порядка; ему благоприятствует природа, то есть вся совокупность вторичных причин, посылаемых Господом. В деянии [такого человека] есть нечто божественное; оно одновременно и добро, и властно. Оно ни к чему не принуждает и ничто ему не противится: распоряжаясь, оно оздоравливает; и по мере его продолжения утихают то беспокойство, то мучительное возбуждение, которые являются и следствием, и признаком беспорядка; точно так же, как под рукой умелого хирурга, выправляющего животному вывих, оно перестает мучиться от боли.

Французы, разве не под гул адских песнопений и безбожной хулы, не под предсмертные крики и долгие стенания поруганной девственности; не в отблесках пожарищ, не на останках трона и алтарей, залитых кровью лучшего из Королей и бесчисленного множества других жертв; не в презрении к нравам и общественным убеждениям, не в окружении всевозможных злодеяний ваши соблазнители и ваши тираны заложили то, что они назвали вашей свободой.

Но во имя ПРЕВЕЛИКОГО И ВСЕПРОЩАЮЩЕГО БОГА, вслед за людьми, возлюбленными им и вдохновленными им, наполняясь его созидательной силой, вы вернетесь к вашей старой конституции, а Король вам дарует то единственное, к чему вы должны бы разумно стремиться: свободу, обретенную благодаря Монарху.

Какое плачевное ослепление заставляет вас упорствовать в тяжкой борьбе с этой мощью, которая сводит на нет все ваши усилия, дабы явить этим свое присутствие? Вы немощны только потому, что осмелились (стр.139 >)отделиться от нее, и даже противопоставить себя ей: с минуты, когда вы будете действовать согласно с ней, вы неким образом вольетесь в ее природу. Все преграды падут перед вами, и вы будете смеяться над наивными страхами, ныне беспокоящими вас. У всех частей политической машины есть естественное свойство устанавливаться на предназначенные им места, и это свойство, по сути божественное, будет благоприятствовать всем усилиям Короля; поскольку порядок есть природное человеческое качество, вы обретете в этом порядке счастье, тщетно взыскуемое в беспорядке. Революция заставила вас страдать, ибо была порождением всех пороков, а именно они – истинные палачи человека. По противоположным основаниям возвращение Монархии отнюдь не вызовет тех бедствий, которых вы опасаетесь в будущем, но приведет к прекращению всех тех, от которых вы страдаете сегодня. Все ваши усилия будут полезны: вы разрушите только разрушение.

Перестаньте, наконец, вечно обманываться этими прискорбными учениями, обесчестившими наш век и погубившими Францию. Вам уже удалось узнать, чего стоят проповедники этих гибельных догм, но еще не стерлось оказанное ими на вас впечатление. Во всех ваших замыслах созидания и возрождения вы единственно забываете о Боге: они отделили вас от него. Теперь лишь усилием разума вы вознесете ваши мысли к неистощимому источнику всякого существования. Вы хотите видеть только человека, деяния которого столь слабы, столь зависимы, столь ограничены; воля которого столь испорчена, столь изменчива; существование же высшей первопричины для вас – только теория. Однако эта первопричина на вас давит, окружает вас; вы прикасаетесь к ней, и вся вселенная возвещает вам о ней. Когда вам говорят, что без нее у вас достанет сил лишь рушить, то излагают отнюдь не пустую теорию, а практическую истину, опирающуюся на опыт всех веков и на знание природы человека. (стр.140 >)

Откройте историю! вы не увидите там политического созидания; да что я говорю! не найдете никакого устроения, сколь бы слабым и кратковременным оно ни было, которое не отвечало бы божественной идее; совершенно не важна ее природа: ибо вообще нет полностью ложной религиозной системы. Стало быть, не твердите нам более о трудностях и несчастьях, беспокоящих вас как следствия того, что вы именуете контр-революцией. Все испытываемые вами несчастья проистекают от вас самих. Почему вас не должно было изранить обломками здания, которое вы сами обрушили на себя? Восстановление – это иной порядок вещей: но только возвратитесь на путь, который привел бы вас к нему. Вы придете к созиданию отнюдь не по пути отрицания.

О, как преступны эти лживые или малодушные писаки, позволяющие себе запугивать народ сим мнимым страшилищем, называемым контр-революцией! которые, согласившись, что Революция была ужасным бедствием, тем не менее настаивают, будто нельзя вернуться назад.[218]218
  Б. Констан завершил свою брошюру следующей фразой: «Речь идет о том, чтобы обрести покой в Республике, или вернуться обратно на страшный путь, пройденный Францией, и возвратиться к тирании, снова поднимаясь по реке крови, которая текла во имя свободы».


[Закрыть] Разве не утверждается, что бедам, причиненным Революцией, пришел конец, и что Французы обрели свою гавань? Воцарение Робеспьера так подавило этот народ, настолько поразило его воображение, что он считает вполне сносным и почти счастливым любое положение вещей, когда нет беспрестанной резни. Во времена горячки терроризма иностранцы отмечали, что все письма из Франции с описаниями чудовищных сцен той жестокой поры заканчивались словами: ныне у нас спокойно, то есть: палачи отдыхают; они набираются сил; пока все идет хорошо. Это чувство пережило адский режим, породивший (стр.141 >)его. Оцепеневший от Террора и обескураженный провалами политики иностранных держав, Француз замкнулся в эгоизме, позволяющем ему видеть только себя, только место и миг нынешнего своего бытия. В сотне мест Франции совершаются убийства; это неважно, ибо не его самого грабят или калечат; если одно из таких покушений свершается совсем рядом с ним, на его улице – тоже неважно? час минул; ныне все спокойно: он удвоит засовы и перестанет об этом думать. Одним словом, каждый Француз полностью доволен тем днем, когда его не убивают.

Вместе с тем, законы бессильны, а правительство признает свою неспособность принудить к их исполнению, Повсюду множатся самые гнусные преступления: Демон революции гордо приподымает голову; конституция – это только паутина, и власть позволяет себе страшные покушения. Брак превратился в легальную проституцию;[219]219
  Намек на закон от 20 сентября 1792 г., разрешивший развод, в частности, по обоюдному согласию или даже по требованию одного из супругов.


[Закрыть] нет более отеческой власти, страх больше не удерживает от злодеяний, нет больше убежищ для бедных. Страшные самоубийства раскрывают отчаяние несчастных, которые обвиняют правителей. Дух народа упал самым ужасающим образом; и уничтожение религии вкупе с полным отсутствием публичного образования готовят для Франции поколение, одна мысль о котором заставляет содрогнуться.

Презренные оптимисты! Так вот каков порядок вещей, смены которого вы боитесь! Отрешитесь, отрешитесь же от вашей злосчастной летаргии! вместо того чтобы рисовать народу воображаемые беды, которые должны-де грянуть в итоге преобразования, употребите ваши способности на то, чтобы заставить его возжелать доброе и оздоровляющее потрясение, которое приведет Короля на его трон, а Францию – к порядку. (стр.142 >)

Покажите нам, чересчур озабоченные люди, покажите нам эти страшные бедствия, которыми вам угрожают, дабы отвратить вас от Монархии. Неужели вы не видите, что у ваших республиканских учреждений совершенно нет корней. Они только поставлены на вашу землю, тогда как предыдущие были в нее посажены. Понадобился топор, чтобы выкорчевать эти последние, а первые – не выдержат вихря и исчезнут бесследно. Это, вне сомнения, совсем не одно и то же – отнять у какого-нибудь парламентского председателя в бархатной шляпе с галуном[220]220
  Такие головные уборы (toque a mortier) были знаком принадлежности к высшему судейскому корпусу. (Прим. пер.)


[Закрыть] его наследственный сан, являющийся его собственностью, или заставить освободить свое место временного судью,[221]221
  Судебные должности были тогда выборными.


[Закрыть] у которого нет никакого сана. Революция принесла много страданий, ибо многое разгромила; ибо она внезапно и жестоко нарушила все права собственности, все пристрастия и все обычаи; ибо всякая плебейская тирания по самой своей природе необузданна, оскорбительна и безжалостна, а та, которую учинила французская Революция, довела эти свойства до предела, и вселенная никогда еще не видела столь подлой и абсолютной тирании.

[222]222
  Ж. де Местр начал здесь со слов: «Эпиктет очень верно говорил: человека менее мучат сами вещи, чем представления, которые он создал себе о них».


[Закрыть] Представления – чувствительная струна человека: когда болезненно задевают эту струну, он испускает громкие крики. Именно это сделало Революцию столь мучительной, ибо она растоптала все великие представления. Однако, если восстановление Монархии причинило бы столь же обширному количеству людей такие же действительные лишения, то все-таки была бы огромная разница – она не растопчет ничье (стр.143 >)достоинство; ибо во Франции вовсе не осталось достоинства по той причине, что совсем нет суверенности.

Но если принимать во внимание только лишь физические лишения, то и тогда разница будет не менее впечатляющей. Узурпаторская власть умерщвляла безвинных; Король простит виновных; первая власть уничтожала законные права собственности; вторая поразмыслит над случаями незаконной собственности. Одна взяла себе девизом: Diruit, aedificat, mufat quadrata rotundis.[223]223
  «[Он] разрушает, строит, заменяет квадратное круглым». – Гораций, Элоды, I,1,100.


[Закрыть] После семилетних усилий узурпаторской власти ей так и не удалось устроить ни начальной школы, ни сельского праздника. Все, вплоть до ее сторонников, насмехаются над ее законами, ее должностями, ее учреждениями, празднованиями и даже ее костюмами. Другая власть, строящаяся на истинной основе, отнюдь не будет двигаться на ощупь: неведомая сила определяет ее деяния, она трудится только во имя возрождения: между тем от любого упорядоченного действия коробится лишь зло.

Еще одна крупная ошибка – воображать, что народ якобы потеряет что-либо с восстановлением Монархии; ибо народ, дескать, по идее только выиграл от всеобщего ниспровержения. Как говорят, он имеет право на занятие любой должности; так что же? Хотелось бы узнать, чего они стоят, эти должности, о которых столько шумят и которые преподносят народу как великое завоевание, – они ничто перед истинным судом общественного мнения. Даже военное сословие, считавшееся во Франции почетнее всех остальных, потеряло свой блеск: оно утратило свой престиж в глазах общественного мнения, а установление мира еще более понизит его. Военных пугают восстановлением Монархии, но никто более них в этом не заинтересован. Нет ничего очевиднее того, что (стр.144 >)Королю необходимо поддержание их высокого положения, и от них зависит – рано или поздно превратить эту политическую необходимость в потребность любви, долга и признательности. Благодаря чрезвычайному сочетанию обстоятельств в военных нет ничего, что могло бы оскорбить самое роялистское убеждение. Никто не имеет права их презирать, ибо они сражаются только за Францию; между ними и Королем нет никакой стены предубеждений, способных помешать исполнению их долга: [Король] прежде всего Француз. Пусть они вспомнят о Якове II, который во время битвы на рейде Ог[224]224
  Морской бой на рейде Ог (или Уг) у берегов Контантена (департамент Ла Манш), где в 1692 г. адмирал Турвиль был разбит англо-голландским флотом.


[Закрыть] аплодировал с берега моря мужеству Англичан, окончательно лишивших его трона: могли ли бы воины сомневаться, что Король не гордится их отвагой и не думает о них в глубине своей души как о защитниках целостности его королевства? Не он ли публично аплодировал этому мужеству, сожалея (а это, конечно, следовало сделать), что оно не проявляется в борьбе за лучшее дело? Разве не поздравил Король храбрецов из армии Конде за то, что они победили ненависть, которую столь долго питала изощреннейшая хитрость?[225]225
  Письмо Короля принцу Конде от 3 января 1797 г., напечатанное во всех газетах. (Прим. Ж. де М.)


[Закрыть] У французских военных, после всех их побед, есть только одна потребность: чтобы легитимная суверенность узаконила их положение; сейчас их боятся или презирают. Глубочайшая безучастность – вот цена их трудов, а их сограждане суть самые равнодушные к трофеям армии люди во вселенной. Они зачастую доходят до того, что ненавидят эти победы, которые питают боевой дух их властителей. Восстановление Монархии тотчас обеспечит военным высокое положение в общественном (стр.146 >)мнении. Таланты обретут на своем пути подлинное достоинство, а всеувеличивающимся свидетельством его будет собственность воинов, право на которую они передадут своим детям. Эта незапятнанная слава, это спокойное сияние стоят больше наград и остракизма забвения, которое воспоследовало за эшафотом.[226]226
  Намек на казни генералов и офицеров в 1793 г.


[Закрыть]

Если взглянуть на вопрос более широко, то обнаружится, что Монархия, безусловно, есть правление, дающее наибольшие отличия наибольшему числу людей. Суверенность при этом образе правления обладает достаточным блеском, чтобы передать часть его, с необходимыми градациями, множеству действующих лиц, которых она в той или иной мере отличает. В Республике, по сравнению с Монархией, суверенность совершенно неосязаема, поскольку это есть сущность чисто духовного свойства, и ее величие нельзя передать кому-либо: так, в республиках должности не стоят ничего за пределами города, где располагается правительство; более того, они ничего не значат и в том случае, если не замещаются членами правительства. Таким образом, человек красит место, а вовсе не место – человека: последний отличается не как уполномоченное лицо, а как частичка суверена.

В подчиняющихся республикам провинциях можно увидеть, что должности (за исключением тех, которые отведены сочленам суверена) ненамного поднимают человека в глазах ему подобных и почти ничего не значат в общественном мнении; ибо республика по своей природе является правлением, дающим наибольшие права наименьшему числу людей, называемых сувереном, который более всех отнимает эти права у остальных, именуемых подданными.

Чем больше республика сближается с чистой демократией, тем больше это ее свойство будет впечатляющим. (стр.146 >)

Пусть вспомнят ту несметную массу должностей (даже если из них вычесть все незаконно созданные), которую старое правительство Франции предлагало для всеобщего честолюбия. Белое и черное духовенство, военная и судейская службы, финансы, администрация и т. д. – сколько открытых дверей для всех способностей и для всякого рода честолюбий! Сколько неисчислимых ступеней для личных отличий! Из этого бесконечного числа мест ни одно законодательно не было выведено за круг притязаний простого гражданина:[227]227
  Знаменитый закон, который не позволял лицам третьего сословия посыпать на военную службу, не мог быть соблюден: то просто была министерская несуразность, о которой пристрастно судили как о каком-то основном законе. (Прим. Ж. де М.)


[Закрыть] среди этих должностей было даже огромное число имевших ценные свойства, которые действительно превращали собственника в нотабля и которые принадлежали исключительно третьему сословию.

Крайне разумным было то, что занятие первых мест было делом самым трудным для рядового гражданина. В государстве образуется слишком много движения и недостает субординации, если все могут претендовать на все. Порядок требует, чтобы должности в целом были распределены по рангам, как и сословия граждан, и чтобы способности, а иногда и обычная протекция снижали барьеры, разделяющие различные классы. Таким образом, получается соперничество без унижения и движение без разрушения; отличие, связанное с должностью, проистекает, как говорится, только из-за большего или меньшего труда для замещения такой должности.

Если кто-то возразит, что эти отличия плохи, он уйдет от сути вопроса; но я утверждаю, что если ваши должности отнюдь не возвышают тех, кто замещает их, не похваляйтесь, что вы раздаете их всем (стр.147 >)желающим, ибо вы ничего не раздаете. Напротив, если должности служат и должны быть отличиями, то я еще раз повторю то, в чем ни один добросовестный человек не сможет меня опровергнуть: монархия есть правление, которое одним только замещением мест и независимо от знатности отличает самое большое число людей из остальных их сограждан.

Кстати, не нужно одурачивать себя этим идеальным равенством, существующим только на словах. Солдат, имеющий привилегию говорить со своим офицером в самом бесцеремонном тоне, по этой причине не равен ему. Начинает образовываться должностная аристократия, которую вначале нельзя было заметить при всеобщем ниспровержении. Даже дворянство возвращает себе свое неотъемлемое влияние. Сухопутными войсками и военно-морскими силами уже стали отчасти командовать дворяне либо гардемарины и юнкера, которых Старый Порядок облагородил, приобщив к благородным занятиям. Именно их усилиям Республика обязана своими наибольшими успехами. Если бы из-за своей чувствительности, быть может, злосчастной, французское дворянство[228]228
  Жозеф де Местр протестовал против того, чтобы его считали эмигрантом: его законным сувереном был король Сардинии, одна из частей королевства которого – Савойя – была захвачена силой. Местр полагал, что исход из Франции дворянства и духовенства, даже если он считался дорогой чести, тем не менее оказался политической ошибкой.


[Закрыть] не удалилось от Франции, оно уже командовало бы сейчас повсюду; и ныне там довольно часто можно услышать: Если бы дворянство захотело, ему вручили бы все должности. Конечно, в момент, когда я пишу все это (4 января 1797 года), Республика очень хотела бы иметь на своих кораблях тех дворян, которых она приказала уничтожить на Кибероне.[229]229
  См. примечание 11. (Прим. пер.)


[Закрыть] (стр.148 >)

Народу, или всей массе граждан, стало быть, нечего терять; и напротив, он всё выигрывает с восстановлением Монархии, которая принесет с собой множество реальных отличий, прибыльных и даже наследственных, вместо преходящих и не обладающих достоинством служебных мест, которые предоставляет Республика.

Я совсем не говорил о жаловании, обусловленном исполнением должностей, так как примечательно, что Республика либо вообще не платит, либо платит мало. Благодаря ей составлены лишь скандальные состояния: единственно порок может обогатиться на служении ей.

Я закончу этот параграф, сообщив наблюдения, которые ясно доказывают (так мне представляется), что опасность, усматриваемая в контр-революции, состоит как раз в запаздывании этого великого изменения.

Род Бурбонов недостижим для главарей Республики: он существует, его права очевидны и его молчание говорит, вероятно, гораздо больше, чем всевозможные манифесты.

Эта истина бросается в глаза: французская Республика, даже и после того, как она вроде бы смягчила свои максимы, не может иметь подлинных союзников. По своей природе она – враг всем образам правления: она стремится все их разрушить, так что все они заинтересованы в ее уничтожении. Политика способна, без сомнения, предоставить Республике союзников,[230]230
«…Мы и сами не прочь от подобной свободыИ другому готовы дозволить ее; но с условьем,Чтобы дикие звери не были вместе с ручными,Змеи – в сообществе птиц, и с ягнятами – лютые тигры!»  (Этим строкам из «Науки поэзии» Горация, V, II, 13; перевод М. Дмитриева; предшествуют слова: «Знаю, поэт с живописцем – все смеют, и все им возможно / Что захотят». – Прим. пер.)
  Это самое лучшее, что могут сказать некоторые кабинеты министров вопрошающей их Европе! (Прим. Ж. де М.)


[Закрыть] но эти союзы противоестественны или, если (стр.149 >) угодно, у Франции есть союзники, но их совсем не имеет французская Республика.

Друзья и враги непременно придут к согласию, дабы даровать Франции Короля. Часто ссылаются на успех английской Революции в прошлом веке; но сколько здесь различий! В Англии Монархия не была свергнута. Исчез один только Монарх, уступив место другому. Тот же самый род Стюартов оказался на престоле; и новый Король из этой династии унаследовал свои права. Этот Король самолично явил себя как государь, черпавший всю свою мощь в опоре на королевский Дом и фамильные узы. Правление Англии не представляло никакой опасности для других: там была Монархия, как и до революции; и Якову II[231]231
  Яков II, король Англии с 1685 по 1688 г., принял католичество в 1671 г. Он был свергнут с трона своим зятем, Вильгельмом Нассауским, принцем Оранским, и окончил свои дни во Франции.


[Закрыть] не хватило лишь малого, чтобы удержать свой скипетр: если бы он был чуть удачливее или, по крайней мере, чуть искуснее, он оставил бы престол за собой; и хотя Англия имела короля; хотя религиозные предубеждения[232]232
  Стюарты были католиками.


[Закрыть] смешались с предрассудками политическими, чтобы исключить претендента на престол; хотя само [островное] положение этого королевства защищало его от вторжения; все же вплоть до середины нашего века опасность повторения революции висела над Англией. Все решилось, мы знаем, благодаря битве при Каллодене.[233]233
  В Шотландии, где претендент на престол Чарльз-Эдуард Стюарт был разбит герцогом Камберлендским в 1746 г.


[Закрыть]

Во Франции, напротив, образ правления не является монархическим; он даже враждебен всем окружающим ее монархиям; и главенствует в ней отнюдь не государь, а если когда-нибудь на государство нападут, нет признаков того, что зарубежные родичи (стр.150 >)пентархов[234]234
  Пентархи, т. е. пять членов Исполнительной директории.


[Закрыть] подымут войска ради их защиты. Значит, во Франции сохранится привычная угроза гражданской войны, и у этой угрозы останутся две постоянные причины: придется непрестанно опасаться справедливых претензий Бурбонов на свои права и коварной политики других держав, которые способны попытаться навязать стране Короля из другой династии. Если на троне Франции будет законный Суверен, ни один государь во вселенной не сможет и мечтать об овладении им; но когда трон пуст, то все королевские честолюбия могут страстно стремиться завладеть им и сталкиваться ради этого друг с другом. Впрочем, властью в силах овладеть валкий, если она валяется в пыли. При законном правительстве бесчисленные прожекты исключены; однако при ложной суверенности любой замысел – не химера; все страсти бушуют и у всех есть почва для надежды. Малодушные, отвергающие Короля из-за страха гражданской войны, для нее и готовят горючий материал. Именно потому, что они безрассудно хотят покоя и конституции, они не получат ни покоя, ни конституции. Для Франции, в ее сегодняшнем состоянии, совершенно нет полной безопасности. Только Король, и Король законный, подняв с высоты своего трона скипетр Карла Великого, может погасить и усмирить всякую ненависть, расстроить любые зловещие замыслы, оценить все честолюбия, расставляя людей по местам, успокоить возбужденные умы и мгновенно создать вокруг власти ту магическую ограду, которая по-настоящему обороняет ее.

Еще одно соображение должно постоянно учитываться теми Французами, которые принадлежат к нынешним власть имущим и сама позиция которых могла бы повлиять на восстановление Монархии. Даже наиболее уважаемые из этих людей отнюдь не (стр.151 >) должны забывать о том, что рано или поздно сама сила вещей не удержит их на месте: что время течет и слава – вместе с ним. Та слава, которой они могут гордиться, познается в сравнении: они прекратили массовые истребления. Они постарались осушить слезы Нации: они блистают, поскольку пришли на место самых отъявленных негодяев, когда-либо осквернявших землю. Но когда благодаря сотне слившихся воедино причин престол восстановится, амнистия, в силу самого понятия, будет предназначена им; и их имена, навеки безвестные, окажутся погребенными в забвении. Значит, пусть они никогда не будут терять из виду тот бессмертный венец, который окружит имена восстановителей Монархии. Любое народное возмущение против знати всегда приводит только к созданию нового дворянства; мы уже видим, как будут складываться эти новые роды, прославление которых ускорят обстоятельства, и они с самой колыбели смогут претендовать на все.

II. – Национальное имущество

Французов также запугивают возвращением национального имущества; Короля обвиняют в том, что он не осмелился коснуться в своем обращении[235]235
  В Веронском обращении.


[Закрыть] этого деликатного предмета. Можно было бы сказать весьма значительной части Нации: а вам-то что до этого за дело? и это было бы, возможно, неплохое возражение. Но чтобы не выглядеть человеком, уклоняющимся от трудностей, лучше отметить, что очевидный интерес Франции касательно национального имущества, в целом, и даже вполне понятный интерес приобретателей этого имущества, в частности, согласуются с восстановлением Монархии. Разбой по отношению к (стр.152 >)национальному имуществу потрясает даже самый грубый ум. Никто не верит в законность его приобретений; и даже тот, кто самым высокопарным образом витийствует по данному поводу, опираясь на сегодняшнее законодательство, – торопится это имущество перепродать, дабы обеспечить себе барыши. Этим имуществом не осмеливаются пользоваться во всей его полноте, и чем больше будут успокаиваться умы, тем меньше люди осмелятся тратиться ради сохранения этих ценностей. Здания разрушатся, долгое время никто не осмелится возводить новые; ссуды будут очень малыми; капитал Франции придет в значительный упадок. Уже произошло много бед в таком роде; и те, кто были способны поразмыслить над злоупотреблениями декретов, должны понять, чем является декрет, под который подпадает третья, возможно, часть самого могущественного королевства Европы.

Законодатели очень часто рисовали поражающие воображение картины плачевного состояния этого имущества. Зло постоянно будет увеличиваться, вплоть до того момента, когда в общественном сознании не останется сомнений относительно надежности этих приобретений; но какой взор может увидеть сие время?

Не говорю уже о том, что для владельцев этого имущества опасность исходит прежде всего от правительства. Не стоит заблуждаться – ему отнюдь не безразлично, где поживиться: даже самый несправедливый не желает большего, наполняя свои сундуки, чтобы как можно меньше обзавестись врагами. Между тем известно, при каких условиях совершались приобретения; известно, какими бесчестными махинациями, какими скандальными agio[236]236
  Ажио – лаж, т. е. повышение рыночной цены золота, курсов ценных бумаг по отношению к номиналу. (Прим. пер.)


[Закрыть] они сопровождались. Изначальная и продолжающаяся порочность подобного приобретательства впечатлила всех; таким образом, (стр.153 >) французское правительство не может не знать, что если оно будет душить налогами этих стяжателей, то общественное мнение окажется на его стороне, а действия правительства сочтут несправедливыми только сами приобретатели; впрочем, при народном правлении, даже законном, стыд глаза не ест из-за несправедливости; можно только прикинуть, каковой она будет во Франции, где правительство, переменчивое, как и сами люди, и лишенное лица, никогда не отказывалось вернуться к своим деяниям, дабы переделать то, что уже было сделано.

Значит, покусится оно и на имущество, при первой же возможности. Опираясь на общественное мнение и (о чем не следует забывать) на зависть всех тех, кто не обладает и толикой национального имущества, правительство станет терзать его обладателей или новыми распродажами, по неким образом измененным правилам, или общим судебным пересмотром сделок с повышением их цены, или чрезвычайными налогами; одним словом, обладатели [имущества] никогда не будут в покое.

Но все устойчиво при устойчивом правлении; отсюда следует, что восстановление Монархии – в интересах даже приобретателей национального имущества, они будут знать, с чем имеют дело. Кстати, дурно, что Короля упрекали за неясность высказываний на этот счет в его обращении: если бы он высказался пояснее, то поступил бы весьма опрометчиво. Когда придет нужное время, принятие закона по данному поводу не станет, возможно, сложным делом для законодателя.[237]237
  Королевская хартия 1815 г. узаконит все приобретения национальных имуществ.


[Закрыть]

Здесь самое время припомнить то, о чем я говорил в предыдущей главе: расчеты того или иного класса лиц вовсе не остановят контр-революцию. Все, что я намереваюсь доказать, это важность того, чтобы горстка людей, способных повлиять на такое великое (стр.154 >) событие, не ожидала бы часа, когда злоупотребления, собранные воедино анархией, сделают контр-революцию неминуемой, а приход ее – внезапным; ибо чем большей окажется надобность в Короле, тем труднее должна быть судьба выигравших от Революции.

III. – Возмездия

Второй жупел, которым пользуются, дабы заставить Французов страшиться возвращения их Короля, – грядущие с его приходом возмездия.

Это возражение, равно как и другие, выдвигается умниками, которые сами в него отнюдь не верят; тем не менее, его было бы полезно обсудить, имея в виду людей честных, считающих его обоснованным.

Многие сочинители-роялисты отвергли как оскорбительную эту жажду мести, приписываемую их партии; один выскажется от имени всех: я привожу его слова к удовлетворению как собственному, так и моих читателей. Меня не обвинят в том, что я выбрал его среди холодных роялистов.

«Самых страшных возмездий следует бояться при господстве незаконной власти; ибо кто имел бы право их пресекать? Жертва не может призвать к себе на помощь ни авторитет законов, которые отсутствуют, ни правительство, являющееся только плодом преступлений и узурпации.

Совсем иначе обстоит дело при правлении, опирающемся на освященную, старинную, законную основу. У него есть право приглушить даже самую справедливую месть и сразу же наказать мечом законов любого, кто естественное чувство поставит выше своего долга.

Единственно законное правительство имеет право объявлять амнистию и обладает средствами, обеспечивающими ее применение.

Значит, доказано, что самый безукоризненный, самый искренний из роялистов, претерпевший самый тяжкий ущерб в лице своих родных и в своей (стр.155 >)собственности, должен быть приговорен к смерти законным правительством, если осмелится самолично мстить своим обидчикам в то время, как Король предписал ему простить их.