Текст книги "А если это был Он?"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

17

На следующий день в «Ле Паризьен» появилась следующая заметка:

КОЛЛЕКТИВНАЯ ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ В ЦЕНТРАЛЬНОМ КОМИССАРИАТЕ ДЕВЯТОГО ОКРУГА

Вчера около 11 часов толпа человек в двести (по утверждениям полицейских – в пятьдесят) осадила комиссариат на улице Шоша, требуя освобождения задержанного, который чуть раньше стал причиной скопления народа на вокзале Сен-Лазар, читая мысли прибывших либо собиравшихся сесть на поезд пассажиров. По некоторым сведениям, у двоих полицейских, проводивших допрос задержанного, некоего Эмманюэля Жозефа, внезапно выросли длинные, до самого живота, бороды. В комиссариате отказались подтвердить или опровергнуть эти необычные слухи, хотя и признали, что человек пятьдесят и в самом деле явились требовать освобождения «мага».

Министр внутренних дел, человек не слишком расположенный к глупым шуткам, наткнулся на нее и потребовал от префекта полиции направить ему отчет об этом происшествии, подрывающем престиж полиции. Префект, как говорится, спроворил дознание (посмел бы он отложить его до завтра!). Результат оказался противоречивым. Не только бригадир Сир и полицейский Шавре подтвердили, что у них за несколько секунд выросли окладистые бороды, но еще и их начальница, капитан Фешмор, была этому свидетелем.

– Нацепили фальшивые, что ли? – спросил инспектор, проводивший дознание.

– Нет, инспектор, – ответила капитан Фешмор. – Во-первых, не думаю, чтобы двое полицейских с отличным послужным списком устроили маскарад при допросе задержанного, а во-вторых, я сама видела, как они потом брились в душевой. Да и многие другие из моих людей также видели, как они сбривали бороды. Сир был особенно взбешен.

– Но в чем смысл этой выходки? – спросил инспектор.

– Никакого смысла, так уж вышло. Я не сумасшедшая. И не было у нас коллективной галлюцинации. Можете спросить у бригадира Сира: он сохранил несколько клочков своей бороды на тот случай, если подвергнется дисциплинарному взысканию.

– Не понимаю…

– Он отдаст ее на генетический анализ, чтобы доказать, что это его собственная борода, – ответила капитан Фешмор.

Эти слова означали, что центральный комиссариат Девятого округа, наверняка очень сплоченный, готов встретить любые административные меры, какие только могло повлечь за собой это дело. Все догадывались, что министр потребует головы обоих виновников, если не самой капитана Фешмор.

– И что я, по-вашему, должен написать в рапорте об этих выдумках?

Фешмор не ответила.

– Но сами-то вы что об этом думаете?

– Думаю, что это имеет отношение к тому задержанному, Эмманюэлю Жозефу. Он и в самом деле маг.

– Маг? – переспросил инспектор, окончательно сбитый с толку.

– Во время задержания на вокзале Сен-Лазар он объявил рядовому Дюфраншмену, что его сын болен муковисцидозом, но если он помолится – мальчик выздоровеет.

– Что? – спросил ошеломленный инспектор. – Вы верите в этот вздор?

– Инспектор, у меня диплом по математике, и я верю в то, что вижу своими глазами, – ответила она спокойно. – Я знаю, что сын Жан-Пьера Дюфраншмена был болен муковисцидозом. И знаю, что через час он выздоровел.

Инспектор посмотрел на нее пристально и сурово. Брижитт Фешмор не сомневалась, что тот напишет в своем рапорте: «Центральный комиссариат Девятого округа был поражен приступом коллективного помешательства». Или того хуже. Министр начнет свирепствовать. Что ж, чему быть – того не миновать.

Инспектор встал и сухо попрощался.

Было это в понедельник.

А в среду знающая свое дело «Канар аншене» дала на первой полосе заголовок: «ОТ ПОЛИЦЕЙСКИХ БОРОД У МИНИСТРА ШЕРСТЬ ДЫБОМ».

Далее следовал подробный отчет о происшествии.

Министр как раз получил рапорт из главной инспекции; его кровь вскипела. Он приказал уволить со службы четырех полицейских, любой ценой разыскать Эмманюэля Жозефа и выпроводить его из страны без лишнего шума.

К его удаче, по крайней мере кажущейся, Эмманюэль Жозеф появился вновь на первом этаже большого универмага, точнее, в отделе парфюмерии и косметики. Здесь он высказался о нелепости товаров, предлагаемых легкомысленным покупательницам, о тщетности борьбы против возраста – этой глупой одержимости собственной внешностью и желанием нравиться. Ведь старение так же естественно, как созревание плодов, а если кто похож на гнилой плод, то лишь потому, что червь завелся в его собственной душе.

Удивленные покупательницы прислушались к этой речи, подкреплявшей их собственные смутные чувства. И протесты продавщиц, демонстрирующих товар, помешать этому не смогли. К оратору стали стекаться покупательницы, а вслед за ними и покупатели. Меньше чем за полчаса вокруг него образовалась маленькая толпа. Его красноречие текло рекой, голос был страстным и энергичным. Вскоре сюда поднялись люди с подвального этажа, из отдела скобяных и строительных товаров. Только что зашедшие в магазин недоумевали о причине сборища, так же как и те, что спускались на эскалаторе с верхних этажей; и все пополняли его собой.

– Неужели подобает достоинству женщин, девушек, матерей, жен тратить целые состояния на средства, которые сулят им молодость, но лишь вынуждают обманывать самих себя? Неужели подобает человеческому достоинству, что люди, вместо того чтобы посвятить себя благородным задачам жизни, радости и любви, поддерживают производство подделок? Кого они прельстят? Какая любовь может родиться из иллюзий и лжи? Неужели вы полагаете, что ваш Создатель не видит вас и не сокрушается из-за вашего ребячества?

Охранники у дверей сообразили, что им одним не по силам рассеять этот митинг, и известили дирекцию, а та догадалась, что смутьян с первого этажа, возможно, тот же самый, что вызвал беспорядок на вокзале Сен-Лазар. Так что в целях самозащиты была вызвана полиция. К тому же, черт возьми, этот одержимый подрывал торговлю…

Полиция не заставила долго себя упрашивать: арест Эмманюэля Жозефа наверняка зачтется тем храбрецам, которым он попадется в руки. Вскоре к магазину подкатили два полицейских фургона с воющими сиренами. Потом жандармерия ворвалась в здание и наткнулась на преграду – неописуемую толпу. Действительно, многие защитники Эмманюэля Жозефа грудью встали, чтобы помешать держимордам приблизиться к нему. С полок были сметены дорогостоящие флаконы, продавщицы и покупательницы вопили наперебой, в ход пошли дубинки, затрещины и ругательства. Тут какая-то покупательница схватила Эмманюэля Жозефа за руку.

– Идите за мной, надо бежать!

Мгновение он испытующе вглядывался в нее, потом оба беглеца устремились на подвальный этаж, а оттуда – в метро.

Там Эмманюэль Жозеф был уже недосягаем для своих преследователей.

А наверху, в магазине, среди испарений и пронзительных запахов из опрокинутых флаконов, полицейские хватали всех, кто им сопротивлялся. Они явно искали зачинщика беспорядка, но так и не нашли. Обидное фиаско.

О происшествии было упомянуто в святая святых всех французов – в двадцатичасовом выпуске теленовостей. Ведущий задал вопрос: кто же такой этот Эмманюэль Жозеф? Чего хочет? Может, это анархист, объявивший войну обществу потребления? Но как же тогда случай с бородами?

Едва был подан рапорт об операции, начались розыски в регистрационных картотеках префектуры. Компьютерщики сравнивали фоторобот Эмманюэля Жозефа с фотографиями всех состоящих на учете смутьянов и буянов. Ничего. Тем не менее его описание было разослано по электронной почте во все комиссариаты. Возраст между тридцатью и сорока годами, рост примерно метр семьдесят пять, спортивного сложения, лицо восточного или средиземноморского типа. Смуглый, глаза карие, волосы средней длины.

Вечером и на следующий день полиция арестовала сто сорок три человека, более-менее подходивших под это описание. Сто сорок три несбывшихся надежды: среди них оказался лишь один-единственный Эмманюэль, да и тот был слесарем-водопроводчиком и во время событий находился в Ренси-Вильмомбле.

Директора супермаркетов и крупных магазинов – «Карфур», «Ошан», «Галери Лафайет», «Гермес», «Конфорама» со страхом ждали, что Эмманюэль Жозеф объявится и у них. Стоило какому-нибудь покупателю повысить голос, как все оборачивались и сбегалась охрана. Юмористы веселились от всей души. Полицейские скрежетали зубами. Вмешалось судебное ведомство и напомнило, что ни одна статья закона не возбраняет кому бы то ни было высказываться на публике и что рвение министерства внутренних дел арестовать Эмманюэля Жозефа будет осуждено каким угодно судом первой инстанции, равно как любым апелляционным или кассационным судом.

Францию стал необычайно забавлять этот матч, «Полишинель – Держиморда», где счет был пока 2:0 в пользу Полишинеля.

Журналисты, словно ищейки, рыскали в поисках Эмманюэля Жозефа, как некогда крестьяне провинции Пуату перекапывали землю в своих домах на Болоте, ища казну тамплиеров. Тот, кто первым вышел бы на него, сорвал бы самый большой куш за все времена, при условии что таинственный субъект согласится дать интервью или, еще того лучше, выступить по телевидению.

Третий инцидент, случившийся на площади Пигаль, в лавочке, специализирующейся на порнографических фильмах, поверг полицию в сильнейшее раздражение, близкое к истерии. Согласно показаниям управляющего заведением, который и сам был неплохо знаком правоохранительным органам, в 11.45 некий субъект, примерно соответствующий описанию Эмманюэля Жозефа, вошел в «Пари-Пигаль», оглядел кабинки и вскричал:

– Что это за скотство? Что это за гнусность такая?

Несколько клиентов, обеспокоенных криками надоедливого типа, отдернули занавески своих кабинок. А тот продолжал:

– Неужели вам не стыдно глазеть, как совокупляются похотливые твари? Да и люди ли вы? Вы куча тухлятины! Даже свиньи, которые валяются в грязи, и те выше вас!

И тут же по всем экранам пошли сплошные, похожие на снег, помехи, как в старых телевизорах. Явился управляющий, немедленно извещенный по «уличному телефону», в сопровождении двух своих компаньонов, на самом деле громил с внушительным списком судимостей. Позвонив в комиссариат, они бросились на субъекта, чтобы скрутить его и передать полиции нравов, вполне достойной этого названия. Однако были парализованы.

– Пошевелиться не могли, комиссар, клянусь! Ты что, не веришь? Были как в больнице после укола морфина! И ты погляди! Все фильмы испорчены, ничего не осталось! Вот мать твою так и растак! Убытку на миллионы! Миллионы!

Когда полиция прибыла на место происшествия, Эмманюэль Жозеф – а кто же еще? – уже испарился. Порнографические записи и в самом деле превратились в ничто: в «снежок», да только не в тот, с каким они привыкли иметь дело!

Пресса зубоскалила по поводу этого случая. Было начало ноября, оставалось всего полгода до выборов. Министр внутренних дел Франсуа Карески, надеющийся получить большинство голосов, был в отчаянии.

Кроме того, донимали уволенные им полицейские. Четырнадцать процессов в административном суде. И все из-за того, что какой-то голодранец мутил народ, будто ископаемый бунтарь из шестьдесят восьмого.

А тут еще эти насмешки оппозиции!

18

Случай – всего лишь проявление неизвестного статистикам закона; порой именно он помогает человеку, которого все готовило к братской могиле Истории.

Его звали Филипп-Дьедонне де Гозон. Наиболее известный его предок был великим магистром Мальтийского ордена; сам же он пробавлялся заметками о ночной парижской жизни для одной газеты «хорошего тона» XXI века (то есть дурного XX). Собой он был тоже хорош дальше некуда; в сорок лет алкоголь, кокаин и всевозможные излишества в любви без любви довели его до состояния развалины. Лицо как мятый мешок, тело как дряблая тряпка.

Он брел после дурно проведенной ночи, сплошь из фальшивого смеха, фальшивой музыки и кислой, словно перегар, болтовни, когда около девяти часов утра вошел в кафе на авеню Ваграм, чтобы выпить двойной эспрессо с рогаликом и еще раз перебрать в уме все свои неудачи.

Утрата иллюзий и тоска обострили его чувства. Он сидел у стойки рядом с другим клиентом и нечаянно толкнул его, когда из подвала доставали бочонок пива. Извинился. Их взгляды встретились. И Дьедонне де Гозон поразился. В самом деле, незнакомец вдруг помрачнел, будто увидел помойку.

Это длилось долю секунды.

Дьедонне де Гозон снял обертку с сахара и бросил его в кофе, словно новоявленный Сократ таблетки с цикутой в стакан минералки. Сделался задумчив. Только что на него посмотрели взглядом из какого-то другого мира – свежего, как поля на заре. Воспоминания и мысли замелькали в его затуманенном, но настороженном мозгу. Он повернулся к незнакомцу и сказал ему вполголоса:

– Эмманюэль?

Тот вопросительно посмотрел в ответ.

– Эмманюэль? – повторил Дьедонне де Гозон, словно робкий ребенок.

– Что я могу сделать для вас, если не сказать то, что вы и сами уже знаете?

– Эмманюэль! – воскликнул Дьедонне де Гозон потрясенно.

Слезы навернулись ему на глаза.

– Неужели так трудно быть просто взрослым? – спросил Эмманюэль.

– Вы там не были… Какое детство… Как…

Он всхлипнул и положил руку на ладонь Эмманюэля – к удивлению бармена, наблюдавшего сцену.

– Эмманюэль, – повторил Дьедонне де Гозон, – это ведь у Матфея. Глава первая, стих двадцать третий. «И нарекут имя ему Еммануил».[31]31
  На самом деле эти слова приведены у Марка, но как цитата из Исаии (Ис. 7:14): «Се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил».


[Закрыть] Иосифом звали вашего отца. Я понял, что это вы.

Взгляд бармена стал назойливым.

Дьедонне де Гозон расплатился за кофе и сказал своему собеседнику:

– Пойдемте отсюда. Доверьтесь мне.

Эмманюэль понял с полуслова. Они вышли. Вскоре им навстречу попался полицейский фургон, несущийся на всех парах. Они заскочили в другое кафе.

– Значит, вы здесь, – начал Дьедонне де Гозон. – И вы собираетесь вечно скрываться?

– Нет, но я терпеть не могу судей, – ответил Эмманюэль Жозеф с горькой улыбкой.

– Вы вернулись ради меня одного?

– Ради вас тоже.

– Послушайте меня. Послушайте, умоляю. Телевидение. Они ничего не смогут с вами поделать, если вы выступите по телевидению. Позвольте мне все устроить.

Эмманюэль Жозеф слушал его, словно забавляясь.

– Вы сможете говорить! – воскликнул Дьедонне де Гозон. – Я хочу, чтобы вы говорили! Телевидение – это как кафедра в церкви. Для всех. Для всего мира. Умоляю. Таких, как я, тысячи. Только чтобы видеть вас… слышать…

– Тогда сделайте это.

– Я никто. Но позвольте мне попробовать. Вы умеете пользоваться телефоном?

Эмманюэль Жозеф улыбнулся.

– Да.

– Позвоните мне в пятнадцать часов, – сказал он, нацарапав номер своего мобильника на обратной стороне обертки от сахара.

В кафе было пусто. Дьедонне де Гозон поцеловал руки Эмманюэлю Жозефу.

Министр внутренних дел принял приглашение телевидения. Не мог же он в самом преддверии выборов, от имени своей партии и уходящего правительства, отказаться от столь прекрасного случая поработать на избирательную кампанию, причем помимо эфирного времени, отпущенного партиям. А заодно повернуть к собственной выгоде волнения, причиненные неким провокатором, наверняка анархистом, – ведущий предупредил, что будет затронута именно эта тема. Этот ведущий, Ксавье Фокарди, был одним из тех бесцеремонных наглецов, которые убеждены, что должны следовать безусловному правилу Великого Сарказма, самовольно уподобив себя заседателям того трибунала, что некогда творил независимое правосудие в правом крыле Кельнского собора.[32]32
  Такой суд действительно существовал, возникнув в XI веке в Вестфалии для борьбы с грабителями и рыцарями, занимавшимися разбоем. Действовал на территории Священной Римской империи с XIII по XVI в.


[Закрыть]

Если бы сам Бог-Отец во всем своем величии и славе, сопровождаемый четырьмя архангелами и легионами серафимов и херувимов, спустился на землю, восседая на престоле, усыпанном изумрудами и рубинами в оправе из пламенного золота, как его описывает пророк Иезекииль, то подобный телеведущий огорошил бы даже Его, насмешливо спросив с микрофоном наперевес: «Ну, Бог, как там обстоит дело со Страшным судом?»

Когда началась передача, министр Франсуа Карески сидел на эстраде, а Фокарди, как то и подобает г-ну Благонамеренному, стоял на заполненных зрителями уступах амфитеатра. Министр окинул взглядом ряды зрителей и не заметил никакого подозрительного лица.

Ведущий начал с обычных комплиментов и спросил у своего именитого гостя, какова, по его мнению, политика правительства относительно сверхъестественных явлений. Министр тонко улыбнулся и ответил, что Республика в принципе уважает свободу верований и никогда не препятствовала благоговению, окружающему такие места, как Лурдская пещера, например, – одна из религиозных, сверхъестественных достопримечательностей.

– Тем не менее, господин министр, префектура полиции уволила со службы четырех полицейских, которые столкнулись со сверхъестественным явлением, в данном случае с таинственным человеком по имени Эмманюэль Жозеф. Что не кажется признаком терпимости.

– Я ожидал этого вопроса, – ответил министр с легким раздражением, – после шумихи, поднятой в прессе по поводу санкций, примененных к четырем служащим полиции из-за их упущений. Факты же более просты и ничуть не сверхъестественны: некий субъект учинил беспорядок в общественном месте, на вокзале Сен-Лазар. Я уточняю телезрителям, что учинять беспорядки, похоже, его истинное призвание, поскольку то же самое недавно произошло в большом магазине, который я не буду называть, потом на площади Пигаль, в одном… специализированном кинозале. Он был задержан на вокзале Сен-Лазар и препровожден в комиссариат. Но там, вместо того чтобы установить его личность, полицейские позволили ему бежать, а в качестве оправдания привели какую-то совершенно вздорную историю. Это неприемлемо.

– У них вдруг выросли бороды до самого пупа.

Министр пожал плечами.

– Ну да, история просто уморительная, чего уж там! Но я все-таки министр внутренних дел, а не волшебных сказок.

– И вы никак не объясняете себе подобное явление?

– Не только не объясняю, но и, разумеется, не могу поверить в него ни на миг!

Ведущий повернулся к залу:

– Госпожа Фешмор, пожалуйста, не могли бы вы встать?

– Послушайте, – воскликнул министр, внезапно придя в бешенство, – телевизионная передача – не заседание административного суда! Я не собираюсь участвовать в этой пародии на правосудие!

– Господин министр, – возразил Фокарди, – речь вовсе не идет ни о чем подобном. Госпожа Фешмор больше не состоит в полиции. Так что она имеет полное право высказаться здесь. Вы согласны?

Министр пожал плечами. Ему хотелось встать и покинуть сцену, но это произвело бы худшее впечатление.

Ведущий пригласил бывшего офицера полиции Брижитт Фешмор занять место на эстраде. Она села в кресло на изрядном отдалении от министра. Ее попросили рассказать о происшествии.

– Мне сорок один год, я мать двоих детей, у меня никогда не было психических отклонений. В то утро я видела бригадира Сира и рядовых Шавре и Дюфраншмена свежевыбритыми, всех троих. Когда же я снова увидела их в кабинете бригадира, у него самого и у рядового Шавре были бороды до самого живота.

– Но не у рядового Дюфраншмена?

– Нет.

– Вы знаете почему?

– Нет. Все, что я знаю, это что его сын, который был очень болен, неожиданно выздоровел в то утро.

Фокарди кивнул. Потом, снова обращаясь к присутствующим, объявил:

– Господа Сир, Шавре и Дюфраншмен, пожалуйста, не могли бы вы встать и присоединиться к нам на сцене?

– Вы переходите границы, – буркнул министр.

Трое уволенных стражей порядка тоже уселись на эстраде. Непосредственным соседом министра оказался бывший полицейский Дюфраншмен. Они назвали себя и рассказали свою историю. В зале поднялся ропот.

– Господин министр? – спросил ведущий.

– Ваша передача все больше становится похожа на самосуд, – заметил измученный Карески. – Могу ответить только, что и раньше бывали случаи коллективных галлюцинаций.

Отставной бригадир Сир потерял терпение. Он вытащил из кармана конверт, открыл его, показал содержимое перед камерой: длинные клочья бороды.

– А это, господин министр, тоже галлюцинация? Генетическая лаборатория института Пьера и Мари Кюри подтвердила, что это моя борода!

Министр опять пожал плечами.

– Я знаю только, что вы позволили улизнуть тому смутьяну… – пробурчал он.

– Господин министр, – объявил Фокарди театрально, – я нашел того, кого вы называете смутьяном.

Сбитый с толку Карески вытянул шею.

Казалось, что его бывшие подчиненные тоже ошеломлены.

– Господин Эмманюэль Жозеф, – объявил ведущий, – пожалуйста…

Эмманюэль Жозеф уже стоял на ногах. Он поднялся на эстраду. Необычайная тишина тотчас же воцарилась в телевизионной студии. Дюфраншмен кинулся к новоприбывшему, упал перед ним на колени и облобызал ему руки. Министр нахмурился и бросил на них ястребиный взгляд.

Некоторые телезрители поторопились заключить, что это самый яркий момент за всю истории телевидения. По всей Франции люди перезванивались между собой и прекращали всякую деятельность, припадая к своим экранам.

Оставалось только одно пустое кресло – напротив министра; его-то и занял Эмманюэль Жозеф.

Министр сунул руку в карман, достал мобильный телефон, набрал номер, опять набрал и недовольно поморщился. Очевидно, звонок не проходил.

– Вызываете полицию? – спросил Эмманюэль со смехом.

Министр бросил на него грозный взгляд.

– Насколько я знаю, месье, вы нарушаете законы Республики и объявлены в розыск. Я звоню в полицию, чтобы вас арестовали прямо здесь, на публике.

– Неужели слово Божье нарушает законы Республики? – возразил Эмманюэль.

– Во Франции для него есть специально отведенные места! И вы не уполномочены на подобного рода деятельность, насколько мне известно. Вы не священник.

– В самом деле, – согласился Эмманюэль Жозеф с улыбкой. – Стало быть, вы слышите слово Божье только из уст священников? А впрочем, слушаете ли вы его, когда слышите?

– Я не собираюсь дискутировать о религии с таким… смутьяном и трюкачом, как вы!

– Каиафа! – вскричал вдруг Дюфраншмен, выйдя из себя. – Вылитый Каиафа!

– Я то же самое подумал, – согласился Эмманюэль. – Опять.

И перед публикой, словно громом пораженной, перед миллионами телезрителей, у Франсуа Карески, министра внутренних дел Пятой Республики, внезапно начала расти борода – с неимоверной, просто скандальной быстротой. Спустилась на грудь, потом на живот. Он смотрел на нее, оцепенев, разинув рот, потом повернулся к Эмманюэлю Жозефу с гримасой гнева и ненависти.

В студии началось сущее светопреставление. Зрители хлынули на эстраду, целовали руки Эмманюэлю Жозефу. Среди всеобщего гвалта Фокарди, которого захлестнуло этой волной, еще попытался что-то сказать со сведенным судорогой лицом и полными слез глазами, но не смог.

Наконец в двадцать два часа сорок три минуты трансляция была остановлена.