сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– Господи, помоги, – бормотала Грейс. – Ой, тут половина – головоломки. И перепутанные слова. А тут, смотри, кусок про весеннюю уборку из «Ветра в ивах». Ну, на это мы точно можем ответить.
Я посмотрела на свою брошюру, надеясь увидеть акростихи, анаграммы и Крота в его норе. Но ничего подобного тут не было. Одни бессмысленные математические графики и страшные физические формулы. Сердце у меня сжалось.
Нам дали разные брошюры. У Грейс были задания для одиннадцатилетних, только поступающих в среднюю школу, а у меня – для четырнадцатилетних, переходящих в десятый класс. Я не могла ответить ни на один вопрос. Я спотыкалась на каждой букве, как девочка с букварем, и ничего не понимала, как два мальчика в углу. Грейс давно уже писала своим крупным почерком, заполняя страницу за страницей, а я все еще тупо таращилась на страницы.
Математика и физика меня так напугали, что я не могла ответить и на вопросы на общую сообразительность. Я бы легко дополнила пропущенные фразы, вставила слова в скобках и разгадала шифры – но, может быть, в вопросах был какой-то подвох? Меня трясло, я зачеркивала, писала снова и наконец решила оставить все это на потом.
Дальше шел отрывок из Шекспира. Под ним не стояло имя автора, но поскольку это была сцена на балконе из «Ромео и Джульетты», ошибиться было трудно. Я не поверила своим глазам, прочтя вопрос: «Как вы думаете, это сцена из современной пьесы? Обоснуйте свой ответ». Может быть, и тут скрывался подвох? Я решила написать целое сочинение, чтобы мисс Уилмотт не считала меня полной идиоткой.
Я написала три страницы о Шекспире и его времени, а также о вражде Монтекки и Капулетти. Я рассуждала об отличии любовных ухаживаний в елизаветинскую эпоху и в наше время, хотя современные отношения между юношами и девушками я представляла себе довольно смутно. Ромео и Джульетта полюбили друг друга с первого взгляда. Ей было всего четырнадцать, как мне. Я пыталась представить, как бы я вдруг безумно влюбилась и была готова на все, даже убить себя, если меня разлучат с возлюбленным.
Я рисовала в воображении Товию – как бы мы с ним проводили время до рассвета? Что бы он говорил, что делал…
Только я расписалась, как раздался громкий сигнал тревоги. Я вскочила и схватила Грейс в охапку, оглядываясь в поисках огня и дыма. Но это была не пожарная тревога, а всего лишь школьный звонок.
– Сейчас перемена, – сказала Джина, входя. – Время кончилось, девочки. Сдавайте мне ваши брошюры.
– Я еще не готова! Я до двух последних страниц еще вообще не дошла, – заныла Грейс.
– Ничего страшного. Это же не настоящий экзамен. Нам нужно просто знать, в какой класс вас записывать, – Джина отобрала у Грейс брошюру.
Я крепко прижала к груди работу, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Я справилась намного хуже Грейс, ответила только на четверть вопросов. Одна надежда, что мне зачтут мое сочинение.
Я чувствовала, что подвела отца. Перед глазами у меня стояло его лицо, искаженное бессильной яростью.
– Не расстраивайся так, – сказала мне Джина. – Я думаю, ты отлично справилась – вон как много написала.
Я написала много ерунды. Меня записали во вспомогательный класс.
Официально он так не назывался – это был просто 10 ПЛ. Я пыталась угадать, что значат таинственные буквы. Пропащие лентяи? Противные лоботрясы? Полные лопухи? Оказалось, что это всего лишь инициалы нашей учительницы, Полины Ламберт. Но и без того было ясно, что сюда сажают всех горе-учеников, безнадежные случаи. Некоторые почти не говорили по-английски и все время испуганно озирались, как будто рядом с ними в любой момент может взорваться бомба. Другие шумели и мешали вести урок, вскакивали с мест, ругались. Один мальчик вообще не мог сидеть спокойно, непрерывно ерзал на стуле, кусал ногти, щелкал линейкой и мял страницы своей тетрадки. При этом он все время жужжал, как взбесившаяся пчела. Большинство моих одноклассников были пугающе угрюмы. Единственная девочка, которая широко улыбнулась мне навстречу, страдала явной умственной отсталостью.
Про меня говорили, что я интеллектуально одаренная девочка. И вот класс, который сочли для меня подходящим. Но самым унизительным было то, что я с трудом держалась на уровне. Это было как с мисс Робертс, только хуже. Я по-прежнему не могла ничего понять в математике, хотя учитель говорил очень мед-лен-но и ясно, как будто хорошее произношение само по себе гарантирует понимание.
Физика была ненамного легче. Я думала, что мне будет легко на истории и географии, но не тут-то было. Я привыкла читать книгу и по ней представлять себе страну или эпоху. Школьный метод, где все было поделено на темы и маленькие порции материала, вызывал у меня отвращение.
Трудно мне оказалось и на французском, хотя я уже умела читать на нем несложные книги. Выяснилось, что я неправильно произношу слова. Меня попросили досчитать до двадцати, и весь класс хихикал на каждой цифре. Когда я добралась до dix - huit и выговорила «дикс-хьют», вокруг уже рыдали от смеха.
Я надеялась, что меня спасут уроки литературы, но там оказалась очень противная учительница, миссис Годфри. Она была высокая, стройная, стильная, как манекенщица, в черном платье и с большими очками в черной оправе, красиво обрамлявшими темные глаза. С нами миссис Годфри обращалась ужасно строго, постоянно отпуская насмешливые замечания, даже по адресу явно обиженных богом.
Она велела написать сочинение о стихотворении «Эдлстроп». Я знала эти стихи наизусть и воспряла духом. Я могла бы писать о нем страницами, но мне было не на чем писать. Поэтому я подошла к столу миссис Годфри.
– Да-да, прогуливайся по классу без разрешения, будь как дома.
Это означало, что мне не следовало ходить по классу. Я не знала, что делать. Она не подымала глаз от лежавшего перед ней журнала, и я переминалась с ноги на ногу, не зная, как к ней обратиться. Пока я думала, она помахала рукой в знак того, чтобы я шла на место.
– У меня нет тетрадки по литературе, – выпалила я наконец.
Она вздохнула:
– У меня нет тетради по литературе, миссис Годфри. И куда же ты дела свою тетрадь по литературе? Разрезала на полоски и спустила в унитаз? Метнула через забор, как летающую тарелку? Скормила козе на завтрак?
Класс захихикал. Я стояла с пылающими щеками и ждала, пока она закончит комедию. Наконец она подняла на меня глаза.
– Как тебя зовут?
– Пруденс Кинг.
– Пруденс Кинг, миссис Годфри!
Я повторила за ней эту идиотскую фразу.
– Так где же твоя тетрадь по литературе?
– У меня никогда не было тетради по литературе… миссис Годфри, – Я с особым ударением произнесла ее имя.
Это ей не понравилось. Она блеснула глазами из-за очков.
– Ты намеренно грубишь мне? – спросила она.
Нет, я вовсе не грубила намеренно – в отличие от нее. Мне хотелось влепить ей пощечину. Миссис Годфри вынула из стола мятую тетрадку и отправила меня на место повелительным жестом длинных белых пальцев.
Я не могла понять, почему она так недоброжелательно ко мне относится, и решила, что я ей докажу. Я строчила как сумасшедшая – об «Эдлстропе» и других стихах Эдварда Томаса, а также о других поэтах эпохи Первой мировой войны и о чудесной книжке Хелен Томас «Как это было», которая попалась мне в отделе биографий нашего магазина. Мне запомнился кусок о том, как Хелен и Эдвард не вылезают из пахнущей лавандой кровати с пологом в деревенской гостинице. У меня хватило ума не вставлять это в сочинение, но все остальное в него вошло. Ручка у меня так и летала по странице.
Я думала, мы сдадим тетрадки и потом получим их обратно с оценками, но минут через двадцать миссис Годфри хлопнула в ладоши и села на край своего стола, свесив длинные ноги в элегантных черных лодочках на высоком каблуке.
– Итак, класс, кто нас сегодня развлекает первым? – сказала она. – Маргарет, может быть, ты хотела бы прочесть свое сочинение?
Маргарет была очень толстая девочка с копной кудрявых волос.
– Нет, миссис Годфри, не спрашивайте меня, пожалуйста, я не могу, – сказала она с застенчивым смешком.
Когда Маргарет все же прочитала свое сочинение вслух, я поняла, почему ей не хотелось отвечать.
«Это стихотворение о деревне, которая называется Эдлстроп. Наверное, это приятное место. Это короткое стихотворение. В нем есть странные выражения, например ''вопреки обыкновению»".
И все. Я думала, миссис Годфри сейчас затопчет ее своими высокими каблуками, но она отнеслась к сочинению благодушно.
– Не много, но метко, Маргарет. Краткость – сестра таланта.
Тут она взглянула на мою исписанную тетрадку, и брови у нее взлетели.
– Ну что ж, Пруденс Кинг, ты, наверное, не откажешься поделиться с нами своей мудростью?
Руки у меня дрожали, но я читала громко и четко, желая показать, что не боюсь ее. Класс снова захихикал. Я не понимала, в чем дело. Это ведь не французский. Я произношу все слова правильно. Дошло до меня только потом, когда я услышала, как бормочут свои сочинения все остальные. Здесь не принято повышать голос и читать выразительно. Это выглядело такой же нелепостью, как мое платье, похожее на скатерть. Даже миссис Годфри слушала с усмешкой.
– Достаточно, – сказала она, не дав мне прочитать и половины. – Очень мило с твоей стороны, что ты готова поделиться своей эрудицией с нами, простыми смертными, но боюсь, что мы просто не способны переварить такое количество информации.
Вот, значит, как! Надежды не было. На математике и физике я страдала от своего унизительного невежества, на французском надо мной смеялись за неправильное произношение, а на литературе – за избыток увлечения.
«Ну что ж, подумала я, – больше вы от меня ни слова не дождетесь». Остаток урока я просидела молча, не участвуя в общем обсуждении «Эдлстропа». Я старалась высоко держать голову, чтобы не показать обиды, но от этого у меня болела шея. Я чувствовала себя такой несчастной, что с трудом удерживала слезы.
Последним уроком в расписании стояла физкультура. У меня немного отлегло от сердца. Я была худой, сильной и гибкой, быстро бегала и ловко ловила мяч. Правда, я понятия не имела, как играют в спортивные игры вроде волейбола и баскетбола, но надеялась быстро разобраться.
Я пошла на физкультуру со всеми остальными и оказалась в раздевалке для девочек. И тут до меня дошла очевидная вещь. У меня нет физкультурной формы!
Учительница физкультуры, мисс Петерс, в светло-сером спортивном костюме и со свистком на шее, упругим шагом подошла ко мне. Я приготовилась к очередной насмешливой выволочке, но мисс Петерс улыбалась с неподдельной теплотой:
– Привет! Как тебя зовут? Пруденс? Я обожаю такие старомодные имена. Меня зовут мисс Петерс. Ты первый день в Вентворте? Легкий культурный шок, надо думать? Ну хорошо, Пруденс, иди переодевайся, живенько, одна нога здесь, другая там!
– Не могу, – сказала я. – Мне не во что переодеваться.
– У тебя не нашлось старых шортов и футболки? – удивилась мисс Петерс. – Ладно, не расстраивайся, мы тебе сейчас подберем что-нибудь из корзины с потерянными вещами, так что nildesperandum , никогда не отчаивайся! Видишь, на уроках физкультуры можно заодно и латынь подучить!
Она вручила мне застиранную белую футболку с чужого плеча и мятые зеленые шорты. Я неохотно взяла их и стала осматриваться в поисках кабинки. Но в раздевалке были только скамейки и крючки для одежды.
– Простите, а где тут переодеваются? – спросила я.
– Здесь! – Мисс Петерс обвела рукой помещение.
И правда, девочки начали снимать с себя школьные блузки и юбки не стесняясь, как у себя в спальне. У меня глаза полезли на лоб – я никогда не раздевалась даже при Грейс.
Я начала расстегивать пуговицы на платье, но оно было слишком узким, чтобы вылезти из него приличным образом. Мне всегда приходилось снимать его через голову. Сердце у меня заколотилось.
Я в отчаянии озиралась по сторонам, и тут мой взгляд упал на табличку «Туалет». Я схватила свои вещи и попыталась проскользнуть туда.
– Куда ты собралась, Пруденс? – сказала мисс Петерс.
– В туалет.
Она преградила мне путь:
– Мне очень жаль, Пруденс, но мы разрешаем переодеваться в туалете только Шаназ и Гурприт. Боюсь, что остальным такая стеснительность не позволяется. Не волнуйся, мы все здесь девочки и к тому же никто на тебя не смотрит.
Тут она была не права! Они все на меня смотрели. Я не знала, что делать, и стояла как дура, медленно теребя пуговицы.
– Пруденс, шевелись! – окликнула мисс Петерс. Она стояла передо мной в ожидании, руки в боки.
Отступать было некуда. Я боялась, что она подойдет и начнет срывать с меня платье.
Собравшись с духом, я задрала подол и потянула платье через голову. Я надеялась скинуть его одним рывком, но длинные волосы запутались в боковой молнии. Я застряла головой в красно-белой шотландке, выставив свое белье на всеобщее обозрение.
– Ты только посмотри, что новенькая носит!
– Бикини!
– Она носит в школу развратное белье!
– Розовые кружавчики – вот это да!
Я отчаянно рванула прядь волос и вырвалась из платья.
– У нее лифчик под цвет трусов, хотя и сисек-то почти нет!
– Эй, Пруденс, где ты покупаешь белье? В «Дикой орхидее»?
– Кто бы мог подумать! А выглядит такой страхолюдной недотрогой в своем дурацком платье! Вот мы расскажем мальчишкам!
Дрожащими пальцами я поскорее натянула футболку и шорты. Мисс Петерс покачала головой.
– Это школа, Пруденс. В следующий раз надевай хлопковый лифчик и нормальные трусы, договорились?
Лицо у меня было такого же цвета, как кружево на белье. Мне казалось, что эти кружева просвечивают сквозь футболку и шорты. Все глазели на меня, хихикая и перешептываясь.
Я была совершенно сбита с толку. Я-то думала, что именно такое белье все эти современные девочки и носят с десятилетнего возраста.
От возбуждения я не могла сосредоточиться, когда мисс Петерс объясняла мне правила игры в нетбол. Мячик я поймала без проблем, но не перекинула нападающему, а побежала с ним к сетке и забила гол. Я не могла понять, почему на меня стали кричать. Видимо, гол не засчитали, потому что я не нападающий.
После этого я потеряла к игре всякий интерес и механически бегала по полю за другими, не понимая, что делаю, и думая о другом. Я пыталась представить себе, что рядом бежит Джейн, но она в ужасе отшатнулась и села с книгой в углу. Товии было явно неловко смотреть на меня в этих чудовищных шортах, и он быстренько смылся. Мне предстояло продержаться до конца урока в полном одиночестве.
Идти обратно в раздевалку после звонка было пыткой. Все ждали случая еще раз поиздеваться над моим бельем. Я подождала, пока все разошлись, и быстро натянула платье.
Я беспокоилась за Грейс. Она, наверное, ждет меня у калитки и удивляется, куда я делась. Мне нужно было еще зайти в наш класс и забрать с парты свои новые учебники. По ним были заданы домашние задания. Я боялась, что заблужусь в этих бесконечных коридорах, и решила не мучиться. Все равно я ни за что не пойду больше в эту ужасную школу, так что незачем и делать уроки.
Я вихрем выскочила за дверь школы и поглядела через двор. У калитки виднелось розовое пятнышко, но по бокам его вырисовывались два зеленых силуэта. Я бросилась к ним, готовая спасти Грейс от преследователей. Она увидела меня и помахала сразу обеими руками. Девчонки рядом с ней повторили этот идиотский преувеличенный жест. Я осторожно подошла ближе. Они улыбнулись мне до ушей, как три обезьянки.
– Привет, Пру! Это мои подружки, Ижка и Фижка.
– Меня зовут Джин Иглу, – сказала Ижка, показывая скобки на зубах, и изобразила в воздухе эскимосский домик, на случай, если я не поняла.
– А меня – Фиона Гаррисон, – сказала Фижка, откидывая жирные пряди с лоснящегося лица. – Меня все зовут Фижка, потому что я дружу с Ижкой. А еще за то, что я люблю пудинг с фигами – ням-ням!
– А я – Свинюшка, – гордо сказала Грейс.
Тут пояснений не требовалось, но она все же надула щеки и погладила себя по толстому животику. Я чуть не сгорела со стыда за нее, но она была, кажется, в восторге от своего нового прозвища.
Сперва я подумала, что Ижка и Фижка выдумали это дурацкое прозвище, чтобы поиздеваться над бедной Грейс, но у них был такой простодушно-идиотский вид, что в это трудно было поверить. Впрочем, самой большой идиоткой была, видимо, я. Мне не удалось найти даже таких дурацких подружек.
Они, похоже, были в искреннем восторге от Грейс и сказали ей, чтобы она не пугалась, если у нее не получится домашнее задание, – они всегда дадут ей списать. Обе дали ей номера своих мобильных, а Грейс продиктовала им в ответ наш домашний телефон.
– Грейс! – сказала я. – А отец?
Папа же с ума сойдет, если нам будут звонить какие-то Ижки и Фижки и спрашивать Грейс. Но тут я вспомнила, что у отца был удар, что он лежит в инсультном отделении и не может говорить.
Грейс взглянула на меня и постучала себя по лбу, показывая, что я чокнутая.
– Отца нет дома, – сказала она.
– Да, но вечером мы все к нему пойдем.
