Текст книги "Просто пространства: Дневник пользователя"

Автор книги: Жорж Перек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

О движении

Мы живем где-то: в какой-то стране, в каком-то городе этой страны, в каком-то квартале этого города, на какой-то улице этого квартала, в каком-то доме на этой улице, в какой-то квартире этого дома.

Уже давно нам следовало бы усвоить привычку перемещаться, перемещаться свободно, так, чтобы это нам ничего не стоило. Но мы этого не сделали: мы остались там, где были; и все осталось как было. Мы даже не спрашивали себя, почему это было здесь, а не где-то, почему это было так, а не иначе. Ну, а потом было уже слишком поздно, мы уже как-то притерлись. Мы стали считать, что нам хорошо там, где мы есть. В конце концов, там ничуть не хуже, чем по другую сторону.

Нам трудно менять даже расположение мебели. А переезжать – это уже целая эпопея. Мы остаемся в своем квартале, мы жалеем, если приходится менять его на другой.

Нужны крайне серьезные события, чтобы мы сдвинулись с места: войны, голод, эпидемии.

Мы привыкаем с трудом. Те, кто приехал несколькими днями раньше, смотрят на нас свысока. Мы сидим в нашем углу вместе с теми, кто в нашем углу; мы с ностальгией вспоминаем о нашей деревушке, о нашей речушке, о большом горчичном поле, которое открывалось, когда мы съезжали с главной дороги.

Страна

1

Границы

Страны отделены одна от другой границами. В пересечении границы всегда есть что-то немного волнующее: достаточно вымышленного предела, материализованного деревянным барьером, – который, кстати, никогда не совпадает с линией, которую он призван представлять, а отнесен на несколько десятков или сотен метров ближе или дальше, – чтобы изменилось все, включая пейзаж: тот же воздух, та же земля, но дорога уже не совсем такая, меняется начертание дорожных знаков, булочные не совсем похожи на то, что мы называли булочной минуту назад, у хлеба уже другая форма, на земле валяются другие пачки из-под сигарет…

(Подмечать то, что остается одинаковым: форма домов? форма полей? лица? эмблемы «Shell» на заправочных станциях, рекламные щиты «Coca-Cola» почти одинаковы повсюду, как это подтвердила недавняя выставка фотографий: от Огненной Земли до Скандинавии, и от Японии до Гренландии, – правила автомобильного движения (с несколькими вариациями), ширина колеи железнодорожных путей (за исключением Испании) и т. д.)

В 1952 году в Иерусалиме я попытался пролезть под колючей проволокой и ступить на иорданскую землю, однако сопровождавшие меня остановили: там, кажется, были мины. Так или иначе, я прикоснулся бы не к Иордании, а к ничейной, нейтральной территории, к по man’s land.

В октябре 1970 года, в Хофе, в Баварии, я, как говорится, охватил одним взглядом нечто, принадлежавшее Западной Германии, нечто, принадлежавшее Восточной Германии, и нечто, принадлежавшее Чехословакии: это было сероватое и мрачноватое пространство с редкими насаждениями. Трактир, западногерманский, откуда открывался этот вид, пользовался успехом.

В мае 1961 года, неподалеку от руин Сбейтлы, в Тунисе, где-то в районе Кассерина, я увидел алжирскую границу: простая изгородь из колючей проволоки. В нескольких сотнях метров виднелась разрушенная ферма, уже на территории Алжира. «Линия Мориса», которая оставалась все еще действующей, проходила, как мне сказали, прямо за ней.

Границы – это линии. Миллионы людей погибли из-за того, что были границы. Тысячи людей погибли, потому что не сумели их пересечь: выжить тогда означало просто переправиться через речку, обойти холмик, пройти лесок. По ту сторону была Швейцария, нейтральная страна, свободная зона…

(«Великая иллюзия»: в сбежавших пленников уже не стреляли, когда им удавалось пересечь границу…)

Люди сражались за крохотные клочки пространства, за склон холма, за побережье в несколько метров, за скалистый бугорок, за участок улицы. Для миллионов людей смерть наступила из-за легкого перепада уровня между двумя точками, расположенными на расстоянии не больше ста метров. Люди сражались неделями, чтобы завоевать или отвоевать высоту 532.

(Одним из главнокомандующих французской армии во время войны 1914–1918 годов был генерал Нивель ^{8} …)

2

Моя страна

Национальная территория (Родина-Мать – по-немецки Vaterland– Земля Нации, Отчизна, Франция, Шестиугольник ^{9} ) – это государство Западной Европы, соответствующее наибольшей части цизальпинской Галлии. Оно расположено между 42°20′ и 51°5′ северной широты и между 7°11′ западной долготы и 5°10′ восточной долготы. Его площадь составляет 528 576 квадратных километров.

На протяжении примерно 2640 километров эта территория омывается морским пространством, которое является французскими «территориальными водами».

Над всей территорией государства расположено «воздушное пространство».

Защита, целостность и безопасность этих трех пространств (наземного, воздушного и водного) являются предметом постоянной заботы государственной власти.

Не думаю, что смогу добавить что-то пространное или пространственное по поводу моей страны.

Европа

Одна из пяти частей света

Старый континент

Европа, Азия и Африка

Новый континент

Ура, ребята, нас открыли!

(один из индейцев при виде Христофора Колумба)

Мир

Мир велик.

Самолеты бороздят его во все стороны, в любое время и в любую погоду.

Путешествовать.

Можно было бы заставить себя следовать по определенной широте (Жюль Верн, «Дети капитана Гранта») или объехать Соединенные Штаты Америки, соблюдая алфавитный порядок (Жюль Верн, «Завещание чудака») или обуславливая переезд из одного государства в другое наличием двух одноименных городов (Мишель Бютор, «Движущая сила»).

Удивление и разочарование от путешествий. Иллюзия покорения расстояния, упразднения времени. Быть далеко.

Видеть воочиюто, что долгое время было всего лишь картинкой в старом словаре: гейзер, водопад, Неаполитанский залив, место, с которого Гаврило Принцип стрелял в австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда и герцогиню Софию Гогенберг, на углу улицы Франца Иосифа и набережной Аппель, в Сараево, как раз напротив питейного заведения братьев Симич, 28 июня 1914 года, в одиннадцать часов пятнадцать минут.

Или, точнее, видеть какой-нибудь предмет очень далеко от его предположительно первоначального местонахождения: совершенно уродливый – например, шкатулку из ракушек с надписью «На память о Динаре» в шале Шварцвальда или совершенно заурядный – к примеру, какую-нибудь вешалку с отметкой «Hôtel Saint-Victor» в гостинице bed and breakfast Инвернесса, или совершенно невероятный – допустим, «Археологический справочник департамента Тарн», составленный г-ном X. Крозом (1865, ин-кварто, 123 стр.), в гостиной семейного пансиона Регенсбурга (во Франции более известного под названием Ратисбон).

Видеть то, что мы всегда мечтали увидеть. Но что именно мы всегда мечтали увидеть? Пирамиды? Портрет Меланхтона кисти Кранаха? Могилу Маркса? Могилу Фрейда? Бухару и Самарканд? Шляпку, которую носит Кэтрин Хепберн в фильме «Сильвия Скарлетт»? (Однажды, по пути из Форбака в Метц, я сделал крюк, чтобы заехать в местечко Сен-Жан-Рорбак и посмотреть на место рождения генерала Эбле.)

Или, скорее, открывать то, что мы никогда не видели, не ожидали и даже не предполагали увидеть. Но как привести примеры: это не то, что по прошествии времени включается в комплект сюрпризов или чудес света; ни грандиозное, ни поразительное; ни даже гарантированно причудливое. Напротив, это скорее обретенная близость привычности, пространство родства…

Что можно знать о мире? Какое пространство сумеет охватить наш взгляд от рождения до смерти? Сколько квадратных сантиметров поверхности планеты Земля окажется под нашими подошвами?

Изъездить весь мир, избороздить его вдоль и поперек – это будет всегда значить, что мы познали несколько аров, несколько арпанов земли: кратчайшие вторжения в бесплотную древность, дрожь в предвкушении приключений, беспрецедентные поиски, завязшие в легкой дымке, от которых наша память сохранит лишь несколько подробностей. Помимо вокзалов и дорог, сверкающих взлетных полос аэропортов и узких кромок земли, которые несущийся с большой скоростью ночной поезд освещает на краткий миг, помимо так долго ожидаемых и так поздно открытых панорамных видов, помимо нагромождений камней и скоплений произведений искусства, останутся, может быть, трое детей, бегущих по совершенно белой дороге, или домик на выезде из Авиньона с решетчатой деревянной дверью, некогда окрашенной в зеленый цвет, темный контур деревьев на вершине холма в окрестностях Саарбрюкена, четыре веселых толстяка на террасе кафе в пригороде Неаполя, главная улица Бриона, в Эре, за два дня до Рождества около шести часов вечера, прохлада крытой галереи на рынке Сфакса, крохотная плотина на шотландском озере, извилистая дорога под Корволь-л’Оргейо… А с ними – неодолимое, мгновенное и почти материальное ощущение конкретности мира: что-то светлое, более близкое к нам; мир уже не как неизбежный маршрут, непрерывная гонка, бесконечное испытание, повод для безнадежного накопления или иллюзия покорения, но мир как обретение смысла, восприятие земного письма, той географии, авторами которой, уже позабыв об этом, являемся мы сами.

Пространство

…так что мир и окружающее пространство выглядели зеркалом друг друга – изукрашенные иероглифами и идеограммами, которые могли быть знаками и в то же время могли ими не быть. Известковое отложение на базальте, взметенный ветром гребень на слежавшемся бархане, глазки́ павлиньих перьев (жизнь среди знаков постепенно научила видеть таковые во множестве явлений, существовавших раньше просто так, обозначая лишь свое присутствие, и сделала эти явления знаками самих себя, прибавив их к числу оставленных специально теми, кто хотел оставить знак), полосы, запечатленные огнем на сланцевой породе, четыреста двадцать седьмой – чуть скошенный – желоб на карнизе фронтона мавзолея, череда полосок на телеэкране под влиянием магнитной бури (ряд знаков превращается в ряд знаков знаков, знаков, повторяемых бессчетно, – всегда одних и тех же, но и всякий раз отличных, так как к намеренно оставленному знаку добавлялся появившийся случайно), не вполне прокрашенная ножка буквы Р, пришедшаяся в одном из экземпляров «вечерки» на дефект бумаги, одна из восьмисот тысяч отметин на гудронированной стенке кессона в доках Мельбурна, след неожиданного торможения на асфальте, статистическая кривая, хромосома…

Итало Кальвино

(«Космикомические истории») ^{10}

Мы пользуемся глазами, чтобы видеть. Наше поле зрения открывает нам безграничное пространство: нечто более или менее круглое, которое очень скоро прерывается справа и слева и не продолжается ни ниже, ни выше. Скосив глаза, мы можем увидеть кончик нашего носа; поднимая глаза, мы видим, что есть верх; опуская глаза, мы видим, что есть низ; поворачивая голову, сначала в одну, потом в другую сторону, мы даже не можем полностью увидеть то, что нас окружает; приходится поворачиваться всем корпусом, чтобы увидеть все то, что есть позади нас.

Наш взгляд пробегает пространство и дает нам иллюзию рельефа и расстояния. Именно так мы выстраиваем пространство: вот верх и низ, лево и право, впереди и позади, близко и далеко.

Когда ничто не останавливает наш взор, он уносится вдаль. Ничего не встречая, он ничего не видит, он видит лишь то, что его останавливает. Пространство – это то, на что взгляд наталкивается, то, во что он упирается: преграда (кирпичи, угол, точка схода); пространство – это когда образуется угол, когда происходит остановка, когда нужно развернуться, чтобы все продолжилось. В самом же пространстве нет ничего эктоплазматического; у него есть края, оно не разбегается во все стороны, оно делает все, что нужно, для того, чтобы железнодорожные рельсы сходились перед тем, как уйти в бесконечность.

О прямых линиях

Здесь я написал главу о кривых линиях, дабы доказать превосходство прямых…

Прямая линия! стезя, по которой…

– Эта прямая линия – стезя, по которой должны ходить христиане, – говорят богословы.

– Эмблема нравственной прямоты, – говорит Цицерон.

– Наилучшая линия, – говорят сажатели капусты.

– Кратчайшая линия, – говорит Архимед, – которую можно провести между двумя данными точками.

Но автор, подобный мне и многим другим, не геометр; и я уклонился от прямой линии.

Лоренс Стерн

(«Тристрам Шенди», глава 240) ^{11}

Измерения

Полагаю, что, как и всех, меня привлекают нулевые отметки – те оси и точки отсчета, по которым могут быть определены положение и расстояние до любого предмета вселенной:

– экватор,

– Гринвичский меридиан,

– уровень моря

или еще тот круг, на площади перед собором Парижской Богоматери (увы, во время строительства подземной автостоянки он исчез, и никто не задумался о том, чтобы восстановить его на прежнем месте), от которого высчитываются все дорожные расстояния во Франции.

На пути из Туниса в Сфакс мне нравилось проезжать перед указателем (исчез и он), который отмечал, на каком расстоянии находятся Триполи, Бенгази, Александрия и Каир.

Мне нравится знать, что Пьер Франсуа Андре Мешен, родившийся в Лаоне в 1744 году, и Жан Батист Жозеф Деламбр, родившийся в Амьене в 1749 году, отправились из Дюнкерка в Барселону с одной лишь целью выверить длину, которую должен был иметь метр (кажется, Мешен даже ошибся в своих расчетах).

Мне нравится знать, что на полпути между местечками Фрапон и Ла Прель (коммуна Вездэн, департамент Шер) установлена табличка, указывающая на то, что мы находимся точно в центрефранцузской метрополии.

Даже здесь, в этот момент, я не вижу ничего невозможного в том, чтобы определить свое местоположение в градусах, минутах, секундах, десятых и сотых долях секунды: где-то приблизительно у 49-го градуса северной широты, где-то приблизительно на 2°10′14'' восточнее Гринвичского меридиана (или всего лишь в нескольких долях секунды западнее Парижского меридиана) и на несколько десятков метров выше уровня моря.

Недавно я прочел, что в Англии кто-то отправил письмо с адресом, где указал лишь широту и долготу. Конечно, отправитель был если не географом, то, по крайней мере, землемером или кадастровым служащим; правда и то, что получатель жил один в доме, стоящем в стороне от населенных пунктов, и определить его было нетрудно. Итак, письмо дошло. «Postmaster-General», начальник британского ведомства, соответствующего французскому «Почта и Телеграф», опубликовал коммюнике, в котором дал очень высокую оценку своим почтовым служащим, но предупредил, что впредь подобные надписи на конвертах не будут приниматься во внимание. То же самое относительно адресов в стихах: у почтовых служащих хватает дел и без разгадывания всяких загадок; путь, который письмо проходит от пункта отправления до пункта назначения, – вопрос одной лишь индексации; здесь Малларме, Латис и картография могут стать лишь помехой…

Пространство кажется более укрощенным или более безопасным, чем время: мы повсюду встречаем людей с часами и очень редко – людей с компасами. Нам постоянно требуется знать, который час (а кто умеет определять положение солнца по часам?), но мы никогда не задумываемся, где именно находимся. Мы полагаем, что знаем: мы дома, мы на работе, мы в метро, мы на улице.

Разумеется, это очевидно – но что не очевидно? Между тем, время от времени нам следовало бы задумываться о том, гдемы и как далекомы (зашли), определяться не только в своих душевных состояниях, в своем самочувствии, в своих амбициях, верованиях и смыслах жизни, но еще и в своем топографическом расположении, и не только по отношению к упомянутым выше осям, но скорее по отношению к месту или человеку, о котором мы думаем или собираемся думать. Например, когда у Дома Инвалидов мы садимся в автобус, отправляющийся в Орли, представить себе, как человек, которого мы едем встречать в аэропорту, двигается от Гренобля по небесному меридиану, и пока наш автобус с трудом продирается через пробки на авеню дю Мэн, попытаться вообразить, как встречаемый медленно перемещается по карте Франции, пересекает Эн, Сону и Луару, Ньевр и Луаре… Или же, более систематически, вопрошать себя, в одно и то же определенное время дня, где находятся по отношению друг к другу или по отношению к вам ваши друзья: отмечать разницу уровня (те, кто, как вы, живет на втором этаже, те, кто живет на шестом, на двенадцатом и т. д.), определять направление, прослеживать за их перемещением в пространстве.

Когда-то давно, наверняка в одном из маленьких ежедневников (на три месяца), которые книжный магазин «Жибер» дарил в начале учебного года всем, кто приходил обменивать учебники Карпантье-Фиалипа и Ру-Комбалюзье предыдущего класса на учебники Карпантье-Фиалипа и Ру-Комбалюзье следующего класса, я (как, полагаю, и все) вписал свой адрес следующим образом:

Жорж Перек

18, улица де л’Ассомпсьон

Лестница А

4-й этаж

Дверь справа

Париж 16-й округ

Сена

Франция

Европа

Мир

Вселенная

Играть с пространством

Играть с большими числами (факториалами, последовательностью Фибоначчи, геометрическими прогрессиями):

Расстояние от Земли до Луны: тонкая сигаретная бумажка – их потребуется 1000, чтобы получить толщину в миллиметр – складывается пополам 49 раз подряд;

Расстояние от Земли до Солнца: та же бумажка складывается пополам 58 раз подряд;

Расстояние от Плутона до Солнца: складывая все ту же бумажку на 4 раза больше, мы почти достигаем нужного соотношения, но, складывая ее еще 4 раза, мы залетаем почти на 3 000 000 000 километров дальше;

Расстояние от Земли до Альфы Центавра: складываем на 15 раз больше.

Играть с расстояниями: разработать маршрут путешествия, которое позволит вам посетить или проехать все места, расположенные в 314,6 километрах от вашего дома;

отслеживать по планам, по военным картам проделанный путь.

Играть с мерами: привыкнуть к футам и лье (хотя бы для того, чтобы удобнее читать Стендаля, Дюма и Жюля Верна); попытаться раз и навсегда составить себе представление о том, что такое морская миля (а заодно и узел); вспомнить, что дневная– это единица площади: это поверхность, которую крестьянин мог обработать за один день.

Играть с пространством: вызвать солнечное затмение, подняв мизинец (что проделывает Леопольд Блум в «Улиссе»); сфотографировать себя самого, поддерживающего Пизанскую башню…

Начинать привыкать к жизни в состоянии невесомости:

забывать о вертикалях и горизонталях: гравюры Эшера, интерьеры межпланетных кораблей в «Космической одиссее 2001 года».

Обдумывать две гениальные (впрочем, дополняющие одна другую) мысли:

Я часто думаю о количестве говядины, которое потребуется, дабы превратить в бульон всю воду Женевского озера.

Пьер Дак.

«Мозговая кость»

Слоны всегда изображаются меньшими, чем они есть на самом деле; блохи же – всегда бо́льшими.

Джонатан Свифт.

«Рассуждения на темы серьезные и праздные»

Покорение пространства

1

«Дом на колесах г-на Рэймона Русселя»

(отрывок из «Ревю дю Ту ринг-Клуб де Франс»)

Автор «Африканских впечатлений», гениальность которого восхваляют многие утонченные ценители, создал по своему собственному проекту автомобиль размерами 9 метров в длину и 2,3 метра в ширину.

Эта машина – самый настоящий маленький дом. Внутри, в продуманной последовательности расположены: гостиная, спальня, студия, ванная и даже маленький дортуар для обслуживающего персонала, который состоит из трех человек (двух шоферов и одного слуги).

Корпус, созданный фирмой «Лакост», весьма элегантен, а внутреннее обустройство одновременно оригинально и изобретательно. <…> Днем спальня превращается в студию или в гостиную; что касается передней части (за сидением водителя), то вечером она становится спальней, где вышеуказанные три человека могут удобно располагаться и совершать туалетные процедуры (раковина находится в багажном отделении <…> слева от места водителя и руля).

Интерьеры подвижного дома г-на Рэймона Русселя спроектированы декоратором Мэйплом.

Имеется электрическое отопление и печка, работающая как на газе, так и на бензине. Водогрей также работает и на газе, и на бензине.

Мебель продумана так, чтобы отвечать всем потребностям, и включает в себя даже сейф «Фише».

Безупречное оборудование на основе беспроводной технологии позволяет ловить программы всех европейских радиопередатчиков.

Это краткое описание показывает, что в своей вилле на колесах – которая легко укомплектовывается кухней-прицепом – владелец может найти в едва уменьшенных размерах все прелести домашнего очага.

Роскошная конструкция смонтирована на раме «Зауэр». На ровной поверхности средняя скорость автомобиля составляет 40 километров в час. Он смело покоряет самые трудные спуски благодаря специальному устройству для торможения двигателем.

Управление предусматривает возможность крутого поворота колеса, что оказывается весьма ценным качеством при езде по извилистым горным дорогам.

<…>

Едва построенный дом на колесах тут же отправился <…> в 3 000-километровый пробег через Швейцарию и Эльзас. Каждый вечер г-на Русселя встречал новый пейзаж.

Из этого путешествия он вынес бесподобные впечатления.

2

«Святой Иероним в келье»

Антонелло да Мессина

(Лондон, Национальная галерея)

В данном случае келья – это что-то вроде отгороженной деревянной кафедры на подиуме, отделенном от плиточного пола собора тремя ступенями. Она состоит из стеллажей, заставленных книгами и различными предметами (в частности, шкатулками и вазой), и секретера, на котором находятся две книги, чернильница и перо, а на пюпитре – книга, которую читает Иероним. Все элементы скреплены, то есть образуют цельную конструкцию; к ним отдельно прилагаются кресло, в котором сидит Иероним, и сундук.

Перед тем, как подняться на подиум, святой муж снял туфли. Свою кардинальскую шляпу положил на сундук. Он облачен в красное (кардинальское) платье, на голове у него круглая шапочка, также красного цвета. Он сидит в кресле, выпрямившись, и очень далеко от читаемой книги. Его пальцы скрыты страницами, словно он перелистывает книгу или, вероятнее, часто обращается к предыдущим, уже прочитанным местам. На одной из верхних полок, напротив святого и очень высоко над ним, висит распятие.

К торцовой части стеллажа прикреплены два простых крючка, на одном из которых висит какой-то предмет из белой ткани: возможно, это омофор или епитрахиль, но скорее всего полотенце.

На выступе подиума видны два горшка с растениями, одно из которых, должно быть, карликовое апельсиновое деревце, и пребывающий в легкой дреме, судя по позе, полосатый котенок. Над апельсиновым деревцем, на торцовой части секретера, прикреплена этикетка, которая как почти всегда у Антонелло да Мессина указывает имя художника и дату написания картины.

По тому, что мы видим по обе стороны кафедры и над ней, можно представить себе, как выглядит остальная часть собора. Он пуст, за исключением льва, справа от кафедры, который поднял лапу, словно боится помешать Иерониму в его работе. В створах высоких узких окон видны семь птиц. Из нижних окон просматривается слегка неровный пейзаж: кипарис, оливковые деревья, замок, река с двумя персонажами в лодке и три рыбака.

Вся сцена подается через широкий портал со стрельчатыми сводами, на верхней ступени которого возле великолепной медной купели снисходительно позируют павлин и птенец какой-то хищной птицы.

Все пространство организовано вокруг этой мебели(а вся мебель организована вокруг книги). Леденящая архитектура церкви (оголенность плит, суровость колонн) устраняется: ее перспективы и вертикали уже не ограничивают единственное место невыразимой веры; они здесь лишь для того, чтобы принять мебель в свой масштаб, позволить ей вписаться: в центре нежилого пространства мебель задает границы пространству домашнему, которое с умиротворением обживают кошки, книги и люди.

3

Беглец

Так на скаку замечаешь дугу виадука

Жак Рубо

Я забыл о происхождении этой истории, я не смог бы гарантировать ее достоверность и далеко не уверен в точности определений: однако она, как мне кажется, прекрасно иллюстрирует то, о чем я говорю.

Одному французу удалось ночью соскочить с поезда, который вез партию заключенных в Германию. Ночь была кромешная. Пленник даже не догадывался о том, где он находится. Он долго шел наугад, то есть прямо. В какой-то момент вышел к воде. Где-то прогудела сирена. Через несколько секунд волны, поднятые проходящим кораблем, достигли берега. Учитывая время, которое прошло между воем сирены и плеском волн, пленник определил ширину реки; зная ширину, он определил реку (это был Рейн), а определив реку, он понял, где находится.

Встречи

Разумеется, это не имело бы никакого смысла, если бы происходило иначе. Все изучено, все просчитано, об ошибках не может быть и речи, и не было случая, когда выявилась бы самая незначительная – пусть в несколько сантиметров или даже миллиметров – погрешность.

Однако я всегда испытываю что-то вроде восхищения, когда думаю о встрече французских и итальянских рабочих посреди Мон-Сенисского туннеля.