Текст книги "Латино-Иерусалимское королевство"

Автор книги: Жан Ришар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

Тем не менее на всем протяжении XII в. военные ордена сыграли немаловажную роль в защите королевства. Их колоссальные ресурсы, постоянный приток новобранцев позволяли им занять место в первых рядах королевства, опередив даже церковь, к которой они принадлежали только номинально, и баронов, которых мог разорить один-единственный набег мусульман. Но благодаря своей мудрой политике Иерусалимские короли смогли удержать ордена в повиновении и помешать им стать независимой силой. Идеал этих «воинств» вызвал энтузиазм у Св. Бернарда, который написал «Хвалу воинству Христову». Но, к сожалению, ордена впитали в себя самые архаичные элементы феодализма, и зрелище своего могущества опьяняло рыцарей скромного происхождения, которые становились во главе орденов. Умножение их богатств и роль банкиров, которую они играли, породило среди них алчность. Но если тамплиеры и госпитальеры обладали всеми недостатками, свойственными рыцарству, то они обдалали и всеми его достоинствами и старались улучшить их. Вспомним суждение Ибн-аль-Асира, повествовавшего о том, как мусульмане просили у тамплиеров гарантий для выполнения соглашений: «рыцари были благочестивыми людьми, которые засвидетельствовали свою верность данному слову». Верные своему уставу, тамплиеры и госпитальеры предпочитали погибнуть в бойне, чем отступить, и сохранение латинского королевства в значительной мере является трудом их рук^{182}.

IX. Горожане и колонисты

Существование в XII в. класса горожан в Иерусалимском королевстве заставило ученых истратить большое количество чернил: одни, как Беньо, уверяли, что римское право, сохранившееся в Сирии, повлияло на создание сословия свободных людей, отличных от рыцарей – однако справедливо замечали, что «буржуазия» была в чем-то более средневековым явлением, чем римским^{183}. Сам Додю пытался доказать, что «буржуазия» была делом рук королевской власти, видевшей в ней поддержку против знати, – теория столь же сомнительная, что и первая. Мы считаем, что лучшее объяснение этого феномена дал К. Казн, показавший, что оказавшись посреди местного сирийского населения жившего на своей родной земле, франки, не принадлежавшие ни к знати, ни к духовенству, были вынуждены сами объединиться в сплоченную группу^{184}. Право, по которому они существовали, в конце концов было оформлено в редакции «Ассиз палаты горожан», которая датируется временем позднее 1215 г. Но будет ошибочным представлять себе то, чем была латинская «буржуазия» XII в., основываясь на сведениях из этого текста (созданного около 1230 г.), который по большей части являлся сборником торговых статусов.

Ведь латинские горожане XII в. являются не чем иным, как классом, сформировавшимся, прежде всего, из торговцев. Несомненно, что большинство из них занимались коммерцией: Эрнуль и Цезарий Гейстербахский уверяли, что иерусалимские горожане, включая самых богатых, делали предметом своей торговли даже своих жен и дочерей^{185}. Вне зависимости от того, чем были эти заявления, вероятно, слишком преувеличенные моралистами, существование латинских ремесленников и купцов документально подтверждено: в описаниях Иерусалима перечисляются латинские ювелиры, чьи лавки соседствовали с мастерскими их конкурентов-сирийцев – один акт 1135 г. подписан, помимо прочих, судьей Сейбертусом и многочисленными ювелирами Святого Града – Пьером Ле Февром, Турстаном Англичанином, Сивардом, Пьером из Перигора, Бернаром и Фульком^{186}.

Упоминаются также латинские торговцы суконными товарами – владельцы магазинов на Закрытой улице, а также менялы, которым принадлежал латинский обменный ряд, отличавшийся от обменного ряда сирийцев. Иерусалим, таким образом, населяла торговая «буржуазия» франкского происхождения, возможно, объединенная в корпорации, подобно тем ювелирам, что перечислены по гильдиям в хартии 1135 г. Некоторые горожане были сказочно богаты, как некий Ле Жермен, приказавший во время засухи вырыть водоем, прозванный «Озером Жермена», возле городских ворот, чтобы обеспечить водой бедняков Иерусалима. Их социальное положение должно было быть довольно значительным, поскольку в 1187 г., правда, в условиях необычайно сильной опасности, так как в городе находились только два рыцаря, – Бальан д'Ибелен возвел в рыцарское достоинство свыше шестидесяти отпрысков иерусалимских горожан. Некоторые из них, возможно, даже владели поместьями – «casaux»; так, ряд сельских поселений в 1141 г. был обозначен как «поместья» Порселя, Жоффруа Агюля, Анскетена, Башлера, Жерара Буше: все эти имена принадлежат горожанам Святого Града, которые, таким образом, наравне с рыцарями, были держателями настоящих «сеньорий»^{187}. Правда, «буржуа» Иерусалима могли занимать исключительное положение, и лишь немногое отделяло их от мелких рыцарей – «вавассоров» Запада – которые также жили в городе.

Однако наряду с этими купцами, функции которых мы еще рассмотрим, термин «буржуа» также обозначал все сословие латинян, которых сегодня мы назвали бы «колонистами». Все города, в конце концов, не занимались торговой деятельностью на одном уровне, чтобы повсюду мог создаться класс могущественных «денежных воротил»; однако даже в небольших сельских городках (bourgade) была своя «буржуазия».

На эту особую черту повсеместной латинской колонизации до этого не было обращено должного внимания: блестящий фасад патрициата Акры или Тира часто затмевал реальность, засвидетельствованную в начале XII в. в знаменитом пассаже Фульхерия Шартрского, – расселение франков, которые не принадлежали к рыцарям, в маленьких сельских городах внутренних областей королевства.

Однако в документах, посвященных этому сюжету, как раз нет недостатка; в то время существовала разновидность держания, названная держанием «en bourgeoisie», как это видно из примера с архиепископом Назаретским, в 1255 г. подарившим одному горожанину из Акры два «плуга» земли в Саферии и дом в Назарете с примыкающими к нему виноградниками и оливетами: это дарение было сделано в «in burgisiam»^{188}. Таково обыкновенное держание «en bourgeoisie»: с XII в. до нас дошли настоящие хартии о вольности, исследование которых проводилось довольно слабо, несмотря на тот интерес, который они представляют для изучения расселения латинян на Святой Земле.

Для сдерживания египетского гарнизона Аскалона, в 1136 г. король Фульк приказал Гуго, сеньору Сен-Абрахама (Хеврона), уступить госпитальерам местечко Бетгибелин или Берсабию, расположенную на полпути между Хевроном и Газой. Этот дар ордену состоял из укрепленного здания и нескольких поместий. Городок был укреплен госпитальерами, которые поместили туда гарнизон^{189} из рыцарей и туркополов (именно те самые туркополы из «Гибелина» в 1177 г. провели грабительский набег на бедуинов, принадлежавших тамплиерам Газы – откуда и берет свое начало конфликт между двумя орденами), под командованием прецептора или кастеляна. Однако этого гарнизона не хватало для защиты новых крепостных стен, и речи не могло идти о том, чтобы доверить их охрану лишь одним местным христианам, которые, по правде говоря, были весьма немногочисленны…^{190}. Великий Магистр госпитальеров, Раймунд дю Пюи, прибег тогда к приему, которым веком спустя воспользуется король Англии в отношении «бастид» Гиени: он позвал в Гибелин латинских колонистов, пожаловав им привилегии, которые в 1168 г. подтвердил его приемник Жильбер д'Ассальи.

Эти «буржуа» принадлежали к разным национальностям: тридцать два главы семей, чьи имена перечислены в первой хартии, либо были выходцами из Южной Франции (Санчо Гасконец, Раймунд Гасконец, Эли из Бордо, Бернар из Перигора, Пьер Каталонец, Ламберт из Пуатье, Брен из Бургундии, Жильбер из Каркассона), либо принадлежали к «пуленам» (Пьер из Роэз, Адалард и Гильом из Рамлы, Рихард из Сент-Авраама, Бернард из Иосафата), или к колонистам другого происхождения (Жерар Фламандец, Этьен Ломбардец, Жан из Корсенианы…). Впоследствии их число увеличилось, в особенности с тех пор, когда захват франками Аскалона сделало регион более безопасным для проживания. Каждый из жителей этого маленького городка получил место под строительство дома с двумя «плугами» земли на территориях, лежащих между Гибелином и «возвышенностью Тамарен». Каждый год они были обязаны выплачивать госпитальерам полевую подать и десятую часть, кроме десятой части с овощей, по обычаю Иерусалима. Десятая часть от добычи, захваченной у сарацин, вычиталась по кутюмам Лидды и Рамлы. Орден сохранил за собой преимущественное право покупки домов и земли по цене, гораздо ниже (за один «rabouin», представлявший собой самую малую долю безанта) той, за которую предыдущий владелец договорился продать дом покупателю. Налог, взимаемый госпитальерами при переходе права собственности к другому, равнялся одному безанту за «плуг» земли и один «rabouin» за дом или виноградник. Наконец, госпитальеры специально оговорили, что ежели какого-либо жителя уличат в прелюбодеянии, то выгонят из города после бичевания^{191}.

Намек на кутюмы, содержащийся в акте, показывает, что в Иерусалимском королевстве существовали хартии о предоставлении привилегий, похожие на хартии Лорриса и Бомона во Франции того времени. Также в 1180 г. правительница Помье, Аюис, разрешила горожанам этого города дарить свое имущество монахам Мон-Фавора, кроме прав сеньора, «сообразно обычаям и кутюмам Бюри» – другого маленького городка Галилеи^{192}.

Другая хартия с предоставлением привилегий была подтверждена Балдуином III в 1153 г.: по приказу этого короля Жирар де Баланс, виконт Акры, поселил латинских колонистов в домен Юмбера де Паси – городок, которому суждено прославиться в связи с битвой между Ибеленами и имперцами в XIII в.^{193} Жирар де Баланс заключил соглашение с колонистами о выплате ими налогов за фрукты, пользование общественными печами и банями, за обмер и помол на соседней мельнице, равно как и ценз за их дома.

Все вышеперечисленное напоминает движение за основание свободных и новых городов, которое происходило в это время на Западе: быть может, как раз, чтобы основать новый город, Вивьен Хайфаский заключил в 1165 г. договор с канониками Гроба Господня, поделив с ними «необитаемый город» (новые постройки любили возводить на античных развалинах, ибо там материалы были под рукой, и, по поговорке того времени, «разрушенный замок уже наполовину восстановлен»), расположенный между Хайфой и пальмовой рощей, с двумя водоемами, которому он даровал право свободной торговли^{194}? Представляло ли это соглашение собой род договора о совместном владении, каковые заключали меж собой аббатства и французские короли из династии Капетингов? В XIII в. один путеводитель расхваливал расположенный неподалеку оттуда «город, который назван Франшвилем… и является самым красивым и здоровым для человека местом во всех горах»^{195}. Разве эта пропаганда, превозносящая благоприятные условия для здоровья в отдельном городе, не напоминает развешенную на наших стендах рекламу о продаже земельных участков?

Даже названия новых поселений указывают на их характер: к Франшвилю (фр.: свободный город), мы можем добавить «Нев Виль (фр.: Новый город)», основанный канониками Гроба Господня в поместье Рамафа: в 1160 г. их приор уступил Ги Ле Шамелье верблюдов, Жиро Шеврю и Гуго из Яффы места под постройку домов, участки, чтобы сажать виноград и деревья, «плуг» земли, оливету, печь и мельницу «по обычаю Ла Магомери». Что касается самого Ла Магомери, то это, пожалуй, самый древний из городов, основанных латинянами на Востоке: в период между 1114–1124 гг. каноники Гроба Господня кое-как укрепили маленький бург Бирру, возле Иерусалима, и в 1124 г. женщины и дети смогли там укрыться на то время, пока египетские всадники сжигали город. Однако город очень быстро оправился: «Гранд Магомери» в 1156 Г. насчитывал свыше 90 горожан, а уже в 1160 г., годовой ценз за дома достигал значительных цифр от 5,8 до 14 безантов. В 1170 г. шестьдесят пять «башельеров» из Ла Магомери были убиты под Газой. Каноники Гроба Господня основали и другие новые города: «Энсан» (Айн-Шемс), ставший Вальдекуром, в Бетсури, около Эммауса, Пти Магомери; в 1169 г. Иерусалимский патриарх побуждал своих каноников строить еще города, куда придут на поселение латиняне^{196}.

Этих примеров, которые дошли до нас в единичных документах, без сомнения, было вдвое больше. Колонисты, прибывавшие из Франции и с остального Запада, быстро осваивались в среде сирийцев и приспосабливались к местным условиям сельской жизни. Хотя некоторые моменты этой жизни не должны были выбить их из колеи, а успокоение этой разграбленной страны обещало, по свидетельству аббата Эккехарда и Гильома Тирского^{197}, вознаградить их изобильным урожаем, перед ними все же вставали непредвиденные проблемы. Без сомнения, наиболее непривычной для колонистов была проблема, связанная с водой: именно по этому поводу было заключено соглашение между монахами Карантена и вдовой Евстахия Гранье (прежнего сеньора Сидона), которая владела доменами в округе Иерихона. Тогда как ее покойный муж разрешал монахам использовать воду для мельницы только в один раз в две недели, вдова открыла, благодаря вмешательству виконта Иерихонского, доступ к воде по субботам, включая предыдущую ночь^{198}. Что же касается посевных культур, то они не должны были отличатся от тех, с которыми люди Запада, особенно уроженцы Южной Европы, имели дело у себя на родине: с виноградом, злаками, оливками они сталкивались далеко не в первый раз. Но вот что показалось поселенцам необычайным, так это «лесной мед» (mel selvestre), который произрастал в плодородных долинах, спускавшихся к Средиземноморью. На водяных мельницах перемалывали «cannamelles», чтобы выработать продукт, иногда называемый по-арабски «zuccar» – наш сахар, именно тогда и на долгое время составивший конкуренцию пчелиному меду, который использовали на Западе.

Впрочем, самим латинским «буржуа» редко приходилось обрабатывать землю: мы видим в них мелких землевладельцев; держание «en bourgeoisie» из двух «плугов» заключалось приблизительно в шестидесяти гектарах обрабатываемой земли, не считая садов и виноградников^{199}. Но призыв к колонистам встретил огромный успех на Западе: достаточно всего лишь перечесть «манифест» Фульхерия Шартрского, чтобы ощутить восторг тех людей, кто, влача нищенское существования на Западе, на Востоке оказывался владельцем небольшого домена.

Это изобилие не было безвозмездным: хоть горожане и не были обязаны лично присутствовать в королевской армии, за свои привилегии они выполняли иные обязанности. На первом месте стояли военные службы: вероятно, им приходилось снаряжать отряд «сержантов». Список, составленный Жаном д'Ибеленом в XIII в. полон ошибок, ибо автор, как кажется, проигнорировал многие «города буржуазии»; тем не менее он перечисляет отряды из сержантов, выставляемых городами: 500 из Иерусалима, столько же из Акры, 300 из Наблуса, 100 из Тира и 100 из городка Лиона, 200 из Тивериады, 150 из Аскалона, 100 из Яффы, 50 из Цезареи, Арсуфа, Хайфы, 25 из Герена…^{200} Помимо этих контингентов, пополнявших ряды королевского войска, в некоторых случаях горожане были обязаны личной воинской службой своим сеньорам: в отрывке, процитированном нами из хартии Гибелина, горожанам вменялось выплачивать десятую часть от добычи, захваченной у сарацин – это свидетельствует, что иногда колонистам приходилось участвовать в походах вместе с госпитальерами. И наконец, четко известно, что «буржуа», эти настоящие «солдаты-пахари», были обязаны устраивать засады и нести дозор в крепостях. Находясь в стране, где мусульманские крестьяне только и ждали, чтобы перебить своих господ, «городам буржуазии» самим приходилось обеспечивать свою защиту, для чего они были обнесены более или менее пространными крепостными стенами. И хотя в мирное время горожане имели право на ношение всего лишь одного ножа, им так и не удалось уклониться от воинской повинности^{201}.

Мы перечислили преимущества, которые получали эти колонисты в силу того, что феодальные повинности были для них необычайно слабыми. Нам остается узнать, в какой мере они пользовались административной автономией.

Наиболее часто встречается ошибка, когда «буржуазию» смешивают с «коммуной, связанной клятвой». Королевство Иерусалимское в XII в. не знало того коммунального движения, что бушевало тогда во Франции. Если члены коммуны приносили клятву коммуне, которую они рассматривали как сеньора, то на Востоке горожане оставались людьми своего сеньора, давая ему клятву верности, подобно населению Ла Магомери в 1155/1156 гг.^{202} Весьма вероятно, что при этом условии они получали свободу самоуправления, оставаясь, однако, подчиненными контролю со стороны сеньориальных чиновников. Если палаты горожан выполняли прежде всего судебные функции – как это видно из дел, которые в них рассматривались, так и из «Ассизы горожан», представляющей собой настоящий манифест полномочий палат горожан – ничто не подтверждает, что они ими в чем-то были ограничены; ни один текст не указывает нам на компетенцию этой ассамблеи вне рамок ее юридической деятельности. В любом случае палата горожан была очень распространенным институтом в королевстве Иерусалимском: она, в принципе, собиралась из двенадцати «присяжных», назначаемых королем – или местным сеньором – под председательством его представителя, как правило, именуемого виконтом^{203}. Нам неизвестно, может ли наличие виконта в отдельной местности свидетельствовать о палате горожан в этом месте: должны ли мы считать исключительным список, созданный в XIII в. Жаном д'Ибеленом, где перечисляются тридцать семь этих палат? Или лучше предположить, что ассамблеи горожан существовали во всех городских поселениях с франкским населением, в Лионе, Герене, Помье, Како, Калансоне и в прочих мелких городках внутренних районов, о которых уже не помнили в XIII в.? Иначе говоря, по каким мотивам тот или иной город превращали в центр заседания палаты горожан? В конце концов, кажется, что на одну сеньорию приходилась одна палата^{204}? Нехватка документации оставляет эти вопросы без ответа.

В этой палате виконт является всего лишь председателем, заверяющим своей печатью рассматриваемые дела^{205}. Правосудие же вершат двенадцать присяжных; сообразно принципу феодального права, по которому каждого человека должны судить равные ему, они принимали участие во всех процессах, где заинтересованными сторонами выступали франкские горожане – а также и тех, где «буржуа» судился с местным уроженцем или итальянцем (если тот был истцом). Обладая пространной торговой юрисдикцией, палата горожан, которую иногда называли «court reau» (курия короля; присяжные именовались «присяжными короля») – также рассматривала уголовные преступления. Так, купца, уличенного в поставках оружия сарацинам, судили в морском трибунале или «курии цепи», но отправляли в палату горожан, чтобы приговорить к повешению. То же самое происходило и во всех случаях, затрагивавших даже привилегированных итальянцев, когда речь шла об уголовных или материальных преступлениях, то есть о процессах, связанных с владением землей: «ни одна коммуна не судит за кровопролитие (за прилюдный удар), за убийство, за разбой, за измену, за ересь… за продажу дома и земли (n'a cort de sane, ce est de cop (= coup) aparant, ni de murtre ni de larecin ni de trayson ni de herezerie… ni de vente de maison ou de terre)»^{206}. Курия виконта одновременно являлась трибуналом короля (или барона) и горожан.

Тем не менее горожане могли предстать и перед Высшей курией, если они вели с рыцарем тяжбу, подлежащую «верховному правосудию». Многие главы «Книги короля» посвящены случаю, когда горожанин ударил рыцаря или рыцарь побил или умертвил «буржуа»: поскольку эти люди разного ранга не могли сойтись в судебном поединке, семья горожанина должна была просить любого другого рыцаря защитить его право в «битве», чтобы уличить убийцу. Если убийство было доказано – либо свидетелями, либо победой «чемпиона», то рыцарю, повинному в нападении, отрубали правую кисть и отбирали вооружение (если речь шла о нанесенном ранении) или вешали в доспехах и со шпорами, если его жертва погибла. Такому же наказанию подлежал рыцарь на стороне горожанина и сам «буржуа» (причем король мог помиловать побежденного), если ответчик брал вверх. Горожанина, ранившего рыцаря, казнили. В реальности в этом случае напавший покидал королевство, рискуя потерять свой фьеф, и мог вернуться обратно, только договорившись с семьей пострадавшего о выплате «возмещения»^{207}. Таким образом, горожане были защищены от бесчинств со стороны рыцарства.

Горожане также играли свою роль в политической жизни королевства: они присутствовали на собраниях «парламента» и обсуждали размер налогов, которые им предстояло платить, и их подписи фигурировали рядом с баронскими в королевских актах. Они равным образом участвовали и в церемониях: иерусалимские горожане прислуживали при коронационном пиршестве.

Но входили ли все франки Сирии в этот привилегированный класс? Без сомнения, в мелких городках, о которых мы упоминали, все колонисты должны были владеть своей частью держаний «en bourgeoisie» и таким образом быть земельными собственниками, что по всеобщему средневековому обычаю превращало их в «буржуа». Однако относились ли к этой категории люди, не являвшиеся землевладельцами? Вероятно, что их было не так уж и много, но нельзя обойти стороной достоверные статистические данные о численности франкской колонизации: во время падения Иерусалима около 20 000 жителей оказались не в состоянии заплатить относительно скромный выкуп, размер которого установил Саладин. Без сомнения, в их число нужно включить беглецов из соседних местностей, но вероятно, Святой Град был переполнен бедняками, паломниками, прибывшими к Святым Местам, всякого рода нищими, или даже сельскохозяйственными работниками и ремесленниками, разорившимися и неспособными выплатить ценз, который мог бы позволить им владеть домом и полями в новом поселении. Подотчетный палате горожан, принадлежал ли этот мелкий люд к «буржуа» в прямом смысле этого слова?

Что же касается итальянцев, осевших в Сирии, то многие из них смешивались с остальным населением, в основном французского происхождения^{208}, но жители торговых городов, которых «Ассиза» называет «коммунами» (Генуя, Пиза, Венеция), образовывали общины, жившие бок о бок с подданными королевства, но не смешиваясь с ними. Их колонии достигнут своего апогея в XIII в., и тогда мы займемся их исследованием.

В предыдущем столетии именно французы участвовали в этой одновременно сельской и городской колонизации, которая на самом деле превратила завоеванную ими Сирию, несмотря на значительное местное население, в «Новую Францию». Но можем ли мы позволить себе сравнить эту эмиграцию трудолюбивых колонистов с той, в результате которой пятьсот лет спустя французы пустили корни в Канаде, или с появлением в Алжире в XIX и XX вв. французских деревень, напоминающих сирийские «новые города»?