Текст книги "Маленькая ручка"

Автор книги: Женевьева Дорманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

В другой раз адмирал процитировал ей на память очень мелодичное стихотворение некоего Бержера, забытого поэта прошлого века, из которого она запомнила несколько строчек – по словам адмирала, навеянных Шозе:

 
О, почему вы так грустны,
Заслышав волн прибрежных ропот,
Листвы дерев приветный шепот —
О, почему вы так грустны,
Скажите, чайки и челны?
 

В сентябре адмирала найдут – застывшего, сухого и улыбающегося. Каролина тщетно будет искать в словаре имя Бержера. Она пожалеет о том, что так и не узнает, кем был Бержера, и конца его стихотворения. Впрочем, в сентябре на нее нахлынут другие заботы.

* * *

То, что на Шозе валом валят друзья, что за стол садятся порой десять человек, Каролине ничуть не в тягость, наоборот. Единственная ее забота – разместить всю эту ораву в доме, где помимо комнат, занимаемых самой семьей, есть только три маленькие комнатки «на откуп». Не считая дивана в гостиной, могущего служить кроватью, но только на одну ночь.

Сегодня, 13 августа, Каролина озабочена с утра: приезжает школьный товарищ Сильвэна, ставший его адвокатом, с женой и Дианой Ларшан. Сильвэн, сидящий напротив Каролины и разбивающий скорлупу на яйце, заинтригован, видя ее этим утром такой молчаливой и рассеянной; она только что передала ему хлебницу, когда он попросил солонку.

– Каро, в чем дело?

– Просто не знаю, что делать. Как ты думаешь, можно мне попросить Этьена взять к себе в комнату Тома?

– Да, но зачем?

– Потому что тогда я смогла бы поместить Диану и Марину в комнате на чердаке и устроить Ксавье и Катрин, которые сейчас приедут, в комнате близнецов. Она удобнее…

При имени Дианы Сильвэн подскочил, словно его укусила оса. Он рявкнул:

– Диану! Какую Диану?

– Да Диану же! Маленькую Диану! Диану Ларшан, дорогой, – теряет терпение Каролина. – Я пока другой не знаю!

Сильвэн резко оттолкнул яйцо и свой кофе, и они некрасиво растеклись по скатерти. Он выходит из-за стола и яростно барабанит по стеклу двери.

– Этого еще не хватало! – ворчит он. – Диана Ларшан! Можно было бы хотя бы меня предупредить!

– Я думала, ты знаешь. Дети просили меня при тебе, в июне, ее пригласить, и ты ничего не сказал! Я виделась с ее матерью, договорилась с ней, Диана приедет на две недели, и мы отвезем ее в Париж на машине. Не понимаю.

– Тебе что, мало здесь детей? – оборвал Сильвэн. – Ты же знаешь, что я не стремлюсь поддерживать отношения с Ларшаном, даже косвенные, и приглашаешь его дочь!

– Она уже приезжала в прошлом году!

– Именно. И целый год торчит в нашем доме в Париже!

Тон повышается. Каролина тоже начинает нервничать.

– Да что с тобой, Сильвэн, я не знаю! Эта девочка милая, хорошо воспитанная, симпатичная, и к тому же подруга наших детей. Ты был с ней очень любезен и вдруг больше не можешь ее видеть. Что она тебе сделала? Ты испортился, милый! Становишься занудой! Диана приезжает вместе с Фуко одиннадцатичасовым рейсом… Не могу же я теперь отослать ее обратно в Париж?

Она кладет руку на локоть Сильвэна, продолжающего молчать, стиснув зубы. Она видит, как ходят у него желваки. Каролина смягчается.

– Послушай…

Но Сильвэн ничего не хочет слышать. Он вырывает руку и выходит, хлопнув дверью. В окно Каролина видит, как он сбегает по высеченной в камне лестнице, ведущей к причалу, спускает шлюпку на воду, заводит мотор и правит к лодке.

Вошел Этьен.

– Что происходит?

– Не знаю, – сказала Каролина. – Сильвэн на меня сегодня зол. Только что устроил мне сцену, потому что сейчас приедет маленькая Ларшан, а он считает, что здесь слишком много детей.

– Будет гроза, – говорит Этьен, показывая на темные тучи, несущиеся над Сандом. – И барометр скачет. Это действует на нервы. Пройдет. И как может Сильвэн злиться на такую очаровательную, такую красивую женщину, как ты?

Гроза прошла, и Сильвэн вернулся вечером успокоенный. Диана была тут – вытянувшаяся, прекрасная, покрытая южным загаром. Он поцеловал ее в обе щеки, вымучив четверть улыбки, и до самого вечера исчез в сарайчике в глубине сада, вместе с Ксавье. Затем, когда дети и Диана легли спать, Сильвэн ни с того ни с сего предложил прогуляться до пляжа перед замком, – он, должно быть, сейчас прекрасен при полной луне. Но Катрин устала, и, поскольку Сильвэн весь вечер избегал взгляда жены, Каролина решила остаться с Катрин, чтобы оставить Сильвэна одного с Этьеном и Ксавье. Она знает, что они втроем пойдут не глазеть на пляж при лунном свете, а прямиком в кафе «Трюм», хлопая друг друга по плечу, довольные вновь оказаться в своей мужской компании, пойти выпить пивка и кальвадоса вместе с рыбаками и потаращиться на какую-нибудь деваху-туристку, которая, наверное, там ошивается. Она знает, что они вернутся ночью, таясь и немного косые, дружно пытаясь не шуметь, поднимаясь по лестнице, такие довольные от чувства свободы, как когда им было восемнадцать лет.

Каролина читала в постели, кода Сильвэн вернулся, около часу ночи. Она как в воду глядела: он был весел, и от него несло вином. Он властно погасил свет, разделся и сжал Каролину в объятиях, чуть не поломав ей кости. Наверное, чтобы его простили за несправедливое поведение сегодня утром.

Накануне 17 августа Диана спросила Каролину, какой торт будут делать на день рождения Сильвэна. И Каролина прыснула, прикрыв рот рукой.

– Надо же, хорошо, что ты здесь! Я совершенно забыла про его день рождения! Со мной никогда такого не случалось. Попросим Мари приготовить нам слоеный торт с миндальным кремом. Он у нее здорово выходит, и это любимый торт Сильвэна.

– А свечки? Ты подумала про свечки? – спросила Диана. – Ему сколько уже?

Каролина позвонила в бакалею в Гранвиле, где обычно отоваривалась, чтобы ей с вечерним рейсом прислали миндальный порошок и сорок тонких свечек, которые в массе выглядели бы не так громоздко, и они с Дианой под ручку отправились за ними к кораблю. По дороге Каролина остановилась и посмотрела на Диану.

– Ты теперь ростом почти с меня!

И они встали спина к спине, чтобы посмотреть.

– И ты красивая, – добавила Каролина. – Но тебе бы лучше перестать грызть ногти, если ты позволишь мне делать тебе замечания… И немного получше причесываться. Тебе не мешает, что волосы постоянно лезут в глаза?

– Вот чудно, – сказала Диана, – мама мне то же самое говорит!

Каролина вяла обеими руками густые волосы Дианы и отвела их назад, чтобы открыть лицо. Потом отпустила.

– Причесывайся как знаешь. В любом случае ты просто прелесть!

– И она нежно поцеловала ее в красивые загорелые щеки.

Когда Сильвэн в конце ужина увидел свой торт, пылающий сорока свечками, лицо у него вытянулось, и он задул их одним махом, не поднимая глаз, пока Этьен выстреливал пробкой из бутылки шампанского. Каролина заметила, что Сильвэн слегка попятился перед свечками. Клара наверняка права: он плохо переносил десятки. В порыве нежности она поднялась из-за стола и обвила рукой его шею.

– Подарок будет в Париже, – сказала она. – Здесь нет ничего достаточно красивого для тебя.

И тогда Диана Ларшан помахала маленьким свертком и протянула его Сильвэну с самой невинной улыбкой. Пока Сильвэн его разворачивал, она сказала:

– Это всего лишь книга из карманной серии, простите, у меня было не много денег, но я знаю, что вы любите читать. Продавщица мне сказала, что это хорошая книга.

Сильвэн поцеловал Диану в щеку в знак благодарности. Он бросил взгляд на обложку книги и положил ее на стол, прикрыв заглавие оберточной бумагой. Но Каролина схватила сверток:

– Как это мило! – воскликнула она, желая скрыть холодный прием Сильвэна. – Как это мило с твоей стороны, Диана! «Лолита» Набокова! У нас как раз ее нет… Мне уже давно хотелось ее прочитать. Кажется, это действительно очень хорошая книга!

И чтобы растормошить Сильвэна, представив при этом ему Диану в выгодном свете, она сказала, указывая на девочку:

– Как хорошо, что Диана с нами, я совершенно забыла сделать для тебя торт. Мне так стыдно! Но она мне напомнила.

Диана порозовела и сказала со скромным видом:

– Да, но ты вспомнила, что он любит торт с миндальным кремом!

И тогда маленькая Стефания, которую ни о чем не спрашивали, обернулась к Диане:

– Чудно, ты тыкаешь маме и выкаешь папе!

– Говоришь «вы»! – прогремел Сильвэн. – А не «выкаешь»!

– Но учительница в школе… – уперлась Стефания.

– Я сказал: говоришь «вы»! – оборвал Сильвэн. – Так принято у культурных людей. Я поговорю об этом с твоей учительницей!

У Тома загорелись глаза:

– Папа, а «выканье» будет стоить франк, как «клево», «круто» и «ваще»?

И все, включая – наконец-то! – Сильвэна, рассмеялись.

– Хорошо, Тома! Но только пятьдесят сантимов. Это не так вульгарно, как все остальное!

Это была игра, которую Сильвэн придумал, чтобы научить детей говорить на хорошем французском языке, избегая искажений, выводивших из себя пуриста, каким он был.

– Вы говорите на телевизионном жаргоне, – сказал он им когда-то, – и мне это неприятно. Нет, Марина, платье не крутое!Его не варили! Оно красивое, хорошо сшитое, изящное, – все, что хочешь, только не крутое,Господи ты боже мой! И что значит «я тащусь», Тома? Куда ты тащишься? И чтоб я больше не слышал ни «кайфа», ни «ваще»!

Но дети продолжали так говорить, и Сильвэн предложил, что отныне тот, кто произнесет жаргонное словечко, должен дать собеседнику франк. И даже Каролина, тоже заразившаяся жаргоном, на это попадалась. А бедняга Тома, вечно бывший на мели, так как он тратил свои карманные деньги в рекордное время, первым вступил в жаргонную игру и, ликуя, штрафовал сестер. Детям даже случалось внимательно слушать «жаргонников» по телевизору и изумляться сумме, которую они были бы вынуждены уплатить, если бы тоже играли.

* * *

Со стороны Вира спустились сумерки, и Шевире, за рулем «Рейндж-Ровера», возносит благодарность своему тестю за то, что тот подарил эту машину дочери на ее тридцать первую годовщину. Всем в ней удобно: ему и Каролине, пятерым детям, вещам и к тому же еще Диане Ларшан. А какое лицо у них было тогда, кода Жерар Перинья торжественно въехал в сад с улицы Бак за рулем этого высоко сидящего аппарата, чьи мощные шины вспахали край лужайки! Радуясь произведенному эффекту, Перинья взял в соавторы подарка жену: «Машину выбирал я, зато она выбрала цвет». Яркий томатный цвет, сразу же наводящий на мысли о пожарной машине. Но Фафа сразу нашла имя, так и прилипшее с тех пор к машине, прошептав: «Каролиночка, ты сможешь водить этот танк?» Каролина быстро этому научилась. Понадобилось найти ему место для хранения, так как в гараж на улице Бак, забитый машинами Сильвэна, Каролины и велосипедами, Танк не влезал. Им пользовались только для поездок в Гранвиль или еще куда. И потом Танк, идеально подходящий для перевозок всей семьи со всеми удобствами, преодоления каких угодно рытвин, пересечения африканской саваны или песков пустыни, выглядел бы нелепо на улицах Парижа. Сильвэн поклялся себе никогда им не пользоваться, отправляясь на работу; господа из Берси не одобряли иномарок, особенно такого цвета и такого размера.

Сильвэн притормаживает на поворотах, ведущих в Теншебрэ, проезжает через Ландисак и Флер, чьи улицы уже пусты в восемь часов вечера. На заднем сиденье дети уже давно перестали ерзать и шуметь. Они спят, вытянувшись на надувных матрасах. Справа от Сильвэна Каролина тоже в конце концов задремала, застегнув ремень, вытянув ноги на дорожную сумку.

Он знает наизусть эту маленькую дорогу своих детских каникул, и каждый раз, как по ней едет, он снова счастлив. Она почти не изменилась с того дня, как капитан Шевире отвез их одним летом в Гранвиль на своем «Жювакатре». Об отце у Сильвэна сохранилось только довольно смутное воспоминание о высоком белокуром человеке с громким голосом, производившем на него впечатление в пять лет. Все, даже жена, называли его Капитаном, говоря о нем в его отсутствие: «Дети, Капитан приезжает на следующей неделе!» Мать тогда становилась кокетливой, покупала себе новые платья, шла в парикмахерскую и красила ногти. Даже на ногах. Как только он приезжал, атмосфера в доме менялась: ели по часам, мать играла на пианино, наклонив голову, а дети, боясь Капитана, были молчаливее обычного. Он приезжал всегда со странными подарками: кимоно из пестрого шелка для жены, такими легкими, что умещались в ладони, ящиками невиданных фруктов, однажды с попугаем, не желавшим оставаться в клетке и в конце концов до смерти ощипанным котом. Сколько раз он ездил с ними на каникулы? Его редко видели. Это мать по большей части увозила их на Шозе. Капитан вечно был где-нибудь в отъезде на своем грузовом судне. Его знали в основном по фотографиям, которыми г-жа Шевире усеяла дом. Время от времени приходили письма, которые он отправлял с конца света и с которых Пьер, его старший сын, отклеивал марки для своей коллекции. Однако тем летом 1956 года именно он отвез их на каникулы. Последнее лето его жизни. Может быть, он смутно чувствовал это и захотел напоследок увидеть Шозе и отца, Огюста. Сильвэну было пять лет, и его тошнило в машине. Капитан придерживал его за лоб, над кюветом, со стороны Сен-Север. Затем сказал сыну, что мальчика, достойного так называться, не рвет в машине. И оробевшего Сильвэна больше никогда не тошнило в его присутствии. Он еще помнил, что Капитан всю дорогу возмущался разрушениями войны, а еще больше бетоном и ужасами восстановления во Флере или Вире, за которое повесить было мало службы урбанизации и негодяев-архитекторов, которые за это отвечают. Выбрав длинную дорогу, он показал детям, что еще оставалось красивого в мученице-Нормандии. «Поехали, ребята, потешим взгляд!» И «Жювакатр» устремился на небольшие департаментские дороги, выходившие в конце чуть ли не трехсотлетних улиц к жемчужинам, спрятавшимся в оврагах, – замкам или дворцам с сиятельными названиями: Карруж или Тюри-Аркур, замок О, на берегу фееричного пруда, Баллеруа или Граншан. Они услаждали свой взгляд, подходя к замкам, некоторые из которых хранили под видимым спокойствием следы насилия, как маленький замок Понтекулан. Капитан рассказал детям, как «синие» революционеры [11]11
  Революционные солдаты во время Великой французской революции (1789–1794) носили синюю форму (прим. пер.).


[Закрыть]отрубили голову его владельцу и оставили ее потом в ночном горшке на подоконнике. Он показал им стены Куазеля, где витают привидения, – в Бюрси, где жил поэт Шендолле, любовник Люсиль Шатобриан, и сажал в своем парке лилии во времена Карла X [12]12
  Лилии – эмблема французского королевского дома. Карл X (1757–1836) – брат казненного Людовика XVI и Людовика XVIII, которого он сменил на троне в 1824 г. Свергнут революцией 1830 г. (прим. пер.).


[Закрыть]. В стенах Куазеля, говорил он, больше привидений, чем в салонах Версаля. Но маленькие Шевире вспомнили об имени Шендолле не из-за призраков Куазеля, а из-за торта с кремом в Вире, носившем имя поэта, которым они с наслаждением объелись. Капитан был неутомим. Он торопился тем летом показать своим детям то, что надо было любить: эти гармоничные замки, лицезрение которых, как он говорил, влагает душу в тех, у кого ее нет, и утишает глупость и варварство. И добавил: «Если бы я не был моряком, я был бы архитектором». Может быть, в тот день он направил жизнь Этьена, заставив его выбрать профессию, которую сам хотел бы иметь.

Дети Шевире не слишком удивились, когда им сказали, что их отец взорвался. По правде говоря, Сильвэн тогда даже не опечалился. Выходя из церкви после панихиды, заказанной семьей в Гранвиле, он услышал, как тетя Франсуаза причитает: «В тридцать шесть лет! Какое горе!» Он не очень ее понял. Для него, пятилетнего, тридцать шесть было уже почти старостью.

У въезда в Аржантан Сильвэн плавно останавливается, чтобы заправить машину. Прежде чем ехать дальше, он бросает взгляд внутрь Танка. Кроме младенца, подвешенного в люльке и молча играющего со своими ножками, все спят, включая Диану Ларшан, свернувшуюся калачиком рядом со Стефанией, прямо за местом водителя, лица не видно из-за волос. С каким наслаждением он скоро ее высадит на авеню Сегюр! Потаскушка! Он еще не оправился от выходки с «Лолитой»!

Сильвэн слегка опустил окно, чтобы дым от сигареты не застаивался в машине, а главное, чтобы вдыхать по дороге сильные деревенские запахи влажной сентябрьской ночи: перегноя, папоротника, конских яблок, дикой мяты и солодкового корня. По тяжелому запаху дубов и каштанов он угадывает приближение Гуффернского леса. Как может Этьен предпочитать той дороге Канскую для возвращения в Париж? Он уже годами спорит с братом по этому поводу. Этьен утверждает, что путь через Кан короче, по магистрали ехать быстрее, чем по этой дороге, здесь теряешь время, сбрасывая скорость на поворотах, попадаешь в узкие места, приходится ехать через поселки. Это нормально: Этьен – человек разума, логики и прямой линии, а Сильвэну плевать на скорость, он засыпает на однообразной прямизне магистрали и предпочитает ее эффективности извилистую дорогу воспоминаний детства.

Мотор рокочет как положено, и дорога еще спокойна. Редко какая-нибудь машина попадется навстречу или обгонит Танк. Полное спокойствие внутри. Каролина спит так хорошо, что он не решается будить ее на остановке в Пэне, по заведенному ими обоими ритуалу. Он ограничится тем, что на минутку положит руку ей на колено, когда фары выхватят у края лесной дороги красивые решетки, кирпичные конюшни и грациозный замок под луной.

У спящей Каролины очень чистое, очень детское лицо. Сильвэн время от времени смотрит на нее, и отрешенность молодой женщины рядом с ним, ее раскрытая рука ладонью кверху на бедре умиляют его. Она красивая, необыкновенная. Он любит в ней даже ее вспыльчивость, ее капризы, ее порой невыносимую вредность. Ему нравится ее независимость, она принадлежит ему вся целиком и показывает ему это даже в мелочах: так, по его просьбе, из-за его каприза, она отпустила волосы, чтобы выглядеть так, как он хочет, чтобы ему нравиться. С тех пор, как он ее знает, она доставляла ему только радости. Трудно понять, как такая девушка могла уродиться от Перинья. Она никогда не говорит о своих родителях, но Сильвэн уже давно догадался, что они в ее жизни – больное место. С момента ее появления на свет они сделали все, чтобы она стала их прямой противоположностью. И им это удалось. При своей жизни они сделали ее сиротой от рождения.

Сильвэн в начале их семейной жизни боялся, что тесть и теща будут навязчивыми и быстро станут невыносимыми, но этого, к счастью, не случилось. Они редко появлялись в Париже, и Козочка не выносила детей. Но неудержимая щедрость богача-тестя, считавшего, что нет ничего слишком хорошего для его единственной дочки и ее мужа, поначалу угнетала Сильвэна. Он даже чувствовал себя немного альфонсом, когда просил руки дочери богачей, сам не имея состояния. На кого он был похож? Ларшан – Сильвэну передали – везде трубил, что Шевире очень ловко выбрал себе жену.

Сильвэн сразу же предупредил Перинья, что у него нет ничего, кроме дома на Шозе, который должен ему отойти, но, имея диплом с отличием в Высшей школе администрации, он может претендовать на самые значительные посты в государственном аппарате, что позволит ему содержать семью если не в роскоши, то уж, по крайней мере, в комфорте.

Перинья оценил прямой подход к вопросу о деньгах, по которому столько людей торгуется. Юноша показался ему бойким и смышленым. Наверняка он пойдет далеко, не нуждаясь в том, чтобы его пихали под зад. Если будет продолжать как начал, то в будущем может оказаться даже очень полезен тестю – как знать. «По рукам!» – сказал он, весело ударив Сильвэна по ладони, на манер нормандских торговцев. И даже добавил, что готов помочь, если потребуется. Деньги у него имеются – и он развел руками, изображая большую кучу, – и достаточно, чтобы на первых порах папа Перинья побаловал свою дочурку и зятя.

Он все хорошо устроил. Не только самый роскошный прием по случаю их свадьбы, на который собрались все и вся из округа Ож, – Перинья еще и подарил новобрачным особняк на улице Бак и сад, купленные им «за бесценок» на распродаже имущества, о которой его вовремя известили. Так что, как он говорил, парижское гнездышко молодым будет обеспечено. Он даже взял на себя переделку и капитальный ремонт. Он, наконец, настоял на ренте для дочери, чтобы она могла обставить дом по своему вкусу. «И не благодарите меня, – сказал он Сильвэну, – когда вы примете эстафету, еще увидите, молодой человек, сколько стоит женщина!»

Так, в несколько месяцев, жизнь Сильвэна Шевире стала как нельзя приятнее: он был мужем пленительной молодой женщины, в которую был влюблен, и жил в доме, о котором даже не смел мечтать, в одном из самых красивых кварталов Парижа. Это не вредило его карьере, хотя и раздражало некоторых завистников, как тот чертов Ларшан или даже его старший брат Пьер. Приглашенный на ужин на улицу Бак с этой чумой-святошей – его супругой, он обошел дом с чопорным видом, бросил: «Неплохо, малыш!», значившее гораздо больше, и немного позднее спросил у Сильвэна, заключил ли тот договор о разделе имущества, чтобы избежать множества проблем в случае чего.

Проехали Дрё, и машин на Париж становится все больше, но Сильвэн счастлив. Ему нравится вести машину, в которой все спят.

Все спят? Он вдруг вздрагивает, потом застывает. Маленькая ручка скользнула вдоль его шеи и гладит ее кончиками пальцев. Он ощущает дыхание Дианы у своего затылка. Она с ума сошла! А если проснется Каролина…

– Отстань, – шепчет он, – прошу тебя!

Но ручка продолжает скользить по его шее. Диана смеется и шепчет:

– Страшно?

Она стоит позади него на коленях и осторожно протискивает голову у дверцы, слева, а ручка проскальзывает в ворот его рубашки.

Сильвэн бросает испуганный взгляд на Каролину, которая, к счастью, отвернула голову в другую сторону. Его охватывает холодная ярость.

– Если сейчас же не прекратишь, – шипит он, – я остановлю машину и отшлепаю тебя!

Смешок Дианы.

– Встретимся на улице Верней, – говорит она. – Посмотрим там насчет шлепка!

* * *

Этьен Шевире никогда не видел брата в таком состоянии. Сильвэн ворвался к нему в восемь часов вечера с безумным видом. Этьен даже испугался. Подумал, что у него кто-то умер, Каролина или кто-то из детей. Сильвэн налил себе неразбавленного виски и начал говорить, говорить, вываливать все, что было у него на сердце. Ну и история! Поначалу Этьен не мог сдержать улыбки, развеселенный этой чертовкой Дианой, шмыгнувшей в постель к его брату, пока Каролины не было дома. Ему бы так не подфартило. Он даже замечтался. Да, она ладно скроена, эта потаскушка. Он заметил ее на Шозе в первый раз этим летом, в день, когда они пошли купаться на пляж в Шу с Каролиной и детьми. Диана, не хотевшая, как она говорила, чтобы у нее на теле оставались белые места от купальника, запросто сняла его, входя в море. Вышла оттуда мокрая, сияющая на солнце, со своей кожей загорелой блондинки, цвета зрелого абрикоса, длинными бедрами, покрытыми тонким пушком, и твердыми, высоко посаженными грудками, с затвердевшими от ледяной воды сосочками. Она не спеша вернулась к группе, состоявшей из Каролины, детей и его, Этьена, он, опираясь на локти, полулежал на полотенце. Диана его поразила: она шла, почти танцуя, покачивая бедрами, ничуть не смущаясь тем, что выставляет напоказ свой маленький кустик, в котором застряли жемчужинки морской воды. Из шалости она выжала мокрые волосы над Этьеном, выкупав его. Он почувствовал себя смешным и перевернулся на живот. Все-таки четырнадцать лет! Правда, временами ей дашь больше. Что бы сделал он на месте Сильвэна, когда она залезла к нему в постель? Наверняка то же самое! Но он совершенно не одобряет того, что Сильвэн потом снял комнату, чтобы продолжать с ней этим заниматься. Значит, ему самому этого хотелось. Сильвэн отрицает. Говорит, что сделал это из-за шантажа с ее стороны. Испугался.

Сильвэн наливает себе второй стакан виски.

– Извини, что я тебе надоедаю со своей историей, но я, правда, только с тобой могу об этом поговорить. У меня голова идет кругом, старик, не знаю, что делать! Я надеялся, что за каникулы от нее избавлюсь, но Каролина – она ведь ни о чем не догадывается – не придумала ничего лучшего, как ее пригласить! Ты видел, как она меня подсидела с «Лолитой»? Это испорченная девчонка, и она решила меня прикончить! Она пыталась меня лапать в машине под носом у Каролины – та, к счастью, спала. Через два дня она позвонила мне на работу – снова хотела того, на улице Верней. Она еще не знала, что я отказался от комнаты. Я вызвал ее к буфету в Ботаническом саду, твердо решив, что раз и навсегда пошлю ее к чертовой бабушке. Она ушла в ярости, сказав, что я еще буду локти кусать, что я этого хотел и что теперь ужас что будет. Признаюсь, я сдрейфил.

– Успокойся. Что она может тебе сделать?

– Что может сделать? Она на все способна, эта шлюха! Она устроит целую комедию с изнасилованием малолетней нехорошим дядей. Она уже однажды мне этим угрожала… Устроит скандал, раззвонит об этом всем – Каролине, своим родителям, в лицее, почем я знаю!.. Ты представляешь, что будет с Каролиной, принимавшей ее у нас дома и ругавшей меня, когда я не хотел ее видеть? А Ларшан, который ненавидит меня уже двадцать лет, потому что я заслоняю ему солнце, – какая удача для него! Он будет разыгрывать убитого горем отца, чтобы вернее убрать меня, сволочь!

– Может быть, это только шантаж. Она хочет тебя припугнуть, но, возможно, не решится исполнить свои угрозы…

– Ты ее не знаешь: это дьяволица!

– Но с чего все это началось, она в тебя влюбилась?

– Даже и нет, старина. Или же она это хорошо скрывает. Говорю тебе, просто испорченная девчонка. Ей весело не выпускать меня из когтей и стереть в порошок, если я буду сопротивляться. Ей едва исполнилось четырнадцать, но по коварству дашь все тридцать!

– Перестань кликушествовать! Скажи, когда ты встречался с ней на улице Верней, ты ее трахал?

– Ну да… – смутился Сильвэн.

– Не так уж неприятно, а? Старая скотина!

– Перестань! Это тоже мне ноги подкосило. Я ее ненавижу, эту дрянь. И все же – да, я ее трахал! И если все хочешь знать – мне это нравилось! Хоть я и не хотел! Я сходил с ума! Когда она трахается, ей тоже не четырнадцать. Я такого никогда не видел! Никаких комплексов! Можно подумать, что она все детство провела в борделе! Хуже всего то, что у меня больше не стоял на Каро, и она начинала находить это странным. Я хотел ее, но у меня не получалось. Словно скучал по той. Хотя на самом деле это не так, клянусь тебе! С Каро все уладилось в августе. Но все уже не так, как раньше. Я не такой.

– Допустим, твоя шлюшка выполнит свои угрозы, – сказал Этьен, – что тебе светит?

– Тюрьма, – ответил Сильвэн. – Каролина от меня уйдет, меня выгонят из Берси и отовсюду. А больше ничего!

– А если ты все будешь отрицать? Свидетелей не было. Она выставит себя фантазеркой и скороспелой нимфоманкой, попытавшейся тебя закадрить: вышел облом, и она решила в отместку выдумать эту историю… Перестань пить, нарежешься!

– Она это тоже предусмотрела, – сказал Сильвэн удрученно. – Знаешь, что она мне сказала в Ботаническом саду? Что в то утро, когда она вышла из моей комнаты, проведя ночь в моей постели, она встретила в коридоре старую Фафу, и та будто бы ужаснулась. Комнаты детей этажом выше. Диане нечего было делать на моем, а Фафа не дура. Мне кажется, что с тех пор она странно на меня смотрит. Диана мне еще сказала, что подруга ее матери видела, как мы выходили из дома на улице Верней.

– Тебе надо посоветоваться с адвокатом, – сказал Этьен. – Поговори с Пьером.

– Только не с ним! Во-первых, он меня не любит, а во-вторых, он вечно занят, и он только наорет на меня, вместо того чтобы помочь. Но у меня есть приятель-адвокат. Встречусь-ка я…

– Знаешь, что я бы сделал на твоем месте? – спросил Этьен. – Рассказал бы все Каролине.

– Ты с ума сошел! Каролине?

– Именно ей. Если Диана начнет приводить свой дерьмовый план в исполнение, то наметит ее первой жертвой. Каролина женщина. Она твоя жена. Все женщины такие, старик. Дерутся через наши головы, только пух и перья летят. Диане должно быть неприятно, что ты хорошо ладишь с Каро, что вы счастливы. Она начнет с того, что все это порушит.

– Допустим, но ты знаешь Каро, представляешь, что с ней будет? Она резкая, порывистая…

– Тут уж, старик, готовься к скандалу с битьем посуды. Честно скажу, не хотел бы быть на твоем месте. Но она любит тебя, и она умная. Она тоже женщина. Захочет голову девчонке отвернуть. Я могу ошибаться, но не думаю, что она тебя бросит. И если ты предупредишь Диану, что Каролина все узнала от тебя – так лучше, признайся, – половина ее угроз окажутся напрасными, и она может отказаться от остальных, которые гораздо тяжелее для нее самой, из-за родителей. Изнасилование еще туда-сюда, но как она им объяснит, что потом ходила трахаться с тобой на улицу Верней не один месяц и не звала на помощь? А тем временем ты от нее избавишься, по крайней мере на улице Бак.

* * *

Когда Сильвэн вернулся в одиннадцать часов вечера, не предупредив ее, Каролина, взглянув на мужа, сразу же поняла: что-то произошло. У него были налитые кровью глаза, осунувшееся лицо, и когда он поцеловал ее в лоб, она почувствовала сильный, сбивающий с ног запах спиртного. Сильвэн мало пьет. Она несколько раз видела его поддатым, но никогда сильно пьяным. В этот вечер он был хмельной и не смотрел ей в глаза.

Он сказал: «Прости!» Добавил, что есть не хочет, и нырнул к себе в кабинет. Каролина вошла туда через несколько минут. Он сидел в кресле неподвижно, уронив голову на грудь, закрыв глаза, свесив обе руки между колен. Он был чем-то угнетен.

Она стала перед ним на колени, нежно взяла его руки в свои. Спросила: «Берси?» Он покачал головой. Она сказала: «Что тогда?» – и в голосе ее была тревога.

Он посмотрел на нее, высвободил руки, закрыл ими лицо и сказал:

– Каро, я сделал глупость!

Затем больше часа, без перерыва, рассказывал ей, какую глупость он натворил.

Вопреки предсказаниям Этьена и тому, чего сам ожидал, Каролина выслушала его молча, без крика, без плача. Она сидела в другом кресле, сжавшись в комок, обхватив руками согнутые ноги, словно ей было холодно в сером широком свитере, спадающем на джинсы. Сильвэн говорил, говорил, а Каролина все больше бледнела. Едва было видно очертания ее губ. Она слушала его долго, не перебивая, с немного рассеянным взглядом, словно смотрела в пустоту, а не на него, путающегося в словах, подыскивающего самые простые, наименее ранящие. Она только слегка вздрогнула в первый раз, когда он произнес имя Дианы. Повторила: «Диана? Маленькая Диана?» – и побледнела еще больше, если это было возможно, а по губам ее прошла нервная, едва заметная дрожь.

Под конец не выдержал он сам. Поднялся, сел перед ней на корточки – она все еще смотрела на него тем же пустым, немного удивленным взглядом. Она пугала его. Он тщетно попытался взять ее холодные руки в свои, разжать кольцо вокруг ее колен. Он умолял ее: