Текст книги "Газета Завтра 864 (23 2010)"
Автор книги: "Завтра" Газета
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Читаем далее: «Войну выиграл наш многонациональный народ, ведомый любовью к Отечеству, вплоть до положения живота своего». Но ведь и героические защитники Севастополя в 1854-55 годах, и бесстрашные моряки крейсера «Варяг» в 1904 году шли на смерть за царя и Отечество! Однако и Крымская, и Русско-японская войны были Россией позорно проиграны! Получается, что в советское время народ обладал исключительными для русской истории жертвенностью и патриотизмом.
Именно это следует из слов отца Филиппа, который неумело старается удержаться в рамках идеологического курса, провозглашенного нынешними светской и духовной властями.
Послание из Отдела внешних церковных связей могло бы восприниматься как бюрократическая отписка, набитая под завязку пропагандистскими штампами, если бы не ряд мучительных и серьёзных проблем, неосторожно затронутых игуменом Филиппом, Обращение к данным вопросам обнаруживает куда более серьёзный дефект данного текста.
Приводя «пораженческую» цитату Владимира Ленина, Филипп изобличает в последнем открытого и последовательного врага самодержавия. Врага, но не предателя.
6 марта 1917 года Священный Синод опубликовал послание, в котором «принял к сведению и исполнению» акты об отречении от престола Николая и Михаила Романовых; отменил обязательное упоминание во время церковных служб имени императора и постановил «возносить моления о благоверном Временном правительстве». По воспоминаниям очевидца, "в адрес Синода и обер-прокурора потоком пошли телеграммы, обращения, послания, приветствия, в которых православные архиереи и духовенство дружно проклинали «самодержавное прошлое», над которым «свершился суд Божий и грозный суд народной воли», а Россия «воскресла для жизни новой на святых началах братства, равенства и свободы».
Владыка Амвросий – единственный епископ, не принявший февральский переворот, – был уволен и сослан. «Историческая Россия», о которой так проникновенно пишет отец Филипп, закончилась не в октябре, а в феврале 1917 года. И в её низвержении участвовали и духовенство, и верхушка армии. Как справедливо пишет авторитетный историк, «в феврале 1917 года огромное количество военачальников и высших иерархов Церкви не только повели себя по-человечески подло, но и совершили клятвопреступление». Даваемое ими личное «клятвенное обещание» было нарушено. В нём они клялись «о ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благонамеренно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися», в котором они обязались «себя весть и поcтупать, как верному Его Императорского Величества подданному благoпристойно есть и надлежит и как я пред Богом и судом Его страшным в том всегда ответ дать могу» и которое они заканчивали словами «целую слова и Крест Спасителя моего. Аминь» и целованием.
Политические последствия февральского переворота общеизвестны: распад империи, развал армии, инфляция, вакуум власти, разгул анархии. Но о духовных последствиях Февраля почему-то не любит говорить современное священство. Может быть, потому, что прямые наследники февраля 1917 года сидят сегодня в Кремле, с августа 1991 года определяя стратегический курс страны?
Именно беззакония Февраля открывают духовный смысл прихода большевиков, которые были не только наказанием за клятвопреступления, но и запредельной формой восстановления исторической России. Россия возродилась, и не только в её земном державном измерении, восстановилась в прежних имперских границах, – что несомненно! – но и утвердилась в исполнении высокой, жертвенной мистической миссии «удерживающего», что было подтверждено в ходе самой страшной войны в истории человечества. То было явление миру сверхисторической России, победившей мировое зло.
Негоже мыслить историю в категориях: хороший, плохой, злой. Наша история – не вестерн и не лубок. Это наше достояние, наш крест и благословение!
Показательно, что откровенную пошлость в отношении национальной истории сегодня продуцируют политики в митрах – митрополитики…
В своем письме отец Филипп для чего-то приводит многозначительное высказывание владыки Василия о необходимости в будущем заново освящать кремлевские соборы. Но богоборцы, безбожники и прочие коммунисты в церковь не ходят. Так после кого тогда надо заново освящать церкви? Может, речь идет о так называемых «сергианцах», к числу которых можно отнести большинство правящих архиереев, которые продвинулись по церковной иерархии в советское время?
Впрочем, полагаю, что владыка Василий прозревал наше время, когда в Божьем храме со свечками выстроились в ряд партийные перевертыши, коррумпированные боссы, медиумы и телевизионные растлители душ. Да, после такого, действительно, храмы придётся освящать заново!
Влияние политики Сталина на доктрину православной церкви связано с осуждением экуменизма как ереси в 1948 году. Может быть, именно в этом факте кроется неприятие Сталина такими церковными деятелями, как митрополит Иларион (Алфеев), активно подвизавшийся в деле межконфессионального диалога?
«Режим, созданный Сталиным, держался на терроре, насилии, подавлении человеческой личности, лжи и доносительстве», – утверждает игумен Филипп. Что ж, когда заведомая неправда оправдывается соображениями сиюминутной политической конъюнктуры, адекватная дискуссия вряд ли получится.
Чему, конечно, могут только порадоваться всех мастей национал-предатели, тайные католики – сторонники будущей «универсальной церкви» и прочие представители «многонационального народа».
Андрей Фефелов
Наш бокс 2 класса защиты 77
http://www.lab-instruments.ru/boxses/lamin/
[Закрыть] обеспечит максимальную защиту продукта. Проверенные производители лабораторного оборудования.
22
http://top.mail.ru/jump?from=74573
[Закрыть]
Евгений Нефёдов «КАК НИКТО ДРУГОЙ...»
…Оттерев и оттеснив генералиссимуса Сталина от праздника Победы своими тщедушными плечиками, высокопоставленные «державники» попытались 9 Мая примерить уже на самих себя его легендарный китель – и это было нелепое, жалкое, печальное зрелище.
…Многотысячному народному шествию, кумачовой лавиной стекавшему в День Победы с Тверской на Манеж, сам Бог велел бы пройти на сей раз прямиком на Красную площадь, но глухая стена омоновцев и тяжелых машин преградила колонне путь, принуждая свернуть к Лубянке, – и это было неправедное, намеренное унижение ветеранов и патриотов.
…На некогда знаменитой, прославленной людьми труда, а ныне нещадно эксплуатируемой капиталистами шахте «Распадская» в ночь перед праздничным торжеством погибли десятки русских рабочих, цвет Кузбасса – и это было огромное, ошеломляющее, непоправимое горе.
…Утомлённый успехами и наградами киномэтр, повинуясь заказу ущербных «реформаторов» истории, сварганил свою грандиознейшую туфту на святую тему войны и Победы – и это было греховное и постыдное, продажное и обречённое на позор деяние.
…Сколько же мук, страданий и болей скопилось в душе в эти дни! Как она, задыхаясь, жаждала чистого воздуха, света, покоя, добра и правды! То есть, по нынешним меркам – хотела совсем невозможного, уповала едва ль не на чудо. И это чудо… свершилось.
К 65-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне во МХАТе им. А.М. Горького состоялась премьера спектакля «Так и будет!» – поставленного художественным руководителем театра, народной артисткой СССР Татьяной Дорониной по одноимённой пьесе Константина Симонова. Один из самых известных летописцев большой войны создал это, быть может, не самое известное и большое из своих произведений ещё в 1944 году. До Победы было немало тяжёлых и дней, и вёрст, но вера в неё помогала героям пьесы, как и всему народу, не только выжить и выстоять после всего, что каждый уже испытал и вынес. Она давала возможность открыто смотреть в день завтрашний, когда зло, наконец, потерпит крах по заслугам – и жизнь опять устремится к радости и красоте. Так и будет!..
Согласитесь, трудно сейчас, в наши дни, не считать такой спектакль актуальным. Впрочем, умение сделать нужный выбор в нужное время традиционно для Т.В.Дорониной и её театра, что и отличает МХАТ на Тверском от многих его собратьев все эти двадцать смутных годов. В звучащих по ходу спектакля классических симоновских стихах «Жди меня» есть завершающая, негромкая и потрясающая строка: «Просто ты умела ждать, как никто другой». Так вот, способность ждать нужного часа, чувствовать время и творить в нём смело и дерзко, как никто другой, – это как раз о доронинском МХАТе. В самую точку!
Теперь, совсем коротко, об увиденном. Сюжет, предлагаемый зрителю, вроде бы незатейлив, действующих лиц немного, да и «про войну» напрямую речи как будто нет. Ни фронт, ни атаки, ни подвиги, ни стрельба на сцене открыто не фигурируют – всё действие разворачивается, проходит и завершается в более или менее обычной московской квартире. Когда-то в ней жил инженер-строитель Савельев, но в начале июня проклятого сорок первого он уехал с семьёй на отдых, где они все, по запутанным сводкам первых военных дней, и погибли, как гибло тогда великое множество мирных советских людей…
В осиротевшее жилище Савельевых был временно поселён со своими близкими видный архитектор, академик Воронцов (нар. арт. России Владимир Ровинский), лишившийся дома после фашистской бомбёжки. У его дочери Оли (засл. арт. России Ирина Фадина) грянувшая война отняла её первую любовь, ушедшего на фронт и павшего в бою однокурсника. И хотя его место в сердце и в жизни девушки уже года два, как готов занять франтоватый поклонник Сергей Синицын (засл. арт. России Максим Дахненко), сама она не питает к нему ответных чувств. В одиночестве Оля часто включает настенное радио, откуда разносятся песни о войне и любви, внимая которым, юная и смешливая студентка обретает вдруг вид задумчивый, грустный – и это не лёгкая грусть романтичных девичьих грёз, а гнетущая душу тоска о её несбывшемся счастье…
Этого счастья, подобно многим и многим, лишила её война. Та война, которая ещё идёт, где ещё гибнут люди, чьи-то любимые и родные, и где столько непоправимого может ещё случиться. Поэтому даже когда, по воле автора пьесы, на несколько дней в Москву, в свою квартиру, приезжает не сгинувший, живой, но обожженный войной и страданием после потери семьи инженер-полковник Савельев (нар. арт. России Валентин Клементьев), зрители не спешат увидеть в его знакомстве с ласково встретившей гостя Олей намёк на счастливый финал спектакля. Да, взаимность их боли, нежности, бережного общения – налицо, но оставшийся один на всём свете сорокалетний полковник не позволяет себе проявлять хоть в чём-нибудь эти чувства, а уж охваченная нежданным смятением Оля тем паче боится признаться в них даже себе самой…
Эта чистая, трогательная, пронзительная тема становится главной в спектакле, она прямо или косвенно касается всех его персонажей, у каждого из которых – своя судьба, свои горести или радости, мечты и надежды. Это и друг Савельева, никогда не унывающий полковник Иванов (засл. арт. России Александр Самойлов), и преданная командиру майор медицинской службы Анна Григорьевна Греч (арт. Тамара Миронова), и мечтавший перед войной о сцене лейтенант Вася Каретников (арт. Юрий Болохов), и славный мальчишка, приёмный сын полковника и его юный ординарец Ваня (Петя Клементьев), и другие герои пьесы. Все они достойны самого доброго и счастливого будущего, но рассказ о них всё равно не закончится однозначной благостной развязкой. Савельев уедет на фронт, оставив себе и Оле лишь веру в то, что хорошее – ещё впереди. Эта вера, пожалуй, и есть основная идея пьесы: придёт Победа – придёт и время любви и счастья. Так и будет!..
Поскольку автор этих строк – не театральный критик, а просто зритель, претензии на обширную и детальную рецензию – да простят за то и читатели, и актёры – здесь изначально нет. Но есть попытка оценки новой работы Т.В. Дорониной и её коллектива – и сформулировать её хочется определённо и кратко: как же был нужен сейчас, сегодня такой спектакль! Как же нам нужен сегодня такой театр! Вокруг ведь опять разруха, беда, людские потери, попрание законов добра – но с каким просветлением и очищением души выходишь из зала!.. Ибо вместе с прекрасным русским театром веришь: Победа когда-то всё-таки снова будет за нами. Тем более, что пророк, сказавший в трудный для Родины час эти слова, тоже представлен зрителям в самом финале, и живой, не актёрский, сталинский голос лишь утверждает в каждом несокрушимость всё той же священной веры: придёт Победа – вернётся жизнь. Так и будет.
На сайте otlet.ru купить авиабилет доставка Москва 44
http://www.otlet.ru/
[Закрыть] очень удобно
22
http://top.mail.ru/jump?from=74573
[Закрыть]
Владимир Бондаренко КАПИЛЛЯРНЫЙ СОСУДИК РОССИИ
Еще недавно, два года назад, к своему 75-летнему юбилею Андрей Андреевич Вознесенский со страдальческой иронией, морщась от боли, но в той же знакомой всем метафорической форме написал: « От боли дохну, Не могу спать, Мне лезет в окна – 75…» Этот юбилей уже бил по поэту , как топор с топорищем. Это уже была жизнь в ожидании конца. И надо сказать – мужественная жизнь. Поэт говорить не мог, а стихи писал. И все так же у него задорная русская пляска соединялась с архитектурными новациями, новатор спорил с архаистом, джаз соединялся с молитвами, жизнь боролась со смертью. Стихотворной изощренной мозаикой поэта Вознесенского можно украсить не один мировой поэтический храм, допуская в свои молитвы самые изощренные метафоры. И всё-таки, в самом центре этого храма всегда была – Россия. Он так и называл себя огневым псом России:
В воротничке я – как рассыльный
В кругу кривляк.
Но по ночам я – пёс России
О двух крылах.
С обрывком галстука на вые
И дыбом шерсть.
И дыбом крылья огневые.
Врагов не счесть…
Потеряв голос, Вознесенский обрёл одиночество, погрузился в раздумья, мало обращая внимания на суету ставшего ему ненавистным телевидения. Он всё с той же метафорической иронией пишет в своей непрекращающейся всю жизнь поэтической хронике: «Быть может, я стал свидетелем собственных похорон…» Что это – поминальная молитва о самом себе? Или мечта прорваться в дальнее «еще»? Вполне еретическое: «Умирайте вовремя, Помните регламент…» и одновременно православно-молитвенное: «Дай, Господи, еще мне десять лет! Воздвигну храм. И возведу алтарь».
Поэт и на самом деле возмечтал в последние годы жизни построить православный храм в деревне Захарово под Москвой, где когда-то жили предки Пушкина. Он даже набросал, как говорят, архитектурные эскизы здания церкви. На последнем юбилее говорил, что хочет быть похороненным в ограде своего храма. Но довести дело со строительством храма до конца поэту не удалось: первый инсульт, второй... Сил хватало только на новые стихи. Мечтал быть похороненным в Переделкино, рядом с Пастернаком, чиновники поместили на Новодевичье кладбище.
Последнее десятилетие он жил уже отрешенно и от новой молодой поэзии, и от новых властей, и от новых порядков. Что бы кто ни говорил, а Андрей Вознесенский прожил жизнь прежде всего большого советского поэта. Он до последних своих дней отзывался о Ленине, как о гении, борясь с теми или иными бюрократами, всей своей органикой поэта оставался верен советскому строю. Для меня он – прежде всего выдающийся советский поэт.
Очевидно, поэтому его отторгали и Иосиф Бродский, и Николай Рубцов, по-разному, но внутренне чуждые коммунистической системе. Пройдёт еще какое-то время и девизом советской поэзии останутся строки Вознесенского «Уберите Ленина с денег, так цена его велика». Подобных строчек вы не найдете ни у крутых почвенников, от Станислава Куняева до Юрия Кузнецова, ни у утонченных западников, от Иосифа Бродского до Станислава Красовицкого, ни у дерзких новаторов стиха – таких, как Всеволод Некрасов, ни у погруженных в прошлое архаистов – таких, как Глеб Горбовский.
Советский ХХ век, советская эпоха, советская поэзия. Тут и Юрий Гагарин, тут и Королев, тут и Андрей Вознесенский. От «Секвойи Ленина» до «Лонжюмо». Впрочем, поэт не отказывался от своих ленинских стихов никогда.
Как он пишет уже в конце жизни: «Конечно, я готов подписать каждую строчку, потому что тогда это было искренне и шло с небес. Поэт должен разделять иллюзии своего народа. Здесь я шел за Пастернаком. Он встретился у гроба Ленина с Мандельштамом. Оба пришли туда не для того, чтобы плюнуть в него, а чтобы проститься».
Поэма «Лонжюмо» мне с юности нравилась. Нравилась ритмом, дерзкой формой, державностью, величием замысла. Прекрасные русские стихи. «Векам остаются, кому, как удастся, штаны от одних, от других государства». Да и русская тема в поэме прозвучала как-то искренне, напомнив о православных корнях поэта. «Россия любимая, с этим не шутят. Все боли твои – меня болью пронзили. Россия, – я твой капиллярный сосудик. Мне больно, когда тебе больно, Россия…»
Прошли годы, и появились православные, даже монархические стихи Андрея Вознесенского. Погоня за модой? Не думаю, просто обычное желание поэта прислушиваться к современности, к миру вокруг, к каким-то сакральным изменениям в мире. "Я просто прислушиваюсь к голосу сверху. Иногда получается новаторская вещь, иногда нет. Бывают и прозрения. Например, появилась Анастасия, дочь Николая II, и вдруг я вспомнил, что у меня были стихи, которые называются «Русские имена» и кончаются так: «...словно анестезия/ от волшебного сна,/ имя Анастасия/ Николаевна…»
Впрочем, в России всегда надо жить долго, особенно поэтам. Представьте, что с Вознесенским что-либо случилось в молодые годы. И остался бы сплошной памятник ленинизму. К 77 годам мы уже видим спор поэта с самим собой. Можно выстроить целый ряд параллелей поэта на одну и ту же тему, но с разных сторон. Левый Вознесенский и правый Вознесенский. Монархист и ленинист. Архаист и новатор. Мне кажется, отсюда и его долгая дружба с таким архаистом и монархистом, как Владимир Солоухин. А вспомним его стихи о Шукшине, о Рубцове… Вспомним его юношескую поэму 1959 года «Мастера» о древнерусских зодчих.
Противоречие тоже было заложено в поэта изначально. «Тишины хочу, тишины, нервы, что ли обожжены…» – и это писал самый шумный и самый громкий поэт России. Интересно даже то, что его первая книга «Мозаика» появилась именно в 1960 году во Владимире, музейном тихом городе. Им бы Рубцова издавать или Тряпкина, а они открывают поэта-новатора. Впрочем, и сам поэт тоже, наперекор общему мнению, то открывает романтические страницы русской истории своей поэмой «Юнона» и «Авось» (и кто бы в публике знал историю русского покорения Калифорнии, если бы не поэт?), то вослед своей «Треугольной груше» пишет пронзительные стихи о России.
Андрей Вознесенский родился 12 мая 1933 года в Москве. Умер 1 июня 2010 года. Вскоре после того, как отметил свое 77-летие. Начал писать стихи еще в детстве. Когда поэту было 14 лет, его пригласил на встречу знаменитый Борис Пастернак, прочитав присланные мальчи– ком стихи. «Ваше вступление в литературу – стремительное, бурное, я рад, что до него дожил», – благословил мастер юного поэта незадолго до своей смерти.
С 1958 года его стихи появляются в газетах. Но громкая, всесоюзная слава пришла к Вознесенскому после выхода поэмы «Мастера» (1959). А уж в шестидесятые многотысячные аудитории собирали поэтические вечера, на которых вместе с Евтушенко, Рождественским, Ахмадулиной, Окуджавой громко и уверенно выступал поэтический кумир молодежи. С тех пор он так и остался «шестидесятником». Надо отдать им должное, никто из именитых «шестидесятников» не поддался соблазну, и в годы перелома навсегда за границу не отправился. Впрочем, они её хорошо познали и без переезда. Да и обижаться поэту не на что. Зря либералы нынче изображают его гонимой жертвой. Издавали его всегда, во все времена щедро. Хоть и поругивали, но книги выходили чуть ли не каждый год.
На стихи поэта были поставлены десятки спектаклей по всей стране. Рок-опера «Юнона» и «Авось» стала русской классикой этого жанра. Андрей Вознесенский удачно сочетает в себе элитарного поэта для немногих, любителя сложной формы, центонности и одновременно чуть ли не поэта-песенника, равного Резнику, автора столь популярных шлягеров, как «Миллион алых роз», «Плачет девочка в автомате» и других. Думаю, за это сочетание несочетаемого к нему придрался Иосиф Бродский. Кто он: поэт стадионов и телеэкрана или поэт Политехнического музея, с его небольшим зальчиком для избранных? Послушайте его чтение стихов для разной аудитории и в разное время. Словно слышишь разные стихи. Вот потому он вызывает споры, в метаниях между золотыми воротами Владимира и Яффскими воротами старого Иерусалима, между раритетными тиражами книжек, расписанных вручную, и миллионными тиражами для массового читателя…
Роль эстрадного поэта Ильи Резника и ученика Бориса Пастернака – две разные роли, великолепно исполняемые одним и тем же творцом.
Конечно, его и его поэзию не оторвать ни от России, ни от Советского Союза. Как бы ни топорщились иные из патриотов или демократов, из сталинистов или антисталинистов, но он войдет в лучшие антологии именно советской поэзии. Его стихи – это воплощение советских шестидесятых годов. Хоть и избран был при жизни академиком доброй дюжины мировых академий – и в Баварии, и в Париже, и в Америке. Андрей Вознесенский – поэт счастливой судьбы. Одни скажут – так легла карта, другие подчеркнут усилия жены, а я думаю – судьба такая. Не всем же поэтам в России суждено было лезть в петлю или под пули.
Может быть, именно уходя от счастливой судьбы, он осознанно лез во все полемики, провоцируя споры вокруг себя и стихами, и высказываниями. Он осознанно видел в себе «бога для битья».
Бейте века во мне пороки,
Как за горести бытия
Дикари дубасили бога.
Специален бог для битья.
Иной раз кажется, что без своих полемистов ему страшно было остаться, и даже в мир иной он призовет дюжину своих полемистов для продолжения споров. Иначе не будет чувства полной завершенности его жизни.
К тому же и в полемике, как я знаю на своем опыте, он не был злым, ядовитым человеком. После самых ожесточенных споров человеческие отношения не прерывались. Он был всегда порядочным, за что его многие и ценили. Кстати, порядочность отразилась и в том, что в дикие девяностые, в период разгрома России, Андрей Вознесенский не подписал ни одного клеветнического письма: ни «Раздавите гадину» 1993 года, ни призывов к запрету патриотических организаций. Из всех так называемых «прорабов духа» самым порядочным кажется Андрей Андреевич Вознесенский.
А скольким поэтам он помог, молодым и не очень, талантливым и не очень. Помню, как он вызволял Алину Витухновскую из тюрьмы, протестовал против ареста Эдуарда Лимонова. Он сравнивал поэтическую Музу с Зоей Космодемьянской, воспевая её подвиг:
Кровавые мозоли.
Зола и пот,
И Музу, точно Зою,
Вели на эшафот…
Всю жизнь он был верен памяти Бориса Пастернака, и почти в одиночку пробил право на создание дома-музея в Переделкино. Конечно, не все в его поэзии мне близко, не все метафоры вызывают восторг (например, кричаще пошлое «Чайка – плавки бога»). Но из двадцатого века его уже не вынуть никакому самому привередливому критику или историку. Может быть, с ним и закончился этот победный и трагический, величественный и кровавый век. «Свисаю с вагонной площадки, прощайте…»
Мы доставим сборные грузы, таможенное оформление товара 55
http://elogisticm.ru/
[Закрыть] контакты на сайте elogisticm.ru
