Текст книги "Божественная Зефирина"

Автор книги: Жаклин Монсиньи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА VI
МОНАСТЫРЬ

– Господин маркиз, ваш отец, сейчас в приемной, мадемуазель де'Багатель! – предупредила мать Мария-София д'Анжелюс.

Зефирина весело отложила лютню, на которой наигрывала мелодию.

– О, вам везет, Зефи. Я надеялась, что это ко мне! – воскликнула юная девушка с круглым и свежим лицом.

– Идемте со мной, Луиза! – предложила Зефирина.

Девушки-подростки пробежали через зал со стрельчатыми сводами монастыря Сен-Савен, тогда как около сорока их соучениц, все – девушки из очень знатных семей, продолжали сидеть над вышивками, рисунками или за чтением Святого Евангелия.

– Не идите, а скользите, мадемуазель де Багатель, а вы, мадемуазель де Ронсар, держите выше голову! Следите за осанкой, барышни! – строго сказала мать Мария-София д'Анжелюс, которая никогда не шутила, когда речь шла о манерах.

Зефирина бросила заговорщический взгляд на свою подругу. Они выждали, когда монахиня повернется в другую сторону, а затем устремились бегом через тихий монастырский сад.

Волосы девушек были убраны под чепец с длинной вуалью; они были одеты как послушницы монастыря Сен-Савен – в синие с белым платья, только одна деталь – большой красный крест, вышитый на нагруднике, – отличала простых пансионерок от тех, кто посвятил свою жизнь Господу.

Столь строгое одеяние не могло скрыть, что из куколки, которой была Зефирина, вылупилась прекрасная бабочка. Капризный ребенок превратился в очаровательную девушку-подростка, уже почти сформировавшуюся, чей гибкий стан и изящные движения позволяли предсказать, какой очаровательной женщиной она станет. Одна из непокорных прядей медно-золотого цвета выбилась из-под чепца во время бега и теперь высовывалась из-под вуали. Под рыжевато-каштановыми ресницами сияли чудесные зеленые глаза, которые теперь, казалось, были еще больше, чем в детстве.

– Папа… папа!

Роже де Багатель прижал дочь к груди.

– О, папа, какая радость! Вы не были у меня в прошлый раз! Расскажите же обо всем, что вы делали!

Зефирина, задыхаясь, осыпала своего отца ласками и вопросами.

– Ну-ну! Спокойно, моя дорогая! Я думал, монастырь сделал тебя благоразумной.

– Папа, я очень благоразумная, я стала настоящей святой. Правда, Луиза?

– Именно так, господин маркиз, – подтвердила любезная Луиза де Ронсар с уверенностью, которая, однако, не до конца убедила Роже де Багателя.

– Пелажи! Ла Дусер!

Теперь Зефирина бросилась на шею тем двоим людям, кого, если не считать отца, любила больше всех на свете.

Время после полудня прошло очень приятно. В этот прекрасный весенний день маркиз повел юных девушек в парк, под старые кедры, чтобы угостить их пирожными и пирожками с начинкой из абрикосов, любовно приготовленными старой няней.

Когда юные девушки утолили молодой голод, Роже де Багатель взял дочь под руку. Они прогуливались вдвоем по парку монастыря Сен-Савен.

– Если бы ты вернулась в Багатель, Зефирина, все было бы в порядке? – вдруг спросил напрямик Роже.

Озадаченная Зефирина остановилась. Ее выразительные зеленые глаза потемнели. Брови, изящно очерченные и столь же тонкие, как линия на рисунке, сошлись над ее маленьким прямым носом.

– Вы хотели бы, чтобы я вернулась в замок, папа? – спросила Зефирина, внимательно глядя на отца.

Она внезапно заметила, что у маркиза усталый вид. У него были большие темные круги под глазами, а в бороде были густо рассыпаны серебряные нити.

– Тебе уже пятнадцатый год, Зефи, твое место – рядом с нами!

– Но, что подумает… графиня?

Зефирина не удержалась, чтобы не выказать сомнение.

Роже де Багатель помрачнел.

– Ты всегда была к ней несправедлива, Зефирина, и прекрати называть ее графиней, – с упреком сказал маркиз; он, к счастью, не знал, что Зефирина, в его отсутствие, всегда говорила «эта Сан-Сальвадор».

– Именно маркиза горячо вступилась за тебя. Она считает, что твое пребывание в монастыре продолжалось достаточно долго и наступило время, чтобы ты вернулась к нам!

«Действительно, удалить меня на семь лет – это было неплохо задумано!»

– Хорошо, папа, я буду счастлива вернуться. Я даже вам обещаю, что буду кроткой, вежливой, любезной с этой Сан… с маркизой де Багатель.

Роже де Багатель долго смотрел на дочь, пытаясь прочесть мысли этого маленького сфинкса.

«Боже… она еще красивее, чем моя бедная Коризанда!» – подумал Роже. Он вздохнул, нежно поцеловал свою дочь в лоб и, возобновив прогулку, объявил:

– Приготовь вещи, Ла Дусер приедет за тобой через две недели. Ах, да! Скажи своей подруге Луизе, что по пути сюда я сделал небольшой крюк и заехал в замок ее родителей. Господин и госпожа де Ронсар тоже желают, чтобы их дочь вернулась в отчий дом. Итак, вы поедете вместе…

Последующие дни Зефирина не находила себе места от возбуждения в ожидании отъезда, хотя в Сен-Савене была довольно счастлива.

На следующий день после «скандала» Пелажи и Ла Дусер поспешно отвезли девочку в этот монастырь – родовое владение семейства Сен-Савенов в долине Луары.

Сначала Зефирина дулась на монахинь. Обладая весьма любознательным умом, она совершенно не воспринимала алфавит, который старался вдолбить ей в голову брат Франсуа, ученый монах-францисканец.

– Огромным достижением человечества являются письменность и чтение, дитя мое! Какой же будет колыбель вашего разума, если вы не будете развивать эти драгоценные дары?

Зефирина, с трудом понявшая речи брата Франсуа, все-таки нашлась с ответом:

– Пелажи не умеет читать! И Ла Дусер тоже! И Бастьен, и Ипполит, и Сенфорьен, и папаша Коке, и…

Брат Франсуа прервал перечисление:

– Это не довод, дочь моя. Asinus asinum fricat[13]13
  Букв.: осел трет осла (лат.).


[Закрыть]. Дурак дурака хвалит. Возможно, однажды небеса откроют науку каждому крестьянину, но сейчас только редкие избранные, одаренные отличными от других душой и телом, к числу которых принадлежите и вы, Зефирина, могут получать знания. К тому же, если вы не будете учиться, то что вам делать в этом монастыре? Если только вы не хотите остаться здесь на всю жизнь и стать монахиней, дабы лишь возносить выученные наизусть молитвы к Богу… Но если вы хотите впоследствии выйти в свет, воспользоваться благами жизни, ослепить современников блеском своих знаний, не слушая ханжей и прозябающих во тьме невежд, тогда поглощайте пищу земную и пищу духовную. Вкушайте знания, питайте свой разум, дитя мое. Учитесь…

Эта речь, столь странная для монаха-францисканца, который, похоже, находил более предпочтительной жизнь мирскую, чем жизнь монашескую, понравилась Зефирине. Да, она хотела жить, ослеплять и очаровывать.

На следующий день она проснулась, горя нетерпением учиться. Она догнала и даже обогнала всех своих подруг, усваивая с невероятной легкостью греческий, латынь, итальянский, испанский, оправдав, таким образом, все надежды, которые брат Франсуа возлагал на нее.

– Моя лучшая ученица! – всегда говорил он с гордостью. – Она не самая дисциплинированная, но не все ли равно!? Она самая способная, – добавлял просвещенный монах, выказывавший всегда большую снисходительность к Зефирине; он всегда заступался за нее, когда юная необузданная девушка восставала против уроков вышивания, которому тщетно пыталась ее обучить мать Бертранда де л'Аннонсиасьон.

Лучшей подругой Зефирины в Сен-Савене тотчас же стала очаровательная Луиза де Ронсар, и их искренняя взаимная привязанность не ослабела с течением времени. Часто по вечерам, когда мать Жозефа гасила свечи в дортуаре[14]14
  Дортуар – спальня в женском пансионате, монастыре.


[Закрыть], они вели долгие беседы, поверяя друг другу свои маленькие тайны, и смеялись как сумасшедшие, лежа под одеялом в постели, куда забирались вдвоем.

Однажды утром их застали спящими в объятиях друг друга! Ну и скандал же был, когда это обнаружила мать Жозефа! Виновниц тут же повели к аббатисе.

– Вы, нечистые, не стыдитесь телесного греха… Вас высекут… оденут власяницу…

Оторопевшие Луиза и Зефирина слушали, как задыхалась от возмущения толстая настоятельница монастыря, суля им вечный адский огонь.

Аббат Рубажу, которого Зефирина прозвала Колченогим, исповедал девочек-подростков. Попытавшись добиться признания перед распятием в грехе сладострастия, которому они предавались, Колченогий быстро убедился в очевидном: малышки были чисты и невинны, как ангелы.

Брат Франсуа, который никогда не сомневался в Зефирине и считал всю эту историю «вздором, выдуманным мегерами», торжествовал. Происшествие вскоре было забыто.

Примерно через месяц в монастырь Сен-Савен прибыла новая пансионерка – Альбина де Ля Рош-Бутэ; это была высокая черноволосая девочка, на два или три года старше Зефирины.

В течение нескольких дней сухая, надменная Альбина не сказала никому ни слова и не подружилась ни с кем из учениц. Зефирина и Бернадетта де Вомулер учтиво предложили ей сыграть в биту на лужайке, где пансионерки имели право развлекаться до обеда, с 11 часов утра. Но единственным ответом был ледяной взгляд этой холодной особы.

Следующей ночью Зефирина, которая не смела ложиться в постель к своей подруге Луизе после всех этих непостижимых драм, не спала. Лежа с открытыми глазами, она размышляла с тоской об отце, о своей дорогой Пелажи, о милом поместье Багатель, о Ла Дусере, о счастливом Бастьене, что вырастал на свободе, и о коне Красавчике, который, должно быть, смирно ждал ее на конюшне, как вдруг шепоток, донесшийся с соседней кровати, заставил ее насторожиться.

– Они все спят, не бойтесь, мой ангел!

В дортуаре было очень темно, однако Зефирина узнала, глядя сквозь полуприкрытые ресницы, Альбину, которая проворно скользнула под простыню к Бернадетте де Вомулер.

Не видя в этом ничего дурного, Зефирина собиралась закрыть глаза, когда услышала, что Бернадетта застонала:

– Нет, я не смею!

– Замолчи, глупышка!

Отдав этот приказ, Альбина склонилась над Бернадеттой. Зефирина, ожидая увидеть, как они расцелуют друг друга в щеки, как это часто делали они с Луизой, затаила дыхание. Голова Альбины двигалась, губы быстро и резво скользили от уха к шее Бернадетты, возвращались ко рту и вдруг, казалось, впились в него. Зефирина лежала, задохнувшись и онемев, слишком ошеломленная, чтобы двигаться, и слишком заинтересованная, чтобы смежить веки или отвернуться.

Медленным движением Альбина откинула простыню, подняла рубашку Бернадетты, лаская бедра и груди, чья белоснежная нагота заворожили Зефирину.

Теперь, казалось, Бернадетта стала проявлять нетерпение. Зефирина отчетливо видела, как она изгибалась от поцелуев и прикосновений Альбины. Короткие хриплые вскрики вылетали из ее горла, руки судорожно сжимались, вцеплялись в тюфячок. Внезапно Бернадетта осмелела, ее руки в свой черед скользнули под рубашку Альбины, обнажая тонкие упругие бедра, раздвигая ноги, задерживаясь в низу живота.

Горячая волна затопила Зефирину. Ее сердце громко стучало в груди. От внезапно охваченной огнем поясницы по всему телу распространялись волны. Пристыженная, испуганная и потрясенная, она не могла оторвать глаз от странного зрелища плотских утех, происходившего в нескольких футах от ее ложа. Вместе покачиваясь почти в одном ритме, обе девушки, казалось, доставляли друг другу с помощью непонятных круговых движений бедрами некое удовольствие и некую боль.

Вдруг Зефирина отчетливо увидела, что Альбина подпрыгнула, словно рыбка в воде. По ногам ее пробежала дрожь, а движения рук на теле подруги замедлились.

– Еще! – простонала Бернадетта.

– Теперь тебе нравится! А что будет, если я перестану? – прошептала Альбина с коротким смешком.

– Нет… нет… продолжай, прошу тебя! Мне нравится… это чудесно.

Бернадетта извивалась от нетерпения. Приподнявшись над своей подружкой, Альбина ловкими пальцами коснулась ложбины между ног, все убыстряя точные движения рук. Почти тотчас же, испустив глубокий вздох, Бернадетта расслабилась, и они обе остались лежать, задыхающиеся и неподвижные, словно бы умиротворенные.

На следующий день, как в часовне, так и во время игр и занятий, Зефирина тайком посматривала на Бернадетту и Альбину, но на их безмятежных лицах ничто не осталось от бурной ночи. Все более и более смущенная, Зефирина даже не осмелилась признаться в том, что видела, своей подруге Луизе.

На следующую ночь вновь возобновились те же проделки.

Зефирина спала все меньше и меньше. С пересохшим горлом она следила за ночными забавами Альбины и Бернадетты, которые делали явные успехи и, казалось, с каждой ночью становились все смелее.

Однажды утром, после того как сладко проспала проповедь аббата Рубажу, Альбина шепнула ей, когда они выходили из часовни:

– Вы плохо выглядите, дорогая Зефирина. Надеюсь, вы не больны?

Тон был любезен, но Зефирина не обманывалась на этот счет. Насмешливый огонек, горевший во взгляде Альбины, ясно говорил, что та прекрасно знает, отчего Зефирина не спит по ночам.

– Действительно, у меня бессонница, – бросила Зефирина не раздумывая, затем оглянулась вокруг и сказала с деланно-равнодушным видом:

– Но я сегодня не вижу «нашу» подругу Бернадетту. Вместо Альбины ответила Луиза де Ронсар:

– Она заболела, бедняжка. Опасаются, что у нее корь.

При этом известии Зефирина вздрогнула. Она была уверена, что Бернадетта подхватила болезнь во время ночных забав. Зефирина видела в этом знак божественной кары.

На неделю монахини изолировали Бернадетту. Это действительно была заразная лихорадка. Сначала ею заболели четыре ученицы, потом – еще три. Дортуар пустел. Зефирина, все более и более озадаченная, спрашивала себя: все ли заболевшие девочки поступали так же, как бедная Бернадетта? Однако ее смущало то, что Альбина должна была бы заболеть первой, но высокую черноволосую девушку зараза по-прежнему не брала. Новости о больных были очень дурны. Зефирина, как и все ее подружки, с ужасом узнала, что тяжелее всех больна Бернадетта. Ученые мужи считали, что у нее мало шансов выжить. В одну и ту же ночь ей несколько раз пускали кровь. К утру она не умерла, и у всех вновь возродилась надежда. Дни проходили в покаянии, в выполнении девятидневного молитвенного обета; они молились о выздоровлении больных.

Однажды во время вечерни брат Франсуа, имевший обширные познания в медицине, объявил во время проповеди, что Бог внял молитвам и что все девушки теперь вне опасности.

В ночь, последовавшую за этой доброй вестью, когда Зефирина почти была готова подумать, будто ей приснилось все, что происходило между Альбиной и Бернадеттой, ее заставил вздрогнуть чей-то шепот:

– Вы мне дадите местечко, Зефирина?

Это была Альбина де Ля Рош-Бутэ. Не дожидаясь ответа, она проворно юркнула в постель. Ни жива ни мертва, Зефирина съежилась под простыней.

– Боже мой, вы замерзли, – прошептала Альбина, схватив за руки, которыми Зефирина судорожно вцепилась в тюфячок. – Не бойтесь, дорогая, я только хочу вас согреть! – очень ласково промолвила Альбина.

С этими словами она пыталась прижать Зефирину к груди.

– Я… я ничего не боюсь! – заявила Зефирина, хотя зубы у нее стучали от страха. – Но я не хочу подхватить корь.

– Об этом и речи нет, мой ангел. Бедная Бернадетта, как глупо было так заболеть! Наконец-то… вот мы и успокоились. Она мне очень нравилась… Кстати, вы, плутовка, знали об этом… Вы достаточно на нас нагляделись…

Руки Альбины ласкали лоб и волосы Зефирины.

– Я… я не могла поступить иначе! – возразила Зефирина, дрожа от холода.

Она знала, что должна была бы оттолкнуть Альбину, вскочить, бежать прочь из дортуара. Начинала бить дрожь, видимо, вызванная любопытством или страхом.

Опытный рот Альбины приблизился к лицу Зефирины. Продолжая шептать, она коснулась ее лица своими губами, языком, мочками ушей.

– Однако, дорогая, вы мне понравились, как только я вас увидела, но вы внушали мне робость. Вы такая красивая, Зефи, я грезила о ваших волосах, мечтала зарыться в них лицом… Вы так меня возбуждаете… мне хотелось еще…

Многоопытные пальцы Альбины играли с распахнутым воротом ее рубашки. Зефирина чувствовала, как они прикасаются к ее круглым грудям, соски на которых вдруг странно поднялись. Это были томительные и наводившие ужас ощущения; Зефирине казалось, что сердце перестало биться у нее в груди. Теперь Альбина скользнула рукой вниз по ее бедрам, приподняв тонкую батистовую рубашку. Огненный шар подкатил к горлу Зефирины. Альбина старалась раздвинуть ее колени. Сопротивляясь изо всех сил, Зефирина крепко сжала ноги.

– О, вы никогда не пробовали, ни с кем из ваших подруг! – удивилась Альбина. – Позвольте мне сделать это, дорогая. Я очень горжусь, что вы первой избрали меня… Я сейчас вам покажу, какое истинное наслаждение можем доставить друг другу мы, девушки.

С легкостью перышка Альбина прикоснулась к ложбинке между ног.

Внезапно Зефирина ощутила нечто похожее на огонь – Альбина добралась до самого сокровенного уголка ее тела. Зефирину охватила нервная дрожь. Разумеется, это было первым признаком заболевания корью.

Вопль, который испустила Зефирина, заставил Альбину вскочить с постели. Все пансионерки внезапно проснулись.

– Пресвятая Дева! Что случилось, мадемуазель де Багатель?

Это прибежала толстая мать Жозефа, забавно путаясь в своей длинной ночной рубашке и держа свечу в руке.

– Я… у меня корь, матушка! – заявила Зефирина; у нее щеки горели и дрожали ноги.

Ее сейчас же поместили в келью для больных. Уверенная в том, что совершила ужасный грех, Зефирина потребовала власяницу. К огромному восторгу сестер, она беспрестанно молилась, умерщвляла плоть по ночам, дойдя до того, что занялась самобичеванием, стоя на коленях на каменных плитах.

После недели молитвенных бдений и поста Зефирина похудела, но вернулась «выздоровевшей» в круг своих подруг. Она очень боялась встретиться с Альбиной, но с облегчением узнала, что госпожа ле Ля Рош-Бутэ увезла свою дочь, намереваясь выдать замуж за какого-то богатого кузена.

После ее отъезда Зефирина вздохнула свободно и попыталась забыть волнующие ощущения, которые испытала в объятиях этой девушки.

ГЛАВА VII
МАВЗОЛЕЙ

Две недели, данные маркизом де Багатель на сборы, пролетели очень быстро.

Утром в день отъезда Луиза и Зефирина, взволнованные тем, что покидают монастырь, где прошло их детство, захотели совершить последнюю прогулку по парку монастыря Сен-Савен.

Взявшись под руки, обе девушки, тоненькие и очаровательные в своих синих с белым платьях, болтали, с восторгом строя планы на будущее.

– Мы будем жить всего лишь в трех лье друг от друга.

– Имея Красавчика, я легко смогу навещать вас, Луиза!

– Каждый день!

– Обещаю.

– Ох, мне так не терпится, чтобы вы познакомились с моим братом Гаэтаном, Зефи.

– Мне тоже!

– Я часто пишу ему о вас в моих письмах…

– А что он вам отвечает?

– Что вы, разумеется, не такая красивая, какой я вас описываю!

Девушки прыснули со смеху.

– Если мачеха будет вам досаждать, Зефи, вы поселитесь у нас в имении Поссонньер, – предложила Луиза.

– Моя мачеха…

Внезапно лицо Зефирины помрачнело.

– Но, в конце концов, почему вы ее ненавидите, Зефи?

– Честно говоря, Луиза, не знаю! – признала Зефирина, склонив головку в белом чепце.

– Возможно, просто потому, что она вышла замуж за вашего отца, заняла место вашей матери?

– Да, возможно, – признала Зефирина. – Вы моя единственная подруга. Я признаюсь, что часто, по ночам… мне снится эта Сан-Сальвадор. Ее лицо закрыто вуалью, но я знаю, что это она; она наклоняется надо мной, мне страшно… и вдруг она начинает насмехаться: «Пока я оставляю тебе жизнь!» В сущности, Луиза, я, должно быть, сумасшедшая! – весело заключила Зефирина.

– Сумасшедшая… сумасшедшая… сумасшедшая! – словно эхо повторил чей-то насмешливый голос.

Любой другой, оказавшийся на месте Луизы и Зефирины, мог бы испугаться существа с пергаментным лицом, которое показалось из леса, но обе девушки-подростка очень хорошо знали мамашу Крапот, старуху-лесничиху, жившую в одиночестве на самом краю парка в плохонькой саманной лачуге.

– Здравствуйте, мамаша Крапот, – сказала Луиза.

– Или, скорее, до свидания! – поправила Зефирина.

– Я знаю, вы уезжаете, скверные девчонки. Я ждала вас… я искала вас… Так идите к черту, – проворчала старуха, согнувшись под огромной вязанкой хвороста.

– Должно быть, выпила! – прошептала Луиза со смешком. Действительно, мамаша Крапот, казалось, была во власти сильного возбуждения. Она ударяла по кустам сучковатой дубиной, продолжая бурчать:

– Они все уезжают, как эта воровка… никто об этом не знал, но мамаша Крапот ее видела, она об этом скажет… злая монашка.

– На кого вы сердитесь, мамаша Крапот?

Зефирина безбоязненно приблизилась к обливавшейся потом старухе.

– Ну-ка, дайте мне вашу ношу, матушка, это слишком тяжело для вас. Мы понесем эту вязанку вместе с моей подругой.

Старуха вызывала чувство жалости, и Зефирина, желая совершить доброе дело, к чему всегда призывал их Колченогий, освободила лесничиху от вязанки.

– Я давно тебя знаю, вот уже долгое время я наблюдаю, как ты растешь, ты очень смелая малышка, в этом тебе не откажешь…

Продолжая тяжело дышать, старуха вытащила маленькую фляжку из засаленного рукава и отпила три больших глотка. Сильный запах водки тотчас же распространился в свежем утреннем воздухе. Лесничиха с видимым удовольствием щелкнула языком, потом пошла впереди двух девушек, внезапно приободрившись.

– Сюда, милочки… Итак, вы уезжаете… Вы увидите много чудных вещей в свете… хи-ха… Они все сумасшедшие… сумасшедшие… сумасшедшие. Идите сюда, это я храню пергаменты этого дьявола. Он пишет всю ночь, этот дурной монах… всю ночь…

Мамаша Крапот вышла на маленькую поляну, окруженную березами, и дала знак девушкам положить вязанку на землю. Не обращая внимания на саманную лачугу, около которой хрюкал черный поросенок в окружении каркающих ворон, старуха направилась к крохотной часовне, скрытой от взглядов беспорядочно растущим колючим кустарником. Луиза и Зефирина встревоженно переглянулись. Должно быть, почувствовав их беспокойство, старуха усмехнулась, толкнув в ту же минуту расшатанную дверь часовни.

– Не бойтесь, милочки; вы были добры к мамаше Крапот; она привела вас сюда, чтобы сделать подарок.

Девушки прищурили глаза, чтобы привыкнуть к темноте. Они находились внутри древнего склепа. Могильный камень весь зарос мхом и вьюнками. Однако мамаша Крапот была права: кто-то, должно быть, пользовался этим уединенным убежищем. Пол был усыпан листами пергамента. Наполовину оплывшие свечи стояли в нишах сырых стен.

Зефирина подошла к плохо сбитому колченогому столу. Листы толстой рукописи, где лишь недавно высохли чернила, казалось, ожидали прикосновения руки своего владельца.

Зефирина наклонилась, чтобы разобрать название, написанное красивыми готическими буквами:

– Бесценная… жизнь великого Гаргантюа, роман брата Франсуа Рабле… Ну и ну!

– Брат Франсуа! – повторила Луиза.

Девушки посмотрели друг на друга в полном изумлении; потом обе одновременно прыснули со смеху.

– Ах, он затворник! Пишет романы… Посмотрите, Луиза: Пантагрюэль, Козлонос, гер Триппа… Ох! – воскликнула шокированная Зефирина.

– Я вас спрашиваю, Зефи, кому придет в голову читать романы, написанные монахом, – насмешливо промолвила Луиза.

Зефирина не ответила. Она искренне любила брата Франсуа, и ей не хотелось, чтобы над ним смеялись.

– Не надо ничего трогать. Не трогайте его рукопись, – посоветовала она подруге.

Решив, что уже видели все, они захотели выйти на свежий воздух.

– Что сказано, то сказано! Не уходи без подарка, малышка. Именно тебе я должна его отдать! – проворчала мамаша Крапот. – Ну-ка, иди, помоги мне.

Старуха, опустившись на колени на каменные плиты, с трудом повернула с помощью деревянного бруса подставку под двумя погребальными урнами, на которых Зефирина с удивлением прочитала надпись: «Гуго и Гортензия Сен-Савен. Их тела и сердца были соединены в жизни. Они соединятся и в смерти. 1170–1190».

– 1190. Третий крестовый поход. Это мои предки, Луиза. Им было по двадцать лет. Но почему они здесь?

Более взволнованная, чем бы ей хотелось, Зефирина повернулась к своей подруге.

– Ничего удивительного, Зефи. Это аббатство всегда принадлежало семье твоей матери.

– Да, но почему их сердца погребены отдельно от остальных в часовне, а не находятся там, где лежат члены семьи Сен-Савен, в склепе аббатства? – спросила Зефирина.

– Хи-хи, потому что они были наказаны, наказаны так же, как будет наказана злая монашка Генриетта, которая украла… украла… Это мамашу Крапот высекли вместо нее, высекли до крови. Аббата схватили, но он не сознался даже на дыбе… Дурной священник… Дурная монашка… Тем хуже для них, они будут гореть в аду, колдуны… колдунья… река не отдала ее…

Крючковатыми пальцами старуха вытащила из дыры, скрытой позади урн, маленькую железную шкатулку и без труда открыла замок.

– Вот, держи, малышка, оно принадлежит тебе… я знаю… бери… эта безделушка подойдет к твоим зеленым глазам!

Старуха протянула Зефирине длинную цепь, разделенную на пластинки, усыпанные драгоценными камнями; на конце ее блестел изумруд величиной с орех, зажатый в когтях орла с человеческой головой.

– Но я знаю это украшение! – прошептала пораженная Зефирина. – Луиза, посмотрите, это невероятно. У мамы был точно такой же медальон. Папа показал мне его перед отъездом на войну и сказал мне, что он будет принадлежать мне, когда я стану взрослой. Я была тогда маленькой, но я его никогда не забывала. Единственное отличие в том, что вместо орла была змея. С этим медальоном даже была какая-то история. Негодная служанка хотела украсть его у моей бедной матери в ту ночь, когда она умерла. Неужели возможно, что существуют два столь странных и почти одинаковых украшения?

Зефирина повернулась к своей подруге Луизе, как будто бы у той был ключ к разгадке этой тайны.

Насмешливый голос мамаши Крапот заставил девушек вздрогнуть.

– Хи-хи-хи! Ты и вправду дочь прекрасной Коризанды. Ну ладно, бери и уходи… уходи…

С этими словами мамаша Крапот положила пустую шкатулку в тайник.

– Боже мой, мамаша Крапот, так вы знали мою маму! – воскликнула Зефирина, не двинувшись с места, а затем добавила:

– Расскажите мне о моей тете Генриетте де Сен-Савен… об этой несчастной, что утонула во время разлива реки…

– Замолчи… замолчи, скверная девчонка… Я не говорила этого, я ни в чем не призналась. Они не поймают мамашу Крапот… Ну, уходи… уходи же… Я не хочу тебя больше видеть никогда! Они опять будут бить меня. Уходите, я прогоняю вас, я прогоняю вас!

Внезапно озлобившись, сумасшедшая старуха подняла свою дубину. Пришедшие в ужас Луиза и Зефирина выскочили из склепа.

– Не возвращайтесь сюда, иначе вы будете иметь дело со мной, скверные девчонки!..

Когда они бежали сквозь заросли орешника, голос мамаши Крапот продолжал их преследовать. Убегая так стремительно, – словно сам дьявол гнался за ней по пятам, Зефирина сжимала в руке медальон с изумрудом.

Оказавшись в месте, откуда уже были видны постройки монастыря, она спрятала его в рукав своего платья.

– Пресвятая Дева, барышни, на кого вы похожи! – воскликнула мать Мария-София д'Анжелюс, задохнувшись от возмущения при виде съехавших набок чепцов и раскрасневшихся щек своих овечек. – Так-то вы воспользовались нашими наставлениями? Подите причешитесь и наденьте мирские платья. Оруженосец вашего отца ждет вас, мадемуазель де Багатель.

В полдень обе пансионерки, полностью преобразившись в двух девушек из хорошего общества, распрощались со своими подругами и монахинями из аббатства Сен-Савен. Зефирина теперь была одета в короткий дамский жакет гранатового цвета и широкую юбку из серой тафты. Ее прекрасные волосы цвета червонного золота, причесанные на прямой пробор, виднелись из-под красной бархатной шляпки-ракушки. Грациозная девушка-подросток с лихо воткнутым в шляпку белым пером могла легко сойти за взрослую барышню шестнадцати-семнадцати лет. Луиза, в своем голубом шелковом наряде, тоже была очаровательна, хотя по характеру и по внешнему виду была менее яркой, чем ее подруга.

– До свидания, матушка! До свидания, сестры!

– Да благословит вас Господь, дети мои, – говорили монахини, целуя девушек в лоб.

– До свидания, отец мой! Спасибо вам за все, чему вы меня научили! – учтиво сказала Зефирина, подойдя к брату Франсуа.

– Прощайте, дитя мое, – сказал монах вкрадчиво. – Я ухожу на покой к благочестивым бенедиктинцам. Одиссея Книги Жизни заставляет меня думать, что наши с вами прихотливые дороги больше не пересекутся. Однако знайте, что подобно Софоклу, наставнику Алкивиада, я очень счастлив тем, что, испытывая к вам огромные отцовские чувства, дал вам амбру, мускус и горечь разума!

Медленным движением брат Франсуа осенил крестом склоненную головку Зефирины. Лукавый дьявол как будто бы подтолкнул Зефирину, и она воспользовалась моментом, чтобы прошептать:

– В любом случае, я надеюсь, что все это мне пригодится, когда однажды я буду читать «бесценную жизнь мессира Гаргантюа»!

Внезапно округлившиеся глаза брата Франсуа Рабле поведали ей, что она сумела отомстить за всю греческую и латинскую премудрость, которыми пичкал ее добрый монах в течение долгих лет учебы…

– Прощайте, брат Франсуа! Прощай монастырь Сен-Савен! Прощай, детство! Погоняй, Ла Дусер!

Четыре мула, впряженных в повозку, весело стучали копытами по дорогам долины Луары. Да здравствует свобода!

Радостными криками отвечали Луиза и Зефирина на приветствия крестьян, работавших в полях. Трясясь в открытой повозке, на свежем воздухе, укрывшись от весеннего солнца под установленным на повозке балдахином, они восхищались всем: деревнями, приютившимися под сенью лесов, стрелами колоколен, виноградниками и своенравной рекой, которая лениво текла меж своих серебристых берегов.

– Воистину, барышни, это изумительно! Как у нас говорят: «Луара – это баба, обцелованная нашими королями…» О, простите…

Очень гордый тем, что был произведен в чин пажа, Ла Дусер делился личными впечатлениями, указывая пальцем на королевские воды. Его обязанности ментора были легкими. Луиза и Зефирина восхищались всем, приходили в восторг от всего, смеялись и поминутно просили остановить мулов, чтобы лучше осмотреть окрестности.

Солнце отражалось в водах реки. Ослепленная, захмелевшая от свежего воздуха, от света и от нового чувства свободы, Зефирина прикрыла глаза рукой. Лодочники ловко и уверенно вели свои суденышки меж покрытых зеленью островков и песчаных отмелей. Паром, на котором находилось около дюжины молодых всадников, пристал к берегу. С громкими криками и восклицаниями эти щеголи в охотничьих костюмах, вскочили на своих лошадей. Они галопом пронеслись мимо девушек в повозке, когда Луиза вскричала:

– Гаэтан! Гаэтан!

Один из всадников придержал свою лошадь.

– Клянусь зеленым единорогом! Луиза… это вы! Господа, смилуйтесь! Остановитесь! Это моя младшая сестра!

Как настоящий кавалер, юноша спрыгнул с лошади на каменистую дорогу. Изящным движением сняв украшенную султаном из перьев шляпу, он проворно взобрался на повозку.