Текст книги "А если это был Он?"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

14

Его преосвященство монсеньор Арнальдо Кастелло д'Ирезе, невысокий дородный человек с лицом, испещренным сеткой тонких морщинок, апостолический нунций в Исламабаде, загляделся на розы в саду, которые садовник поливал, под его окнами. Потом он вернулся в большой зал, служивший кабинетом, и обратился к своему секретарю:

– Напишите, пожалуйста, следующее письмо, лично кардиналу Каралли. Пометьте его сегодняшним днем.

Адресат был главой папской канцелярии в Ватикане.

– «Ваше преосвященство, – начал нунций, – похоже, что таинственный человек, которого здесь называют наби Эманалла, о деяниях которого вы достаточно осведомлены международными средствами массовой информации, а сверх того, депешами нунциатуры, окончательно покинул пакистанскую сцену». Абзац. «Никто не знает, куда направился этот необычайный человек, а также как и откуда он явился. Он бегло говорил на урду, но понимал также арабский, как меня заверил секретарь президента. Судя по внешнему облику и телесной крепости, ему лет сорок. Что же касается его сверхъестественных способностей, то слишком много свидетелей и особенно видеозапись исламской конференции в Исламабаде доказывают, что они были вполне реальны». Абзац. «Его влияние на эту страну огромно, и уже заметны последствия. Президент предпринял решительную борьбу против коррупции, и это уже дало ощутимые результаты. Если раньше из ста тридцати миллионов обитателей этой страны платил налоги едва ли один миллион, то сегодня это число возросло до двадцати семи миллионов. Однако, что удивительно, протестов раздается мало. Дух справедливости, внушенный наби Эманаллой, довольно силен, чтобы убедить каждого из новых налогоплательщиков, что они способствуют возрождению своей страны, учитывая, что взимаемые налоги пойдут на нужды социального обеспечения и помогут огромному числу неимущих». Абзац.

Заложив руки за спину, монсеньор Кастелло искал вдохновения. Секретарь ждал, сидя за компьютером.

– «Я поражен, – продолжил нунций, – неожиданной набожностью, которую деяния наби Эманаллы вызвали в стране. Я слышу со всех сторон, что торговля оружием, которая прежде была здесь основным доходным занятием, совсем захирела. Сбыт и потребление наркотиков еще сопротивляются, но повышение жалованья полицейским явно стимулировало их усердие, так что путешественники теперь, кажется, стали менее уязвимы для бессовестных махинаций содержателей гостиниц, которые подкидывали пакетики с незаконным веществом в номера, а потом вызывали продажных полицейских, чтобы потребовать выкуп с невиновных».

Монсеньор Кастелло поджал губы.

– Абзац. «В надежде, что эти сведения будут Вам полезны, я прошу принять, Ваше преосвященство, уверение в моем глубочайшем и смиреннейшем почтении». Закодируйте и отправьте по электронной почте.

Потом лицо нунция приобрело выражение, выдающее глубокую озабоченность. Некий иллюстрированный журнал, один экземпляр которого был адресован кардиналу Каралли, воспроизвел на целую страницу увеличенный кадр той сцены, когда наби остановил кинжал своей ладонью. Подняв руку, наби приоткрыл свое запястье. И там был четко различим шрам.

Монсеньор Кастелло д'Ирезе изучал древнюю казнь распятием. Поэтому он знал, что гвозди вбивали не в ладони, поскольку те не выдержали бы веса тела, но в запястья.

Так неужели этот наби был распят? Чтобы узнать наверняка, надо бы осмотреть второе запястье.

Но вопросы, которые порождал след этой былой раны, заводили так далеко, что кружилась голова. Не ему их задавать. Единственный, кто имеет на них право, если предположить, что захочет им воспользоваться, это глава церкви, ее высший авторитет. Папа. Да, сам Иоанн XXIV.

Кардинал Каралли достаточно взрослый, чтобы сообразить, что делать с этим документом.

15

Сверхъестественное действует на смертного подобно морфину. Оно успокаивает боль существования. Освобождает от невыносимого гнета свободы, которая вынуждает его ежечасно принимать решения, не зная, будут ли одобрены они потусторонними силами или нет.

Вера, поскольку речь идет именно о ней, на самом деле вовсе не прибита к душе доказательствами. Так, комментарии Альберта Эйнштейна к его знаменитой формуле «е=mс²» долго считались лишь соблазнительными гипотезами, если не досужими измышлениями, вплоть до того дня в конце 1938 года, когда в распоряжении простого немецкого физика Отто Хана (благодаря «Альгемайне электрицитет гезельшафт»[24]24
  Allgemeine Elektrizität Gesellschaft – крупная компания ФРГ по производству электротехнического, энергетического и другого оборудования. (Примеч. ред.)


[Закрыть]) вдруг оказался электрический потенциал, прежде немыслимый. В тот день Хан поместил в тигель уран-238 и повернул рубильник, разрядивший на U-238 юпитерианскую энергию, сущий катаклизм, Donner und Wetter[25]25
  Здесь: гром и молния (нем.). (Примеч. ред.)


[Закрыть] в 220 000 вольт. Уран испарился. Когда Хан и его оробевшие коллеги пошли взглянуть, что же осталось, то обнаружили только аргон и барий, чьи атомные массы в сумме вполне соответствовали номеру урана-238. Стало быть, атом урана распался. Но они в это не поверили. В своем отчете об этом ключевом, но непонятом опыте Хан заключил: «Возможно, я ошибся». Когда четверть века спустя некий французский журналист спросил его об этой сдержанности, Хан ответил: «Но, lieber Herr,[26]26
  Дорогой (нем.). (Примеч. ред.)


[Закрыть] как, по-вашему, я мог в это поверить? Это же алхимия!»

Доказательство тем не менее было получено: атомная энергия существовала, вопреки сарказму нобелевского лауреата Луи де Брольи:[27]27
  Луи-Сезар-Виктор-Морис де Брольи (Бройль) (1892–1987) удостоен Нобелевской премии по физике за открытие волновой природы электронов.


[Закрыть]«Идея, что когда-нибудь смогут соорудить атомный двигатель, столь же нелепа, как предложение соорудить двигатель, работающий на совести, под предлогом, что он движет человеческими поступками».

Опыт Хана попал в разряд признанных чудес, так же как левитация святой Терезы под потолком часовни в Авиле, чуть не стоившая ей костра инквизиции.

У скептиков тем не менее чудеса наби Эманаллы и их политические, стратегические, социальные и культурные последствия вызвали опасения. В Израиле, в частности, внезапный отказ палестинцев, даже не мусульман, от насилия попросту привел к отставке израильского правительства. Палестинская позиция, означавшая: «Делайте, что хотите, стройте стену, преследуйте нас, бомбите, вы сами себя уничтожаете в глазах Бога и всего мира, мы в конце концов победим», выбила почву из-под ног у наиболее ярых «ястребов». Выборы, самые хаотичные в истории этого государства, привели к власти пацифистов, застигнутых врасплох столь парадоксальной ситуацией.

Глухое и окрашенное завистью раздражение охватило Запад. Да кто они такие, эти мусульмане, чтобы сподобиться этой роскоши – посещения пророка-чудотворца, как в великом прошлом? Тем временем туристические поездки в Пакистан приобрели небывалый размах. Страна, которой долго пренебрегали в пользу Юго-Восточной Азии, вдруг оказалась среди крупнейших центров экзотики, то есть стала притягательной для боваристов[28]28
  Боваризм – романтическая неудовлетворенность, эмоциональный синдром.


[Закрыть] обоих полов. Карачи и Лахор, еще недавно не слишком безопасные для западных людей, теперь предлагали массовому любителю заппинга[29]29
  Заппинг – так в современной психиатрии называется привычка переключать телевизор с программы на программу. (Примеч. ред.)


[Закрыть] всевозможные виды досуга.

«Оссерваторе романо» бичевала легкомысленных, которые, как утверждал автор редакционной статьи, обращались в ислам лишь из простого желания чего-то необычного. Малайзия, тоже извлекшая выгоду из моды на Пакистан, поздравила себя с тем, что туристы наконец-то стали уважительнее относиться к местным нравам и уже не раздевались почти догола, чтобы позагорать. Немки, итальянки, француженки принимали теперь морские ванны, закутанные с ног до головы, чуть ли не более одетые, чем их бабушки, купавшиеся на исходе XIX века «в волнах» Трувиля или Ла Боля, вырядившись в длинные юбки и плоеные корсажи.

Впрочем, модельеры тоже следовали восточным вкусам, и на дефиле высокой моды появились чадры. Они произвели фурор. Женщины, чьи формы уже много лун не соответствовали диктату канонической анорексии, обрадовались, что могут теперь выглядеть элегантно, не боясь показаться смешными.

Соединенные Штаты ожесточенно боролись со своей собственной, местной разновидностью террористов (по-английски «garden variety»[30]30
  Дословно: «тепличные растения» (англ.). (Примеч. ред.)


[Закрыть]) – граждан, ополоумевших от пустоты, которые по непонятным причинам вдруг начинали палить куда попало. Но уж эти-то точно не слышали поучений наби Эманаллы. Трудно было вообразить более благоприятный момент для их подвигов. Таких отправляли на электрический стул, поскольку смертельная инъекция, по мнению специалистов, ужасно болезненна.

Несмотря на научную проверку чудес наби, ЦРУ представило доклад, согласно которому таинственным Эманаллой манипулировала группа коварных стратегов из пакистанских секретных служб. Так что нельзя принимать на веру ни чудеса, ни эпизод с ножом, брошенным в него на ассамблее исламского духовенства; ведь с ним знакомы только благодаря телевидению, которое спецэффектам обязано больше, чем реальности. На самом деле аналитики этого влиятельного американского учреждения усматривали в операции начало осуществления великого замысла, который мусульмане Азии якобы давно вынашивали: создание большого панисламского государства, объединяющего Афганистан, Казахстан, Узбекистан, Туркменистан, Ирак и Иран.

Как военные, так и гражданские спецслужбы многих других стран порознь пришли к схожим заключениям.

Вся «эта история», как говорили эксперты, выливается в некое политическое предприятие.

Короче, Запад, который, в отличие от Востока, никогда не делится на Ближний, Средний или Дальний, стал жертвой вполне понятного скептицизма.

Вторая часть
Незнакомец с вокзала Сен-Лазар

16

В своей черноватой со стальным отливом куртке, джинсах и сине-белых кроссовках он походил на десятки тысяч человек, с которыми на Западе сталкиваешься не только на вокзалах, но и в общественном транспорте, на улицах, в супермаркетах и лифтах.

Но речи его никак не соответствовали этому облику.

– Куда вы бежите? – взывал он к пассажирам, часть которых спешила к перронам, а другая – к выходам. – За деньгами? Неужели это теперь и вправду ваш единственный бог?

Некоторые пассажиры удивленно оборачивались, не сбавляя шага. Кто-то на мгновение останавливался, чтобы послушать незнакомца, обращавшегося к ним неожиданно зычным голосом.

Уж такому бы не понадобился усилитель, если бы он запел.

Несколько человек все же захотели выяснить, куда тот клонит. Их набралось около десятка; они окружили оратора, но на некотором отдалении, словно стыдясь проявить интерес к его упрекам.

– Вы настолько увлечены этими деньгами, что тратите на них свою жизнь, но вам все равно мало. И вы сходите в могилу, удивляясь, что уже пора. Ведь еще столько денег надо заработать, верно? Получить столько удовольствий, столько вещей купить! Но вы останетесь без всего. Ибо лишитесь главного, того, чем пренебрегали всю свою жизнь.

– Чего же? – спросил какой-то пятидесятилетний мужчина с небольшим чемоданом на колесиках.

– Божественного света, без которого вы всего лишь кучка праха, движимая ветром легкомыслия.

– Я не легкомысленный, – возразил пятидесятилетний.

– Неужели? Чтобы содержать любовницу, ты экономишь на образовании собственных детей, как же это еще назвать?

Тот, сбитый с толку, криво усмехнулся:

– А вы-то откуда знаете? Вы что, из полиции?

– Нет, я не из полиции.

Несколько зевак, поглядывавших то на оратора, то на пятидесятилетнего, фыркнули при мысли, что полицейского можно заподозрить в употреблении таких слов, как «ветер легкомыслия».

– Он чужую жизнь как по книжке читает, – объявил один из них новым любопытным.

И рассказал, что тут было. Число зевак возросло; теперь их насчитывалось уже больше пятнадцати.

Никто не знал, когда тут появился оратор. Но за каких-то четверть часа он собрал настоящую толпу.

– Если бы ты побольше стремился к божественному свету, а не к своим ничтожным земным удовольствиям, то вспомнил бы, что не латают старые бурдюки новой кожей.

Маленькая толпа прыснула со смеху. Пятидесятилетний выглядел раздосадованным и явно искал повода улизнуть.

– Мне на поезд пора, – сказал он сухо. – Хочешь сказать, что я должен жить как монах?

– Я не знаю, как живут монахи, – ответил оратор, – но, судя по твоим любовным усилиям и их последствиям для твоего здоровья, молодая любовница тебе на самом деле ни к чему. Тебе пора привести дела в порядок и подумать о более достойной кончине. В твои годы ты одинок, но считаешь себя еще молодым, забывая, что удовольствия с собой в могилу не возьмешь.

Он повернулся к остальным, ошарашенным.

– У скольких из вас есть семья? Настоящая семья? Хотя вы же отдаете своих состарившихся родителей в дома престарелых, куда заглядываете раз в месяц, а сами живете в одиночестве на двоих, слыша единственный голос – голос телевизора.

– Верно! – крикнула какая-то женщина.

Пятидесятилетний, потеряв терпение, пробурчал:

«Глупости», потом развернулся и ушел к своему перрону.

– Надо было узнать его имя, – сказал кто-то.

– А я? – спросила молодая женщина, заинтригованная происходящим.

Незнакомец пристально вгляделся в нее.

– Что я могу ответить тебе, женщина? Ты жаждешь любви, но принимаешь за любовь физиологическую активность, которая в лучшем случае длится несколько четвертей часа. Ты хочешь мужчину, который был бы одновременно богом и смертным. И поэтому в твоей жизни неудач больше, чем камней на дороге. Ты просыпаешься в скомканных простынях, но твоя душа скомкана еще больше.

Девица была никакая: ни хорошенькая, ни дурнушка. Несмотря на макияж, она казалась безликой. Нахмурившись, она уставилась на незнакомца воспаленным, встревоженным взглядом.

– Откуда ты все это знаешь? – крикнула она. – Ты что, ясновидец?

Он выдержал ее взгляд.

– Ты продала бы душу дьяволу, думая, что он на нее польстится, – ответил незнакомец спокойно. – Но кладовые дьявола ломятся от таких душ, как твоя.

Толпа, поскольку это уже стало настоящей толпой, засмеялась. Не каждый ведь день получаешь бесплатное развлечение, тем более такое. Похлеще любого реалити-шоу! Этот проповедник, или кто он там еще, – просто умора.

– Ты за гроши продала свою душу прохвостам.

– Каким прохвостам?

Он махнул рукой.

– Тем, что торгуют дурацкими картинками, – ответил он наконец. – Картинками вечной молодости и счастья в баночке.

На сей раз толпа отозвалась взрывом хохота. Вокруг оратора теснилось человек сто.

– И что же мне делать?

К ним приближались полицейские, тяжелым, твердым шагом людей, отвечающих за поддержание порядка.

– Перестать верить, что можно купить свою жизнь.

– Но делать-то что?

– Эй, вы там, расходитесь! – рявкнул один из полицейских.

Оратор смерил его снисходительным и усталым взглядом.

– Жан-Пьер… у тебя ведь ребенок болен муковисцидозом? – бросил он.

Полицейский остолбенел.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Вчера в больнице тебе сказали, что, к несчастью, ему осталось недолго.

Полицейский напрягся.

– Ты что, в больнице работаешь?

Толпа уставилась на обоих.

– Нет, я не работаю в больнице. Подумай о Господе, Жан-Пьер, и твой ребенок выздоровеет. В тот же самый миг, точно тебе говорю.

Воцарилась необычная для вокзала Сен-Лазар тишина, нарушаемая лишь скрипом чемоданных колесиков да гудками, доносившимися с улицы.

– Жан-Пьер, – сказал полицейскому напарник, – не позволяй себя дурачить, он же пустобрех. Этот гад подает тебе ложные надежды. Давай вышвырнем его.

– Погоди-ка, а откуда он знает мое имя?

– Жан-Пьер, ты человеческое существо, живущее только по милости Господа. Ты ведь был трудным подростком, верно?

– Проклятье! Да кто он такой, этот тип?

– Несчастное детство в захолустье, воровство… Тебя спас футбол. Ты мечтал стать звездой кожаного мяча. Увы…

Жан-Пьер Дюфраншмен слушал разинув рот. Толпа тоже.

– Ладно, если не хочешь, то я сам. Дамы, господа, прошу разойтись…

– Разойдемся, если захотим! – огрызнулась какая-то женщина. – Мы ничего плохого не делаем. Слушаем этого человека, он поинтереснее вас.

– Вы мешаете движению на вокзале. Здесь не место для митингов.

Жан-Пьер схватил незнакомца за руку.

– Так вы говорите, мой сын поправится?

Раздался свист. Несговорчивый полицейский вызвал подкрепление по портативной рации. Потом направился к незнакомцу. Несколько человек преградило ему путь.

– А в чем дело? Оставьте человека в покое! – крикнули из толпы. – Он имеет право говорить!

– Сопротивление силам правопорядка – это уже серьезно, месье.

– А нечего полиции вмешиваться в то, что граждане слушают!

Полицейский схватил незнакомца за руку. Колыхнувшаяся толпа заставила его выпустить добычу и чуть не сбила с ног. Он возмутился. Тут к нему подоспела подмога. В несколько секунд завязалась потасовка. Потом послышалась полицейская сирена, и еще четверо стражей порядка приблизились спортивной походкой.

– Назад! – рявкнул один из них.

Но толпа не отступала. Полицейских стали осыпать бранью. Они все шестеро, увлекая с собой незнакомца, бегом покинули вокзал, вскочили в фургон, и тот, едва хлопнули дверцы, рванул к центральному комиссариату на улице Шоша.

Бригадир Жан-Франсуа Сир увидел ввалившийся отряд и обвел взглядом своих разгоряченных людей. Потом его взгляд остановился на незнакомце.

– Что у вас? – спросил он.

– Препятствие движению на вокзале Сен-Лазар, повлекшее скопление народа, неповиновение приказу разойтись и силам общественного порядка, – выпалил одним духом полицейский Робер Шавре.

– Он не сопротивлялся, – уточнил Жан-Пьер Дюфраншмен с мрачным видом.

– Других подбивал сопротивляться.

– Никого он не подбивал сопротивляться, – твердо настаивал Жан-Пьер, глядя на своего напарника столь же мрачно, сколь и решительно.

Тот удивленно промолчал. Бригадир сердито нахмурился. Ничего хорошего, когда двое подчиненных противоречат друг другу при составлении протокола. Незнакомец слушал эту перепалку с задумчивым видом.

– Это толпа сопротивлялась, – внес поправку третий полицейский.

– Политика? – спросил бригадир, в упор глядя на незнакомца, который показался ему удивительно спокойным.

– Возможно, – сказал Шавре.

– И что он говорил?

– Не знаю, не смог всего расслышать… Ерунду всякую… вроде насчет религии.

– Это не одно и то же. Ладно, допросим в моем кабинете. А потом оформим по-быстрому.

Шавре и его коллега провели незнакомца в кабинет бригадира. Тот сел и достал из пластиковой ячейки бланк протокола. Незнакомец стоял между двумя полицейскими.

– Ваши документы.

– У меня их нет.

Бригадир поднял брови.

– Потеряли?

– У меня никогда их не было.

Брови бригадира поднялись еще выше, до самого предела.

– У вас никогда не было документов?

– Нет.

Предгрозовое затишье воцарилось в кабинете на несколько секунд.

– Вы француз?

Человек пожал плечами.

– Где родились, знаете?

Еще одно пожатие плеч.

– Как вас зовут?

– Эмманюэль.

– Эмманюэль, а дальше?

– Жозеф.

– Эмманюэль Жозеф, так?

Человек кивнул.

– Сколько лет?

Человек не ответил, но посмотрел на бригадира с сочувствием.

– Я спрашиваю, сколько вам лет, слышите? – нетерпеливо повторил тот.

– Две тысячи десять.

– Издеваетесь надо мной, что ли?

– Вовсе нет, господин бригадир. Две тысячи десять лет.

Тот грохнул кулаком по столу.

– Обыщите его! – приказал он своим подчиненным.

Тут одно за другим произошли три события. Сначала зазвонил мобильный телефон Жан-Пьера. Он нажал на кнопку, поднес телефон к уху, послушал и изменился в лице. Бригадир поймал его растерянный взгляд.

– Что там?

– Мой мальчишка…

Бригадир нахмурился.

– Случилось что-нибудь?

– Это моя жена… Он вернулся домой… бегом…

– Бегом?

Бригадиру Сиру было известно состояние сынишки Жан-Пьера, известно было и что такое муковисцидоз. Дети, подхватившие эту гадость, не имеют привычки к беготне.

– В точности, как говорил этот человек…

– Какой человек?

– Вот этот, которого вы допрашиваете…

Казалось, бригадир озадачен.

Шавре меж тем закончил обыск.

– Вот все, что я нашел. Билет на метро.

– Дай сюда, посмотрим, откуда он.

И тут произошло второе событие. Полицейские вдруг выпучили глаза и переглянулись. Двое из них увидели, как лицо бригадира Сира за несколько секунд обросло патриаршей бородой до пупа. Сам бригадир вместе с Жан-Пьером Дюфраншменом наблюдал то же явление на лице Робера Шавре. И только Дюфраншмен не был поражен этим скоропалительным оволосением. Он просто держал свой мобильник в руке, внезапно лишившись дара речи.

Третье событие. В кабинет вошла их взволнованная начальница, капитан Брижитт Фешмор, и тоже онемела при виде двух бородачей.

– В чем дело? – спросил бригадир.

Она вытянула шею и прохрипела:

– Что тут у вас творится? Откуда бороды?

Только тогда бригадир заметил свое украшение.

– Да что же это? – вдруг пронзительно завопил он.

– Там, – промямлила капитан Фешмор, – толпа осаждает комиссариат и требует освобождения не знаю кого.

– Я тебе перезвоню, – сказал Жан-Пьер жене.

Бригадир подбежал к окну. И одновременно увидел толпу и отражение собственной бороды. Сквозь закрытые окна доносились крики. Он в ужасе обернулся и приказал:

– Вышвырните этого типа вон! Немедля!

Капитан Фешмор взвизгнула. Жан-Пьер поспешно повел Эмманюэля Жозефа к двери во двор здания.

Коридор наполнился истошными воплями бригадира: он требовал бритву.

– Уходите! – сказал Жан-Пьер незнакомцу. – Уходите, прошу вас. И спасибо! Спасибо за моего сына, не знаю как…

На него накатили слезы. Он наклонился и поцеловал незнакомцу руки.

– Скажите, где я могу вас найти.

– Вы меня найдете, – ответил Эмманюэль Жозеф с чуть грустной улыбкой.

И спокойным шагом направился к выходу из здания, находившегося чуть в стороне от окружавшей комиссариат толпы. Дюфраншмену показалось, что его там поджидала какая-то женщина. Но он не успел ее разглядеть, поскольку на улице поднялась кутерьма.