Текст книги "Артюр Рембо"

Автор книги: Жан Баронян

АНГЕЛ СКАНДАЛА

На первом этаже дома, где было его новое пристанище, Артюр сразу же приметил пивное заведение. Там он обычно и проводил время и там же его навещал Верлен.

Тот был в угрюмом настроении. Он признавался, что с тех пор, как в Париже появился Рембо, жизнь его круто переменилась. В отношениях с женой он стал совсем другим человеком. Раньше он искренне надеялся, что рождение сына их сблизит, но положение, напротив, только ухудшилось. В доме, превращённом в детскую, они с Матильдой целыми днями ссорились. А тёщу с тестем он уже не мог переносить. И, как сам признался, он всё чаще ночевал на улице Леклюз в Батиньоле в доме своей матери, которая овдовела семь лет тому назад.

Жалобы Верлена только смешили Артюра. Ему было трудно понять, что мешает Верлену расстаться с женой и начать настоящую жизнь – дерзкую, страстную, увлекательную, – какой должна быть жизнь поэта, достойного этого звания. Он уже представлял себе, как разделит такую жизнь с Верленом, как они отправятся навстречу приключениям по дорогам Франции и всего мира в поисках другого окружения, других цивилизаций и людей. Туда, где «бродят закваски любви», где «зелёная ночь с ослепительными снегами», где каждый день происходит «жёлто-синее пробуждение певучего фосфора». Он собирался увидеть

 
Торосы серебра под пламенем закатов
И тусклых берегов коричневую пыль,
Где кровь сосут клещи у исполинских гадов,
Что падают с ветвей, пахучих, как ваниль^{44}.
 

И ещё он представлял себя пьяным кораблём:

 
Порою полюсов и поясов заложник,
Вздыхая, океан укачивал меня
И щупальца тянул цветов своих подложных,
И я сгибался ниц, по-женски стан клоня…
Как остров, я терпел и пекло, и ненастье,
Гвалт синеглазых птиц и их помёта кладь…
Утопленники сквозь потрёпанные снасти
Затылками вперёд спускались в трюм поспать.
Иль, брошенный туда, где ни пернатых в небе,
Ни паруса вдали, а видишь гладь одну,
Где вряд ли поспешил на выручку ко мне бы
Ганзейский монитор, когда б я шёл ко дну, —
Пронзив сквозь пелену лилового тумана,
Как стену, горизонт, что вдруг явил свои
Красоты – сладкий сон романтика-гурмана —
Мокроту облаков и солнца лишаи, —
Скользил я, весь рябой от серповидных бликов,
Сопровождал меня эскорт морских коньков.
Июльский жар дробил в неистовстве великом
Ультрамарин небес на тысячи кусков.
Я загодя дрожал, предчувствуя мальстрёмы
И Бегемотов[24]24
  Бегемот – здесь библейский образ, упоминаемый в Книге Иова: огромное таинственное животное; в традиционном богословии считается воплощением демонических сил.


[Закрыть] гон. Скитаясь век по той
Бескрайней синеве, я вспоминал сквозь дрёму,
Европа, твой причал какой-нибудь простой.
Я видел острова под сводом мирозданья,
Где Млечный Путь течёт и звёздный льётся дождь.
– В бездонной той ночи ушла ты в сон изгнанья
Средь сонма вещих птиц, о, будущего Мощь!^{45}
 

Он взял руку Верлена и сжал её. Сам не понимая, что с ним происходит, он почувствовал неодолимую тягу к этому несчастному человеку, а тот ответил ему взглядом, полным нежности.

Через несколько минут Рембо и Верлен оказались в одной из меблированных комнат на улице Кампань-Премьер, и Артюр впервые познал торжество физического овладения другим существом. Ему казалось, что он поступил как супруг, как муж, который сразу же оттеснил в сторону соперницу – ту самую, с тяжёлым именем Матильда, которую он уже не мог терпеть, хотя ничего дурного она ему не сделала.

Они лежали молча и слышали разнообразные звуки, раздававшиеся в доме, и долетавший до их изголовья шум улицы. Так они лежали, пока не послышался скрип на лестнице, который извещал о том, что возвращается Форен, он же Гаврош, как называли его приятели.

Чем более напряжёнными и трудными становились отношения Верлена с Матильдой, тем нарочито небрежнее он одевался, иногда по неделям не меняя белья, словно решил во что бы то ни стало ходить в таком же тряпье, какое носил Рембо, и так же, как он, дурно пахнуть. Они превращались в забавную, ставшую предметом пересудов и сплетен пару, на которую в городе указывали пальцем.

Пятнадцатого ноября, похожие на двух бродяг, Рембо и Верлен в обнимку явились в театр Одеон на представление «Леса», одноактной пьесы в стихах нормандского поэта и актёра Альбера Глатиньи, автора «Безумной лозы» (1860) и «Золотой стрелы» (1864) – двух сборников стихотворений, которыми Верлен восхищался и не упустил случая рекомендовать их Артюру. Тогда же он и сообщил ему, что Глатиньи, которому в то время было всего тридцать два года, лично знаком с самим Бодлером и заслужил его горячее одобрение, что почиталось за большую честь.

Все мужчины в театре были одеты в превосходные чёрные фраки и сорочки с белыми галстуками, а дамы красовались в самых элегантных туалетах, и только грязные Рембо и Верлен выглядели отталкивающе. Они без конца шутили, похлопывали друг друга по рукам и плечам и походили на проказливых школяров, резвящихся на перемене. Или, скорее, на двух грубых простолюдинов, которые по ошибке забрели в самую изысканную компанию парижского света. Этого было вполне достаточно для того, чтобы на следующий день Эдмон Лепелетье поместил в газете «Суверенный народ» насмешливый отчёт о событии:

«“Парнасцы” были все налицо, они перемещались по фойе и беседовали о том о сём под присмотром своего издателя Альфонса Лемера. Там можно было заметить белокурого Камиля Мендеса, прогуливающегося с Мера. Леон Валад, Дьеркс, Анри Уссе сновали по залу. Сатурнический поэт Поль Верлен вёл под руку привлекательную молодую особу мадмуазель Рембо»^{46}.

Публикуя эту краткую заметку, Лепелетье прежде всего хотел образумить Верлена, с которым был знаком ещё со времён их учёбы в лицее имени Бонапарта и, продолжая оставаться самым его близким другом, действовал по пословице: «Кто крепко любит, тот и крепко наказывает». При этом он думал и о положении Матильды. Но его публикация не произвела того действия, на которое была рассчитана. Напротив, после неё Верлен и Рембо стали ещё чаще появляться вдвоём на публике, нарочито демонстрируя свои отношения и вызывая всеобщее любопытство. Артюр к тому же уговаривал своего партнёра сделать решительный выбор: или он, или Матильда. И нечего разыгрывать в доме на улице Николе роль несчастного супруга, а потом являться к нему за утешением. Артюр не отказывался служить опорой слабаку, не способному принять твёрдое мужское решение. А к концу года он не без удовольствия узнал, что Верлену предстоит поездка в Палисёль, городок в бельгийских Арденнах, чтобы получить наследство в семье отца. Возможно, думал Артюр, Верлен воспользуется этим случаем, чтобы поставить точку на своём браке.

В начале марта 1872 года на традиционном ужине «Скверных парней», проходившем в этот раз в одном из ресторанов на площади Сен-Сюльпис на пересечении улиц Бонапарта и Вьё Коломбье, пара любовников снова появилась в обнимку. Сотрапезники, занимавшие места за столом, сделали вид, что ничего особенного не произошло, и всё же атмосфера в зале сразу изменилась, стала менее сердечной. Но когда обед начался, присутствующие, как это было у них заведено со дня основания их содружества в январе 1869 года, приступили к беседе о том о сём, об авторах, которых приглашали прочитать между двумя блюдами отрывки из их последних сочинений.

В тот вечер дежурным оратором был поэт Огюст Крессель, молодой сотрудник совсем недавно появившегося журнала «Литературное и художественное возрождение», одним из основателей и главным редактором которого был Жан Экар. Крессель, сочинивший стихотворение на военную тему, которое назвал «Боевым сонетом», начал декламировать его так, будто произносил со сцены театра какую-нибудь тираду из трагедии Корнеля.

Слушать это, терпеть сырые фразы и примитивные рифмы (типа: реформа – форма) для Рембо было сущей пыткой. Он вдруг встал и, громко прорычав «дерьмо!», повторял это слово после каждого стиха, произнесённого Кресселем.

Присутствующие отреагировали на это неодобрительным шёпотом. Стефан Малларме, незадолго перед тем напечатавший в «Современном Парнасе» отрывки из своей «Иродиады», прежде не бывал на таких шумных братских вечеринках и от удивления выкатил глаза.

Этьен Каржа предложил Артюру замолчать, назвав его при этом «мелкой жабой». Потом встал Эрнест д’Эрвили и, брызжа слюной, назвал Рембо «грязной скотиной и комедиантом», в ответ на что получил целый набор самых грубых оскорблений.

Обе стороны обменивались обидными прозвищами, как вдруг потерявший всякое терпение Каржа набросился на Артюра и вытолкал его за дверь.

Страсти понемногу улеглись, и Крессель получил возможность закончить декламацию своего стихотворения. Его довольно шумно одобрили.

А в это время Артюр, укрывшись в углу вестибюля, поджидал окончания ужина и выхода его участников. Когда появился Каржа, он направил на него трость с острым наконечником, которой обзавёлся в гардеробной, и уколол фотографа в руку и в пах[25]25
  Примечательно, что от буйной выходки нетрезвого Артюра пострадал человек, который создал лучший и поныне самый известный портрет юного Рембо. В отместку за это Коржа уничтожил негативы всех сделанных им снимков поэта. Уцелели лишь восемь отпечатков, среди которых и портрет, породивший множество копий, подражаний, всевозможных вариаций, стилизаций и коллажей, составляющих ныне львиную долю всей «иконографии» Рембо.


[Закрыть]. Началась давка, послышались громкие крики. Хотели уже обратиться к силам порядка, но Верлен, вышедший из ресторана, кое-как сумел обезоружить своего друга. При этом они не сказали друг другу ни слова. Рембо спешно удалился, перебежал площадь Сен-Сюльпис и пропал в ночи.

Стычка эта взбудоражила весь Латинский квартал. Форен по такому случаю нарисовал портрет Рембо со спокойным, безмятежным выражением лица и подписью под ним: «Кто меня тронет, тот уколется».

«Скверные парни» во всём винили Верлена. Они упрекали его в том, что он нянчится с Рембо, позволяет ему злоупотреблять его снисходительностью, притом что этот неотёсанный юнец днями напролёт бездельничает и живёт исключительно за счёт Верлена. Они не возражали против того, чтобы Верлен и дальше участвовал в их собраниях и банкетах, но только один. Короче говоря, Рембо стал для них нежелательной личностью.

Альбер Мера, один из первых скверных парней и первых чертыхателей, даже отказался быть представленным рядом с Рембо на большой картине, которую живописец из Гренобля Анри Фантен-Латур писал в своей мастерской во дворе одного из домов на улице Изящных искусств. Картина была посвящена пятидесятилетнему юбилею Бодлера. За несколько лет до того он написал в таком же духе картину в честь Эжена Делакруа.

Не имея возможности собрать в одной компании, как он того хотел бы, всех грандов французской литературы, включая Виктора Гюго, Теофиля Готье, Жюля Барбе д’Оревили, Теодора Банвиля, Фантен-Латур решил ограничиться несколькими из «Скверных парней». То были Леон Валад, Эмиль Блемон, Жан Экар, Эрнест д’Эрвили, Пьер Эльзеар (псевдоним Эльзеара Бонье, бывшего вольнонаёмного зуава), Камиль Пеллетан, Альбер Мера и пара Верлен – Рембо. Словом, целая плеяда писателей, почти неизвестных широкой публике. Фантен-Латур хотел присоединить к ним и Альбера Глатиньи, но тот в январе уехал из Парижа с труппой бродячих актёров в турне по югу Франции.

Эта картина с весьма прозаическим названием «Угол стола» была выставлена в Салоне 1872 года. Вместо портрета Мера, который первоначально предполагался на правом краю композиции, там появился большой букет цветов. Рембо со своей всклокоченной тёмно-русой шевелюрой, юным лицом и светящимися глазами похож на херувима. Слева от него Верлен с его оголённым лбом и тёмными глазами как бы погружён в свои мысли. Стоящий за ними Пьер Эльзеар в цилиндре словно не замечает их присутствия. А Камиль Пеллетан, крайний справа, так и вовсе сидит, повернувшись ко всем спиной.

В середине марта Рембо с большим удивлением получил присланное на его адрес по улице Кампань-Премьер письмо от матери. Та умоляла его покончить со своими выходками и немедленно вернуться в Шарлевиль. Он рассказал об этом письме Верлену и спросил его, кто бы мог сообщить его матери адрес и подробности того, чем он якобы занимается в Париже.

Наведя кое-какие справки, Верлен рассказал ему, как было дело. По настоянию Матильды госпожа Моте де Флёрвиль послала госпоже Рембо сообщение, в котором обвинила её сына во всех смертных грехах. Больше того, эта жуткая мегера даже не снизошла до того, чтобы поставить под доносом свою подпись. Что за гнусная личность – ни дать ни взять какой-нибудь полицейский шпик, сошедший со страниц «Воспоминаний» Видока![26]26
  Франсуа Видок (1775–1857) – известный французский авантюрист, бывший каторжник, ставший главой тайной полиции.


[Закрыть] Просто ведьма. Как можно дойти до такого?

После долгого обсуждения друзья договорились, как будут действовать дальше. Рембо поедет к матери, а в это время Верлен успокоит Матильду и её окружение, и потом, в подходящий момент, вернёт Артюра и они вновь смогут видеться.

Словом, заключили обманную сделку.

ПЛАН ПОБЕГА

В Шарлевиле ничто не изменилось.

Или, вернее сказать, никто не изменился. Ни госпожа Рембо, всё такая же строгая, ни Эрнест Делаэ, всё такой же любезный и вялый, ни Шарль Бретань, такой же пузатый и независимый в суждениях и такой же завсегдатай кафе «Дютерм», что под аркадой Герцогской площади. Нисколько не изменились и все прочие жители Шарлевиля, всё так же занятые лишь собою.

Перемена была заметна только в старшей из сестёр Артюра, которая к четырнадцати годам обрела привлекательные формы и была уже не похожа на прежнюю девчонку с безразличным взглядом. На первых порах возвращение в родной город не сильно опечалило Артюра. Он написал несколько стихотворений, чего не делал в Париже последние месяцы, хотя имел там возможность постоянно видеться с очень многими литераторами. Темой одного из новых его стихотворений, названного «Гласные», стали соответствия между цветами и звуками, о которых ему говорил Эрнест Кабанер. Эта идея тогда заинтересовала его, и теперь он был очень доволен своим сонетом. Он говорил, что, быть может, в нём, помимо новых выразительных слов, содержится «поэтический язык, который когда-нибудь станет доступен для восприятия всеми органами чувств»^{47}.

 
А – чёрный, Е – белый, О – синий, И – красный…
Я вам расскажу о рождении их.
А – чёрный корсет глянцевито-атласный
Из мух, что кишат на отбросах гнилых.
Е – иней, туманы и мех горностая,
Кипение кружев, снега ледников.
И – губы в улыбке и пурпур плевков
Кровавых; закатная дымка густая.
У – отсветы дивные в тёплых лагунах,
Луга со стадами; на лбах многоумных
Алхимиков строгий морщин их покой.
О – странные стоны трубящего рога,
Безмолвье, пронзённое зрением Рока —
Омега, луч взгляда его голубой^{48}.
 

Однако письма, которые он получал от Верлена и Форена (отправлялись они на адрес Бретаня, дом которого служил как бы почтовым ящиком), всё чаще вызывали в нём ностальгию по Парижу. К тому же в одном из писем Верлена, написанном 2 апреля в кафе «Сиреневый хутор», тот спрашивал, когда же, наконец, они, смогут вдвоём вступить на свой «крестный путь»^{49}. А в другом, посланном в конце апреля, он заклинал его незамедлительно приехать, «взять его в охапку», как только они вновь увидятся, но «постараться, по крайней мере какое-то время, выглядеть не так ужасающе, как раньше». А для этого потребуются «бельё, начищенная обувь, уход за шевелюрой, приветливое выражение лица»^{50}.

Из писем Верлена Артюр узнал также, что семейная жизнь у того не налаживается. В глубине души он не мог этому не порадоваться. Он это предсказывал, он знал, что так будет, и эта уверенность ощутимо обостряла его желание вернуться в Париж. А тут ещё мать после его отказа продолжать учёбу настаивала на том, чтобы он нашёл себе какую-нибудь работу в Шарлевиле, и каждый день донимала его этим.

Работать? Ни за что! Он «терпеть не мог все профессии», находя их «гнусными». Он не желал быть ни хозяином, ни рабочим, ни крестьянином. «Перо в руке» – перо нисколько не хуже плуга^{51}. Его устраивало только такое занятие. Или в какой-нибудь республиканской газете вроде «Прогресса Арденн», которую издавал Эмиль Жакоби.

Вскоре благодаря Бретаню, который ссудил его деньгами, он сумел купить билет на поезд и в начале июля отправился в Париж. Выйдя из вагона на Страсбургском вокзале, он тут же поспешил в сторону «Клюни», в то самое питейное заведение на бульваре Сен-Мишель, которое часто посещал Верлен и где они встречались.

При новой встрече поэтов присутствовал Форен по прозвищу Гаврош. У него было такое ощущение, что перед ним пара закоренелых пропойц, твёрдо решивших дойти до полного скотства. Их ликование достигло высшей точки через несколько часов, когда они, взявшись за руки, поднялись в одну из комнат гостиницы «Ориент» на углу улиц Месье-ле-Пренс и Расина, где Рембо прожил около двух недель, после чего нашёл приют в дешёвой мансарде гостиницы «Клюни» по улице Виктор-Кузен, на углу площади Сорбонны и в двух шагах от кафе «Нижний Рейн», выходившего на улицу Суффло. На эти чердаки Рембо с помощью Форена и переносил свои пожитки, оставленные на улице Кампань-Премьер, или, как они её между собой называли, Камп. Этот мотив отражён в стихотворении Верлена «Новобрачные»:

 
Там окна смотрят в море синевы,
Вся комната коробками забита.
Снаружи – плющ, и дёсны домовых
В листве мелькают шустро, деловито.
Должно быть, всё устроили они —
Пустые траты, лишний беспорядок,
А фея Африки, что им сродни,
Приносит фрукты, сетки для укладок.
Снуёт родня, судачит кумовъё,
Всё отражается в стекле буфетов
И длится, длится… Дабы взять своё,
Чета уходит, но что толку в этом!..
Ведь у супруга в голове гуляют
Какие-то залётные ветра,
Дух вод гнилых в альков проник с утра
И новобрачных словно разделяет.
Но что сулит молодожёнам ночь?
С чего начнётся их медовый месяц?
Отринутся ли все заботы прочь,
Иль день грядущий круче их замесит?
И если путеводные огни
Для них не вспыхнут на холме высоком,
Как призрак Вифлеема, пусть они
Хотя бы видят ту же синь из окон^{52}.
 

Верлен при всякой возможности, обычно к концу дня, когда покидал контору бельгийского отделения агентства «Ллойд», в котором подыскал себе работу и где томился от скуки, сразу же шёл к Артюру. Его отношения с женой, «злой крысой», испортились до такой степени, что лишь в компании своего арденнского друга он мог забыться. С ним он отвлекался от печалей, приступов гнева, истерик, забывал, что уже не раз грубо бил Матильду, однажды чуть не задушил её, как-то во время обеда у его матери в Батиньоле грозил ей ножом. Дело дошло до того, что однажды он вырвал из её рук малыша Жоржа и швырнул его в стену, но, по счастью, эта его выходка не обернулась трагедией…

А Рембо с большим удовольствием подливал масла в огонь, то убеждая друга не подчиняться этой пустой женщине, то посмеиваясь над его нерешительностью. Он смеялся над ним даже при людях, на улице или в кафе и часто в присутствии Форена, у которого в то время была мастерская на набережной Анжу под самой крышей особняка Пимодан – великолепной постройки XVII века, где в 1842 году жил Бодлер. Однажды вечером Артюр проделывал это на глазах у Жюля Мари, молодого человека тремя годами старше его, с которым познакомился ещё в коллеже Шарлевиля. Он встречал его иногда в Латинском квартале. Жюль Мари тоже был одержим страстью к литературе, но его мечты не шли дальше мелодрам для театра и романов-фельетонов.

Артюр вернулся в Париж не только ради Верлена. Он хотел издать свои стихотворения отдельной книгой. Но его попытки успеха не принесли. Ни один издатель не желал публиковать стихи этого хулигана. Даже за счёт автора, как издавались произведения Верлена, например его третий сборник «Третья песня», который был выпущен Альфонсом Лемером в январе, через полтора года после того, как принял его к печати. Люди осведомлённые посмеивались по поводу содержания этого сборника, где Верлен в возвышенных тонах воспевал свою любовь к Матильде.

Журналы, за редкими исключениями, предпочитали публиковать известных авторов и не связываться с новичками. Только «Литературное и художественное возрождение», директором которого был Жан Экар, а главным редактором Эмиль Блемон, согласилось поместить в одном из ближайших выпусков журнала «Воронов» Рембо – печальное стихотворение из двадцати четырёх строк, в котором упоминаются павшие на Франко-прусской войне и погибшие коммунары, жертвы «поражения, зачеркнувшего будущее».

Отвергнутый, проклятый литературной средой, обвинённый в противоестественных наклонностях, Рембо отныне хотел только одного – бежать из Парижа. Отправиться в путешествие – и куда-нибудь подальше.

Седьмого июля он пишет Верлену письмо, в котором сообщает об этом своём твёрдом решении, но не отправляет по почте, а несёт его сам в дом на улице Николе. Не дойдя сотни шагов, он замечает на пороге дома семейства Моте своего любовника, бросается к нему и без всяких предисловий сообщает о своём намерении безотлагательно идти на Северный вокзал и сесть на ближайший поезд в сторону Бельгии. И тут же предлагает Верлену составить ему компанию, притом сделать это незамедлительно.

Словно попав под действие каких-то неодолимых чар, Верлен даже не стал спорить. Тайком от Матильды, которая, чувствуя недомогание, заперлась у себя в спальне, он взял немного денег, кое-какие вещи в дорогу и вскоре уже поспешал за Рембо на Северный вокзал. Было десять часов вечера, но оставался ещё один омнибус в направлении Арраса.

Беглецы прибыли туда ранним утром. Быстро обойдя город и полюбовавшись площадью Гран-Пляс, они зашли в привокзальный буфет, где заказали еду и выпивку. Поначалу болтали о том о сём, но вскоре, вознамерившись привлечь внимание посетителей, стали обмениваться шутками, а затем, поглощая пончики с начинкой и галантин, громко рассказывать придуманные тут же жуткие истории с убийствами и насилиями, уснащая их «страшными подробностями». Присутствующие в зале ушам своим не верили. Один пожилой господин, посасывавший сигару, был до того возмущён происходящим, что, кашляя и отплёвываясь, поспешил за жандармами. Те явились спустя несколько минут и препроводили нарушителей спокойствия в городскую ратушу, «самую красивую готическую ратушу во всей Франции»^{53}.

Доставленные к помощнику прокурора, Верлен и Рембо стали уверять его, что произошло недоразумение. Что дурного они сделали? За что их арестовали, словно каких-нибудь вульгарных прохвостов? Под конец они всё же признали, что зашли слишком далеко, что им не следовало публично обсуждать такие мерзости. Помощник прокурора во избежание возможного риска, особенно в отношении спокойствия «добропорядочных»^{54} жителей Арраса, решил отправить парочку в Париж и распорядился поскорее сопроводить их на вокзал.

В поезде Рембо продумывал план побега. Он предложил Верлену самый простой, по его мнению, путь: поскольку у них нет паспортов, им надо сразу же по прибытии в столицу идти на Страсбургский вокзал и купить билеты до Шарлевиля. А там обратиться за помощью к товарищу Бретаню, у которого множество знакомых во всех концах Арденн, и он, вне всякого сомнения, знает, как можно тайно пересечь бельгийскую границу. Если это не получится, то Артюру известен маршрут Фюме – Вирё – Живе, который два года тому назад он сам прошёл пешком.

Однако разработанный план удался блестяще. Благодаря рекомендованному Бретанем человеку, сдававшему внаём экипажи и известному в Шарлевиле как папаша Жан, Рембо и Верлена доставили в одноколке прямо к бельгийской границе, которую они пересекли 10 июля посреди ночи. Проспав несколько часов у обочины дороги, они направились в сторону Кувена и Филипвиля. Потом дошли до Валькура, где осмотрели старинную базилику, а дальше через Берзе, Ам, Жамью прибыли в Шарлеруа, где Рембо гордо привёл своего компаньона в «Круговую таверну» и «Зелёное кабаре».

Для Артюра это было счастье – Счастье с большой буквы, ощущение которого он выразил в коротком стихотворении без названия:

 
Бег дней и замков глушь!
Нет беспорочных душ.
Бег дней и замков глушь!
Удачу я узнал такую,
Что день и ночь о ней толкую.
В том жизни пламень не потух,
Чей галльский пропоёт петух.
Прошла моя к счастливцам зависть,
Мой дух прозрачен как слеза весь.
С тех пор, как мы одно вдвоём,
Я снова лёгок на подъём.
Чтобы слова раскрылись сами,
Они должны стать беглецами.
Бег дней и замков глушь!^{55}
 

Из Шарлеруа они прошли пешком по просёлочным дорогам Эно и валлонского Брабанта до Нивеля, где полюбовались церковью Святой Гертруды, основание которой относят ещё к VII веку.

Они никуда не спешили, хотя у их беззаботного странничества и было место назначения – Брюссель. Погода стояла хорошая, и они могли где угодно остановиться, передохнуть, поспать: в поле, в лесу, в какой-нибудь хижине или овине, в деревенской гостинице где-нибудь на перекрёстке дорог.

Так не спеша они добрались к 21 июля, дню национального праздника Бельгии, до ворот Брюсселя.