Текст книги "Копья Иерусалима"

Автор книги: Жорж Бордонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

9
ЛЕГЕНДА О КРОВОТОЧАЩЕМ КОПЬЕ

– Гио, дорогой Гио, идите сюда!

– С удовольствием.

Васанский конь приблизился к изящной белой кобыле Жанны. С утра наш небольшой отряд продвигался по пустынной дороге через равнину. Ни одного деревца не заслоняло горизонт, и, следовательно, впереди не было никакой опасности. Соломенные крыши деревенских домиков мелькали время от времени в перелогах полей. Ни единой башни, ни какого-либо укрепления не возникло на этих плоских землях: из-за отсутствия удобных для обороны мест, источников для наполнения оборонительных рвов, лесов для охоты, единственного развлечения сельских сеньоров. А между тем это была живописная и плодородная местность, если судить по распаханным полям, – похожим на шахматную доску. Кое-где на лугах паслись стада, кобылы с жеребятами дремали в тени орешника или же теснились вокруг какой-нибудь лужи. Облака странствовали по небу следом за нами. Они были светлее и выше, чем в Молеоне, и между ними сквозило по-летнему голубое небо. Солнце, также припекало сильнее; лучи его, чередуясь с полосами тени, скользили по равнине. Мы двигались по дороге, покрытой щебнем и без малейшего изгиба стрелой уходящей за горизонт. Колеса повозок прорыли в ней две глубокие колеи, между которыми, один за другим, мы двигались мелкой рысью.

В замшевом корсете и юбке, в зеленом плаще и в кожаной обуви того же цвета, с обнаженной головой, ловко устроившись в высоком седле, рядом весело скакала Жанна. Замечая все на своем пути, она то напевала, то умолкала, то улыбалась, то становилась серьезной.

– Пожалуйста, Гио, расскажите мне о шестнадцатилетнем короле…

Любопытство ее во всем, что касалось юного монарха, было просто неутолимым. Мне казалось, что я рассказал все, что можно, но она снова и снова расспрашивала меня.

– Милый Гио, вы не говорили мне ни о его матери, ни о дне его рождения…

Кто смог бы промолчать, когда она так просила?! Однако я попытался охладить ее интерес к королю.

– Но, госпожа моя, его появление на свет было совершенно обычным.

– Вы в этом уверены?

Влечение, что внушил наш юный король этой женской душе на столь огромном расстоянии, развлекало и забавляло меня, однако оно будило и опасения. Страшно подумать, что произойдет, когда она увидит принца, каким горьким разочарованием сменится теперешний ее восторг! Куда мне деться тогда от ее справедливого гнева?

– Я не был еще в Святой Земле, когда он появился на свет, моя госпожа…

– Возможно, Гио. Но вы так внимательны и участливы к ближним – вы, несомненно, справлялись о нем у окружающих, были знакомы с очевидцами его детских лет?…

Да, она была прирожденным дипломатом. Мое, зачастую нескромное любопытство, по ее словам, оказывается, было любовью к ближнему! Ну как не полюбить ее хотя бы за эту чуткость, за которой угадывалась, однако, недюжинная проницательность!

– Матерью Бодуэна была Агнесса де Куртенэ. Бароны Святой Земли, патриарх и епископы противились этому браку Амори, он ведь состоял со своей женой в недозволенном родстве, а также и по другим причинам, которых я не знаю. Когда Амори венчали Иерусалимской короной, он расторг свой брак, несмотря на то, что имел в нем двоих детей: Сибиллу и Бодуэна. От второй жены у него родилась дочь Изабелла, а вскоре он скончался от воспаления внутренностей. По церковному праву Бодуэн, прижитый в незаконном браке и рассматриваемый как незаконнорожденный, не может наследовать отцу. Вы следите за моей мыслью?

– Этот закон слишком жесток.

– Между тем, будучи единственным сыном Амори и зрелым не по годам, Бодуэн получил корону. Учителем и наставником его был архиепископ Гиом Тирский, замечательный человек. Вот и все, что я о том знаю.

– Не было ли его рождение отмечено каким-нибудь необыкновенным предзнаменованием, как это часто случается с принцами королевской крови?

– Венценосный младенец сам по себе явление необыкновенное. Если он становится славным полководцем, все сразу вспоминают о маленькой сабельке, в которую он играл.

– Ну а он?

– Мне рассказывали о столь странном происшествии, что я не решаюсь говорить о нем.

– Я прошу вас об этом.

– Я предупреждаю, что это бабья болтовня.

– Все равно, говорите.

– Якобы в ночь его рождения в комнате появилось копье, несомое невидимой рукой. Оно прошло через закрытую на замок дверь, пересекло зал, обогнуло колыбель наследника и исчезло. Из него сочилась кровь.

– Что?

– Капли крови выступали на острие и стекали по флажку. «Но нигде, – утверждала кормилица, – ни на занавесях колыбели, ни на мощеном полу или на вытканных мавританскими рабами коврах не нашли ни пятнышка, хотя кровь была алая и густая, на каплях играли блики свечей. В тот самый момент Бодуэн открыл глаза и испустил свой первый крик».

– Что за тайный смысл скрывает это знамение?

– Да это, может быть, всего лишь выдумки старой кормилицы!

– Мне кажется, вы не открыли мне всех ваших мыслей.

– Да, я часто, даже слишком часто задумывался над загадкой этого видения кровоточащего копья у колыбели…

– И что же?

– Даже если это выдумки служанки, или ее сон, приснившийся у изголовья младенца – все равно здесь кроется какая-то зловещая тайна. Но какая?

– По-моему, – произнесла она, вздернув свой маленький твердый подбородок, – это похоже на предопределение.

– Чего же?

– Страдания и славы, столь возвышенных, исполненных такого пыла и самоотречения, что в будущем человека, которому судьба послала этот знак, причислят к великим. Вот что я вижу в этом.

Так вот чего, сам того не сознавая, я и боялся, думая о короле! Страдание и слава, и никаких радостей жизни. Знание тайны давило на меня тяжким грузом, но почему-то мне казалось предательством открыться кому-нибудь раньше времени.

В полдень мы подкрепились в городе Мель, гордо возвышавшемся на неприступной скале, известном своими искусными чеканщиками, отливающими такие красивые серебряные денье. Господин Анселен выразил желание запастись ими, но немедленно раздал нищим, облепившим его толпой на пороге монетного двора. Один из тамплиеров сказал:

– Господин Анселен, простите мне мою смелость, но если вы будете столь щедро раздавать милостыню, то уже в Марселе у вас ничего не останется. Вспомните, сколько стоит дорога.

Хозяин поблагодарил за науку, но отдал последнюю монетку хромому, цеплявшемуся за его стремена крючковатыми пальцами в красных пятнах.

В глубине ущелья у подножия городских укреплений возводилось приоратство. Один из каменщиков, которому мы дали немного вина и мяса, посоветовал нам быть осторожнее, миновав Ольне.

– Эта Ангулемская дорога крайне опасна. Она идет через заброшенный и заросший лес, хозяин которого вот уже десять лет как умер, а братья его воюют за морем. А между тем дорога заросла и стала настоящим логовом для лютых и алчных разбойников. С ними шутки плохи, предупреждаю вас! Это грязное отродье ни перед чем не остановится! Говорят, что это потомки мавров, осевших поблизости после проигранного сражения. Мне же кажется, что рожи их черны от грязи, или же они специально мажутся сажей, чтобы люди их не признали.

– Так ты их видел?

– Они дерзают подходить к самому городу, чтобы грабить и разбойничать здесь; кое-кто говорит, что это шайка преступного сеньора, спустившегося с гор Оверни.

Тамплиеры тоже слышали об этой дороге страшные вещи. Они полагали, что нам нужно ночевать в Ольне, а не дальше, как предполагалось сперва. Это сокращало дневной переход, но мы опасались идти на такую встречу в сумерках. А если бы мы разбили палатки в чистом поле, чтобы выиграть время, то непременно подверглись бы ночному нападению… Жанна участвовала в общем обсуждении и проявила больше осмотрительности, нежели ее брат. Рыцарь Рено не боялся ничего на свете, разве только того, что битвы Святой Земли прекратятся до его прибытия. Он смеялся над нашим малодушием – правда, в отсутствие тамплиеров! По дороге в Ольне нас нагнал некий рыцарь. Он был на прекрасном коне столь светлой масти, что своей окраской он напоминал плод апельсина! Пурпурный, сплошь затканный цветами плащ ниспадал с его плеч! На шляпе сверкал драгоценный камень. Сзади нас послышались крики:

– Ги де Реклоз! Это Ги!

Однако это был не он. Но Жанна, удивленная нахлынувшей надеждой, обернулась на крик. Мы окликнули рыцаря, но он, вместо того, чтобы обменяться общепринятыми приветствиями, лишь пришпорил своего коня. Тот взвился на дыбы и унесся стрелой. Очень быстро мы потеряли их из виду.

– Должно быть, это сам дьявол, принарядившийся к празднику!

– Да нет, он просто спешит к своей подружке!

Последовали столь вольные шутки, что тамплиеры поспешили скорее опередить нас. Жанна же сохраняла ровный тон и не мешала своим спутникам привычно болтать и шутить.

Мы продвигались довольно быстро, и было еще светло, когда над деревьями, покрытыми нежной зеленью, показался шпиль Ольнейской колокольни. Вечернее солнце золотило эту церковь, показавшуюся мне одной из самых красивых в Бретани и Пуату. Многие превосходили ее размерами, но не тонкостью резьбы и изяществом очертаний. Она была как крепость души, как открытая прекрасная книга. Портал ее напоминал заставку в Часослове; великолепно изукрашенный, он настраивал на строгую сосредоточенность. Церковь притягивала к себе властно и неудержимо всякий взор, всякую душу – в том числе, я думаю, и душу грешника. Куда бы тот ни спешил – он не смог бы продолжить своего пути без того, чтобы не зайти сюда. Он уступил бы любопытству, а попав в этот храм, насладился бы мелодией живого камня!

Ну а нам, за неимением приюта для паломников, посчастливилось переночевать в нем. На закате, а затем на восходе солнца, я растолковывал Жанне эту резную каменную скрижаль. Арки портала вобрали в себя весь бестиарий: львы, сирены, крылатые псы, змеи, орлы; но также и двенадцать старцев – хранителей светильника, Евангелисты, разумные девы, весьма отличные от дев неразумных, Спаситель в окружении святого Павла и святого Петра. Два ангела собирали кровь первосвященника Христова, распятого вниз головой на перевернутом кресте. Изображенные персонажи были обрамлены расписной листвой, лучистыми звездами, гранеными алмазами. Никогда Жанне, привыкшей к грубо сложенным часовням и капеллам ее края, не доводилось видеть такого пиршества искусства, читать такую каменную повесть! Да и я, повидавший немало церквей в моих странствиях, ни разу еще столь глубоко не прочувствовал всех символов нашей религии. Более того, мне показалось, что я разгадал наконец загадку «Рыцаря Константина», что изображался обычно на фасадах святилищ вдоль главных дорог паломнического пути. Это вовсе не император, нет, это крестоносец, держащий путь на Восток. Его рука в перчатке указует не что иное, как направление, дорогу, что ведет туда. Это открытие привело меня в прекрасное расположение духа.

Жанна ахнула при виде капители с резным изображением двух слонов под попонами с поднятыми хоботами. Она не подозревала о существовании этих животных и спрашивала, достигают ли они размеров лошади. Мы веселились как двое детей. Со всем вниманием она рассматривала рельеф с изображением Далилы, обрезающей Самсону волосы. Она заметила:

– Если верно, что из эгоизма или неверности женщина может отнять у мужчины всю силу, то должно быть верным и то, что она может сделать его сильнее и лучше, отдав ему всю свою нежность и постоянство?

– Конечно, это вполне возможно, но, должно быть, встречается крайне редко.

– Хорошо, что хотя бы возможно…

После ужина, когда мы совершили вечернюю молитву, Рено и Анселен удалились, она же осталась рядом со мной на скамье перед алтарем:

– Дорогой Гио, этот день надо отметить белым камешком.

– Почему, госпожа моя?

– У меня появился новый бесценный друг.

– Это так.

– Ведь между нами установилось нечто вроде единения в сердцах и в мыслях. Разве это плохо?

– Если это странствие ведет нас в рай, то благодаря вам я изведал его предместья.

Немного помедлив, она продолжала:

– Вы никогда не говорите о себе, это удивляет меня. Были ли у вас отец и мать, семья?

– Я один на свете. Отца своего я помню лишь смутно. Мать умерла. Больше никого нет.

– И из-за этого одиночества вы приняли на себя крест, или же вас потянуло к приключениям?

– Признаться, скорее из отвращение к миру. Я долго думал, что достаточно поступать правильно, чтобы преуспеть в жизни. Как я ошибался! На собственном опыте я убедился, что если ты беден, то все твои таланты – излишни, если не предосудительны.

– Вы были бедны, милый Гио?

– Почти, во всяком случае настолько, что не мог свободно бывать у тех, кого любил, как мне казалось.

– У знатных людей?

– Да, первейших в королевстве. В те времена моей ревнивой женой была моя непомерная гордость.

– Вы из благородной семьи?

– Да, мне говорили так, но оттого лишь тяжелее страдания, когда у тебя нет ни дома, ни домена, ни богатой родни.

– И вы нашили крест, чтобы отказаться от мира?

– Я продал остатки своего наследства, чтобы справить себе доспехи, и уехал.

– С горечью в сердце!

– С больной душой. Ничто не удерживало меня, я никому не был нужен. Но как только предо мной предстали Иерусалим, Голгофа, Гефсиманский сад – вся моя горечь ушла, растворилась… Я стал свободен и со всем пылом души полюбил все это. Успех, богатство – все, чего я еще недавно так страстно желал, стало ничтожным в сравнении с безмерной радостью скачки по песку пустыни или в пыли Святых Мест…

– Я так и думала!

– Но, госпожа моя, здесь нет никакой заслуги! Я не заслужил эту радость, я получил ее в дар.

– А теперь?

– Жизнь моя легка, ибо я люблю ее.

– Возвращались ли вы в родные места, когда ездили с поручениями Бодуэна?

– У меня не было на то времени, да я и не хотел этого.

– Значит, вы полностью исцелились, дорогой Гио. Интересно, что же станет со мной, когда я увижу Иерусалим…

Наши спутники храпели. Лишь маленький огонек на алтаре бодрствовал вместе с нами. И именно там, под сводами Ольне, и родилась наша незабвенная дружба.

10
ПРИЮТ В ПРАНЗАКЕ

Каменщик оказался прав. На этом отрезке Ангулемской дороги, ведущей через Бракону, в густом заброшенном лесу, у нас была очень неприятная встреча. В то время как мы медленно продвигались с копьями наперевес, с обнаженными мечами и надвинутыми шлемами – тамплиеры открывали и замыкали шествие, а боковая стража пробивала себе путь в зарослях – внезапно до нас донеслись крики и звон мечей. Дорога круто спускалась вниз к оврагу и становилась все темнее и опаснее из-за низко нависающих ветвей деревьев и их выгнутых к земле толстых стволов, зарослей травы и переплетенных корней. Снизу поднималась пелена тумана. Нам не оставалось ничего другого, как устремиться вперед всем вместе, что мы и сделали. Радом со мной смело обнажила свой меч Жанна. Васанский конь, белая кобыла и другие лошади воинственно ржали, оскалив зубы и ощетинившись гривами. Мулы дрожали от страха, и один из них упал, покатившись по камням, ломая ветки своей тяжестью; к счастью, он вез лишь наши пожитки! Мы вступили в полосу тумана и вскоре очутились у развилки лесных дорог, посреди которой возвышался замшелый крест. Вокруг него несколько пилигримов жестоко сражались с разбойниками. Узловатые палки ударялись о щиты, мечи со свистом рассекали воздух. Едва завидев нас, разбойники разбежались, как стая воробьев, и исчезли в мшистых зарослях, спасаясь от нашего преследования. Удалось поймать лишь двоих, которые тотчас же были связаны и обысканы. В их карманах оказалось немного золота и перстней. Как и говорил каменщик, они вымазали себе лица углем, чтобы стать неузнаваемыми. Пилигримы сгрудились вокруг нас, благодаря Господа и вознося ему молитвы. Они умоляли позволить им похоронить убитых: целая дюжина убитых паломников лежала, распростершись на мшистой земле. Анселен позволил им это, вопреки увещеваниям тамплиеров.

– Это неосторожно, господин Анселен. Разбойники вернутся с подкреплением и застанут нас во время похоронного шествия, – сказал я.

– Они не осмелятся на это.

– Вы даете им возможность собраться вместе.

– Оставить этих мертвых без погребения?

– Для пилигримов любая земля будет пухом!

– Бросим их на съедение воронам?

Как я уже говорил, Анселен был упрямей быка. Ни в чем не отказывая, мягко, с обезоруживающей любезностью, он настаивал на своем решении или упорствовал в своем желании. Так наши крестьяне вместе с пилигримами принялись копать могилу новопреставленным.

– Милостивый сеньор, мы пропадем, если снова окажемся одни. Проводите нас до Ангулема! Ах, благородные рыцари, правая рука нашего Господа Христа, снизойдите к нашему несчастью…

Мы посадили раненых на крупы лошадей и тронулись, пребывая в большой тревоге. Небо было ясно, солнце почти в зените. Однако по мере того, как мы углублялись в чащу этого проклятого леса, свет мерк, едва пробиваясь сквозь густую листву, колючую кору стволов, молодую поросль и переплетенные ветви деревьев. Плющ и вьюнок, карабкаясь по стволам, свисали сверху длинной бахромой. Огромные, не менее бочонка, пучки омелы тянули соки из ветвистых дубов. За этим неподвижным хаосом мерещились крадущиеся злодеи, подстерегающие нас древние чудовища. А между тем наши пахари и дровосеки – люди с прекрасным аппетитом, привыкшие к тому же к частым и обильным трапезам – умирали с голоду! Но было бы безумием спешиваться для того только, чтобы попировать вволю. Все теснее и теснее обступала нас эта древесная пустыня. Страх ожидания сжимал горло. Слышался лишь стук подков, звон доспехов да хриплые крики воронов. Они следили за нами с надеждой, предчувствуя, что скоро мы доставим им обильное пропитание: и они в этом не ошиблись. Своими маленькими насмешливыми глазками они разглядывали нас с нескрываемым превосходством. Их карканье все время раздавалось впереди нас.

– Падальщики! – прорычал выведенный из себя крестьянин.

И бедняга начал вертеть своим мечом в воздухе. Никто, даже маленький кузнец, и не подумал шутить и смеяться. Но если эти гарпии, перелетая с дерева на дерево, громко переговаривались и шумно оповещали друг друга о наших намерениях, то они же и предупредили нас об опасности. Мы обратили внимание на их стаю, кружащую над той частью леса, что резко вдавалась в дорогу…

Тамплиеры взяли копья наперевес. Резкий свист послышался из дуплистого дуба. В нас полетели стрелы. И вдруг, как туча саранчи, на нас накинулись разбойники. Многие из наших были опрокинуты неожиданным ударом. Я приблизился к Жанне. Она мне крикнула:

– Если они одолеют нас, убей меня, Гио!

Она не хотела живой попасть к ним в руки. Они бы пощадили ее, чтобы превратить в животное для своих развлечений. Силы небесные, в случае необходимости, я, безусловно, сделал бы это! Но, к счастью, с нами были рыцари обители со своими оруженосцами. Их ремеслом была война, и они были столь же умелы, сколь и бесстрашны. Среди них в первых рядах бился Рено; раскроив чей-то череп, он разражался зычным смехом. К Анселену вернулся пыл молодости; всем весом тела налегал он на свою утыканную остриями палицу, подобно тому, как лесоруб налегает на свой топор. Мозг брызгал из-под разбитых шлемов, глаза врагов вылезали из орбит. Я же пронзал самых дерзких, тех, кому удалось добраться до Жанны, проскользнув между лошадиных ног, и тех, кто пытался перерезать их сухожилия своим длинным широким ножом. Бандиты были вооружены гораздо хуже нашего; они несли потери, но все равно упорно наступали. Перевес был слишком незначителен, исход неясен. Сеньор, собравшийся в крестовый поход, – это обещало много золота! Однако их ожесточение оказалось вынужденным. Когда, обескураженные нашим сопротивлением, они начали сдавать, огромный черный демон в разорванном плаще, перепоясанный некогда красным, усеянным сверкающими заклепками поясом, мечом гнал их вперед. Этот человек кричал и выл как бешеный волк. По его кольчужному нагруднику рассыпалась борода, столь же черная, как и его лицо. В то время, как его люди получали и раздавали удары, он равнодушно стоял в стороне. Своими бесцветными глазами он сверлил Жанну, развевающуюся кипу ее волос, сверкающую на фоне зелени. Вне всякого сомнения, он приказал взять ее живой и доставить в его пользование! Поэтому бандиты старались отделить нас от наших товарищей, не поразить, а выманить нас подальше. Когда показалось, что наши дрогнули, трое их смельчаков бросились к лошади Жанны, пытаясь схватить ее за ноги и стащить с седла. Она сжала пальцы. Но ее меч оказался зажат в перевязи шлема. Я же был слишком занят своей собственной обороной, чтобы прийти к ней на помощь. Спас ее маленький кузнец. Его топор творил чудеса, раскраивая туловища, отрубая конечности, сокрушая плечи. Но предательский клинок пронзил ему спину. Другой – разбил лоб. Он упал на колени, вытянулся, заливаясь потоками крови.

Внезапно разбойники отступили. Мы сочли это за хитрую уловку. Но нет, они прервали сражение и устремились к кустам и мшаникам врассыпную, спасаясь от нашего возмездия. Многие были повержены, другие добровольно сдались в плен.

– Чудо! Чудо! – твердили наши пилигримы.

Виновником этого «чуда» был один из рыцарей Храма. Разгадав замысел черного человека, он устремился на него с поднятым копьем и пригвоздил ко мху, да с такой мощью, что древко копья переломилось возле флажка. Смерти главаря было достаточно для того, чтобы обескуражить негодяев. Мы повесили в назидание им шестерых или семерых из их шайки на дубах, растущих вдоль дороги…

Привязав своих мертвых и раненых к лошадям, мы снова двинулись вперед. Но, выйдя из этого гибельного леса, мы погрузились в глубокое уныние. Скольких товарищей мы потеряли! Пятерых землепашцев, троих дровосеков, двоих из слуг и солдат Анселена, одного рыцаря и пятерых оруженосцев Храма. Что же до бедных пилигримов, якобы спасенных нами, то среди них в живых не осталось ни одного! У нас было много серьезно раненых, в том числе и подручный кузнеца, другие были задеты слегка. Из осторожности мы подкрепились и выпили по глотку вина, не слезая с седел. Во второй половине дня, проплутав среди равнины, мы заметили деревню, именуемую Пранзак. Неподалеку от церкви находился приют для пилигримов. Здесь мы попросились на ночлег. Было решено, что мы остановимся здесь хотя бы на несколько дней, отдых был для нас первейшей необходимостью.

Этот приют в Пранзаке был укрепленным поселением, содержавшимся братьями госпитальерами. Они сделали все, что было в их силах, чтобы облегчить наше состояние. Но ни свежеиспеченные пироги, ни кабаньи окорока, ни вино из их подвалов не смогли вернуть нам вчерашней безмятежности.

В капелле госпитальеров, при зажженных свечах, на застеленных черным носилках наши погибшие спутники готовились совсем к иному странствию! Они лежали вокруг тамплиера в пробитой окровавленной кольчуге, со скрещенными руками на рукояти зазубренного меча. Неподвижные, как статуи, братья госпитальеры бдели и молились над мертвыми вместо нас…

Для Жанны и меня ночь эта также была бессонной; мы, вместе с лекарем приюта, пользовали раненых. Этот монах был поражен, с каким умением Жанна промывала раны, с какой ловкостью накладывала повязки. Но удивлению его не было предела! Она умела также вправлять сломанные кости, приготовлять лубки, как это делают лекари в наших военных лагерях.

– Госпожа, – спросил монах, – кто научил вас всему этому?

– Двое людей, – ответила она, улыбнувшись, – старший пастух домена и Юрпель, воин моего отца.

– Признаюсь откровенно, я плохо подумал о вас, когда увидел среди мужчин. Теперь же прошу за это прощения. В Святой Земле вы станете необходимой для своих друзей.

– Она бесценна уже сейчас!

Его быстрые глазки, похожие на яблочные семечки, бегло окинули меня. Он сделал это не из подозрения, а для того, чтобы понять и оценить чувство, внушившее мне такой ответ. Затем он загадочно улыбнулся. Мне показалось тогда, что он разделяет мое восхищение Жанной и радость прислуживать ей. Но теперь я не могу сказать, что понял до конца, о чем он тогда подумал.

– Сейчас, – сказал он, – мы займемся этой стрелой. Дело трудное, и бедняга будет очень страдать. Хватит ли у вас духа, госпожа? Никто не осудит вас, если вы откажетесь сразу.

Но духу ей хватило, правда, при каждом стоне терзаемого нами раненого она крепко стискивала зубы. Нужно было извлечь застрявший наконечник сломанной стрелы из его живота. Брат надрезал рану маленьким серебряным ножичком и в несколько приемов захватил острие щипцами. Вынимая его, он разорвал какую-то вену, и кровь хлынула широким бурлящим потоком; проклиная нас, человек испустил дух. Только тогда Жанна согласилась присесть. Она была бела, как саван, и лекарь протянул ей склянку, висевшую у него на поясе. Один из братьев подозвал нас. Кузнечный подмастерье внушал серьезные опасения.

– У него сломана черепная кость.

Однако он был еще жив, несмотря на два тяжелых ранения – спины и головы. Жанна присела возле него, взяла его руки в свои – она не могла помочь ему ничем больше, кроме как молитвами своей безгрешной души:

– Господи, Боже мой, снизойдите к этому младенцу в великой милости Своей. Во имя славы Вашей, горя любовью к Вам, принял он на себя крест. Исцелите его во имя любви к Вам, но введите его в Царствие Ваше, если так угодно Вам.

Как только прозвучал колокол, сзывавший на полночное бдение, маленький кузнец скорчился на своем ложе и простонал:

– Я умираю за вас, госпожа моя!

И она поцеловала грубую руку, лежащую в ее ладонях, она согрела ее теплом своих нежных губ! Умиротворенный этим поцелуем и милостью Божьей он затих и погрузился в вечный сон, устремив на нее оставшиеся открытыми глаза. Мы отнесли его в капеллу и накрыли черным покрывалом. Один из госпитальеров произнес:

– Счастливый юноша, он умер за святое дело. Отцу своему небесному вручит он душу чистую, как голубица. Я завидую ему. Он не успел нагрешить.

Тою же ночью среди спящих случился переполох. Нас срочно вызвали. Господин Анселен был разбужен тем, что кто-то вытаскивал у него кошель со всем нашим состоянием! Человек этот скрылся, но он не мог никуда выйти из дома. Конечно же, он не был ни храмовником, ни жителем Молеона. С горьким чувством, при свете факела принялись мы за поиски. Кошель был обнаружен у одного из пилигримов, спасенных нами с таким трудом. Эта кража возмутила даже самых кротких. Они потребовали немедленного возмездия. Рыцарь Рено выхватил меч:

– Этого ему мало! – прорычал он. – Прежде чем его повесить, надо отрубить ему эту грязную клешню!

– Нужно, чтобы он сперва покаялся, – сказал старый Анселен.

Провинившийся встал перед ним на колени:

– Добрый господин, молю вас о снисхождении, ведь я – дурное семя, кающийся грешник, презренное отродье… Искушение пробудило во мне дурные привычки. Сто раз заслуживаю я смертной казни, ибо не смог искупить грехи, несмотря на все мои усилия…

– Веревку! – кричали вокруг. – Это лжепилигрим!

Но тут вмешалась Жанна и добилась его помилования.