Текст книги "Артюр Рембо"

Автор книги: Жан Баронян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

КИПР: ТУДА И ОБРАТНО

Весной 1877 года Рембо снова трогается с места. Невозможно было оставаться в Арденнах более трёх месяцев даже при том, что мать с годами стала меньше его раздражать.

Как ив 1875 году, он решил попытать счастья в Германии. Его зигзагообразный маршрут проходил через Трир, Кёльн, Гамбург и Бремен, где однажды утром он явился в консульство Соединённых Штатов. Там он подал заявление на английском языке за подписью «Джон Артур Рембо» с просьбой зачислить его в американский военно-морской флот. Не то чтобы он вдруг почувствовал какое-то родство со страной Эдгара По, а просто ему захотелось открыть её для себя. У него были о ней путаные представления, навеянные ещё в юности романами Майн Рида. Ещё ему приходило на ум то и дело появлявшееся в газетах имя американца Грэма Белла, о котором писали, что он изобрёл необыкновенный аппарат, позволяющий разговаривать на расстоянии и названный телефоном.

В своём заявлении Артюр сообщал, что ему двадцать три года, что он здоров, что был преподавателем гуманитарных наук и языков, что он говорит и пишет на немецком, французском, итальянском, испанском и, разумеется, на английском языках, хотя сочинённый им текст официального документа изобиловал ошибками и галлицизмами. Кроме того, он указал, что в течение четырёх месяцев был матросом на шотландском судне, сделав на нём переход с Явы до Куинстауна, и что дезертировал из 47-го полка французской армии, словно это могло быть истолковано в его пользу.

Попытка эта ни к чему не привела, и Артюр возвратился в Гамбург, крупнейший из трёх вольных ганзейских городов. В поисках работы он вскоре увидел объявление, которое его заинтересовало: французский передвижной цирк Лyacce, известный по всей западной Европе, искал служащего, кассира и контролёра для предстоящего турне по Скандинавии.

Скандинавия – вот ещё одна terra incognita.

Место он получил без каких-либо затруднений, и у него появилась возможность побывать в Стокгольме, Осло, а потом и Копенгагене, узкие и извилистые улицы которого в центральной части напомнили ему об ушедших в прошлое эпохах. В течение полугода он выполнял свои обязанности в цирке, а потом надумал отправиться в Египет. По пути, завернув в августе в Шарлевиль, он небольшими переходами достиг Марселя и в сентябре сел на корабль, который должен был доставить его в Александрию.

Он уже представлял себе, как плывёт по Нилу, ходит у подножия сфинкса и великих пирамид. Подобные картины – рисунки, гравюры, фотографии – он видел бесчисленное множество раз в книгах и журналах вроде «Кругосветного путешествия» (который выходил с 1860 года), и они обильно питали его воображение. Но на рейде римского порта Чивитавеккья у него начались острые боли в животе. Осмотревший его врач, ставя диагноз, колебался между воспалением брюшины, вызванным, очевидно, излишней ходьбой, и острым колитом как следствием пищевого отравления.

Как бы то ни было, Артюра высадили на берег и доставили в одну из римских больниц. Выйдя из неё, он смешался с толпой туристов и начал обходить город во всех направлениях. А потом, вместо того чтобы сесть на корабль, идущий в Египет, повернул в противоположную сторону.

Можно подумать, что в грандиозной географии его устремлений, предпочтений, его нетерпения он не мог обходиться без постоянных возвращений в свои Ардомфы и Чарлстаун. Можно подумать, что они были у него обязательным пунктом любого маршрута, любого возможного и мыслимого направления.

Летом 1878 года, поработав некоторое время в Гамбурге, в импортно-экспортной компании, специализировавшейся на колониальных товарах, а потом вновь исходив без какой-либо определённой цели запад Германии, он потрудился в Роше: впервые в жизни предложил свою помощь в работах на семейной ферме.

Обстановка там разрядилась, поскольку приехал его брат Фредерик, освобождённый наконец от воинской службы. Госпожа Рембо уже строила далеко идущие призрачные планы: она видела обоих своих сыновей прочно обосновавшимися в Роше и дружно ведущими полевые работы. А поскольку она унаследовала небольшое владение в Сен-Лоране, в двух километрах от Мезьера, ей казалось, что братья могли бы работать каждый на своей земле. Артюр из снисходительности или равнодушия не нарушал её сладких иллюзий.

Между сельскими работами он наезжал в Шарлевиль, чтобы пропустить там несколько стаканчиков либо под аркадами на Герцогской площади, либо в кафе «Вселенная». Публика там уже начинала его узнавать. Было известно, что он всегда где-то странствует и что пишет стихи. Относительно того, какого рода эти его стихи… Однажды друг Эрнеста Делаэ, археолог и историк (его коньком была история революции в Арденнах) Луи Пьеркен, с 1878 года служащий таможни в Шарлевиле, сказал Артюру, что купил несколько стихотворных сборников, изданных в Париже у Альфонса Лемера. Рембо, сразу же повысив голос, изрёк следующее:

«Покупать книжки, особенно такие, – это полный идиотизм. Они годятся только на то, чтобы заставить ими полки и скрыть плесень на старых стенах»^{98}.

Когда в Роше закончился сбор урожая, Рембо снова отправился в путь. Он дошёл до Вогезов, а оттуда – до Альтдорфа в Швейцарии, где уже бывал, потом до Амстега, после чего повторил маршрут, которым проходил тремя годами ранее: Сен-Готард – Тессен – Лугано – Комо – долина По и наконец Лигурия и Генуя, куда он прибыл утром 17 ноября. О своей экспедиции он рассказал в длинном письме родным. Он называл их «дорогие друзья», включая в эту эпистолярную формулу мать, брата и сестру Изабель. Себя он в письмах называл «ваш друг».

Он подробно, в своеобразной вольной и в то же время точной манере описал Сен-Готард и тамошний странноприимный дом, где остановился отдохнуть и провести ночь.

«Вот! Больше никакой тени ни сверху, ни снизу, ни кругом, хотя мы и окружены огромными предметами; больше нет ни дороги, ни пропасти, ни ущелья, ни неба: только одно белое – думай, трогай, смотри или не смотри – так как невозможно оторвать взгляд от белого оцепенения, по которому проходит тропа, невозможно поднять носа из-за сильнейшего ветра; ресницы и борода в ледяных сталактитах, уши разрываются, шея опухает. Не будь собственной тени и телеграфных столбов, идущих вдоль предполагаемой дороги, чувствовал бы себя здесь совсем потерянным.

Теперь нам надо пройти километр, чтобы подняться на метр. Это разогревает. Но дышать тяжело, ещё полчаса таких мучений – и сил уже не останется и мы будем засыпаны снегом, подбадриваем себя криками… <…>

Вот караван саней в конной упряжке, одну упавшую лошадь наполовину засыпало. Дорога теряется… <…> Куда-то сворачиваем, ныряем в проход, по бокам снег доходит до рёбер, до подмышек. В конце просеки что-то темнеет: это странноприимный дом Готарда, гражданское благотворительное заведение, грубая постройка из сосны и камня; рядом небольшая колоколенка. На звонок выходит подозрительного вида молодой человек и пропускает нас внутрь. Входим в грязноватое помещение с низким потолком, пришедшим дают хлеба с сыром, суп и немного спиртного. Во дворе красивые крупные жёлтой масти собаки с известной родословной. Вскоре пришли запоздалые полумёртвые путники. К вечеру собралось человек до тридцати, после супа всех разместили на жёстких матрасах и выдали тонкие одеяла. Ночью было слышно, как хозяева приюта в священных песнопениях выражают свою радость от того, что и в прошедший день им удалось обворовать власти, которые выдают денежное пособие на содержание их хижины.

Утром после хлеба-сыра-спиртного, подкреплённых даровым гостеприимством, которое может продолжаться, пока погода не успокоится, мы выходим. В то утро солнце и горы были великолепны; ветер утих, дорога всё время вниз через препятствия, с прыжками, километровыми спусками, которые приводят вас в Аироло, по другую сторону туннеля, где дорога вновь принимает характерный альпийский вид с бесконечными поворотами, ущельями, но всё время вниз. Это Тессен»^{99}.

В порту Генуи, защищённом гигантскими волнорезами, Рембо раздобыл себе место на корабле, который направлялся в Александрию. Он прибыл туда дней через десять и сразу же начал подыскивать работу. Довольно быстро представились разные возможности: работа в одной крупной сельскохозяйственной компании, служба на англо-египетской таможне «с хорошим содержанием»^{100} или переводчиком на Кипре при строительной бригаде французского предприятия «Эрнест Жан и Тиаль-сын», которое занималось прокладкой железных дорог, строительством фортов, казарм, госпиталей, портовых сооружений, рытьем каналов.

Он решил отправиться на Кипр.

Четвертого июня того же 1878 года, по Сан-Стефанскому договору и согласно решениям Берлинского конгресса, Турция за солидную ежегодную арендную плату передавала управление островом Англии. В соответствии с заключёнными между ними соглашениями, позволявшими англичанам развернуть там батальон, они получили превосходный пост слежения посредине морского пути от Дарданелл до Суэцкого залива.

Когда Рембо высадился в порту Ларнаки, второго по величине после Никосии города на острове, администрация компании «Эрнест Жан и Тиаль-сын» определила ему обязанности, к которым он не был готов: надзирать над шестью десятками рабочих каменоломни. Карьер находился на восточном побережье острова, в совершенно пустынном месте под названием Патамос Лиопетриу, в часе ходьбы до ближайшей деревни Ксилофагу. О том, что когда-то там обитали люди, свидетельствовали только развалины сторожевой башни, построенной во времена оккупации острова венецианцами.

Несколько недель спустя Артюра назначили начальником карьера. Его обязанности состояли в надзоре за рабочими, взрывавшими каменную породу и обтачивавшими камни, и наблюдении за их погрузкой на пять ботов и пароход, принадлежавшие компании. Он должен был также «вести учёт расходов на питание и других издержек» и производить выплаты рабочим-киприотам.

Так как среди рабочих часто происходили стычки и драки, Артюру приходилось держать при себе огнестрельное оружие, чтобы обезопасить себя и поддерживать дисциплину. Местные условия были далеко не самые благоприятные: страшная жара (нередко температура поднималась выше пятидесяти градусов), блохи и комары днём и ночью были «чудовищной пыткой»^{101}.

В мае 1879 года Артюр заразился тифом, хотя в одном из писем родным похвалялся тем, что его, в отличие от других европейцев, побывавших в Патамосе, эта болезнь обошла. Из предосторожности компания отправила его за свой счёт во Францию, на судне, которое выходило из Ларнаки и делало остановку в Марселе, откуда он без передышки сел на поезд и вернулся в Рош к семье. Выздоровев, он смог вновь участвовать в работе на ферме и в поле.

В сентябре верного и неизменного Эрнеста Делаэ пригласили провести несколько дней в Роше. Он был сильно удивлён тем, как изменился Артюр: жёсткий взгляд глубоко посаженных глаз, тёмный, как у североафриканца, цвет лица, пробивающаяся светлая неровная борода, низкий, внушительный и энергичный голос, сильно отличающийся от его прежнего, почти детского тембра.

Артюр рассказывал Эрнесту о своих путешествиях по Германии, Скандинавии с цирком Луассе, по Швейцарии и Италии, подробно – о своей работе начальником каменоломни на Кипре, которая, несмотря на чрезмерную жару и многочисленные стычки с рабочими, ему понравилась, так как позволяла брать на себя ответственность и упражняться в иностранных языках, особенно в новогреческом. Он добавил, что теперь может жить только в тёплой стране и с первыми же признаками зимы в Арденнах рассчитывает вернуться на Кипр через Александрию.

Когда они уже собирались распрощаться, Делаэ робко спросил друга, думает ли он ещё о литературных занятиях. Этот вопрос вертелся у него на языке с момента приезда в Рош. Опустив глаза, Артюр покачал головой, слегка усмехнулся то ли иронически, то ли раздражённо, словно у него спросили: «А ты ещё гоняешь палкой обруч?»^{102} А потом сухо ответил, что больше этим не занимается, поскольку ему хватает дел поважнее. И Делаэ оставил эту тему.

К концу года Артюр, обняв родных, уехал в Марсель, чтобы сесть там на корабль, отправлявшийся в Александрию. Но в момент отплытия у него начался приступ лихорадки, и он был вынужден спешно возвратиться в Рош, где слёг в постель.

От скуки, но также из-за того, что у него появилась такая потребность, он вновь окунулся в чтение. Но это были уже отнюдь не литературные произведения и не труды по политике или философии, а книги по прикладным наукам, а также всевозможные самоучители, которые он поглощал с невероятной жадностью. Он сожалел, что не читал их раньше, упрекал себя за то, что пренебрегая ими, понапрасну идиотски увлёкся поэзией.

В марте 1880 года его нетерпение достигло предела. Спешно собрав багаж, он устремился на вокзал Шарлевиля. В голове у него была одна мысль: Ближний Восток.

УРОКИ ГЕОГРАФИИ

Первым этапом нового плавания Рембо была Александрия. Но там он задержался всего на неделю, так как не сумел найти работу и решил вновь отправиться на Кипр в надежде возобновить службу у «Эрнеста Жана и Тиаля-сына». Но этого французского строительного предприятия уже не существовало. Тогда он обратился в британскую администрацию острова, где ему предложили место начальника строительного отряда для работы к востоку от Лapнаки на горе Тродос высотой более двух тысяч метров, высшей точке острова. Там строилась летняя резиденция для генерал-губернатора.

Хотя местность эта не была такой пустынной, как в Патамосе, условия работы были не лучше. Особенно по ночам, когда было очень холодно, нередко шёл дождь или град и часто дул шквальный ветер. Да и подвоз провианта был делом непростым: Артюру приходилось совершать частые переходы верхом на лошади по крутым склонам и опасным тропам через сосновые и кипарисовые леса до Лимасола. Оттуда же он отправлял по почте письма во Францию.

Тем не менее он приспособился к этим трудным условиям, но потом, в июне, всё же перешёл на другую стройку, в этот раз нанявшись к одному частному предпринимателю, с которым, к сожалению, довольно скоро вступил в конфликт. Там тоже были проблемы с многочисленными ссорами и драками между рабочими. Однажды он даже ввязался в одну из них и, защищаясь, метнул камень в голову одного из нападавших, рискуя раскроить ему череп. Когда оказалось, что все настроены против него, он понял, что надо незамедлительно оттуда уходить и подыскивать работу в другом месте. Он решил, что этим другим местом будет восток Африки, побережье Красного моря.

Пройдя по Суэцкому каналу, который был ему знаком по переходу в июне 1876 года на «Принце Оранском», в Красном море, он последовательно останавливался в Джидде на аравийском берегу и в Массауа на эритрейском. Потом сделал остановку в аравийском порту Ходейда, который был известен транзитом кофе сорта мокко, и в августе прибыл в Аден.

Благодаря своему положению на берегу Баб-эль-Мандебского пролива при входе в Красное море, город Аден долгое время был пакгаузом и важнейшим центром торговли Индии с Аравией, Абиссинией и Египтом. С 1839 года он принадлежал англичанам, которые превратили его в некое подобие восточного Гибралтара и называли иногда Кратером, так как он выстроен в округлой, лишённой растительности низине и окаймлён с трёх сторон такими же бесплодными горами. Они разместили в нём многочисленные торговые заведения (среди прочих – компании по экспорту риса, кофе, каучука, хлопчатобумажных тканей, шкур, слоновой кости, жемчуга), и за несколько десятилетий город превратился в один из крупнейших в мире транзитных морских портов. Несмотря на жаркий климат, его население (довольно пёстрое по происхождению) значительно выросло.

Как только Рембо вступил на землю Адена, страшная жара – прямая противоположность погоде, к которой он привык на горе Тродос – скверно на него подействовала, и он был вынужден лечь в больницу. После выздоровления он пришёл в местное отделение лионской фирмы «Мазеран, Вианне, Барде и компания», имевшей много факторий в Африке. Возглавлял её Альфред Барде из Безансона, ровесник Рембо. Артюра принял уполномоченный фирмы, отставной полковник, которому он предъявил своё удостоверение личности и документы о работе на Кипре. При этом он сообщил, что родился в Доле – там, где на самом деле в 1814 году родился его отец. Похоже на то, что этой небольшой ложью, этой отсылкой к своему родителю, которого он видел лишь изредка и только до шестилетнего возраста, он как бы подтвердил свой окончательный разрыв с детством, юностью и своим эфемерным поэтическим творчеством.

Так как он произвёл хорошее впечатление, говорил на нескольких языках и знал немного по-арабски, его приняли на службу и поручили ему всё ту же должность надзирателя, в этот раз в цехе сортировки и развеса кофейных зёрен – одного из главных продуктов, покупкой, продажей и транспортировкой которого морем в Марсель занималась компания. Жалованье ему положили скромное, зато в его распоряжение предоставили коляску и лошадь и выделили жильё, единственное в городе строение под красной черепичной крышей напротив здания городского суда.

Возможно, ему хотелось чего-нибудь получше, но пока выбирать было не из чего. К тому же до него дошли разговоры о том, что компания планирует обосноваться на противоположном берегу Аденского залива и открыть новые фактории в Африке. Он надеялся, что рано или поздно может быть востребован для большого дела.

Тем временем он писал домой и просил выслать ему книги по различным отраслям техники: по металлургии, городской и сельской гидравлике, по судостроению, производству пороха и селитр, по минералогии, строительному и лесопильному делу, по текстильному производству, по бурению артезианских скважин… Что касается последнего предмета, то ему нужен был труд инженера-геолога Ф. Гарнье. Ещё он просил сообщить ему адрес «производителей бурильных машин»^{103}. В составленном им списке книг есть названия самоучителей из энциклопедии Pope, которые были весьма популярны и встречались во многих библиотеках Франции: учебник по стекольному делу, учебник по изготовлению кирпичей, учебник по выплавке разных металлов, учебник по изготовлению свечей, учебник по изготовлению конных экипажей. Уже через месяц Альфред Барде предложил ему пост в Хараре, где незадолго перед тем было открыто отделение фирмы.

Город Харар расположен на материке в 350 километрах от Аденского залива на высоте 700 метров над уровнем моря, и климат там довольно умеренный. В 1875 году он был вновь завоёван египтянами, которые занимали его в XVI веке. Это был одновременно священный для мусульман, гарнизонный (там размещалось четыре тысячи солдат) и торговый город, а также перекрёсток большинства путей, проходивших через регион. В городе всё время останавливались караваны, что способствовало его подъёму. Долгое время закрытый для неверных, Харар отличался одной особенностью: в нём жили мусульмане-шииты, у которых не было многожёнства. Поэтому женщины там обладали реальными правами.

В середине декабря после двадцати дней пути верхом по сомалийской пустыне Рембо в сопровождении ещё одного служащего компании, грека по имени Константин Ригас, через Берберу прибыл в Харар. Он увидел укреплённый город с сорокатысячным населением, узкими, грязными и зловонными улицами, которые кишели нищими, калеками, больными и собаками, с лепившимися один над другим, словно ячейки, домами с плоскими крышами и стенами из глинобитных кирпичей, под которыми были свалены кучи нечистот, с рынками, источавшими тошнотворную смесь терпких запахов овощей, выделанных шкур, мяса, чая, кофе, пряностей, ароматических трав, – и всё это привлекало огромное количество мух.

В январе 1881 года он известил родных, что живёт в Хараре «крайне скучно и бесприбыльно», часто болеет и в самые лучшие часы занят тем, что следит за развеской кофе, поставляемого компании голосами, одной из многочисленных абиссинских народностей, и надзирает за рабочими. Он рассказал им некоторые подробности.

«Я здесь подхватил одну болезнь, сама по себе она не опасная, но здешний предательский климат усугубляет любую хворь. Раны здесь до конца не заживают. Какой-нибудь миллиметровый порез на пальце гноится месяцами и запросто может перейти в гангрену. К тому же у египетских властей не хватает врачей и медикаментов. Летом климат очень влажный и нездоровый; на меня это плохо действует, я страшно зябну. <…>

Не надо думать, что здесь полная дикость. Тут есть египетская армия, артиллерия и кавалерия и их же администрация, всё точно так же, как заведено в Европе, только слишком много собак и бандитов. – Туземцы, галасы, все земледельцы или пастухи, народ спокойный, когда их не трогают. Местность замечательная, хотя довольно холодная и влажная, но сельское хозяйство отсталое. Торгуют в основном шкурами животных, которых доят по нескольку лет, а потом забивают и обдирают; ещё кофе, слоновая кость, золото, благовония, ароматические масла, мускус и тому подобное. Но беда в том, что всё это – за 60 льё от моря, а перевозка обходится слишком дорого»^{104}.

Судя по всему, он бы предпочёл Харару аденское пекло. Чтобы скрасить скуку и одиночество, у него было одно средство – чтение книг по технике, названия которых как лейтмотив постоянно присутствовали в его письмах дорогим друзьям в Шарлевиле и Роше. Но он просил их больше не присылать ему учебники Pope… Теперь ему потребовался фотоаппарат, «фотографический багаж»[45]45
  В те времена фотографическое оборудование было настолько громоздким, что слово «багаж» вполне ему соответствовало.


[Закрыть], как он его называл.

Хотя в апреле в Харар приехали, чтобы там обосноваться, Альфред Барде и один из его компаньонов, Артюру больше чем когда-либо не хватало острых ощущений, приключения. Пусть даже если это будет связано с риском для жизни. Он прямо об этом сказал в письме от 4 мая:

«Дорогие друзья, у вас теперь лето, а здесь зима, то есть, в общем-то, довольно тепло, но часто идут дожди. Так продлится несколько месяцев. Сбор кофе начнётся через полгода.

Я же собираюсь оставить этот город и отправиться за свой счёт торговать или исследовать неизвестные места. В нескольких дневных переходах отсюда есть большое озеро, в тех местах много слоновой кости, я постараюсь туда добраться, но страна эта, возможно, негостеприимная.

Я куплю себе лошадь и – в путь. На тот случай, если это плохо кончится и я оттуда не вернусь, сообщаю вам, что в аденской конторе я депонировал сумму в 715 рупий и вы сможете их востребовать, если сочтёте нужным»^{105}.

Эти незнакомые места, о которых он мечтал, ему вскоре довелось исследовать за счёт фирмы «Мазеран, Вианне, Барде и компания». Назначенный ответственным за небольшую коммерческую экспедицию, одетый как туземец, он отправился на плато, что в полусотне километров к югу от Харара. До него в этом районе не бывал ни один белый. Туда не заходил даже британский исследователь Ричард Бертон, который в 1854 году, также переодетым, проник в Харар первым из немусульман.

Рембо привёз оттуда немалое число козлиных и бычьих шкур, которые выменял на мелкие стеклянные изделия и хлопчатобумажные ткани. Но это предприятие, продлившееся две недели, стоило ему нового обострения болезни. Он не мог понять, какая зараза к нему пристала: то ли малярия или холера, то ли тиф, который начал свирепствовать в городе и каждый день убивал десятки человек, тела которых египетские солдаты спешно сбрасывали в общие могилы. А может быть, это сифилис?

По счастью, это была всё та же лихорадка. Но поправившись, Рембо так и не свыкся с жизнью в Хараре, и у него крепло ощущение, что он тратит себя на бессмысленное и отупляющее занятие. Вот если бы только он мог совершить другие экспедиции в неисследованные земли!

Или стать директором отделения компании!

Когда ему отказали в назначении на этот пост, он подал Альфреду Барде заявление об увольнении. Тот его не принял, и у него были к тому основания, поскольку Рембо подписал 10 ноября 1880 года договор с лионской компанией о найме сроком до конца 1883 года. А через несколько недель Барде предложил Артюру вернуться на работу в Аден. Там он вновь стал надзирателем в цехе по сортировке кофе. Поскольку это большой сосредоточенности от него не требовало, у него оставалось время на то, чтобы обдумывать свой новый проект: он решил написать для Географического общества исследование – с приложениями в виде карт гравюр, фотографий – о Хараре и прилегающих к нему землях, всё ещё неизвестных европейцам. Он полагал, что Географическое общество, членом которого был Альфред Барде, могло бы выделить ему средства на другие экспедиции. Для них ему потребовались бы также фотографический аппарат и точные навигационные инструменты.

Артюр знал только одного человека, который мог бы приобрести их для него во Франции и отправить ему. Это был Эрнест Делаэ, которому он и написал письмо с перечнем всего необходимого. А именно: портативный дорожный теодолит, секстант, геодезическая буссоль, карманный барометр-анероид, пеньковый землемерный шнур, ящик с измерительными инструментами (линейка, угольник, транспортир, циркуль, дециметр и рейсфедер), бумага для рисования. К этому списку надо добавить названия разных специальных публикаций, таких, как, например, «Ежегодник Французской республики за 1882 год, представленный правительству сотрудниками Бюро долгот» или «Инструкции для подготовки к путешествию».

Рембо мечтал. Он представлял себя – вооружённым инструментами, с бумагой и карандашом в руках – первопроходцем, исследователем неведомых земель где-нибудь в глубине Сомали или на Занзибаре. Или на острове Пемба в Индийском океане, который, по его представлениям, был полон тайн. Он уже видел себя признанным географом, которого учёное Географическое общество торжественно принимает в Париже, отдавая дань оригинальности и глубине его трудов и изысканий.

Между тем проходили месяц за месяцем, а он всё ещё изнывал под палящим аденским солнцем на службе всё у тех же «Мазерана, Вианне, Барде и компании», всё в том же цеху сортировки кофе, хотя изредка ему удавалось совершать опасные поездки в глухие районы Абиссинии.

Развлечения его были довольно однообразны: прогулки у одной из немногих достопримечательностей города, которая недавно была приведена англичанами в порядок, – проделанных в склоне горы внушительных резервуаров для воды времён царицы Савской; подъём на какой-нибудь из пустынных холмов, окружающих Аден; посещение портовых кабаков или близлежащих островов Пирим и Бахрейн, находившихся под протекторатом Англии.

Рембо надеялся на повышение в должности, полагая, что сможет заменить Альфреда Барде, если тот, как предполагалось, вернётся во Францию.

В ноябре он получил из Роша хорошую новость: один из чиновников компании, вернувшийся в Лион, купил для него, наконец, «фотографический багаж»^{106}. Но эту хорошую новость сопровождала плохая: госпожа Рембо не могла взять в толк, с какой стати она должна нести расходы за этот слишком дорогостоящий (тысяча восемьсот пятьдесят франков) багаж. И в письме, отправленном сыну, заявила, что больше не намерена вмешиваться в его дела.