Текст книги "Школа Детективов"

Автор книги: Жорж Байяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Они шли через площадь Тьер. Робер еще раз оглянулся на магазин Дюмарбров – и вдруг, коснувшись руки Антуана, прошептал:

Не оборачивайся!.. По-моему, за нами следят…

5

Лишь добравшись до первых домов и завернув за угол, где начиналась улица Диг, они остановились.

Когда я обернулся, кто-то нырнул в подворотню.

Кто же это мог быть? Может, полицейский, который следит за домом? Не хватало еще, чтобы он принял нас за сообщников!

Ерунда! Возможно, это в самом деле полицейский… Но ведь он должен знать, что мы друзья Люсьена.

Во всяком случае, его нужно оставить с носом. Идет?

Идет!

Они со всех ног помчались в сторону улицы Рампар и, пробежав метров пятьдесят, спрятались в ближайшей подворотне. Почти сразу же из-за угла появилась тень; по всей видимости, это был тот человек, которого незадолго до того видел Робер. Он явно торопился, но, увидев, что улица Пуста, остановился в нерешительности, потом повернул назад.

– Он, должно быть, решил, что мы живем на улице

Рампар, – пробормотал Робер, неприятно удивленный тем, что губы у него слегка дрожат.

Пошли! – дернул его за рукав Антуан.

Во всяком случае, он нас не узнал. Иначе бы ему было известно, что мы живем вовсе не здесь!

Они быстро двинулись вперед и вскоре свернули в переулок. Никогда еще дорога домой не казалась им такой длинной, а шорох листвы, шелестящей под ветром, таким угрожающим.

Кажется, это Тюренн сказал: "О, ты дрожишь, скелет?" – с усмешкой спросил Антуан.

"… Но ты еще сильнее задрожишь, узнав, куда я приведу тебя сейчас!" – смеясь, закончил Робер, с облегчением обнаружив, что его товарищу тоже не по себе.

В один из ближайших дней Разэн, Патош и Жюстен Варже пришли в типографию вместе с Робером и Антуаном. Люсьен изложил им свою версию спектакля, разыгранного перед налетом полиции.

Папу подставили. Я в этом уверен. И самое скверное, что полиция отказывается в это верить.

Робер, которому очень хотелось, чтобы Люсьен оказался прав, произнес задумчиво:

Значит, ты уверен, что печатный станок и бумагу вам кто-то подбросил?

Абсолютно уверен! Да посмотрите сами! Вы увидите, что это было совсем нетрудно.

Он повел их во двор.

За соседским забором метнулась тень. Ребята вздрогнули, но это была всего лишь собака, молодая немецкая овчарка: она громко залаяла, кидаясь на забор.

Мерзкая тварь! – пробормотал сквозь зубы Жюстен. – Как она меня напугала, черт побери!

Тихо, Карус! Тихо! Ты хорошая собака! – крикнул Люсьен, и собака сразу успокоилась. Гавкнув еще два-три раза, она, громыхая цепью, ушла в конуру.

Робер оглядел двор. С одной стороны находилась кухня Дюмарбров; строение, в котором располагались склад и типография, было лишь немного выше ее. Бетонированная дорожка вела к двери подвала; такие дорожки обычно ведут к гаражу, хотя машина явно бы не прошла в эту дверь.

В глубине двора тянулась живая изгородь, отделяющая владения Дюмарбров от железной дороги; перед изгородью чернело несколько вскопанных грядок. Покосившаяся калитка из сетки едва ли могла остановить тех, кто, избрав своей жертвой Гюстава Дюмарбра, решил притащить сюда станок и бумагу… если, конечно, Люсьен не ошибался.

На двери подвала они увидели тесемки и сургучные печати.

Дверь опечатана, – объяснил Люсьен. – Там подпись комиссара. Открывать запрещено!

Почему? – спросил Разэн. – Станок… он что, еще там?

Ну да. Они унесли только бумагу.

И там в самом деле была бумага для ассигнаций? – переспросил Жюстен, который вечно витал в облаках.

Робер размышлял о чем-то. Потом тоже задал вопрос:

Послушай, Люсьен… Ведь этот станок – он, наверно, очень тяжелый?

Папа сказал комиссару, что вдвоем его вполне можно было дотащить.

Несколько метров – конечно. Но не несколько же сотен!

Разумеется! Они, видимо, подъехали с той стороны на машине: там железная дорога.

Железная дорога? Но, мне кажется… там должны быть следы. Следы обуви или колес…

Люсьен грустно улыбнулся.

– В ту ночь шел дождь… Все следы смыло! У Робера все еще оставались сомнения.

Хорошо… Согласен, снаружи их в самом деле могло смыть. Но в подвале-то – там бы остались следы свежей грязи.

Не было ничего… Земля там утоптана, и когда начинаются дожди, там очень влажно… Потом, станок могли принести за несколько дней до этого. Скорее всего, так они и сделали.

Но это же рискованно: твой отец мог спуститься в подвал и обнаружить его.

Нет, у него ревматизм, он в подвал никогда не ходил. Он говорил, там слишком сыро. И правда, мы даже не могли держать там готовый товар.

Они снова направились в мастерскую: что им еще оставалось?.. Программки вскоре были напечатаны. За три дня ребята сделали все, что еще не было сделано.

Ну вот мы и без работы, – попытался пошутить Антуан.

Нет, старина, – ответил Робер. – Мы должны найти новых клиентов. Пойдем по домам, будем искать заказы. Не важно, какие – визитные карточки, уведомления… что угодно.

Визитные карточки – еще куда ни шло, но уведомления!.. Если бы сейчас был сезон праздников, можно было бы печатать афиши, приглашения, входные билеты…

Но почему не попробовать? Мы ведь ничем не рискуем! Завтра же и начнем. А сегодня давайте поделим кварталы.

К сожалению, кроме визитных карточек, которые, из чистой солидарности, заказали родители молодых людей, затея не дала результатов. Скоро они лишились Жюстена: он отказался работать в типографии. В глубине души он не верил в успех плана, задуманного Робером. Кроме того, спертый воздух и едкий запах типографской краски плохо на него действовали. Ему нужен был свежий воздух.

Скудный урожай заказов едва не выбил Робера из колеи.

Однажды утром он допивал свой кофе и краем уха слушал новости по радио. Диктор говорил:

Ситуация в Новой Камбрии складывается благоприятно. Кампания в прессе, которой умело руководит правительство Фурасти, повернула настроение общества в нужном направлении. Камбрийцы, как представляется, стали более благосклонно относиться к реформам, предложенным министром сельского хозяйства этой страны…

Сначала Робер даже рассердился на себя за то, что с таким вниманием прислушивается к новостям из какой-то Новой Камбрии. Услышанное почему-то вызвало в нем глубокий резонанс, который удивил его самого.

"Идиотизм, да и только! – подумал он. – С какой стати меня так интересует ситуация в Новой Камбрии? Своих забот, что ли, нет?.."

Ты сегодня утром какой-то рассеянный, – заметила мадам Манье. – Плохо спал?

Да нет, мама, я спал как убитый. Может, поэтому? – Он и сам был удивлен. – Я еле-еле проснулся. Еще хорошо, что скоро Пасха! Неделя пройдет – и прощай камера! Буду спать хоть до восьми!

– Ах, Робер, что за выражения! "Прощай камера!"

Но ты же знаешь, мама, мы в школе так говорим. "Отсидел уроки – вышел на поруки!.."

Ты просто лентяй, вот и все! Впрочем, у тебя такой возраст… Как говаривала твоя бабушка, сон – половина еды.

Наверно, отсюда пословица "Кто спит, тому незачем ужинать"?

Может быть… Впрочем, я вижу, тебе сон ничуть не мешает завтракать. Ты уже пятый бутерброд уплетаешь! Ты уверен, что не уснешь в школе?

Не беспокойся, мама! У нас сегодня контрольная по математике.

Надеюсь, ты, по крайней мере, как следует повторил материал? Отметки у тебя в последнее время не блещут.

На этот раз все будет в порядке. Сегодня алгебра, а в ней я секу, ты же знаешь!

Мадам Манье улыбнулась. Перед каждой контрольной Робера переполняла уверенность в себе. Тем не менее иногда Результат был не таким выдающимся, как ожидалось. Но вообще Робер учился прилежно и, особенно если учесть его спортивные успехи, был на хорошем счету.

Попробуй хотя бы во время контрольной не думать °б очередном матче.

Робер засмеялся. Он любил, когда мать с ним шутила. Ему повезло с родителями! Он поцеловал мадам Ма-нье, на бегу схватил книги и, напевая, отправился в коллеж.

Во время контрольной он поймал себя на том, что мысли у него бродят вокруг Новой Камбрии… "Черт побери! – подумал он. – Опять?.."

* * *

В течение дня он несколько раз принимался думать про Новую Камбрию. Когда он встретился с Антуаном, он все еще был этим озабочен.

Слушай, ты случайно не знаешь, где находится Новая Камбрия?

У Антуана округлились глаза.

Новая… что?

Робер расхохотался. У Антуана была ужасная память на имена. Еще в начальной школе новички по нескольку недель были для него "этот" или "как-его-там". А Жюстена Варже он называл "эй-как-тебя" не меньше месяца.

Новая… Ура! Понял! – воскликнул Робер.

Понял? Что ты понял? – ошеломленно спросил Антуан.

Понял, почему у меня не выходит из головы эта Новая Камбрия… Черт… я тоже запутался… Я про ту фразу, которая с утра сидит у меня в голове. В восьмичасовых новостях сказали, что пресса изменила настроения общества в Новой Камбрии…

А нам-то какое дело до настроения в этой… Новой Камбрии, как ты выражаешься?

Старина, дослушай до конца! Это же потрясающе! Ведь это действительно так: газета формирует общественное мнение. Никто в нашем городе не дает заказов типографии, потому что все убеждены, что Дюмарбр виновен. Если бы какая-нибудь газета начала кампанию в его защиту, мы бы вытащили его! Мы бы написали петицию или что-нибудь в этом роде…

Ну-ну, успокойся! Чтобы издавать газету, нужны деньги и журналисты, которые будут в нее писать.

Но Робер был так увлечен своей новой идеей, что реплика Антуана не поколебала его энтузиазма. Он дружески толкнул друга в бок и спросил:

Нет, правда, Антуан, ты точно не родственник в каком-нибудь колене некоего мсье Перестраховщика?

Антуан расхохотался.

Не знаю, как насчет этого… мсье Перестраховщика, но могу спорить, что твой дальний родственник – мсье Дон Кихот!

Не исключено, старина, не исключено! Во всяком случае, типография у нас есть, бумага тоже. И Гюстав Дюмарбр получил разрешение на издание "Мессаже дю Сантер".

И ты думаешь, Люсьен в качестве печатника и мы двое – этого хватит, чтобы издавать газету?

А почему бы и нет?.. И еще имей в виду: если мы успеем выпустить первый номер, интернатские увезут его с собой в провинцию, так что распространение обеспечено. Они ведь через неделю разъедутся на пасхальные каникулы.

Я знаю. Правда, у меня каникулы будут не две недели, а один день – понедельник… Но идея сама по себе неплохая. Я тоже могу написать что-нибудь… какую-нибудь статью.

Робер почувствовал, что тот шутит, но решил поддержать игру.

Вот как! И о чем же?

"Воспоминания автослесаря, или Мир из-под машины"! О пережитом… с иллюстрациями, выполненными машинным маслом. Как тебе такой жанр?

Неплохо, неплохо… Но – шутки в сторону! Ты мне поможешь?

Антуан помедлил ровно столько, сколько требовалось, чтобы принять серьезный вид.

Конечно! Если ты считаешь, что я способен тебе помочь…

6

Жюстен Варже тоже не был коренным пикардийцем. Когда он в первый раз пришел в коммунальную школу, его розовая добродушная физиономия вызвала реакцию, общую для школьников и для обитателей птичьего двора: его немедленно окружила толпа. Несколько дней все потешались над его школьным халатом нежного пастельно-голубого цвета, который матери других детей, более сведущие в школьных нравах, оставляют для дочерей, и над его огромными ботинками с кожаными носками и подковками; ботинки эти, как вскоре оказалось, представляли собой серьезную угрозу для самых усердных насмешников.

Его приветливое лицо под такими белыми, что его и блондином-то язык не поворачивался назвать, волосами было усеяно крохотными веснушками. Прислонившись к стене, сунув руки в карманы, он спокойно, без злобы и нетерпения, ждал, пока любопытство его мучителей выдохнется и сойдет на нет.

Он так и не утратил своего добродушия – как, впрочем, и акцента, привезенного из родного Пуату. Когда он стоял у доски, этот его выговор неизменно вызывал хихиканье в классе; даже учителя, несмотря на все старания, не могли удержаться от улыбки.

В играх он оставался таким же серьезным, таким же добродушно-усердным; он никогда не участвовал в перебранках, стремительно переходивших в ожесточенные потасовки. И в конце концов его приняли; он стал своим.

По четвергам он вместе с другими играл в футбол на стадионе Батуар. На этой площадке, посыпанной толченым кирпичом, по воскресеньям сражались в теннис взрослые, а в течение недели совершали футбольные подвиги все мальчишки города. А если семейные обстоятельства или эпидемия гриппа прорежали когорты футболистов настолько, что нельзя было сыграть нормальный матч, то всегда оставалась в запасе прогулка на Скалы.

Жюстен открыл их для себя в один из четвергов. У игроков, которых набралось всего-навсего пятеро, не было другого выхода.

А не пойти ли нам на Скалы? Жюстен слегка удивился.

Что это за… "скалы"? Тут ведь нет моря!

Ему не нужно было ничего больше говорить. "Чужак" осмелился усомниться в существовании Скал, этого с лихвой хватило, чтобы ускорить принятие решения. Быстрым маршем вся группа отправилась на место. Изумление, написанное на лице Жюстена, тут же растопило всякую обиду.

Ну что, недотепа, видишь Скалы?

"Недотепа", который, кроме своего Пуату, ничего на свете не видел, даже не пытался скрыть восторга.

Пикардийское плоскогорье, почти отвесно прорезанное широкой долиной Сомы, возвышается в этом месте над прудами и торфяниками. У подножия шестидесятиметрового мелового обрыва идет тропа, зажатая в непроглядных зарослях бузины. Когда идешь по дороге, вокруг ничего не видно. Но если не пожалеешь ног и вскарабкаешься на обрыв, перед тобой откроется такой пейзаж, который не уступит многим другим, всемирно известным.

Для Жюстена это было откровением. Остальные, запыхавшись от подъема, скромно торжествовали. Их приятель всем своим поведением, широко раскрытыми глазами, возбужденным выражением на лице недвусмысленно признавал, что был неправ, сомневаясь в существовании "этих ваших Скал", и этого было достаточно… Но вдруг он закричал, показывая пальцем куда-то вниз:

Конши! Совсем как у нас!

Видя удивление своих друзей, Жюстен принялся объяснять, чем этот пейзаж напоминает ему болотистую равнину его родного Пуату. В некоторых местах поверхность прудов рассекали гряды коричневой земли, образуя сеть запутанных каналов, которые и назывались в Пуату "конши".

– Идемте кататься на лодке! – заключил он. – Это будет так здорово!..

Остальных не очень вдохновило его предложение, и на сей раз им пришлось объяснять причины. Во-первых, родители считали пруды и связывавшие их каналы очень опасными– из-за зарослей тростника и длинных водорослей, от которых пруды очищались отнюдь не так тщательно, как следовало бы. Но к этим туманным опасностям прибавлялась еще одна, которая отпугивала любителей приключений сильнее, чем запреты родителей. Это были торфяники. Хотя торфодобыча, из-за конкуренции находящегося совсем близко угольного бассейна Па-де-Кале, здесь больше не велась, берега прудов были очень топкими и обманчивыми, особенно в тех местах, где был выбран торф. Наконец, владельцы лодок – рыбаки и охотники – хранили весла в прочно закрывающихся сараях, так что воспользоваться чьей-нибудь лодкой не было никакой надежды.

– Да зачем нам весла? – удивился Жюстен. – Куда удобней пигуй!

Он объяснил, что "пигуй" – это длинный шест, отталкиваясь которым от илистого дна, можно плавать по коншам сколько влезет.

Слово "пигуй" всем показалось таким забавным, что Жюстен в два счета расстался со своей настоящей фамилией – и так же покладисто и добродушно, как во всех прочих ситуациях, превратился в Пигуя.

Он лишь посмеивался, слыша эту кличку, но с того дня все реже участвовал в общих играх. Приходя на Скалы, его друзья много раз видели, как он на лодке, оставленной кем-нибудь из рабочих, или на шаткой плоскодонке, ловко орудуя пигуем, исследует тростники.

* * *

Жюстен Пигуй остался верен Роберу и Люсьену Дюмарбру. В нем совершенно отсутствовали те страсти, что бушевали в других. Ему казалось совершенно нормальным, что он, «чужак», подвергавшийся в свое время остракизму, был на стороне другого «чужака», с такой же судьбой. Люсьен был ему очень симпатичен, а Гюстав Дюмарбр чем-то напоминал одного из его дядьев в Пуату, которого Жюстен очень любил. Этого было достаточно, чтобы убедить Жюсте-на в невиновности печатника. Хотя он не делился с остальными этим простым аргументом, он-то прекрасно знал, что ошибки тут быть не может.

Однако в затею Робера помочь Люсьену в мастерской он не очень верил и поэтому после первого вечера больше не появлялся там. В ближайший четверг он вновь отправился на пруды и там, на воде, среди тростника, плыл, не особенно обращая внимания, куда движется лодка, и сосредоточенно размышлял о всяких вещах.

– Если бы еще не собака, – бормотал он про себя, как часто делал, находясь в одиночестве. – Злая собака, которая принимается лаять при любом шорохе… А вот надо же: как раз когда преступники тащат в подвал к Дюмарбру станок, она и не пикнет. Иначе ведь Дюмарбры всполошились бы: этот зверь мертвого на ноги подымет… Да что Дюмарбры: вся улица проснулась бы. Нет, тут что-то не так… И полиция явилась прямиком к Люсьену… без всяких поисков, без слежки… Видно, они были хорошо информированы… Слишком хорошо! Если все так, то у нас есть три… как выражаются в полиции… три следа. Пес, который молчит, когда должен лаять; станок, который сам собой оказывается там, где его не должно быть; и кто-то, кто извещает полицию. Ничего не получается!.. Ничего не получается…

Он, как молитву, твердил про себя это "ничего не получается" – и действительно не мог найти никакого решения.

Он обнаружил, что машинально направил лодку, как обычно, к самому большому острову на пруду, единственному, возле которого вместо простого причала был плавучий понтон. Этот остров ему особенно нравился: весь он зарос тростником, в котором пряталась избушка, построенная добротно, на каменном фундаменте. Жюстен любил сидеть возле этой странной избушки на скамеечке, которая представляла собой срубленное и слегка обтесанное цельное дерево. В самой избушке, собственно, ничего интересного не было. Дверь ее не запиралась, и он как-то раз в нее заглянул. Внутри было пусто, если не считать источенного жучком сундука и шаткого стула, весьма опасного для того, кто неосторожно решил бы на него сесть.

Подплывя к острову, мальчик выпрыгнул на понтон, держа в руках конец каната. Он собирался привязать его к одной из квадратных тумб, стоявших по краям понтона, и вдруг удивленно вскрикнул.

Вот это да!..

Он внимательно оглядел тумбу и убедился, что ее серую поверхность пересекают свежие бледно-оранжевые царапины.

Кто-то недавно тут был, – пробормотал он, привязывая лодку. – И он очень старательно прикручивал лодку к тумбе… Цепями!

Жюстен направился к хижине, и тут ему пришлось удивиться еще сильнее. Дверь была закрыта на новенький, внушительных размеров висячий замок.

Озадаченный, он сел на свою скамью. Оказывается, он ошибся: это был не его остров, здесь был хозяин, который распоряжался своей собственностью когда и как вздумается.

Жюстен почувствовал себя обманутым. Слишком уж он привык думать об этом кусочке земли как о своем владении…

Вдруг он подпрыгнул. С берега донесся металлический лязг. Его первая мысль была о лодке. Если кому-то взбредет в голову ее увести, он окажется в дурацком положении. Он рывком поднялся и застыл на месте с горящими щеками.

Шум исходил не от "его лодки". Это была лодка какого-то рыбака, который сейчас стоял к нему спиной, склонившись над цепью, которую он привязывал к причалу.

Потом человек выпрямился и повернулся… И чуть не выронил роскошную удочку из голубоватого металла, с хитрой хромированной катушкой из черной пластмассы. Удивление было взаимным. Человек был одет как настоящий рыбак: широкая куртка табачного цвета, коричневая плетеная сумка, высокие болотные сапоги. Его худощавое лицо было частично затенено полями шляпы из непромокаемой ткани.

Ты что тут делаешь, сопляк? – спросил наконец рыбак, справившись с изумлением. – Тебя кто сюда звал?

Жюстен покраснел еще сильнее. Он развел руками и пожал плечами, словно желая показать чистоту своих намерений. В то же время он энергично кивнул.

Надеюсь, не браконьерствуешь? – еще более сердито спросил человек.

О нет, мсье, – быстро ответил Жюстен. – Я гуляю.

Это твоя лодка у причала?

Д-да, мсье!

Что-то не очень уверенно ты отвечаешь. Она ведь не твоя, так? Ты взял ее без разрешения. Если бы это была моя лодка, я бы тебе показал!.. И вообще, что ты тут делаешь? Ты что, не знаешь, что это частное владение? А ну, брысь отсюда! Живо!

Человек подошел ближе и поднял голову; Жюстен смог разглядеть его получше. Очень черные брови, нахмуренные от злости, сходились над длинным и тонким, как лезвие ножа, носом. Тонкие губы казались бесцветной линией. Жюстен, ошеломленный этой встречей, не шевелился.

Ты что, оглох? – уже почти кричал человек. – Я сказал тебе: убирайся! И скажи спасибо, что я не надрал тебе уши, чтобы ты научился уважать чужую собственность! Убирайся ко всем чертям, и чтобы я тебя здесь больше не видел!

На сей раз Жюстен, кажется, понял, чего от него хотят, и поспешил "убраться ко всем чертям", как ему советовали, а если точнее, со всех ног помчался к причалу, сделав крюк, чтобы обогнуть этого чересчур вспыльчивого рыбака. Он прыгнул в лодку, быстро отвязал ее и торопливо поплыл прочь.

Ишь, псих! – бурчал он, недовольный тем, что ему пришлось бежать. – Какой вежливый!.. Наверняка это и не его остров совсем. А он еще из себя изображает!..

Жюстен долго не мог успокоиться. Его щеки и уши горели, как от пощечины.

Особенно его злило то, что – с точки зрения инспектора или сторожа – человек этот был прав.

Чего зря орать? Съем я, что ли, его остров? И с лодкой его ничего не будет… О-ля-ля!

Внезапная мысль, мелькнувшая у него в мозгу, почти успокоила его.

Ну и хитер мужик! Ведь у него даже сачка с собой нет. А еще рыбака изображает!..

* * *

Как раз в это время Робер вернулся в типографию. Он не хотел тут же рассказывать мадам Дюмарбр о своем проекте издания «Мессаже дю Сантер»; сперва нужно поговорить с Люсьеном.

Конечно, – сказал тот. – Это был бы выход. Но дело в том, что папа сам писал статьи и у него был рабочий, который помогал ему в типографии. Газета, знаешь ли, требует много труда… даже если в ней всего четыре странички.

А что с тем рабочим? Его уволили?

Пришлось! Я думаю, папа вложил в газету все свои сбережения… У него, кажется, были подписчики и какая-то реклама, но все это он вынужден был вернуть, когда газета перестала выходить. И уволить рабочего.

А если ограничиться одним листом, то есть двумя страницами? Как ты думаешь, твоя мама разрешит нам использовать остаток бумаги?

Наверно, разрешит. Тем более что ни на что другое эта бумага не годится.

И вообще – это же для того, чтобы освободить твоего отца!

Они направились в кухню, где мадам Дюмарбр возилась с обедом. Она внимательно выслушала сына; на ее губах появилась тихая печальная улыбка.

Когда надежды больше нет, – сказала она наконец, – все средства хороши. Если вы считаете, что газета у вас получится, можете располагать и типографией, и оставшейся бумагой. Делайте что хотите, только не нападайте ни на кого в своих статьях. Не хватает еще обвинений в клевете, чтобы полиция снова на нас обозлилась…

– Мы будем очень сдержанны! Обещаю вам… Они вернулись в типографию.

Я лично считаю, нужно рассказать людям все, что тебе известно, – начал Робер.

Еще лучше было бы сообщить им что-нибудь новенькое. К сожалению, они все уже знают – из местной прессы. Читателей привлекают только огромные заголовки, и я не думаю…

Ладно, потом видно будет! Главное сейчас – это собрать команду, начать работу и напечатать номер к субботе. Мы раздадим ее интернатским, когда они будут разъезжаться на каникулы.

Если не возражаешь, Боб, команду собирай ты. А я пока подготовлю материал. Я в последнее время не люблю ходить по улицам: люди смотрят на меня как на какого-то дикого зверя…

Понимаю. Только одолжи мне велосипед, чтобы я мог передвигаться быстрее. Я заеду в гараж к Антуану, и он придет к нам, как только освободится…

Леону Баверу не везло. В последний перед пасхальными каникулами четверг он получил "ноль" по математике, и после обеда ему пришлось вернуться в коллеж; еще хорошо, если он не просидит там все три часа.

Еще неприятнее было, что в компании оставленных после уроков он оказался один из класса: остальные были малыши. Кое-как сделав дополнительное задание, выделенное ему в виде наказания, он сидел, мучаясь без дела. Воспитатель, которого перспектива провести вторую половину дня в школе радовала не больше, чем учеников, решал кроссворд в газете. Пока шум от разговоров не превышал допустимого уровня, он не обращал никакого внимания на оболтусов, вверенных его попечению.

От скуки Бавер попросил разрешения выйти. Во дворе он заметил сынишку привратника, мальчика лет десяти, который играл в мяч, заколачивая голы в стену мастерской.

– Эй, Жанно, подойди-ка сюда! – позвал Бавер. Тот послушался.

– Я дам тебе жвачку, а ты принеси мне каких-нибудь журналов. Буду уходить, верну… Мы там подыхаем от скуки.

Жанно потребовал плату вперед и убежал. Вскоре он притащил целую кипу журналов; Бавер спрятал их под курткой и вернулся в класс.

Воспитатель, услышав стук в дверь, на секунду поднял голову и тут же снова погрузился в кроссворд. А Бавер принялся за чтение. В пачке, которую принес Жанно, было пять иллюстрированных еженедельников и два журнала для любителей работать руками. Бавер сначала перелистал иллюстрированные, потом, за неимением лучшего, углубился в "Умелые руки".

Он быстро проглядел статьи о том, как из старого мотоцикла сконструировать мини-трактор и из деталей велосипедного насоса изготовить весы для писем; последнее особенно поразило его воображение. "Ну и дела!" – качая головой, думал он.

Он уже собирался бросить это пустое занятие, как вдруг его внимание привлекла статья, отчеркнутая черным карандашом. Она называлась "Гравирование для всех". Особенно позабавил его рецепт приготовления "необлезающего лака": оказывается, чтобы сделать этот лак, нужно взять пятьдесят граммов стеарина и смешать его с тридцатью граммами смолы в слезах!

"Жаль, тут не объясняется, – сказал он себе, – как заставить смолу плакать…"

Но скоро его тихое веселье сменилось острым любопытством. После того как он поломал голову над тем, что такое "сирийский асфальт", и прочел про неочищенную азотную кислоту, используемую, чтобы протравливать медь, он вдруг вспомнил сцену, как Лори объявил об исчезновении целого литра азотной кислоты. Потом ему вспомнилось и другое… Лулу, который выходит из класса, чтобы выслушать приказ о своем исключении… Ему стало не по себе.

– Ведь это же мне Нибаль, скотина, сказал… – пытался он себя успокоить.

Но тут ему пришлось вспомнить, что, хотя разговор Робера с Антуаном подслушал Нибаль, это он, Бавер, устроил так, чтобы на следующий день воспитатель услышал, о чем они шепчутся с Нибалем. Бавер просто-напросто дал понять, что это Люсьен Дюмарбр взял кислоту. Взял для своего отца-фальшивомонетчика..

Бавер начинал понимать, что, может быть, не следовало ему до такой степени поддаваться антипатии к Люсьену…

Он пробовал избавиться от угрызений совести, говоря себе, что все равно уже поздно, все это не имеет значения… Но у него ничего не получалось. Он закрыл журнал; на душе было очень скверно.

И ради этого я расстался с жвачкой, – пробурчал он. У выхода его ждал Жанно. Бавер отдал журналы, даже

не поблагодарив его, и пошел своей дорогой, но вдруг остановился и обернулся.

Ну как, Жанно? Получились у твоего отца гравюры? Он был очень удивлен, видя, как мальчик краснеет, опускает глаза и с надеждой смотрит в сторону привратницкой. Потом Жанно вдруг повернулся и убежал.

"Черт возьми! – задумался Бавер. – Кажется, мой вопрос ему пришелся не по вкусу… Что бы все это значило?"

Он с задумчивым видом направился к выходу.

"В конце концов, это меня не касается. Лулу-Любимчик больше не будет играть в команде, это самое главное. А остальное…"

Но он должен был признаться себе, что уже давно не чувствовал себя так погано…