Текст книги "Газета Завтра 816 (80 2009)"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Евгений Головин АЙВЕНГО

Герой, созданный воображением Вальтера Скотта, может считаться мифическим героем в той же степени, как мистер Пиквик Диккенса или Шерлок Холмс Конан Дойла. Мифический герой – тот, кто обращен к нашей душе не в смысле воспитания, ибо душу воспитать нельзя, а в качестве парадигмы, то есть звезды животворного света. Небесная субстанция души (в отличие от субстанции рациональной, анимальной и вегетативной) пронизывается светом, который не теряется, не поглощается и не гаснет, но остается навсегда, независимо от жизненных условий, характера, локальных или глобальных катастроф. В этом смысле миф мифу рознь. Мифы о Геракле, Ахилле, Орфее, Язоне отдаленно сказочны, давным давно потеряли животворный свет и обрели общую занимательность для культурных людей. Мифический принцип перешел в высоко романтическую литературу типа Вальтера Скотта, Байрона, Гюго, Понсона дю Террайля, в новое время к Конан Дойлу и Рафаэлю Сабатини. Можно сравнить Айвенго с капитаном Бладом, но отнюдь не с Ахиллом или с Энеем. Мы в лучшем случае преклоняемся перед героями древности, они доходят до нас как блики крайне далеких и недостижимых звезд качественно иной вселенной, тогда как Айвенго или капитан Блад, несмотря на разделяющие их столетия, несравненно ближе нам, как парадигмы животворного света. Разные эпохи только формально переходят одна в другую, образуя общее течение человеческой истории, на самом деле они хаотичны, непоследовательны, сталкиваются и уничтожают друг друга, так что легче представить себе историю горностаев, нежели людей. Нас сближают общие понятия, но не смысл этих понятий. «Дама», «любовь», «джентльмен», «победа», «слава», «богатство», «бедность», «честь», «благородство», «великодушие» понимаются каждой эпохой настолько по-разному, что только живущий в ту или иную эпоху может уразуметь их временный смысл. Марк Твен заметил, что если бы леди Ровена и Айвенго заговорили бы привычным языком, то покраснел бы современный грузчик. Типично американское замечание человека, верующего в прогресс и школьное воспитание. В своем романе «Янки при дворе короля Артура» Марк Твен вообще умудрился сотворить из благородных рыцарей Круглого Стола какие-то сорняки позитивизма: его «рыцари» в полном вооружении разъезжают на велосипедах, (ибо лошади слишком дороги), обмениваются скабрезными анекдотами, устраивают забастовки и революции, пытаясь приблизить блаженное новое время.

Вальтер Скотт чужд позитивизму, ему скорее близка наивная патриархальность. Саксонские рабы всецело преданы своим хозяевам, полностью разделяют их убеждения, не задумываясь готовы отдать за них жизнь. Они не чужды солёным шуткам, вольным разговорам, простым нравам, дружеским потасовкам, но знают свое место и привержены старинным саксонским обычаям.

Англия, конец двенадцатого века. Король Ричард Плантагенет, известный по прозванью "Львиное Сердце", отправился в крестовый поход с лучшими сподвижниками: поначалу дела шли неплохо, была отнята у султана Саладина важная крепость Сен-Жан д»Акр, затем счастье изменило крестоносцам – они потерпели несколько крупных неудач, пришлось возвращаться на родину, кто как может, а сам король Ричард попал в плен к австрийскому эрцгерцогу.

Этим не преминул воспользоваться принц Джон (будущий король Иоанн Безземельный): с группой своих сторонников он решил захватить власть. Его поддерживали рыцари норманны, которые предпочли спокойную жизнь в Англии тяготам крестового похода, значительная часть духовенства, орден тамплиеров и недовольные Ричардом дворяне. Простой народ (в основном саксонцы – коренное население) в общем и целом стоял за Ричарда, законного короля. Саксонские дворяне (таны), не имея возможности восстановить свою династию, тоже склонялись к Ричарду, ибо принц Джон, корыстный честолюбец, был известным притеснителем саксонцев.

Такова историческая линия романа. Айвенго, сын знаменитого поборника саксонцев и ненавистника норманнов Седрика Сакса, тайно возвращается в дом родителя. Тайно, поскольку заслужил недовольство отца участием в крестовом походе, но главное – своей любовью к воспитаннице Седрика, леди Ровене, происходящей по прямой линии от саксонского короля Альфреда. Седрик мечтал выдать ее замуж за другого потомка Альфреда – Ательстана и, таким образом, возродить саксонскую династию. Но, увы, леди Ровена, благородная красавица, терпеть не могла увальня и обжору Ательстана и отдала свое сердце красивому и доблестному Айвенго. Главные герои – Ровена и Айвенго – набросаны поверхностно, изящно и элегантно: во-первых, к чему детализировать идеальные фигуры, во-вторых, не углубляясь в психологию, автор хочет представить нам благородство, самопожертвование, доброту, храбрость в напряженном действии, в рискованных ситуациях, оставив описательные подробности юмору, забавам, комическим положениям, нелепостям, промахам, персонажам второстепенным, "людям вообще".

Поэтому столь увлекательны оппозиции между безупречностью Айвенго и надменностью тамплиера Бриана де Буагильбера, жадностью богатого еврея Исаака и милосердием его дочери Ревекки; удалью и пьяной наглостью брата Тука и снисходительным дружелюбием короля Ричарда; уморительными выходками шута Вамбы и угрюмой серьезностью его друга свинопаса Гурта.

"Айвенго", прежде всего, рыцарский роман, хотя и заполненный массой комических, остроумных, двусмысленных пассажей. Герои не встречаются с драконами и великанами, но человеческие коллизии и междоусобицы зачастую ничуть не уступают напряженностью конфликтам легендарным или сказочным. Роскошный рыцарский турнир блистает мастерски сработанными доспехами, дорогими конями, пестрит драгоценными камнями и шелками, парчой и бархатом дворянских нарядов. Духовенство разодето не менее пышно.

Победителю дано право выбрать среди присутствующих дам "королеву красоты", потому поединки проходят страстно и порой жестоко. Здесь второй раз судьба сталкивает Айвенго и тамплиера Бриана де Буагильбера. Первый раз они встречались в Палестине на турнире, устроенном после взятия крепости Акра, когда сэр Бриан проиграл, по его словам, "случайно, по вине своей лошади". Такая же незадача постигла его во второй раз: в отчаянной схватке с Айвенго лопнула подпруга у боевого коня и сэр Бриан оказался на земле. "Мы еще встретимся", – злобно сказал он.

Причины вражды Буагильбера и Айвенго не объясняются в отличие от климата вражды норманнов и саксонцев, ненависти принца Джона к брату, общей неприязни к евреям, отрицательного отношения к тамплиерам и т.д. Роман полон негативами разного плана – личными, сословными, национальными, что Вальтер Скотт считает типичным для тогдашней эпохи. Алчность, честолюбие, сладострастие, лесть ради выгоды находят свои мишени так же точно, как стрелы Робин Гуда – свои. "То я поганый еврей, – жалуется Исаак, – то великодушный благодетель, который не оставит ближнего в беде."

Но вернемся к взаимной ненависти Буагильбера и Айвенго, поскольку она касается главного мифа романа и рыцарства вообще. Это миф о чести. Если Айвенго – воплощение чести, то Буагильбер, несмотря на свою храбрость и воинское искусство…

Честь отличает рыцаря от обычного воина или простолюдина. Честь тесно связана с традиционным четырехчастным разделением души на небесную, рациональную, животную и растительную. Честь присуща человеку изначально. Если человек смолоду проявит себя таковым, она символически подтверждается посвящением в рыцари и золотыми шпорами. Она означает не только наличие небесной части души (anima celestis), что необходимо каждому духовному лицу, но гармонию этой части с другими, гармонию, основанную на первичности и верховенстве неба над землей. Проще говоря: человек чести безусловно верен своему слову, своей даме, своему суверену; он ценит роскошь, но равнодушен к ее отсутствию; он любит хорошую еду, пригожих девиц и деньги, но знает, что его жареный фазан всегда может улететь с блюда, девица стать безобразной старой ведьмой, а деньгам ничего не стоит обернуться осенними листьями. Это пример гармонии небесной и рациональной души. Гармония сия (если это гармония, а не просто желание) распространяется на более низкие сферы души (анимальную и вегетативную), придавая человеку совершенную цельность. В отличие от монаха, рыцарь не презирает ни жизни, ни плодов земных. Презрение само по себе заслуживает презрения, полагает рыцарь – подобная максима освобождает от излишней привязанности и от аверсии, то есть отвращения к жизни. Когда Айвенго попадает в дом своего отца к изобильной вечерней трапезе, он замечает несчастного еврея, голодного, истерзанного грозой, которого даже слуги не пускают сесть за стол, умышленно раздвигая локти. "Садись старик, – говорит Айвенго, – моя одежда просохла, а ты устал и голоден". Айвенго, вероятно, разделяет предрассудки своей эпохи, но для него, прежде всего, важно помочь слабому и голодному старику. Когда сэр Бриан приказывает своей мусульманской челяди на рассвете схватить старика (это был богатый еврей Исаак ) и отвести в замок своего приятеля, барона Фрон де Бёфа, Айвенго спасает Исаака своевременным предупреждением. На протяжении всего романа Айвенго ведет себя, как человек высокой рыцарской чести. Когда раненый и бессильный он лежит в осажденном замке Фрон де Бёфа, то говорит ухаживающей за ним дочери Исаака, доброй и милосердной Ревекке, испуганной кровавой бойней: "Ты не христианка, милая Ревекка, не понимаешь, что рыцарские понятия учат нас ценить жизнь несравненно ниже чести. Рыцарь может быть убит, но над его останками, над развалинами его замка солнце чести никогда не погаснет".

Здесь упрек Айвенго вряд ли справедлив. Добрая, щедрая и отзывчивая Ревекка знает о чести побольше многих христиан – персонажей романа. Скупые и алчные, они готовы на всё ради благ земных: они поддерживают принца Джона только из личной выгоды, в ожидании богатых поместий и важных должностей в случае успеха заговора. Не похоже, чтобы барон Фрон де Бёф убил родного отца ради чести. Маловероятно, чтобы Морис де Браси собрал свою "вольную дружину" для помощи обездоленным и угнетенным. И совсем уж странно искать чувство чести в вероломном нападении на Седрика Сакса и леди Ровену и захвате их в плен тем же Морисом де Браси и Брианом де Буагильбером. Нападение и захват с целью получения выкупа и руки богатой саксонской наследницы более чем понятны.

Норманские рыцари в романе, за исключением короля Ричарда Львиное Сердце, сузили "кодекс рыцарской чести" до минимума: личной храбрости, мастерства владения оружием и мщения за оскорбление, по их мнению, вполне достаточно для славного рыцаря. Исторически это неверно, скорей всего. Но Вальтер Скотт отрицательно относился к норманскому завоеванию Англии и не мог думать иначе. Правда, для успешного развития интриги ему пришлось усложнить образ Бриана де Буагильбера. Это рыцарь храбрый, доблестный и честолюбивый, способный на невероятный для тамплиера поступок: влюбленность в еврейку Ревекку сразу ставит сэра Бриана выше группы его соратников. Способность к чувству истинной любви, неукротимое желание спасти Ревекку из горящего замка, преодолев все преграды на этом пути, свидетельствует о благородстве его натуры. ( Этот эпизод побудил художника Эжена Делакруа написать знаменитую, полную экспрессии картину "Спасение Ревекки"). Но Буагильбер, похоже, родился под черной звездой, которая привела его искать убежища в прецептории тамплиеров, где Ревекку немедленно обвиняют в колдовстве, ибо только так она могла соблазнить столь знаменитого рыцаря. Безвыходность ситуации усугубляется неожиданным прибытием короля Ричарда и Айвенго в прецепторию. Назначается "суд Божий". Буагильбера вынуждают выступить на стороне обвинения. Он умоляет Ревекку бежать. Напрасно. Последний раз восходит его черная звезда.

Защитником Ревекки выступает Айвенго. Поединок оказался роковым для Буагильбера. Он умер в момент легкого прикосновения копья Айвенго к его щиту или, по словам Вальтера Скотта, "пал жертвой собственных неуемных страстей".

Айвенго – идеальный рыцарь и к тому же саксонец. Писатель просто не мог допустить малейшей его неудачи или промаха. Он абсолютно предан своему суверену – королю Ричарду, абсолютно любит леди Ровену. Поскольку великодушная Ревекка вылечила его от ран, он считает долгом своей рыцарской чести спасти ее, будь она хоть сто раз еврейкой. Ослабевший от потери крови, не весьма готовый к поединку со столь серьезным противником, он пренебрегает подобными пустяками, ибо честь для него действительно превыше всего.

И все же немного жаль сэра Бриана де Буагильбера. Пал ли он "жертвой собственных неуемных страстей" или волей романической интриги – непонятно. С самого начала злые случайности преследуют его в поединках с Айвенго. Или же он проигрывает свою жизненную партию потому, что не отличается щепетильностью в вопросах чести? К дуализму Айвенго – Буагильбер недурно подходит строка Вергилия:

"Победители милы богам, побежденные – сердцу Катона".

ПАМЯТИ ДРУГА

Из жизни ушёл Игорь Иванович Драгушин, ему было всего сорок шесть лет. Основатель «Петрофлота», уникальной образовательной организации, воспроизводившей по старинным русским технологиям деревянные корабли, на которых взрослые и дети повторяли маршруты знаменитых русских открывателей и путешественников. Сам капитан поморской ладьи «Святитель Пётр», он совершил на ней немало походов, выдержал семибальный шторм в Баренцевом море, переправлял на Святую Гору Афон мощи Праведного воина адмирала Феодора (Ушакова). Человек широкой души, светлый и отзывчивый, он всегда созидал добро, помогал и поддерживал людей в их трудную минуту, был патриотом России, желал её процветания и внёс свой вклад в общее дело на благо нашей великой Родины.

Пусть земля ему будет пухом! Господи, упокой душу новопреставленного раба Твоего Игоря!

Родные, близкие и друзья усопшего

К ОПУБЛИКОВАННОМУ

Сообщаем, что автором статьи «Два дня в истории» («Завтра», 2009, N 27) является историк Алексей ИСАЕВ, а в публикации Романа Алипова «Даль памяти» («Завтра», 2009, N 26) последний абзац вследствие технической ошибки был изменен не соответствующим действительности образом. Братская могила на горе Хамар-Даба, где похоронены участники боев на Халхин-Голе, находится в Монголии и поддерживается властями этой страны в хорошем состоянии (что не отменяет проблемы недостаточного внимания российских властей к советским воинским захоронениям за рубежом). Приносим извинения авторам и читателям нашей газеты.

Секретариат редакции

ЗЛО ПОД СОЛНЦЕМ 31-й ММКФ: зеленее зелёного

Все неприятности начались с «Царя»: царь оказался ненастоящий. Господин Лунгин может думать иначе и рассказывать прессе, что как только он впервые увидел Петра Мамонова, то сразу понял: перед ним живой самодержец. От возгласа «Иннокентий Смоктуновский!» его удержало лишь элементарное чувство вкуса, то самое, которого так не хватает самому опусу. Мы не способны на такой свободный полёт ассоциаций и скажем просто: много юродства и ереси, да и режиссёр далеко не Эйзенштейн. Об этой фильме вы прочтёте в самое ближайшее время.

Избранные зрители и прочие звёзды карабкались на Эверест безвкусицы по ковровой дорожке цвета столь же нестерпимо зелёного, как и лица тех несчастных, кому пришлось досмотреть изделие председателя жюри до конца. Цвет надежд – зелёный? А цвет одежд? Разодетые знаменитости смотрелись на "аляпистом", как выражается Рената Литвинова, фоне вполне чудовищно. Возможно, им и выдали гораздо лучший мех, но мексиканский тушкан был неотличим от шанхайского барса. И все усилия спецслужб светской хроники, наперебой перечислявших никому не известных кутюрье, оказались, как опять же выражается Рената Литвинова, "вотще". О, эта белокурая бестия! Иногда кажется, что ей и впрямь ведомы все тайны космоса и подводных глубин.

Одним из спонсоров фестиваля оказался интернетовский поисковик "Рамблер". Однако в пресс-центре, где сеть тормозила нещадно, никакого "Рамблера" нельзя было найти днём с огнём; не было и "Ворда". Метафора про день и огонь взята не с потолка: свет там тоже периодически исчезал, пугая малодушных и нервируя остальных. При таком отношении к зажиточным "меценатам" нетрудно представить себе, сколько горя на этом празднике кино хлебнули простые люди. Чего стоил один только внутренний дворик, предоставленный для удобства журналистов, которых изящные мордовороты в белых рубашечках туда таки немножечко не пускали! Бывшее название кинотеатра "Художественный" (а назывался он сладким словом "Свобода") выглядело бы здесь причудливым издевательским анахронизмом. И Лаура Антонелли не приехала. Хотя некоторые её очень ждали.

Итоги конкурса не выглядели странно. При таком составе арбитров, словно завернувших в киношку прямиком с Черкизовского рынка, другого никто и не ждал. Твердолобость, с которой призы всучивались исключительно русскоязычным лентам сомнительных достоинств, выше всяких похвал. Такой феерии ММКФ не знал даже в те времена, когда, как поют сионисты, "над Россией куражился Брежнев плохой", а фест ещё не стал ежегодным и не присвоил сам себе категорию "А". Одна страна – один фильм, честное состязание, шёлковый шарф на шлем. Теперь все эти принципы торжественно пошли на усушку, утруску и мышеед.

Единственной зарубежной лентой, удостоенной хоть какого-то внимания (приз за режиссуру), стала мексиканская "Пять дней без Норы", тусклая сага про еврейских старичков-хомячков в горах Сьерра-Мадре. Куда более внятные "Восемь дней Дильбер" о молодой турчанке в горах Курдистана, где так легко решить свои проблемы с помощью ружья, резонанса не возымели. Самурайский меч и игрушечный мишка, успешно решавшие исход Второй Мировой в милейшей русско-японской манге "Первый отряд", восхитили лишь газету "Коммерсантъ" (специальный приз), впрочем, её сотрудники увидели там не героику, а постмодерн.

Тему числительных удачно продолжила "Палата номер шесть" Карена Шахназарова, вздорная и неуклюжая интерпретация классической темы. Владимир Ильин, вопреки обыкновению не сыгравший ничего дельного, получил приз (лучшая мужская роль) именно за это. "Дуракам везёт!" – заявил он со сцены, радуясь этому прискорбному в других обстоятельствах факту. А самой передовой женщиной была признана… нет, не Рената Литвинова, а никому не ведомая девочка Лена Костюк ("Мелодия для шарманки"), прославившая себя в веках многократным повторением фразы: "Благодаря Кире Муратовой, которой сейчас с нами нет". За это преждевременное погребение она чуть было не получила от блондинки Литвиновой по зубам, а между тем, устами младенца говорила сама истина. Той Киры Муратовой, за творчеством которой было хотя бы интересно следить, больше не существует. Осталась игра на жалость, расчётливое выклянчивание эмоций. Но заполучить ей удалось лишь приз ФИПРЕССИ.

Заклеймив одного "тирана", Павел Лунгин не успокоился и припечатал той финтифлюшкой, которая все эти дни болталась на его могучей вые, другого, как выражаются студенты Истфака МГУ, "занимающего первое место по жестокости среди всех правителей России", если, конечно, вы ещё следите за ходом наших мыслей. А говоря по-русски, "Золотой Георгий" поразил антисталинскую картину Николая Досталя "Петя по дороге в царствие небесное". Лунгин и Досталь, былые противники в идеологических распрях, сошлись в творческом кураже: "неистовый потомок Виссариона" должен быть повержен. Стремление поведать зрителю о том, каким своеобразным парнем был Сталин, весьма ново и весьма похвально, но надо признать, что картина живого классика Досталя навевает сон.

Специальный приз жюри также достался туземной картине, "Чуду" Александра Прошкина. Чудо здесь состояло в том, что на её пресс-показе актуализировался бесноватый кинокритик, кричавший воистину нечеловеческим голосом. Вскоре приехала "скорая", укомплектованная столь же экзальтированным экзорцистом: обычный рабочий момент для данного Киносмотра. Те же, кому услуги такого рода не требуются, вместо "Чуда" спокойно отправились на "Чудесницу" (1936), триумф поэтического соцреализма, редкий и прославленный фильм Александра Медведкина. Солнечный сюжет о передовой доярке Зинке из колхоза "Заря победы" здорово примирял с действительностью. Причём не только нас, но и продвинутую молодёжь из рабочих кварталов в диапазоне от Франции до Алжира и Чили: эти ребята называли свою сеть киноклубов "Медведкино".

Не меньший восторг за рубежом вызывал и фильм Марка Донского "Дорогой ценой", экранизация не слишком известного у нас украинского прозаика Коцюбинского, произведение редкой художественной силы и мощи, оставляющее далеко позади нарочитые арабески Параджанова и впоследствии ставшее плацдармом для старта творчества Эмиля Лотяну. И странноватый мюзикл недооценённого киноведами, но ставшего культовым для целого поколения благодаря "Гостье из будущего" Павла Арсенова: сложные взаимоотношения пионеров, сопровождаемые не слишком детской музыкой Таривердиева. Короче, с социалистическим авангардом всё было в порядке.

Но всем, кому мечталось и алкалось вкусить изысков Каннской программы, оставалось лишь недоумённо хлопать ресницами. Изначально были обещаны и замечательный Джонни То, и не столь одарённый Цай Минлян, и нашумевший фильм Тарантино "Бесславные ублюдки", а в нашем переводе – привет Фёдору Бондарчуку! – "Девятка уродов". Ничего этого не было. Был очередной Ханеке (это такое пиво), Жак Одиар (редкий француз, доползший до середины Москвы), а также свежая провокация Ларса фон Триера, доказавшая, что "не всё прогнило в Датском королевстве". Больше всех "Антихристу" Триера обрадовались спекулянты. Билеты уходили минимум за две "тонны", и счастливые зрители, выложившие такую прорву денег, из жадности не могли даже убежать из зала, а вынуждены были терпеть этот психодел до конца. Лишь когда полуразложившаяся лисичка голосом самого Ларса внятно произнесла: "Хаос правит всем!", из зала произошёл локальный исход наиболее впечатлительных лиц. Они осознали, что чужие на этом празднике жизни. Что и требовалось доказать; современный киноязык не обязан напоминать эсперанто.

А вот "Азиатский экстрим" на этот раз был по-прежнему восточным, но не столь радикальным, как в прежние годы. При таком раскладе баланс остроты чувств и обыденности оказался выдержан, пожалуй, только в индонезийской "Слепой свинье, которая хочет летать" режиссёра Эдвина(!). Жесть нарратива, шоковые моменты и экзотический антураж не выстраивают барьеров, напротив – делают историю интернациональной. С таким же успехом этот диковинный фильм мог бы называться "Русская свинья, решившая стать американцем", "Польская свинья, захотевшая стать европейцем" или просто "Эдичка Лимонов в поисках утраченного ковчега".

Острые – но совсем иного рода – ощущения можно было получить и на другой ориентальной программе, посвящённой году Индии в России. Неизгладимое впечатление произвёл тамильский боевик "Билла". "Римейк Римейкович" двух популярных хитов Болливуда интересен, конечно же, не своим сюжетом (знатоки жанра помнят его наизусть), но самим "региональным" подходом к производству. Представьте себе, что где-нибудь на Свердловской киностудии переснимают "Адмирала" – а то и "Тараса Бульбу" – с тем же бюджетом, размахом, но с отсутствием звёзд. И всё потому, что свердловчане хотят видеть на экране только своих земляков, соседей по подъезду. Странно? А вот тамилы именно так и делают. Не требуется хождения за три моря, чтобы понять: Индия – удивительная страна.

Ещё один наш личный выбор – "Луна" Данкена Джонса, сына Дэвида Боуи. Камерная фантастика в стиле 70-х, косвенно отсылающая нас к незабвенному "Козерогу-1", не произвела впечатления на жюри конкурса "Перспективы". Ещё бы – там нет ни тиранов, ни узурпаторов, ни отсылок к нашему фатальному прошлому, а то и либеральному будущему. И тем более – к лучшему из возможных настоящих. Это просто внятное интересное кино, из тех фильмов, что раньше снимали вдоволь, а потом почему-то вдруг разучились. Ну а для Данкена космическая тема – дом родной; в том, что его папа – пришелец, не сомневается, кажется, уже никто.

Закрывался фестиваль несколько схематичной картиной Майкла Манна "Джонни Д", остроумно названной нашими прокатчиками в честь любимца публики Деппа, сыгравшего там. На самом деле это фильм "Враги общества", ещё одна история о человеке, совершающем преступления. И при этом ставшим народным любимцем. Речь идёт о Джоне Диллинджере, легендарном гангстере, застреленном при выходе из кинотеатра "Байограф" в 1934 году. С его смертью закончилась эпоха автоматов Томпсона, лихо заломленных фасонистых шляп, чёрных автомобилей "Форд-Т". И мифа о героических одиночках, выступающих против произвола банковской системы. Марко Феррери, чья ретроспектива уже не в первый раз мозолит глаза фестивальной публике, назвал одну из своих программных работ "Диллинджер мёртв". С каждым годом, посещая ММКФ, мы верим ему всё больше и больше.

Материал подготовили Анастасия и Борис Белокуровы, Сергей Угольников