Текст книги "Поворот судьбы"

Автор книги: Жаклин Митчард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Я не смог бы убежать.

Я схватил пальто и сел на крыльце.

Даже если я брошу школу и сдам тесты, то для поступления в колледж мне потребуется помощь, иначе я окажусь шестнадцатилетним парнем, который делает бургеры. Хотел я этого?

Я так самозабвенно погрузился в жалость к себе, что не слышал криков, пока не вернулся в дом, и собрался было уже включить телевизор. У мамы охрип голос – наверное, она уже долго звала меня. В темноте я не мог ее разглядеть, поэтому хотел включить свет, но она остановила меня:

– Не надо, Гейб. Позвони бабушке и попроси ее приехать. Прямо сейчас.

– Что случилось, мама? Ты ударилась головой?

– Просто позвони бабушке. Подожди. Перед тем как ты уйдешь, я должна кое-что сказать.

– Что?

– Я очень плохой человек, Гейб. Я знаю, что не имею права срываться на тебе, только потому, что заболела. Я думала, что если обижу тебя, то ты будешь иметь право обидеться в ответ на меня, и это хоть как-то тебя утешит.

– Но это совсем не так, мама.

– Я знаю. И я понимаю, что ты теперь можешь ненавидеть меня до конца жизни. Но прошу тебя, Гейб, прости меня! Ты очень достойный человек. Ты достойнее многих мужчин, которых я знаю. Оставайся таким. Ты сегодня был выше меня, благороднее, и я это очень ценю. Пусть со мной Господь разбирается, потому что я сама себя ненавижу.

Бабушка была у нас через пятнадцать минут. Но оказалось, что она не может стащить маму с кровати – бабушка была слишком маленькая. Это пришлось делать мне. Запах мочи резко ударил мне в нос. Бабушка отвезла маму в больницу, и доктор решил, что на день-два маме потребуется ввести катетер. Иначе ей не избежать потери сил, которые были так нужны перед предстоящим судебным заседанием. Бабушка спала в комнате мамы на надувной кровати. Каждый раз, когда я выносил резиновый мешок, я не помнил себя от стыда. Я возвращался и видел маму неизменно уткнувшейся лицом в подушку, словно она спит. Бабушка встречала меня, и я уходил. Я знал, что мама не спит.

Все время мне хотелось сказать ей, что я не сержусь, за то что она едва не залепила мне пощечину и напугала Аори. Я хотел сказать, что знал дома, где такая ситуация была нормой жизни, и никто не делал из этого проблемы. Я хотел сказать, что не считаю ее ни монстром, ни чудовищем. Просто все совпало: плохое время и плохие обстоятельства.

Но я не мог. Она была за гранью стыда. Она была на своей территории и не собиралась никого туда пускать.

Глава двадцать шестая
Дневник Гейба

О том, что брак моих родителей официально распался, мне сообщил дедушка Штейнер. Мама не пожелала сразу же возвращаться домой, поэтому из зала суда она уехала с Кейси, наверное, чтобы просто проветриться.

Но дедушка и бабушка отправились домой, чтобы убедиться, что мы в порядке. У обоих глаза были заплаканные, красные, но дедушка сначала даже был в приподнятом настроении, словно ему было что праздновать.

– Судья стал на сторону Джулианы, Гейб! Он сказал, что желание Лео работать меньше идет вразрез с его желанием иметь столько детей. Так как у него четверо детей и недееспособная жена, то следует думать о том, кто должен в данный момент содержать семью. Судья заявил, что Джулиана может претендовать на все доходы от продажи дома, а Лео придется выплачивать алименты в размере тридцати процентов его последней зарплаты, пока вам не исполнится восемнадцать лет и если Джулиана не выйдет повторно замуж (Боже избавь!). Лео должен иметь в виду, что обязан оказывать вам помощь в последующие годы, когда вы поступите в колледж. Но Джули встала и сказала, что в этом не будет необходимости, поскольку об этом уже позаботился ее отец. Лео покраснел как рак. Он страшно разозлился. Теперь понятно, почему ни один юрист, которому я звонил, не горел желанием вести переговоры, так как закон в данном случае на стороне Джулианы, и Лео повел себя крайне неразумно, исчезнув вот так. А ведь Лео так хорошо знает право, лучше, чем сама Джулиана, – просто смех. Судья в конце заседания произнес: «Послушайте, господин Штейнер. Я уважаю ваши способности и знания, поэтому считаю, что вы в состоянии применить их для того, чтобы поддержать тех детей, которых вы бросили. Я настаиваю именно на этом слове, так как не могу в данной ситуации подобрать другого. Вы потенциально находитесь на пике своей карьеры, что дает вам возможность достойно зарабатывать, господин Штейнер…» И в этот момент дедушка начал плакать. Он вытащил свой носовой платок и высморкался так, что было слышно в Милуоки, как обычно делают старые люди. Он сел.

– Дедушка? – не выдержал я.

– Вот он я. Радуюсь тому, как плохо сейчас моему собственному ребенку. И тому, что он вел себя глупо, неосмотрительно, за что и получил по заслугам. Я выступил против собственного сына, – понурив голову, вымолвил дедушка.

– Дедушка, я тебя понимаю, – сказал я, присаживаясь рядом с ним. – Но ведь папа мог перемениться. Мог проснуться. Я не думаю, что он вернулся бы к нам, но через какое-то время у нас могли бы наладиться новые отношения. Я и Каролина проводили бы с ним выходные, праздники. Каролина вообще закончила бы тем, что стала лучшей подругой Джой и Амоса, ведь ты сам знаешь, какая она мелкая. Аори еще маленькая, с ней проще. Мама говорит, что теперь мы должны начинать называть ее Рори, потому что это более привычно для слуха. Она легко подружилась бы с Амосом. А потом, когда родился бы еще один ребенок…

– Новый ребенок?! – воскликнул дедушка.

– Какой ребенок? – спросила бабушка.

– У нее скоро родится еще один ребенок, – пояснил я. – У Джой. Папиной подруги.

Я ненавидел в этот момент себя за то, что лишний раз причинил им боль: на их лицах отразились разочарование и недоумение.

– Бог ты мой! – протянул дедушка. – А ты, Гейб? Что бы ты сделал, если бы папа проснулся, как ты выразился? Ты бы простил его?

– Конечно.

– Ты врешь.

– Да, я вру, – признался я.

– Но он все равно остается твоим отцом, Гейб, другого у тебя не будет. В нем много хорошего. Люди часто совершают ошибки. Он ведь никого не убил. Он стал на неверный путь. Но он столько хорошего сделал, и для меня, и для тебя. Ты должен это помнить.

– Я знаю, но не смогу понять его поступков.

– Может, когда ты вырастешь и сам влюбишься, – сказала бабушка.

– Я знаю, что такое любовь, – ответил я ей.

– Что такое любовь в шестнадцать? Пройдет время, и ты все забудешь.

– Нет, бабушка. Это настоящая любовь, честно. Я не знаю, на всю ли жизнь или нет, вряд ли мне так повезет, но я знаю, что это за чувство. Однако когда я смотрю на Аори… то есть на Рори, я понимаю, что даже ради такого чувства я не смог бы причинить ей боль. А ведь она не мой ребенок. Она мне просто сестра.

– Я тоже меняю свое имя, – провозгласила Каролина, выходя из своей спальни. Она была еще сонная, в пижаме и носках. На шее у нее болтались наушники от плейера.

– На какое? Свинцовая Задница? – спросил я ее. – Уже половина второго.

– На Кошку. Мне это нравится. Кошка Штейнер. Кэт Штейнер. Звучит как имя художника-авангардиста. Или певицы.

– И когда же ты пришла к такому решению? – поинтересовалась ее бабушка, обнимая Каролину и поправляя ей волосы. – Давай я сделаю тебе тосты, пока придет мама.

– Когда я была в коммуне, там, где папа, – продолжала Каролина, подходя к подоконнику. – Мне понравилось, как они сами себе выбирают имена. Они там ощущают себя такими свободными. Делают, что хотят…

– Твой папа больше не будет делать того, что захочет, Каролина, – заметил дедушка.

– Но он все равно будет счастлив. Он станет помогать Джой, готовить джем. Сам мастерить кормушки и полки для книг. Он будет пить воду из собственного родника, а утром просыпаться под пение Джой. Когда я оставалась у них на ночь, она пела ребенку эту колыбельную «Однажды во сне…»

– Мама тоже пела ее, для Аори, – мрачно напомнил я сестре. – Когда та была еще крошечной.

– Да, верно, но у Джой голос лучше. Мне нравится меццо-сопрано. Я тоже сопрано.

– Ты идиотка.

– Дедушка! Он не должен меня так обзывать! – воскликнула Каролина, снимая тапочки и целясь мне в грудь.

– Гейб, ты не должен ее оскорблять.

– Прости, Кошка.

– Да ладно, переживу, – ответила она. – Они уже вернулись?

– Они собирались на кофе, а потом за Аори. Вернее, за Рори.

– Я имела в виду папу.

– Папа сюда не приедет.

Она присела. Бабушка отправилась готовить ей тосты. Каролина отделила прядь волос и начала тщательно исследовать ее, намотав на палец. Я знал, что когда она напускает на себя такой дурацкий вид, то на самом деле обдумывает что-то важное, и она действительно спустя какое-то время выдала:

– Но он приедет, Гейб, за мной.

– Я не поеду с ним ужинать, – решительно заявил я.

– Я тоже не собираюсь с ним ужинать, – ответила Каролина, вернее, Кошка. – Я собираюсь уехать с ним. Школа окончена. А то, что осталось, я пройду с Джой. Я буду на домашнем обучении. Двое учителей сказали, что допустят меня сдать досрочно тесты, и папа обещал подождать до конца следующей недели.

– Как долго тебя не будет? Не все же лето? Я не могу тянуть эту лямку сам. Это по-свински по отношению к Кейси.

– Но я именно об этом и подумала, – пробормотала Каролина. – Я хочу там остаться навсегда. У вас будет на один рот меньше, а места намного больше, да и Джой говорит, что ей понравится жить с двумя сестрами, и папа с ней согласен. Тем более что ей понадобится помощь с малышами…

– Ты с ума сошла? – закричал я, не обращая внимания на то, что бабушка начала стыдить меня, укоризненно качая головой. Она стояла между мной и сестрой, держа в руках голубую тарелку с тостами и кусочками сыра, красиво разложенными по краям.

– Ты собираешься бросить маму? Ради этой суки и ее детей? А как же Аори?

– Гейб, я ее не переношу. Она все время ноет, постоянно берет мои вещи. Она просто невыносимая.

– Но она ведь еще маленькая! – Я схватил Каролину за руку. – Ты злишься на нее за то, что она берет твой блеск для губ? Ты даже не поможешь своей матери дойти до ванной после укола! Ты считаешь, что это так унизительно для тебя. Ты не переносишь свою родную сестру, но с удовольствием отправишься к Джой и к ее детям? Ты и маме об этом собираешься сказать? Только попробуй, я тебе…

– Мне ничего не надо ей объяснять! Мне пятнадцать лет! Я имею право сама выбирать… Папа говорит…

– Ты знаешь, почему он с тобой вообще говорит, Кошка? Да потому, что он волнуется только о том, чтобы не платить на тебя алименты. Спроси дедушку! Лео будет кормить тебя какой-нибудь дешевой дрянью, сэкономит на твоем обучении, и ему придется меньше работать, о чем он только и мечтает! Ты думаешь, он тебя любит? Ты видела, с каким лицом он нас встретил, когда его шлюха открыла нам дверь? На его лице я не заметил приятного удивления. Он смотрел на нас так, будто мы достали его уже тем, что, оказывается, до сих пор существуем.

– Гейб, прекрати, – сказала бабушка.

– Но он нас любит, Гейб, что бы ты ни говорил, – с чувством произнесла Каролина. – Он бы и Аврору взял, но мама ведь ему не позволит. Она говорит, что Аврора очень маленькая. От меня все равно никакой пользы. Школа мне надоела. Джой будет меня учить всему, что знает сама: как готовить джем, как прясть, познакомит с детьми и отведет на собрание квакеров.

– Квакеров? – удивился дедушка.

– Ну, Джой и папа не стали квакерами, но они с ними общаются. Эти люди такие милые. Выступают против войн, у них там пятнадцать ребят моего возраста. Они живут неподалеку. Собираются вместе. Там не надо молиться, просто они думают.

– А наушники туда можно брать? И потом, как же ты оставишь Маллори и Джастин? А Райана? – У меня к горлу подкатывала тошнота.

Я с ужасом думал о том, что это может значить: мама потеряет не только мужа, но и дочь. И самое ужасное, – я тогда застряну здесь, в этом болоте, на всю оставшуюся жизнь.

– Райан в далеком прошлом, Гейб, – ответила Каролина. – И потом, это же не значит, что я не увижусь с тобой никогда. Я могу приезжать погостить.

– Но дело в том, что я больше не захочу, ни видеть тебя, ни разговаривать с тобой.

– Хорошо, – с расстановкой произнесла Каролина, и я понял, что она готовится нанести мне сокрушительный удар. – Больше не разговаривай со мной, больше не думай обо мне, больше не считай меня своей сестрой. Желаю провести тебе остаток дней, меняя маме памперсы. Псих!

– Каролина, пусть тебя Бог простит! – воскликнула бабушка, схватившись за сердце. – Гейб не меняет твоей матери памперсы, потому что они ей вообще не нужны.

– Ну, ты делаешь это, какая разница. Или что вы там ей вставляете, чтобы она могла ходить в туалет. Я же видела вас на прошлой неделе. Я больше никого не могу привести в дом. Мои друзья подумают, что здесь рак или у нее болезнь Альцгеймера…

– А если бы так? Ты бы отвернулась от родной матери? – повысил голос дедушка.

– Дедушка, я люблю маму. Но ту, которая у меня была раньше. Она не просто больна, она все время срывает свой гнев на Авроре. Она в депрессии, она все время то занята своими разговорами, то заставляет меня что-то делать. Каролина! Сделай это! Если я захочу стать сиделкой, я ею стану. Я не собираюсь жить с такой мамой, да еще с ее подругой лесбиянкой. Я хочу жить в нормальной семье…

– О, тогда тебе надо к папе, конечно. Живи с ним, с Джой, с Пасхой и с остальными ее сестричками. Как их там, Древесная Жаба? Подсолнечник? Вполне нормальная семья.

– Все равно это лучше, чем здесь! Где угодно лучше, чем здесь! Никто из нас не заметил, что мама стоит в дверях. Она держала за руку Рори. На ее лице застыла растерянная улыбка.

– Кейси отправилась к маме, – проговорила она. – Сколько можно лишать ее общения с семьей, только оттого что у меня очередной кризис? Но я думаю, что на этот раз все пройдет. Как странно… Чтобы расстаться, надо вместе прийти в суд, и твой брак на глазах превращается в месиво. Все надо поделить. Тебе этот кусок, а тебе и этого хватит. И никто не думает, что ты превращаешь в месиво свою жизнь. Снова надо подписывать бумаги, как раньше, когда брак только заключался. Я, Джулиана, обещаю быть твоей навсегда, Лео. В присутствии этих свидетелей. – Лицо мамы сморщилось, как у Аори, когда та собиралась плакать, и вдруг по ее щекам хлынули потоки черных слез, которые она размазывала по лицу, отчего выглядела еще хуже. – Мне пришлось отдать Лео, но он только спросил: «Почему ты такая грустная, Джулиана? Ты ведь получила то, что хотела?», а я ответила: «Нет, Лео, дорогой, это ты получил, что хотел». Он меня слегка обнял и похлопал по спине. Папа, Хана, как он мог оставить меня? Как он мог уйти?

Каролина встала и постаралась проскользнуть мимо мамы, но та ее перехватила:

– Не сердись, Каролина. Моя золотая принцесса. Моя красавица. Он так любит тебя. Он и Гейба любит. Я знаю. Все будет хорошо. Я слышала, что ты говорила. Но ты напрасно так расстраиваешься. Мама придумает, как нам быть дальше. Мама все исправит. Мы еще с тобой будем веселиться…

– Мам, мне пора одеваться, – сказала Каролина. – Не плачь.

– Хорошо, – ответила ей мама.

Затем она повернулась к нам, но мы сидели на софе, как три обезьянки, которые ничего не видят, ничего не слышат, ничего не скажут.

Каролина остановилась в коридоре:

– Мам, я должна тебе сказать…

– Не смей! – заорал я так, что было слышно во всех соседних домах. – Закрой свой поганый рот!

– Что случилось? Каролина, ты заболела? – У мамы на белой сатиновой блузке виднелись черные пятна от туши. У нее был страшно заплаканный вид, а нос распух от слез.

Я и вспоминать не хочу остаток того вечера. Мама все время возвращалась в комнату Каролины, умоляя ее каждый раз: «Доченька, подожди, останься. Ты можешь потерпеть до лета. Кара, только до лета, а потом будет видно». Все это сопровождалось слезами, и Каролина тоже плакала, но все равно продолжала укладывать свои вещи, джинсы и микроскопические свитера в огромную дорожную сумку.

Я, честно говоря, уже не мог дождаться, когда она уйдет из дома. Это ложь.

Я любил… сестру. Более или менее. Тогда. Я все еще часто вспоминаю о ней. Ведь таковы правила игры: вы разделяете с братьями и сестрами не только прошлое, но и будущее. Это гарантировано, как и то, что отец обязательно о вас позаботится.

Но я думал и о том, что поступок Каролины может довести маму до очередного приступа. Стресс никому не приносил пользы, а уж тем более человеку, страдающему рассеянным склерозом. Ей было очень тяжело умолять собственную дочь не бросать ее. В тот период мама пошла бы на что угодно, лишь бы мы оставались с ней. Не оттого, что она хотела досадить Лео, а потому что нуждалась в нас и нашей поддержке. Она относилась к тому, что должна заботиться о нас, как к своей работе. Я пытался зарыться головой в подушку, чтобы только не слышать, как мама и бабушка проплакали всю ночь напролет. Я знаю, что Каролина отправилась спать, а в четыре утра до моего слуха донесся щелчок кофеварки. Я услышал, как мама и бабушка начали разговор:

– …она вернется… пройдет время, и она вернется…

– … только представь, как они там будут уживаться…

– … так глупо все выходит, но ее можно понять, она еще молодая. Ее все это напугало.

В этот момент мама закричала:

– Хана, я тоже напугана. Ты думаешь, что если я взрослый человек, то меня не пугает перспектива, которая открывается передо мной: когда дети подрастут, они разлетятся кто куда, и я останусь одна. В лучшем случае, с сиделкой, которая будет кормить меня за плату. Я скучаю по тому, что потеряла. Я так хочу иметь это снова, Хана.

– Тихо, Джулиана, ты разбудишь детей.

Я удивился тому, что бабушка до сих пор здесь. Мы были, как отель разбитых сердец. Вход свободен. В любое время дня и ночи. Я пробрался к двери.

– А еще и Кейси…

– Ты знаешь, что больше всего мне хотелось бы, чтобы Кейси влюбилась, чтобы у нее появилась семья. Хана, я знаю, что ты с подозрением к ней относишься, но она для меня самый лучший друг.

– Не хочу спорить с тобой. Я только переживаю, какое влияние она может оказать на детей.

– Не надо. Она тебя услышит. Я слышала, как она приехала.

– Но дверь плотно закрыта.

– Она была для меня все это время самым верным и преданным другом.

– Я тебя понимаю.

– Но у нее возникнет желание самой стать счастливой. Она захочет еще одного ребенка. Гейб вырастет и отправится в колледж.

– Джулиана, любой человек боится одиночества, – заметила бабушка, и я услышал, как звякнула ложка о чашку, когда она добавляла себе еще сахару.

– Одно дело – остаться одной и быть свободной в передвижениях, ходить на лекции, путешествовать, а другое дело – быть прикованной к постели и валяться в собственных экскрементах, пока добрый почтальон не заглянет к тебе.

– Мы поставим сигнализацию, Джулиана, звонок, чтобы тебе не пришлось вставать. Почему ты уверена, что тебя ждет ухудшение? Может, все будет нормально?

– Но, вероятно, нет, Хана. Я поняла, что мое состояние может стремительно ухудшиться. Возможно, через несколько лет мне понадобится инвалидное кресло.

– Джулиана! Давай сжигать мосты после того, как перейдем через них.

– Но, Хана. Я знаю, что вы вели себя, как святые, однако я понимаю, что вам хочется быть с сыном. Я не имею права вставать между вами и Лео. Я не хочу, чтобы вам пришлось выбирать между собственным сыном и мной с детьми.

– Джулиана, мы подумаем об этом, когда пройдет время. Гейб не может пока смириться с тем, что Лео так поступил с его внуками. Ведь вы были так долго женаты, Джулиана. Я помню, как вы тогда сидели на том диванчике. Пара, настоящая пара. Ты мне не просто невестка, Джулиана. Ты мне больше, чем родная дочь.

– Я знаю, но получается, что из-за нас у вас рухнули все планы. Путешествовать, видеться с друзьями. Все.

Наверное, я сам не заметил, как вернулся в кровать и заснул. Мне приснилась Тиан, как тогда у Конни на кухне. Она снова говорила, что она американская принцесса. Она выросла (ну, насколько могла подрасти такая малышка, как Тиан). Волосы ее были короче, и одета она была в жакет моей мамы. Она положила мне руку на плечо и с улыбкой сказала: «О Гейб, как приятно видеть тебя снова. В каком ты сейчас классе?» – а мне все еще пятнадцать. Я хотел расправить плечи, чтобы выглядеть мужчиной, но она все уходила прочь, снова повторяя, что ей было приятно встретиться со мной и что я не должен ее разочаровывать и хорошо учиться в школе. Потом я услышал: «Мы еще увидимся». Но это уже был не сон. Меня разбудила Каролина, которая уселась рядом со мной на полу.

– Проснись, Гейб, – сказала она. – Я хочу уехать, пока она спит, пока Аори спит, и меня уже ждет папа.

Я встал и прошел, не обращая на нее никакого внимания, прямо в ванную комнату, где не торопясь начал чистить зубы. Я знал, что мое молчание сводит сестру с ума, но не представлял, что сказать ей.

– Гейб, – прошептала она из-за двери. – Выйди, я хочу дать тебе адрес отеля, где мы остановимся. Ты мне позвони, если мама захочет меня увидеть. Я, конечно, вернусь еще попрощаться, но она сейчас так расстроена, что я бы не хотела расстраивать ее еще больше.

Я резко открыл дверь, и Каролина едва не упала. Я прошел мимо так, словно ее и не было в комнате.

– Черт бы тебя побрал! – выругалась она. – Не надо быть таким чурбаном.

Я лег в кровать. Хотя я и выглядел абсолютно спокойным, но внутри у меня все колотилось от гнева. Что мне было делать? Умолять ее остаться? Вразумить ее? Как? Что будет лучше: чтобы она жила с нами, гуляла по ночам, покуривала какую-нибудь дрянь, забеременела? Она успокоилась бы после отъезда отца? Она вспоминала бы эту чертову долину? Я представил себе эту местность зимой, под толстым слоем снега. Картина вырисовывалась довольно мрачная. Я вспоминал нас на автостанции во время того невероятного путешествия, когда мы были в Массачусетсе, боясь, что найдут пистолет, что нам грозят страшные неприятности. Мы сидели, прижавшись друг к другу. Только я и она. Моя сестра, рожденная в том же году, что и я. Нас называли ирландскими близнецами. Я хотел напомнить ей о том, что нас связывало. Я хотел крикнуть ей, что она не только бросает маму, не только плюет на семью – она еще и вырывает меня из своего сердца. Меня, того, кто спас ее там, на запасном пути. Мне так хотелось сказать ей: «Каролина, ты же частица моей души, как ты можешь бросать меня?»

– Гейб, – нарушила она мои размышления, и я только покрепче зарылся в подушку. – Ты что, даже до свидания мне не скажешь?

Я молчал.

– Ты же мой брат.

Я услышал, что она плачет.

– Не все одинаковые. Понимаешь? Ты благородный, ты сильный, я не такая. Но я не злая. Я не подлая. Я не могу оставаться и ранить ее чувства. Мамины чувства. Я не только из-за себя уезжаю.

Какая-то сотая доля интуиции подсказывала мне, что она говорит правду. Через какое-то время (мне оно показалось вечностью) я ощутил, что она нерешительно положила свою маленькую руку мне на голову.

– Я напишу тебе, Гейб. Или позвоню. Ты всегда останешься для меня любимым большим братом, Гейб. Не обижайся за то, что я тебе наговорила. Ты самый умный из всех, кого я только знаю.

Я не мог поверить тому, что семья Штейнеров за сорок восемь часов превратилась в разбитый сосуд. Это было какой-то чудовищной шуткой. Я не знал, что и думать. Наконец я оторвал голову от подушки, и мои губы уже не так дрожали. Я не знал, что сказать сестре.

Но ее уже не было.