Текст книги "Жизнь на краю земли"
Автор книги: Жак-Ив Кусто
Соавторы: Ив Паккале
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Когда доктор Клэр-Василиадис заканчивает в этот вечер свой рассказ, оказывается, что мы не затронули еще многих вопросов, касающихся истории индейцев, живущих на юге Латинской Америки. В этом разговоре нам были понятны даже не все слова.
Первоначально кауашкары населяли среднюю часть архипелага Огненная Земля. На севере архипелага жили чоно, сейчас окончательно исчезнувшие, на юге – яганы.
Чоно, расселившиеся по берегам залива Пеньяс вплоть до южных островов архипелага Чонос, были, вероятно, народом более «техническим», чем кауашкары, более «развитым», если хотите; но, по непонятным причинам, они полностью исчезли в XVIII веке. Их отношения с кауашкарами были довольно странными: сегодня они вместе пируют у туши выбросившегося на берег кита, а завтра сходятся лицом к лицу в смертельной схватке… Но так или иначе, они вели такую же жизнь морских кочевников.
Яганы, чья территория простиралась от пролива Бигл до острова Наварино и прилегающих к нему земель, тоже представляли собой «народ каноэ». Но они широко использовали в качестве источника существования и стада гуанако, водившиеся на острове Огненная Земля. Яганы поддерживали связи с индейцами она. Очень рано обращенные в христианство (?), яганы стали жертвой незнакомой им болезни, против которой у них не было никакого иммунитета. Дело в том, что в 1850 году пастор Томас Бриджес открыл в Ушуая школу и больницу для индейцев. В 1855 году там началась эпидемия кори. И если до эпидемии насчитывалось 949 яганов, то после нее их осталось меньше половины. Яганы так и не оправились от этой катастрофы; последние представители этого племени чахнут сейчас в небольшой резервации на северном побережье острова Наварино.
Чоно, кауашкары и яганы составляют все индейское население архипелага Огненная Земля. Раньше три этих племени объединяли под общим безликим, даже презрительным названием «огнеземельцы», присовокупляя к ним заодно и племя она, которое с Огненной Землей только граничило.
Над индейским селением Пуэрто-Эдена собираются туман и облака. Здесь беспрерывно идет дождь, и порой индейцы пьют пресную воду, которая скапливается на поверхности моря.
Она – неизвестно, как они попали на свою родину, поскольку они не умели пользоваться лодками (предполагают, что они пересекли Магелланов пролив пешком во время последнего ледникового периода), – были очень быстро уничтожены испанскими поселенцами. В 50-х годах нашего века оставались только отдельные представители этого племени и небольшая группа в районе Рио-Гранде в Аргентине – все метисы, у которых в жилах почти не сохранилось крови она. «Калипсо» застала последнего, вернее, последнюю из она – 80-летнюю старуху… Здесь вполне уместно сказать, что у этого племени индейцев не было других источников существования, кроме истребленных овцеводами стад гуанако; что они становились жертвами настоящей охоты на людей (было время, когда за каждого она убийца получал солидное вознаграждение – до фунта стерлингов); мало того, их истребляли массами с помощью отравы – например, начиняя стрихнином тушу выбросившегося на берег кита, которой затем питалось целое племя…
Кауашкары утратили почти все, что делало их племенем гордым и независимым. Они одеты в лохмотья, живут в лачугах и, увы, видимо, обречены на вымирание.
Но окончательно смешались все названия племен тогда, когда чоно, кауашкаров, яганов, она и… техуэльче объединили под общим названием «патагонцы». (Слово «патагонец» означает «большеногий» – так называли индейцев, живущих в пампасах, по той причине, что иногда они оборачивали ноги шкурами.)
Сейчас во всех тонкостях этих названий наконец-то разобрались. Поздновато, пожалуй. Это я уже говорил по поводу китов и натуралистов, но то же самое. можно сказать и про первобытные народы и этнографов. Сначала приходят охотники и поселенцы, а ученые довольствуются тем, что остается, если хоть что-нибудь остается…
До сих пор не выяснено, как возникли различные индейские племена, жившие на крайнем юге Южной Америки. Они сильно отличаются от других народностей континента (инков, арауканов и т. д.) Может быть, они иного происхождения? Вряд ли. Заселение южной Патагонии началось в конце последнего ледникового периода по мере отступания льдов с севера на юг от высоких террас к долинам. Дольше всего ледяной покров сохранялся на архипелаге Огненная Земля. Возможно, что чоно, кауашкары и яганы (и даже она) появились на своих землях сравнительно недавно – в шестом и пятом тысячелетиях до нашей эры.
Диоген, живущий на краю светаВ бидонвиле кауашкаров в Пуэрто-Эдене, куда я приезжаю вместе с аквалангистами «Калипсо» и доктором Клэр-Василиадисом, наиболее гнетущее впечатление на меня производят сами индейцы – ведя бездеятельное, бессмысленное, вялое существование, они безнадежно погрязли в своем отчаянии, как в топком болоте… Будь у них, по крайней мере, хоть чуточка воли, возможно, еще не все было бы потеряно. Но увы… Некоторые народы, столь же обездоленные, не отказались от борьбы. А кауашкары – отказались. Единственное удовольствие, которое они себе позволяют, да и то все реже и реже, – это отправиться в одиночку или всей семьей в плавание по проливам архипелага либо на охоту, чтобы вспомнить добрые старые времена..
Мы хотим ознакомиться с бытом одного из пяти сохранившихся в Пуэрто-Эдене семейных кланов. «Главу» дома – старейшину, хотя он еще не так стар, – зовут Хосе Тонка. Это маленький коренастый человек, чей физический облик вполне типичен для этнической группы, которую он представляет. Все кауашкары невысокого роста: мужчины – от
1 м 54 см до 1 м 58 см (самый высокий мужчина имел рост 1 м 63 см), женщины – от 1 м 44 см до 1 м 46 см.
Но небольшой рост компенсируют очень сильные тело и руки. Руки у кауашкаров чрезвычайно длинные и мускулистые, ведь их постоянное занятие – гребля. Ноги, напротив, кажутся короткими и слабыми. Ступни плоские – отчего так своеобразна и походка индейцев, а подошва покрыта толстой кожей. Суставы же даже у очень пожилых людей сохраняют удивительную гибкость.
Цвет кожи – от светлого коричневато-желтого до темно-коричневого; лицо, как правило, темнее тела. Черты лица монголоидные, скулы широкие, глаза немного раскосые.
У кауашкаров встречаются почти все известные глазные болезни (воспаление век, слабое зрение). Многие из них очень тучны, несмотря на свою нищету.
Система кровообращения у них не в порядке (не связано ли эго с депрессией, а также с неумеренным потреблением алкоголя и сахара?). Живут они скученно (между прочим, рядом с собаками, на которых полно насекомых-паразитов), а поэтому между ними легко распространяются инфекционные болезни, в частности туберкулез, корь и сифилис. Наконец, среди них наблюдались многочисленные случаи преждевременного старения.
Все эти физические недостатки не мешают кауашкарам обладать некоторыми исключительными способностями. Таких способностей, по крайней мере, три. Кауашкары гибки. Выносливы к холоду: раньше дети ходили голышом по снегу, а малышей начинали выкатывать в снегу прямо с рождения; еще и сейчас все племя купается иногда в разгар зимы, когда для этой процедуры им приходится раскалывать лед на воде. Наконец, они совсем не боятся высоты: рядом с бидонвилем Пуэрто-Эдена стоят две металлические опоры линии электропередачи, на верхушках их, на высоте около сорока метров, установлены небольшие платформы без ограждения; кауашкары взбираются туда целыми группами и наблюдают, как в пролив заходят суда; комментируя события, они хлопают друг друга по спине, как будто находятся посреди деревенской площади; может быть, эта уверенность движений в какой-то мере объясняется тем, что каждую весну они лазят на отвесные скалы за яйцами морских птиц, которые употребляют в пищу.
Одна из наиболее странных физиологических особенностей кауашкаров заключается в том, что у них всех кровь принадлежит к нулевой группе. Носителем подобного наследственного фактора является рецессивный* ген*. И если какая-нибудь этническая группа полностью вся имеет в крови этот ген, то согласно законам генетики это означает, что данная группа является «чистой расой», избежавшей экзогенного влияния других этнических групп и не имеющей примесей «чужой» крови. Подобное явление редко встречается среди представителей человеческого рода.
Чтобы обеспечить себе ужин, семья Тонка добирается на лодке, сделанной уже не самими индейцами (но отремонтированной кое-как собственными руками), до небольшой бухточки, которая осыхает в отлив. Вся семья разбредается по дну бухты, вооружившись старыми двузубцами из расщепленного куска дерева, которыми индейцы с незапамятных времен пользовались для ловли морских ежей. Но сегодня этот трудоемкий процесс сбора – лишь карикатура на способ добывания пищи их предков, живших только морем и ради моря, вечных кочевников водного царства…
Габриэлла, жена Хосе Тонка, возможно, еще помнит время, когда океан был более щедр, а кауашкары вели жизнь более достойную и более счастливую. Мерседес, дочь, уже не помнит даже того времени, когда ее отец был хозяином собственной судьбы и жил свободным охотником на-свободных водах… Теперь, чтобы свести концы с концами, Хосе Тонка вынужден наниматься на работу на разработки Гуарельо. Морские кочевники давно уже перестали быть хозяевами в проливах.
Старый Панчоте, строитель лодок, с грустью думает о временах, когда кауашкары были счастливым народом, – до появления европейцев.
Роса одна из немногих женщин племени – хорошо знает, что ее народ теперь осужден на вымирание.
Несколько членов отряда «Калипсо» предпринимают новую экспедицию в проливы, надеясь встретить последних кауашкаров-охотников.
Когда мы с доктором Клэр-Василиадисом вошли в лачугу Хосе Тонка, чтобы снять его на кинопленку и расспросить индейца о его жизни и о жизни его предков, у меня возникло полное ощущение, что мы проникли в потайную нору старого, больного и ожесточенного зверя, чьи пугливые малыши сгрудились в углу. Упрямое лицо старика выражает только отчаяние и страх.
«Хосе, Габриэлла, сколько у вас было детей?» – спрашиваю я. Молчание… «Ну хорошо, не можете ли вы?…» – «Нет! Нет! Нет!» – говорит Тонка, не дожидаясь ни конца моего вопроса, ни перевода доктора Клэр-Василиадиса… «Ваш отец был охотником?» – продолжаю я. «Да», – отвечает Тонка. «А вы – вы тоже охотитесь?» Молчание.
Некоторое время на все вопросы Хосе Тонка отвечает только: «Нет! Нет! Нет!» Или делает вид, что не понимает, о чем идет речь… Он замкнулся в себе. Он не хочет слышать ни о тюленях, которых раньше было так много, ни о китах, у которых такое вкусное мясо, ни о моллюсках, за которыми во времена его юности женщины ныряли в ледяную воду… Одно только упоминание обо всех этих утраченных радостях причиняет ему боль. Он гонит их прочь, желая стереть из памяти, ибо воспоминания делают его теперешнюю жизнь еще более жалкой. Я прекрасно понимаю, что он не хочет воскрешать их. И я не настаиваю. У доктора Клэр-Василиадиса, как и у меня, к горлу подступает комок.
Мы уже собираемся покинуть хижину из покосившихся досок и толя, когда Хосе Тонка начинает говорить. Он рассказывает, как его отец – и даже отец его отца – охотились на оленя гуэмал, как они ловили тюленей, добывали выдр и грызунов. Лицо его оживляется. Кажется, он забыл, кто он есть сегодня, и вернулся назад, ко временам расцвета своего племени. У меня такое впечатление, что он грезит наяву. Да, кауашкаров осталось теперь только двадцать семь человек. Но они как будто снова превратились, по какому-то волшебству, в сильный, счастливый и полный жизни народ. Их многочисленные дети играют голышом на снегу, ожидая возвращения отцов, нагруженных добычей, и матерей, несущих корзины с вкусными моллюсками… Но эта иллюзия длится лишь какое-то мгновение. В своем желании изучать кауашкаров исследователи с «Калипсо» опоздали лет на пятьдесят. Сегодня Пуэрто-Эден – это смерть.
«Хосе Тонка, – спрашиваю я, – вы верите в бога?» – «В кого?»
Хосе неведомы мысли о высшем всемогущем существе. Однако в некотором смысле у кауашкаров была религия; и прибывшие европейцы не преминули навязать им свою веру (и даже не одну!)…
«Хосе Тонка, верите ли вы, что после вашей смерти какая-то часть вас останется жить?» – «Ха! ха! ха!»
Хосе смеется. Он относится к моим словам чуть ли не с насмешкой. Он не считает, что смерть может быть «началом другой жизни». Он совершенный материалист. По его мнению, душа – это выдумка, а загробная жизнь – одни только басни.
Признаюсь, подобные рассуждения у «дикаря» (по терминологии людей «цивилизованных») меня несколько удивляют. Разве мало мы слышали, мало читали в книгах профессиональных этнографов, что у всех примитивных народов есть своя мифология, религия, верования? Да я и сам мог убедиться в том, что у кауашкаров все это тоже было. И самое главное, что я вынес для себя из этого разговора, – тот факт, что здесь, как и повсюду, отдельные личности хотят мыслить свободно, что независимый дух проявляет себя при любых обстоятельствах. Человеческое общество везде рождает оригиналов, вольнодумцев, отщепенцев, инакомыслящих. И даже в этом бидонвиле Пуэрто-Эдена есть люди, которые мыслят независимо и смело.
Хосе Тонка, ты в своих лохмотьях напоминаешь мне великого Диогена, сидевшего голым в бочке на афинской агоре…
Прелестные мхи(Отрывок из «Дневника» Филиппа)
«Хотя Хосе Тонка продолжает делиться с нами своими воспоминаниями, мы не отказываемся от намерения последовать за кауашкарами на охоту. Мишель Делуар и его товарищи, заблудившись в проливах, опоздали на первую встречу. Нам назначают вторую, и мы надеемся, что на этот раз не оплошаем.
Чтобы попасть на место встречи, мы должны, во-первых, обмануть бдительность военных. Несмотря на ухудшение экономической, социальной и политической ситуации в Чили, представители армии обращаются с нами по-прежнему очень мило и любезно – при одном условии: мы не должны плавать в проливах.
В последние дни к нам в „помощь“ был даже приставлен один военный. Его-то нам и придется обвести вокруг пальца.
В один из вечеров, пока другие члены отряда отвлекают его внимание, мы готовим три зодиака. Укладываем в них горючее, провизию, киноаппараты и кинопленки, а также навигационные приборы. На рассвете, пока наш солдат еще спит, быстро отчаливаем, чтобы он не успел сообразить что к чему.
В первом зодиаке Ги Жуа и Колен Мунье, во втором – Бернар Дельмот и в третьем – я. Двое суток мы будем бороздить узкие проливы на краю света, а на утро третьего дня встретимся на воде с кауашкарами.
Величественный пейзаж. Серые воды проливов, достигающих в ширину от десятков до сотен метров, мешаются с непрекращающейся холодной изморосью. С обеих сторон в море обрываются черные гранитные стены, за время этой экспедиции мы ни разу не увидим их вершин. Такое впечатление, что мы путешествуем по пустынным коридорам какого-то огромного дома, построенного великанами; потолок облаков, повисших над самой головой, едва ли не на высоте 50 м, еще более усиливает это впечатление…
Прошло всего несколько минут, как мы плывем этими коридорами, а все уже промокли до нитки, просушиться же нам удастся только по возвращении на „Калипсо“. Обрушивающиеся в каньоны порывы ветра пронизывают нас насквозь, но мы чувствуем себя как бы заново рожденными, вновь обретшими утраченную невинность. Четыре человека среди девственного простора…
Места, где мы плывем, внешне неприветливы. Но за их дикой суровостью прячутся чудеса. Здешняя природа не выставляет свои красоты напоказ – они прелестны, но скромны. И от этого ценишь их еще больше. Тут – зеленая вода пролива выделяется на иссиня-черном фоне отвесной скалы. Там – прозрачные, как кристалл, водопады низвергаются, кажется, прямо из облаков в море: это самая лучшая питьевая вода в мире, нигде на земле нет воды чище.
Растительность на этом краю света – мхи, мелкие спрятавшиеся цветочки – необычайно красива. Но ее прелесть открывается только тому, кто умеет видеть.
В лагере, наевшись вкусных мидий, Филипп чувствует себя морским кочевником.
Наконец-то встреча произошла. В одном из затерянных проливов Филипп и его товарищи разыскали последних кауашкаров, охотящихся, как это делали их предки, с помощью гарпунов и собак.
Или вон ползет по гранитным стенам растительность ярчайшего зеленого цвета. Толстые ковры мха покрывают скалы, образуя сказочные навесы, под которыми целиком умещаются наши зодиаки. Но стоит нам приблизиться к берегу, как сплошной зеленый ковер распадается на бесконечное множество маленьких прелестных растений. Между струящимися ручейками обильно пестреют крохотные цветы. Да и сами мхи, если присмотреться к ним повнимательнее, оказывается, расцвечены тысячей ярких красок – то красных, то фиолетовых, то желтых.
По прибрежным скалам, вплоть до верхней границы самых высоких приливов, лепятся бесчисленные мидии. Эти крупные моллюски с белыми и синими створками, отливающие фиолетовыми тонами, невероятно вкусны. В течение трех дней экспедиции мы только их и едим.
Разбить лагерь на этих островах – минутное дело, стоит только найти небольшой галечный или песчаный пляж. Высаживаемся, ищем „чудесный“ кустарник, ветки которого загораются даже под моросящим дождем, и греемся… Раскладываем на развилины веток мидий, за которыми нам пришлось лишь нагнуться. Вот моллюски выпускают струйку пара, открываются – и готово дело!
Очевидно, питаясь таким образом, мы бессознательно повторяем действия десятков поколений индейцев – недаром на узких песчаных полосах, где мы высаживаемся, нам встречаются не только остатки хижин кауашкаров (колышки, вбитые в землю), но также и груды пустых раковин… А если бы мы были охотниками (то есть если бы нам приходилось добывать себе пропитание охотой), то тогда к костям животных, добытых индейцами, прибавились бы и кости добытых нами животных – мы то и дело натыкаемся на своих стоянках на черепа оленей, выдр и тюленей.
Почему морские кочевники обосновались в этом холодном и дождливом негостеприимном крае? Потому что их вытеснили из более теплых мест другие племена, отвечают иногда этнографы. А я, пожив, как кауашкар, могу предложить другое объяснение. Здесь, несмотря на отвратительные климатические условия, всегда можно добыть огонь. И самое главное – здесь невозможно умереть с голоду. Индейцы Северной Америки и других широт временами голодали. Зимой дичь для них была редкостью. Здесь, на островах, лежащих на юге Чили, коренные жители в любое время года могли пользоваться щедротами моря. Зимой мидий так же много и они так же питательны и сочны, как летом.
Наконец на утро третьего дня появляются кауашкары…
Две семьи на двух парусных лодках возвращаются с охоты. В походе участвовали муж, жена и дети, а также собаки. Подплываем к ним. Здороваемся. Они с улыбкой отвечают нам. Хотя они все гак же одеты в лохмотья, это уже не те кауашкары, что в Пуэрто-Эдене. Они сияют. Охота преобразила их: кстати, они возвращаются не с пустыми руками. На дне лодок видны многочисленные тюленьи шкуры и несколько шкур выдр. Предлагаем им обменять одну тюленью шкуру на табак и провизию: они в восторге от сделки. Любой торговец с Чилоэ за ту же цену потребовал бы у них половину всей добычи!
„Есть контакт“, как говорится. Несмотря на языковый барьер, мы понимаем друг друга. Три дня мы, европейцы, жили в наших зодиаках, как кауашкары. Видимо, именно это они и ценят.
Мы проводим с ними какой-то час. Но этот час – один из наиболее интересных и волнующих из всех мною прожитых. На обратном пути к „Калипсо“ мне хочется рассказать об этом морским птицам, двум выдрам и тюленям, которые нам повстречались.»
10 Айайема, злой дух
ЛОДКИ ИЗ КОРЫ И ЛОДКИ ИЗ ДЕРЕВА
ТРАДИЦИОННЫЕ СПОСОБЫ ОХОТЫ
ГЕРОЙ ОБРАЩАЕТСЯ В КРЫСУ
ВРЕМЯ, ПРОСТРАНСТВО И СЛОВА – ЖИТЬ ВМЕСТЕ
ИГРЫ И ИСКУССТВО – ПОСЛЕДНИЙ ИЗ КАУАШКАРОВ
На западном побережье южного Чили от Пуэрто-Монт до мыса Горн, иными словами от 42 до 56° южной широты (то есть на протяжении более чем 1500 км), нет ни одной дороги, ни одной тропинки. Единственный путь сообщения здесь – проливы. Даже на больших островах нет почти никаких дорог: на острове Чилоэ из одной деревни в другую можно попасть только морем, на шлюпке, и дети, которым выпала счастливая судьба обучаться грамоте, приплывают в школу на лодке. В этом крае гранитных утесов и непроходимых лесов вода для жителей – в некотором роде единственно возможное жизненное пространство. А лодка – второй дом. Старые кауашкары до сих пор рассказывают трагические и, вероятно, правдивые истории о неосторожных охотниках, которые, высадившись на затерянном островке, плохо привязывали лодку – ее уносило течением, и они умирали на берегу от голода…
Самое древнее средство передвижения у народа каноэ – челнок из сшитых досок. Для строительства челнока индейцы использовали либо кипарис, либо дерево алерсе, из которых легко (сравнительно) сделать плоские доски.
Две сероголовые казарки покидают эти места. Они летят нал вымирающими кауашкарами, когда до военного переворота в Чили осталось несколько дней. Как это символично!
Южные морские котики удивительно изящны под водой; у кауашкаров была «песнь котиков», очень монотонная и очень красивая, – только старики помнят еще из нее несколько фраз.
Для каждой пироги требовалось изготовить и обжечь снаружи пять-семь досок длиной 3,5–7,5 м, шириной 60 см и толщиной 2–3 дюйма. Концы досок стесывали так, чтобы получились корма и нос. По обоим краям каждой доски пробивали ряд отверстий, а затем сшивали доски по две крепкой лианой точно так, как сшивают два куска ткани. Остов лодки конопатили чем-то вроде пакли, изготовленной из заболони алерсе, которая разбухает в воде. Потом принимались за шпангоуты, крепившиеся деревянными нагелями, – лодка получалась такой прочной, что могла выдержать двадцать человек и плавать в открытом море. Весла состояли из двух частей – веретена, сделанного из ствола молодого кипариса, и овальной лопасти. За веслом-рулем сидела обычно пожилая женщина. А посередине лодки горел традиционный огонь «огне-земельцев»…
С 1880 года никто не видел ни челноков из сшитых досок, ни пожилых женщин, сидящих на корме у руля двадцатиместной лодки кауашкаров… Никто больше не наблюдал эту типичную сцену из жизни морских кочевников.
