Текст книги "Дети Ноя"

Автор книги: Жан Жубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

13

Первой ее увидала Ноэми. Я возился в хлеву, меняя подстилку корове, как вдруг услыхал ее крик сверху, с террасы.

– Смотрите, по небу кто-то летит! Похоже на птицу. Бегите скорей сюда!

Я мгновенно вскарабкался по лестнице и подбежал к сестре, которая взволнованно указала мне на точку над гребнем горы.

– Вон там! Видишь? Сюда летит! – кричала она.

И в самом деле, то была птица, – несмотря на дальнее расстояние, ясно различались взмахи крыльев. Что-то одновременно пугающее и волнующее виделось нам в ней: ведь на протяжении долгих недель окружающий пейзаж был безнадежно пуст и не подавал никаких признаков жизни, если не считать волков. И вот вдруг в сероватом утреннем мареве возникла эта неожиданная гостья!

Привлеченные нашими криками отец и мать тоже вышли наверх, и мы все молча стали следить за птицей. Описав несколько кругов, она направилась к нам; летела медленно и как-то беспорядочно, словно крылья плохо слушались ее. Она так неуверенно, нелепо взмахивала ими, что казалась не живым существом, а марионеткой или бумажным змеем, веревку которого резкими рывками дергал кто-то незримый.

Когда птица пролетала над террасой, я заметил, что она невероятно худа – из-под ее блекло-серого оперения выпирал мощный костяк. Невозможно было определить ее породу: но виду и размерам она напоминала и ястреба, и цаплю, и буревестника. Словом, в ней было что-то неправдоподобное, нереальное, на память приходили те пернатые чудовища, которых изображали Босх [45]45
  Босх Иероним (1450–1516) – фламандский художник.


[Закрыть], Гойя [46]46
  Гойя Франсиско де (1746–1828) – испанский живописец и график.


[Закрыть], или Макс Эрнст [47]47
  Эрнст Макс (1891–1976) – французский художник, скульптор и писатель.


[Закрыть]на своих картинах, репродукции которых показывал нам иногда отец. Даже и сегодня, когда я вспоминаю эту сцену, я спрашиваю себя, откуда – из какой страны, из какого покинутого зоопарка – вырвалась эта фантастическая птица, и не была ли она просто миражем, порожденным нашим лихорадочным воображением.

Однако, когда она пролетела над нами, мы почувствовали ветерок от ее крыльев и инстинктивно пригнулись. Но она, не задев нас, села на кучу навоза, сложила крылья, глянула в нашу сторону круглыми глазами и принялась лихорадочно разрывать клювом нечистоты. Что она искала: насекомых, червей, забытые зерна или просто солому? Видно, она так оголодала, что ей было все равно, и видя, как она жадно заглатывает все без разбора, мы поняли: этот корм ее устраивает.

Ноэми шевельнулась, и птица резко вскинула голову, открыла клюв и издала хриплый крик, топоча своими тощими ногами, словно в каком-то нелепом танце. Крик этот, одновременно угрожающий и жалобный, привел нас в ужас, и мы все отшатнулись. Но птица уже отвернулась и вновь принялась за еду.

Холод брал свое, и мы, в конце концов оставив нашу гостью одну, спустились погреться. Позже, когда мы с Ноэми опять поднялись на террасу, она уже исчезла, оставив после себя развороченный навоз, а на снегу – серо-стальное перо, которое моя сестра торопливо подняла.

– Может, она прилетела с Луны, – сказала Ноэми вполне серьезно. – Интересно, где она приютилась? Как ты думаешь, она вернется?

– Возможно. Где же еще она найдет себе еду?!

– Бедняжка! Как мне хочется, чтобы она вернулась! Мы бы о ней позаботились.

Вот такая она, наша Ноэми: ко всему, что двигается, ползает, скачет и летает, она испытывает любовь, нежность, хотя бы жалость.

Появление таинственной птицы так поразило нас, что в этот день за столом мы только о нем и говорили. Что оно означало? Ма, которая в последние дни опять поддалась мрачным мыслям и, кажется, тайком гадала на картах, была страшно напугана уродливым обликом птицы и, как я подозревал, считала ее прилет недобрым предзнаменованием. Ноэми, жалостливая ко всему живому, сострадала ее худобе и даже предложила насыпать на террасу зерна. Мы все хором закричали, что это чистое безумие: запасы наши и без того таяли, не хватало еще делиться с этой доходягой. Что касается отца, то он взволнованно объявил нам, что видит в этом событии скорое спасение: он напомнил о голубе, который принес в Ноев ковчег весть о конце потопа. Да-да, именно так, повторял он, это благая весть, это добрый знак, снег скоро начнет таять, из-под него покажутся деревья и земля, и жизнь снова вступит в свои права. Он достал с камина Библию, начал листать ее и вскоре отыскал отрывок, столько раз уже читанный нами:

«Голубь возвратился к нему в вечернее время; и вот свежий масличный лист во рту у него: и Ной узнал, что вода сошла с земли.

Он помедлил еще семь дней других и выпустил голубя; и он уже не возвратился к нему.

Шестьсот первого года к первому дню первого месяца иссякла вода на земле; и открыл Ной кровлю ковчега, и посмотрел, и вот обсохла поверхность земли. И во втором месяце, к двадцать седьмому дню месяца, земля высохла» [48]48
  Глава восьмая Книги Бытия (Ветхий Завет, Библия).


[Закрыть].

Замерев, мы слушали отца. Читая, он поглаживал руку Ма, лицо которой наконец прояснилось.

– Только уж очень странный голубь прилетел к нам, – вздохнула она.

– Согласен. Он даже пока не принес нам масличный лист в клюве, но и это не за горами.

– Ты думаешь? Ты правда в это веришь?

– Я в этом абсолютно уверен.

И тогда произошло то, что взволновало меня гораздо сильней появления птицы: Ма начала улыбаться! Я вглядывался в ее лицо, не веря своим глазам, но нет, и не ошибся: улыбка – слабая, почти незаметная – освещала его, и мне показалось, что именно эта улыбка и была тем самым голубем, принесшим людям благую весть и надежду на спасение.

Вечером, когда я уже лежал в постели, родители долго беседовали вполголоса в столовой. Я не слышал, о чем они говорили, но в их тоне уже не чувствовалось страха и тоски. Иногда я схватывал отдельное слово, обрывок фразы. Они говорили о весне, о лугах, о солнечном свете.

– Как я была бы счастлива увидеть Жоля и его семью, – говорила мать. – Лишь бы с ними ничего не случилось!

– Не волнуйся, ты их обязательно увидишь, – отвечал отец. – Обещаю, что увидишь…

Дальнейшие слова заглушило потрескивание огня в камине. Я перестал прислушиваться и принялся за свою уже ставшую привычной вечернюю молитву.

– Боже, сделай так, чтобы опять засветило солнце и чтобы весь мир был спасен! И верни мне, пожалуйста, Катрин, которую я не забыл!

Полоска света под дверью то разгоралась, то меркла, следуя причудам пламени в камине. По сеновалу, шурша сеном, бродил кот. И вдруг у меня появилась уверенность, что молитва моя не была напрасной и что скоро все мы освободимся из снежного плена. Я вспоминал птицу, кружившую над нами в сером небе, неловкие взмахи ее крыльев, то, как она села, вытянув тощую шею. Вновь я видел, как она топочет ногами и разевает клюв, издавая свой хриплый, тоскливый крик.

Наконец я заснул, но и во сне продолжал видеть птицу. Она росла на глазах и становилась огромной, крылья ее простирались, как два пыльных плаща; потом она взмывала над вершинами и одевалась белоснежными перьями. Я спрашивал ее: «Кто ты, снег или солнце?» Она молча, не отвечая мне, качала головой, но взгляд ее был добр и приветлив. Потом она вырастала еще больше и обретала человеческий лик, который заполнял собою все пространство.

14

Не знаю, было ли это совпадением, но после появления птицы все внезапно изменилось. На следующий же день облачная завеса, все эти долгие недели плотно закрывавшая небо, растаяла, и над горами ослепительно засияло солнце. Оно показалось нам огромным, мы даже испугались, увидев его сверкающий диск на месте бледного пятна, источавшего на снег неживой, почти лунный свет. Мы отвыкли от этого невыносимо-слепящего блеска. Наконец-то я вновь ощутил давно позабытое жаркое касание солнечных лучей. Потом с юга задул теплый ветерок, и нам показалось, что мир ожил и пришел в движение.

Пораженные, стояли мы на террасе, не веря тому, что долгие испытания, выпавшие на нашу долю, могут кончиться. Ма, прислонившись к перилам и закрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам. Она снова улыбалась: «Мне кажется, весна наконец пришла. Ах, какое солнышко… ах, какой ветерок! Как вольно дышится…» Я тоже стоял с закрытыми глазами, вслушивался в ее голос, в щебет Ноэми, и счастливое оцепенение, овладевшее мной, прогоняло прочь мрачные тени.

А ведь наше положение вовсе не стало менее опасным. Если снег начнет таять, не вызовет ли это другой потоп, более похожий на тот, что описан в Библии? Не рискуем ли мы, на пороге спасения, до сих пор так мало вероятного, погибнуть от наводнения? И даже если мы избегнем гибели, что мы обнаружим в мире, где, вероятнее всего, почти никто не выжил?

Все эти мрачные перспективы маячили перед нами, но сейчас никто не высказывал своих опасений вслух, словно все мы, с общего молчаливого согласия, решили оставить друг другу хоть малую крупицу надежды.

В течение последующих трех дней солнце продолжало сверкать так же ярко, и с юга неустанно дул теплый ветер. К счастью, снег таял медленно, мы отмечали шестом уровень снижения сугробов, переходя от радости к страху новой катастрофы в том случае, если таянье пойдет быстрее.

Однажды вечером со склона горы сошла снежная лавина и обрушилась на дорогу, вырвав на своем пути с корнем несколько елей и пихт; она с гулом устремилась в долину, к счастью, обойдя нас стороной. На краю луга возвышался небольшой скалистый гребень, защищавший собой шале, так что снежные массы останавливались там, не причиняя нам никакого вреда. Конечно, опасности грозили нам со всех сторон, но даже среди этих гор, которые после долгого оцепенения сбрасывали с себя ледяной панцирь, ликующее чувство освобождения не покидало нас. Круглые сутки, и днем и ночью, мы слышали теперь, как талая вода с журчанием струится по крыше и прокладывает в снегу вдоль стен узкие сверкающие колодцы, в глубине которых она собирается, как в сосудах.

Однажды днем я увидел, как отец встрепенулся, всунул голову в камин и, жестом призвав нас к молчанию, взволнованно прислушался. Потом сказал: «Я слышу вдали шум… странный такой, как будто от мотора!» Он тотчас же вспомнил свою навязчивую идею первых дней: вдруг это месье Мармьон едет на своем снегоочистителе, чтобы освободить нас; или нет, скорее, это пятичасовой самолет. Значит, мир не погиб и после долгого перерыва опять вернулся к жизни. Он взглянул на часы. Нет, для самолета еще рано. Хотя, может, это не тот, а другой, но какая разница! Главное, кто-то еще существует, ищет, готов прийти на помощь! И теперь уже мы все слышим это слабое, но непрерывное гудение, доносящееся к нам из каминной трубы.

Опять мы бросаемся наверх, на террасу, которая после нескольких дней оттепели возвышается над снегами на добрый метр. Гул звучит все громче, но пока, однако, ничего не видно. Он слышится не из горловины, ведущей в долину, а со стороны высокого гребня над нашим шале, – стало быть, это не снегоочиститель, ведь с той стороны никакой дороги нет.

С бьющимся сердцем я вглядываюсь в линию горизонта, зубчатую от темных верхушек елей, и вспоминаю, что именно оттуда в первый раз появились волки. Шум постепенно нарастает, и меня охватывает неясное беспокойство: я бы ничуть не удивился, если бы сейчас там возникло что-нибудь ужасное, несущее нам не спасение, а гибель. Я взглянул на отца, который лихорадочно налаживал свой бинокль. В течение нескольких секунд слышался только монотонный перестук капель да назойливое жужжание мотора, вспарывающее тишину.

– Вот он! – вдруг крикнул Па. – Там, высоко, слева! Видите?

И указал на темную точку, показавшуюся в небе над хребтом. Она двигалась довольно низко над горами, но пока еще слишком далеко от нас, чтобы можно было разглядеть ее как следует.

Па внимательно следил за движущейся точкой в бинокль. Потом он сказал:

– Это не самолет, а что-то вроде вертолета… да-да, скорее всего, вертолет, но какой-то странной формы. Ох, черт, похоже, он улетает! Скорее, где наш дымовой сигнал?

Тут-то мы и заметили, что шаткая надстройка, на которую мы водрузили цинковое корыто с соломой и покрышками, обвалилась, подмытая талой водой, а наш знаменитый «сигнал» висит вверх тормашками и ни на что путное не годен. Все засуетились, заметались, а Па, среди общего переполоха, крикнул мне, чтобы я спустился и подбросил дров в огонь. Схватив на бегу охапку сена, я кубарем скатился вниз и бросил его на угли, добавив сверху все, что попалось под руку: соломенную циновку, мешок, скомканную клеенку. Камин сразу наполнился копотью, и, вернувшись на террасу, я увидел, что из трубы в небо уходит черный столб дыма.

Вертолет продолжал лететь тем же курсом, еще немного – и он исчезнет за горой. Мы уныло провожали его глазами. Ма и Ноэми неистово махали косынками.

Вероятно, пилот вдруг заметил нас, потому что аппарат развернулся и, описав широкую дугу, полетел прямо к дому. Он рос на глазах, гул мотора становился оглушительным. С треском пролетел он у нас над головой. Теперь я уже видел его фюзеляж во всех подробностях.

– Странно, – пробормотал Па, – очень странно.

И верно, мы никогда не видели такой машины: огромная, яйцеобразной формы, с тремя пропеллерами, совершенно черная, если не считать нескольких крупных ярких букв неизвестного нам алфавита. Иллюминаторы из тонированного плексигласа не позволяли разглядеть ничего внутри: ни силуэта, ни лица. Вертолет походил на какой-нибудь космический аппарат, возможно даже и необитаемый, прилетевший с далекой звезды.

Ма и Ноэми перестали размахивать косынками. Все мы инстинктивно пригнулись. Замерев на месте, мы испуганно смотрели, как вертолет улетает по направлению к долине, где он вдруг заложил новый вираж и, сбросив высоту до десяти метров над уровнем снега, вернулся обратно. Вихрь, поднятый его лопастями, растрепал верхушки пихт на обочине дороги.

– Осторожно! – сказал Па, подталкивая нас к люку. – Будьте готовы спуститься в случае опасности.

Сам он остался в арьергарде, настороженно глядя на вертолет.

Аппарат медленно опускался, словно с намерением приземлиться, но, разумеется, ни наст, ни шаткая наша терраска не выдержали бы его веса. Вдруг в нижней части фюзеляжа раскрылся люк и оттуда показался темный предмет, вроде бы ящик, спускаемый на пеньковом тросе; наконец он глухо ударился о помост.

Что-то щелкнуло. Трос отстегнулся от ящика, мгновенно втянулся в люк, и тот захлопнулся. Ни лица, ни голоса – ничего. Грациозно покачав фюзеляжем, что, в общем-то, было довольно неожиданно для такого с виду неуклюжего гиганта и, вероятно, означало прощальное приветствие, вертолет набрал высоту, взял курс на долину и скоро исчез из виду.

С нами остался лишь этот объемистый ящик, к которому мы приблизились со смесью любопытства и опаски, заметив, что и на нем есть надпись на таинственном, совершенно неизвестном нам языке. Па опять сделал нам знак отойти и взмахом ножа распорол пластиковый чехол, под ним оказался черный металлический ящик, который он открыл с величайшими предосторожностями. Потом он начал вынимать оттуда пестрые банки и коробки, по всей видимости, с консервами, за ними последовали пачки печенья, пакеты с какими-то порошками, спиртовка с таблетками спирта, три пачки сигарет и книга.

В последнее время мы уже довольно сильно голодали, так как из продуктов у нас оставалось только немного молока и сыра, несколько реп и жалкий хлеб, испеченный из овсяной трухи. Вот и все, что мы ели, с тех пор как покончили с нашими курами. Корова теперь давала не больше двух литров в день, и мы с ужасом думали о том дне, когда придется зарезать ее; ведь другого средства избежать голода у нас не было. Отец записал в своем дневнике, насколько его терзала все более реальная перспектива убийства бедной животины: к дневным душевным мучениям добавились и ночные кровавые кошмары.

Вот почему появление вертолета явилось для нас настоящим чудом: ведь содержимое ящика давало нам отсрочку на четыре-пять дней, а то и на неделю, если мы экономно распорядимся им. К тому времени большая часть снега стает, и мы попытаемся выйти из дома, хотя и без особой надежды на удачу. Ведь если жители деревни и пережили катастрофу, то теперь они испытывают те же лишения и вряд ли смогут оказать нам помощь. Но зато вертолет, конечно, вернется. Так, но крайней мере, утверждал отец, внезапно оживившийся и повеселевший, когда он вскрывал наугад одну из банок, сюрпризом свалившихся на нас с неба. Мы глядели на него во все глаза и, должен признаться, что от одного только зрелища приподнятой крышки у меня потекли слюнки. То, что под ней оказалось – коричневатая студенистая масса непонятного состава, от которой в лучшие времена мы брезгливо отвернулись бы, – сейчас привело нас в такой восторг, что мы готовы были, как настоящие дикари, наброситься и проглотить ее тут же, на месте, если бы Ма, как истинная хозяйка, не настояла на том, чтобы разогреть ее.

Так что пришлось нам потерпеть еще несколько минут перед тем, как накинуться на еду, которая мгновенно исчезла с тарелок вместе с жалкими лепешками, заменявшими нам хлеб. Содержимое банки оказалось вполне приемлемым и напоминало по вкусу телятину, сдобренную сахаром, лимоном и лакрицей. Наверняка это был один из тех богатых калориями и витаминами синтетических продуктов, которые у нас научились изготовлять из нефти; они позволяли людям питаться рационально и не тратя времени на готовку. В самом деле, прикончив банку, которая была не так уж и велика, мы почувствовали себя вполне сытыми. При таком режиме мы сможем продержаться дней десять, не меньше!

Потом Ма развела один из порошков и получился напиток, напоминавший кофе, а Па закурил сигарету. Такого уже не бывало давным-давно, и конец обеда уподобился маленькому празднику. Мы принялись обсуждать появление нашего странного гостя. Каждый высказал свою гипотезу: Па утверждал, что, судя по буквам, он азиатского происхождения, я больше склонялся к африканскому, – может быть, из-за черного цвета аппарата, а Ноэми упорно настаивала на том, что он явился с Луны. Наверняка лунные жители, увидев катастрофу, послали на землю гигантские ракеты, полные съестных припасов, машин и вертолетов. Впрочем, то, что мы съели, и впрямь походило на лунную пищу. Что же касается Ма, до того момента молчавшей, то она вдруг заявила, что, по ее мнению, в вертолете не было ни одной живой души, иначе мы бы наверняка заприметили чей-нибудь силуэт, голову, руку – словом, любой признак жизни. Но ведь мы ничего не увидели! Значит, это был робот, управляемый на расстоянии. Кем? Вот об этом она понятия не имеет.

– Ну, был там пилот или его не было, а я уверен, что вертолет вернется. Теперь мы больше не одиноки. От нас он полетел в сторону Жоля, и я не удивлюсь, если узнаю, что и они сейчас попивают кофе и думают о нас. Потерпим еще немножко! Скоро мы с ними увидимся.

В последующие дни таяние усилилось, показались наконец на свет божий пихтовые леса, а вдали гулко грохотали все новые и новые снежные лавины. Одни деревья выстояли, другие, не выдержав тяжести снега, сломались, и склоны гор украсились широкими проплешинами.

Наступил уже месяц май. Повсюду слышалось журчание воды: она текла по крыше, стенам и ставням, по желобам, проложенным ею в снегу, где она вымывала целые тоннели и пещеры, чьи своды внезапно обрушивались. В овраге гулко бурлил поток, низвергавшийся в долину такими шумными каскадами, что когда мы стояли на террасе, нам приходилось чуть ли не кричать, чтобы услышать друг друга. Обломки скал, снесенные лавинами, с грохотом летели вниз, сталкиваясь друг с другом. Между вершинами гор змеились волокна тумана.

Иногда мне чудилось, что пол дрожит и уходит из-под ног. В дом врывались гулкие звуки извне – журчанье воды, шелест ветра, рокот гор. Я с волнением вслушивался в эти голоса вновь пробудившейся жизни, – с волнением и радостью, хотя ее грубый напор слегка пугал меня, особенно по ночам, когда грохотали и стонали горы. Вспоминаю, как я вскакивал по ночам в ужасе от того, что сейчас лавина снесет наш дом подобно шторму, срывающему с якоря корабли. Я зажигал лампу, садился в постели и трогал стену; дом стоял прочно, и, успокоившись, я засыпал.

Однажды вечером обломок скалы, подмытый паводком, с адским грохотом, потрясшим весь дом, обрушился вниз, и мы с ужасом увидели, как он докатился до края луга, обломал несколько высоченных елей и увлек их за собой в пропасть.

К счастью, дом выстоял против наводнения, как выстоял он и под снегом, ибо в свое время был мудро построен на каменистом пригорке, который потоки ледяной воды обтекали по сторонам.

Пока еще рано было пытаться выйти, но мы с нетерпением ждали момента, когда покажется земля и можно будет попробовать добраться до Жоля. Путешествие это, однако, таило в себе немало опасного. Мосты и дорога почти наверняка разрушены. И даже если мы достигнем цели, то что мы найдем там? В мрачных своих предположениях я видел опустевший разрушенный дом, а в нем трупы с ужасной гримасой на лицах – такие я видел в старых книгах с описаниями чумы. Что касается деревни, то она, как мне представлялось, была смыта грязевым селем, который унес мертвую Катрин в пропасть.

Целыми часами мой отец разглядывал окрестности в бинокль, и, хотя он ни словом, ни намеком не высказал своих опасений, я знал: он боится, что нас сметет какой-нибудь гигантский обвал. А уровень снега тем временем все понижался и понижался, это было видно невооруженным глазом. Однажды, войдя в столовую, мы заметили полоску света под дверью. Отец ринулся открывать створку. В несколько взмахов лопаты он расчистил сугроб у входа, и мы увидели луч солнца – первый луч, проникший в Дом после стольких месяцев темноты. Па расширил отверстие, не обращая внимания на снежные комья, засылавшие пол. Свежий воздух и волна солнечного света хлынули в дом. Ма нагнулась и задула лампу.

– Скоро мы сможем выйти, – крикнул Па, – это вопрос нескольких дней!

Каждое утро мы измеряем толщину снега и готовим одежду и сапоги для нашего первого долгожданного выхода. Собрав все оставшийся покрышки, мы поджигаем их, но тщетно: ответа на наши сигналы нет как нет. Небо со стороны фермы Жоля безнадежно пусто. Найдем ли мы там хоть что-нибудь, когда преодолеем разделяющие нас три километра? И, пока дым от покрышек медленно рассеивается, мне снова чудятся мрачные картины смерти. Па, не отрываясь от бинокля, бормочет:

– По-прежнему ничего! Как странно. Правда, этот ветер сразу разгоняет дым. Вряд ли они его увидели.

Во дворе, с южной стороны, снега – жидкого, грязного – осталось всего на метр, – ясно, что вот-вот из-под него покажется земля. Наконец-то выступил на поверхность гроб нашей Зои – сперва неясный холмик, потом и крышка из грубых досок. Заметив его, Ноэми всплакнула, но Па утешил ее, пообещав, что мы похороним Зою на лугу, как только станет возможно. Но пока что гроб стоит там, словно обломок кораблекрушения. И я тоже не люблю на него смотреть – он омрачает мне всю радость от солнечного дня.

Мы попытались пройти через двор к дороге, но наши сапоги мгновенно наполнились ледяной кашей, и пришлось вернуться.

Высоко в небе пролетели на север три птицы. Что же касается таинственного вертолета, он так и не вернулся. И хотя мы обращались с продуктами более чем экономно, они все же подходили к концу. Оставалось немного молока, несколько банок консервов и репа; никогда еще наши трапезы не были такими скудными. И вот после особенно ветреной ночи обнажилась земля: темный клин от порога дома до ворот, которые пока еще подпирает снаружи нерастаявший сугроб.