355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » "Завтра" Газета » Газета Завтра 198 (37 1997) » Текст книги (страница 8)
Газета Завтра 198 (37 1997)
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 09:03

Текст книги "Газета Завтра 198 (37 1997)"


Автор книги: "Завтра" Газета



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

И каждый из Моголов, преклонив колено, отвечал завещанию Амбагай-Хагана клятвенными словами: “Ты сказал, я услышал!”

Все вокруг закипело подготовкой к войне. Джэсэгэй-Баатыр дал распоряжения тойонам-менгетеям своего тумэнэ – десятитысячного войска – и отправился решить вопросы своей личной жизни. Перед войной, конец которой никто не мог предсказать, надо было это сделать как можно скорее. Он еще не знал, что решили старухи, как отнеслись к Ожулун, но хорошо помнил: матери имели виды на дочь одного из почтеннейших тойонов рода Тайшет по имени Сачихал, вели насчет нее переговоры.

Как выяснилось, старухам Ожулун пришлась по душе. Но поскольку первая жена становится старшей, женой-хотун, матери были за ту, которую знали лучше: Сачихал. Джэсэгэй с этим не согласился.

– Даже взрослый, зрелый мужчина по обычаю предков не может решать свое будущее из одного лишь желания обладать той или иной женщиной. А что говорить об увлечении юноши, пусть даже и заслужившим высокий чин. Твои чувства еще много раз пройдут и улягутся, – говорила старшая из матерей.

– Ты в двадцать лет стал Баатуром. Породнившись с родом Тайшет, ты впоследствии можешь стать Ханом… – утверждала средняя из матерей.

Казалось, противиться невозможно. Но все решило провидение…

Степь облетела новая весть: Амбагай-Хаган по приказу Алтан-Хана был не просто убит, он был распят на доске и выставлен в степи на обозрение каждому!.. Неслыханное поругание!..

Более того: это был знак презрения к народу Моголов как неспособному постоять за себя!.. Смертельная обида! Мстить за нее надлежало до последней капли крови: война должна была окончиться только тогда, когда один из народов исчезнет с лица земли…

– За свою жизнь я многое видел, узнал, немалого добился, – в эти тяжелые дни Ныыкын-Тайджын вдруг завел разговор по душам, – но не знал я жизни с женщиной, которую любил. Любил по-настоящему, всем сердцем. Всех жен мне выбрали матери. Ты их знаешь: это хорошие женщины, крепкие, выносливые, способные выдержать большие переходы и быть рядом даже во время войны. Но, оказывается, сердцу и не удается забыть ту, на которую когда-то смотрел с любовью… Так и живешь с горечью в душе… Если не проявишь сейчас твердости, решительности, как в бою, то так и будешь жить с грузом памяти, с сердцем порознь…

Тогда Джэсэгэй сказал матерям:

– Нам предстоит большая война, которая решит судьбу Моголов и судьбу всей Великой степи. Пока со мною Ожулун – я непобедим. Если при наших земных жизнях мы не увидим конца сражений, Ожулун родит мне сына, который отстоит нашу честь.

– Что ж, – молвила младшая из матерей, родившая Джэсэгэя, – Ожулун – девушка достойная…

– Да разве мы против нее… – согласились разом старухи.

Мешкать было не время: справили свадьбу…

МОГОЛАМ предстояло избрать нового Хагана. Поскольку в завещании Амбагай-Хагана назвал имена сыновей Хутулу и Хадаана, так и порешили: Хаганом сделали Хутулу, а Хадаана – военачальником.

Обряд посвящения свершили на горе Хорхонох, которая величественно и одиноко возвышалась средь равнины. Вершину горы увенчивала раскидистая могучая лиственница, своей вековой древесной крепостью воплащавшая образ сильной власти и величия рода. В знак поклонения Духу племени моголов ветви ее были унизаны салама – тонко сплетенными шнурами из конского волоса с гривастыми пучками на конце, а также дарами…

Моголы восходили на гору с тяжелым камнем в руках и укладывали на вершине, выражая этим участие каждого в общем деле. Потом они танцевали вокруг дерева, двигаясь то согласно движению небесного светила, то широко расходясь, то сближаясь и крепко держась за руки, осознавая свое нерушимое родовое единство.

Джэсэгэй оглядывался окрест и дух перехватывало: с высоты Обо – Священного места – степная ширь виделась такой же беспредельной, как и небесная… Река Онон, то делаясь многопалой, то вновь собираясь в единое русло, блестела, как слюда, и казалась совершенно недвижной… “Так же и вся жизнь, – подумалось Джэсэгэю, – если смотреть на нее вблизи – движется, течет, меняется, а если взглянуть издали, глазами далеких предков – много ли изменилось?..” Джэсэгэй ощущал незримое присутствие своих прародителей, наблюдавших сейчас за ним из недр Нижнего мира, и сердце, грудь Баатыра словно бы становились вместилищем всей степи, всех просторов под синим куполом небес, где род Моголов творил свое бессмертие.

Так, размышляя о том, как мал и ничтожен человек сам по себе и как он величествен в вековой цепи рода, Джэсэгэй спускался с людьми со Священной горы Хорхонох. Близилась ночь, стремительно надвигались тучи, сгущаясь, будто зацепившись, у вершины могучей лисвенницы. Вдруг небо словно треснуло, и Бог Верхнего мира во гневе послал огненное копье прямо в Священное дерево, расщепив его… Это был дурной знак. Дерево не сгорело, но, затянувшись с годами в пораженных местах корой, так и осталось многоствольным… Стало терять свой былой блеск и громкое звучание славного имени Моголов, ибо племя все более распадалось на отдельные родовые стволы, которые в упоении движением собственной судьбы забывали о принадлежности к единым корням.

Но об этом отдельный разговор.

ВОЙНА не прекращалась ни зимой, ни летом. Тринадцать раз Моголы вступали в битву с Татарами, но никому не удавалось взять верх: каждая из сторон возвращалась восвояси, оставляя на поле брани неисчислимые жертвы. Завещание Амбагай-Хагана сыновьям Хутулу и Хаадану и народу Моголов не было выполнено.

Только Баатыр Джэсэгэй из всех битв выходил победителем с малыми потерями, приводил полчища плененных, пригонял захваченный скот, обозы… Но не радость и торжество вызывали успехи его у почтенных тойонов, дела которых не ладились, а зависть.

Правда, самые бывалые и совсем молодые Джэсэгэя просто обожали: “Если бы не было с нами нашего Джэсэгэя, позора бы не избежать!..” – честно признавались они.

Добыча шла впрок – все просторнее становился курень молодой семьи, все больше суртов появлялось в их стане, все труднее было Ожулун справляться одной с хозяйством. К тому же она ждала первенца…

Наступил день, когда пришли к ней матери Джэсэгэя и сказали, что хозяину пора подыскать вторую жену. Что делать? Отправилась со старухами на смотрины…

Хотя и плакала, стенала душа при мысли, что Джэсэгэй отныне будет принадлежать не только ей одной, но, увидев Сачихал, она смеялась и расхваливала невесту больше других. Ревность, зависть, вражду среди жен моголы считают позором!.. Их отношения более близкие, теплые, чем между сестрами! Таков обычай.

Но человек есть человек, будь то даже женщина, особенно любящая. Родственники Сачихал не скрывали огорчения, что не их дочь, а какая-то пришлая стала женой-хотун! Сама Сачихал, уже пережившая однажды возможность выйти за Джэсэгэя, сразу же возненавидела Ожулун. Прямо, конечно, этого не высказывала, но обида сама за нее говорила: посуду мыть начнет – гром на стан устроит, убираться – пыль столбом!..

Губы свои в кровь искусает, пока поручение жены-хотун выполнит!.. Ожулун пересиливала ее и себя одним: делала вид, что ничего худого не замечает.

Да и в самом деле, как ее могли волновать какие-либо дрязги, если за десять лет жизни с Джэсэгэем Ожулун родила пятерых детей. Сачихал почти за это же время – двоих. Но жизнь воина, даже непобедимого, часто обрывается внезапно…

После одного из боев обратно вернулся один Бэлгитэй. Он едва слез с коня, убитый горем, а потом рухнул наземь и зарыдал в голос, как женщина. Поднялся, наконец, смахнул слезы, сел на большой камень: язык его так и не повернулся произнести страшные слова, вымолвил лишь, что отныне, как водится, все заботы о женах и детях старшего брата берет на себя он, младший…

Потемнело в глазах Ожулун, и долго она жила, словно не видя белу свету!.. Сачихал же, будто только того и ждала, стала в ту пору необычайно мстительной, пренебрегая всеми заветами по отношению младшей жены к жене-хотун…

Обычаи и обеты даны людям, чтобы человек не превращался в зверя, а в жизни его был лад. Нарушение заповедей, когда придет время, карает сама жизнь.

Первенца, рожденного Ожулун, назвали Тэмучином.

Тэмучину еще не исполнилось и года, когда Сачихал родила Бэктэрэ.

Тэмучин рос крепким, белокурым, как отец, с каждым днем все более делаясь похожим на того юношу, которого она видела во сне накануне замужества.

Бэктэрэ словно унаследовал всю затаенную злобу, завистливость Сачихал. Последняя, по своему скудоумию, часто подогревала его черную мстительность: “Если бы не перебежала дорогу мне эта безродная тварь, я стала бы женой-хотун!.. О, злые духи, отнявшие счастье у вас, моих сыновей, которых всего-то двое, как два рога у одной коровы!..” Стоило Бэктэрэ услышать самую малую похвалу по отношению к любому из братьев, даже к своему единоутробному, он менялся в лице, начинал задираться, а то и лез с кулаками!

Ожулун не раз умоляла Сачихал не говорить плохого, не поносить если не ее, жену-хотун, то хотя бы не накликать беду на детей!.. Та умолкала, поджимала губы и твердила одно, что она ни про кого ничего не говорит, больно ей нужно!..

Горе не заставило ждать…

Тэмучину было пятнадцать, когда мать и сородичи призвали его:

– Пришла пора, бери род Бурджугут.

Некогда многочисленное племя Бурджугут, не имея достойного вождя, к той поре было захиревшим, слабым. Но мудрости старейшины не растеряли, поставив во главе рода еще незрелого годами юношу славного происхождения. С Тэмучином Бурджугуты начали набирать силу с каждым днем, так что из забитых и затравленных очень скоро стали представлять серьезную угрозу для враждебно настроенных соседей.

Все шло на лад, как действие Бурджугутов повсеместно, прямо-таки с колдовским наваждением, принялись опережать Тайшеты: не успевал род перекочевать, перебраться на новые земли – несколькими днями раньше в этих местах оказывались Тайшеты, обосновывались, разбивая Стан…

Причина могла быть одна: завелся корыстный нос, все вынюхивающий… Чей – определить непросто! Тайшеты и Бурджугуты, хоть и враждовали веками, имели общую родословную… Достаточно сказать, что Ханом Тайшетов был Таргытай Кирилтэй, родной брат Сачихал, которую Тэмучин, несмотря на все ее семейные козни, согласно обычаю, почитал за такую же мать, как и родившую его… Так что среди того и другого рода находились люди, которые занимали сторону противника – зов крови не пересилишь…

Тэмучин собрал Совет. Старейшины долго обсуждали поведение людей, вызывающих сомнение… Что они делали, не отлучались ли надолго в последнее время?.. Сначала решили установить слежку за подозреваемыми, но поняли: Тайшеты за это время оттеснят их род в пустынные земли… Да и как знать, что предатель именно среди тех, кому не доверяют старейшины.

– Вспомним наш древний обычай, – сказал вождь, у которого только начали проклевываться усы. – Пусть каждый, о ком вы говорили, пройдет испытание меж двух огней…

Разожгли высокие костры, так что искры, казалось, уносились в звездное небо. Старейшины и колдуны сидели кружком и наблюдали, не сводя зорких глаз: огни должны были указать предателя…

Первый подозреваемый, крепкий парень, имевший близких родных среди Тайшетов, смело шагнул и надменно, не скрывая гнева своего… Взвилось пламя костров пуще прежнего, и в толпе зевак раздался единый вдох: для непосвященных все зависело от движения огней. Но старейшины и колдуны следили и судили по-иному.

За ним пошел второй, растерянный и жалкий, – его чуть не слизало пламя, словно прогоняя от себя. Но и этого колдуны и старейшины отпустили с Богом.

Так миновали огни все “ненадежные”, но колдуны с непроницаемыми лицами лишь качали головами.

– Все, весь род, от мала до велика, должен подвергнуться испытанию! – вскричал Тэмучин и первым показал пример, прошествовав столь величественно и уверенно, что даже огни поугасли, притихли в трепете перед ним.

И Тэмучин искал глазами того, кто последует за ним… Вдруг взгляд его уперся в какое-то странное, очень знакомое и в то же время совершенно чужое, какое-то несуразное, “не свое”, как подумалось мельком, лицо… Только в следующее мгновение он понял, что смотрит на родного брата, на Бэктэрэ…

– Иди… – произнес Тэмучин тихо.

Бэктэрэ шагнул, но ноги его не слушались, подкашивались, как у старика, и дергались…

Всколыхнулись, скрестились пламя кострищ над головою испытуемого так, что в следующий миг огонь мог объять и поглотить человека…

– Я не виноват!.. – с воплем бросился прочь от костров Бэктэрэ, – я случайно рассказал дяде Таргытаю о наших планах, а он потом меня стал заставлять, сказал, что на всю Степь объявит, что я доносчик и соглядатай, и на всю жизнь меня опозорит!.. Что мне оставалось делать?!

Тэмучин помолчал. Посмотрел на старейшин, окинул взглядом весь собравшийся род. Во всполохах огня лица казались особенно суровыми и торжественными. Люди ждали… Костры нетерпеливо трещали и подгоняли жар к голове.

ОН ЕЩЕ РАЗ оглядел воинов. Взгляд пал на могучего джасабыла Баргыя, исполненного редким покоем.

– Я, Тэмучин, сын Джэсэгэя-Баатура, возлагаю на тебя, джасабыла Баргыя, поручаю тебе, по обычаю предков, свершить над предателем казнь! Я сказал!

Баргый вздрогнул: того, кто лишал жизни ханского отпрыска, обезглавив, хоронили вместе с убитым…

– Ты сказал, я услышал, – тихо, но твердо произнес Баргый.

– Все из-за тебя, из-за матери твоей приблудной!.. – пуще прежнего взвопил Бэктэрэ и бросился к коню.

Его схватили, скрутили. Исполнили все по обряду: джасабыл Баргый убил Бэктэрэ, пронзив сердце выстрелом в спину. Опустился на колени перед могилой, накренив голову в готовности принять смерть.

– Мы, новые люди, – люди длинной воли, меняем старые порядки, – решительно подошел к нему Тэмучин и поднял с колен.

– Сын Хана ниже последнего смерда, если он предатель!.. Долг и честь – мера всему! Я освобождаю тебя, джасабыл Баргый, от исполнения отжившего обычая. Перед Ханом отвечать буду я.

– Убай, – приблизился к нему младший брат Хасар, – я с тобой.

АТМОСФЕРА БЕЗ ДЕТАЛЕЙ (Политические и разные другие мысли в общедоступном лозунговом изложении)

Владимир Гусев

Смотрите, как уныло

Нависли облака.

Уют отчизны милой

Уходит на века.

Смотрите, как сурово

Молчат леса-река.

Пришел хозяин новый:

Не знает языка.

НЫНЕШНИЕ О 93-М

И смерть-то пинают

Гайдаристы-чубисты:

Убийцы обвиняют

Убитых в убийстве.

Убитый не в дар же

Те пули схватил в горло.

Отправлен на барже

И сдан в бездну – в прорву.

Каждому свое,

Убитый был и нету.

Убийца речи вьет,

Труп требует к ответу.

Убийце хорошо:

Быть в церкви отпету.

Убитый ушел

Неотмщен и без света.

Власть, храм и пивная,

Но мало зомбисту.

Убийцы обвиняют

Убитых в убийстве.

СЕВАСТОПОЛЬ-БАЛАКЛАВА

Весь вживе бухтами распорот,

Привет тебе, великий город!

Тебя сдавали дважды славно -

И в третий отдали – недавно:

Бесславно.

Севастополь – это страна,

Что сама себе не равна.

Шесть парусов

Белеют в море.

Нет одиночества -

Нет горя.

Балаклава: там поверху – яхты,

Для подлодок – подводные шахты.

Тут о фиордах или шхерах

Никто нигде не говорит,

Но в морекаменных пещерах

Подводный флот незримо спит.

Подводный город или лагерь

Не слышен в солнце над водой.

Но в толще реют наши флаги

И бьют часы вседневный бой.

Вот почему так неспокойно

У наших недругов в сердцах

И от побед в “х о л о д н ы х войнах”

Они испытывают страх.

Эти шахты подводные,

Цитадель субмарин.

Эти силы природные

Носят россовый чин.

Носят чин офицерский

И молчат в толщах недр.

На поверхности ж резкий

Моря свет, дрок и кедр.

Шум и гам, идет кровавый бой:

Русские дерутся меж собой.

Смерть отовсюду подступает,

Но равнодушен русский рок,

И каждый легкими стопами

Ухолит вдаль, за тот порог.

Другие видят их походки,

Как бы задумавшись во мгле,

Пьют водку, но уже и в водке

Не ищут правды на Земле.

* * *

Береза, ольха

Дают петуха:

Красного, бесова,

Злого, игристого.

Прогорают быстро – во! -

Да горят весело.

* * *

Хотел бы я………………….

Но странное души оцепененья

Мне не дает пойти на смерть за это

Народ сие зовет в себе – терпенье -

И так и спим с рассвета до рассвета.

Загнали царство за полтину

И тут же з а п и л и на рубль.

Любой дурак или скотина

Сегодня с русским смел и груб.

Но посмотри, как блеском стали

Взор пьяного порой блеснет

И гордый, как на пьедестале,

Он повернется… и вздохнет…

САМ СЕБЕ РЕЖИССЕР (и любимец вождей – Ю. Любимов)

Ольга Генкина

Таганка-девочка,

Таганка – дрянь,

Ты что наделала,

Ты только глянь…

(Фольклор Таганки 70-х)

30 сентября бывшему солисту ансамбля НКВД, бывшему члену КПСС, бывшему ведущему актеру театра им. Вахтангова, главному режиссеру театра на Таганке Юрию Петровичу Любимову исполняется 80 лет. Несомненно, что “всенародно избранный” президент России, правительство “реформаторов” и “прогрессивная” часть российской интеллигенции отметят юбилей Любимова не хуже юбилея Ростроповича, ибо заслуги этих деятелей в разрушении советской идеологии и в конечном итоге самого СССР равноценны. “Нет, – истошным голосом кричит из мюнхенского далека еще одна героиня небескорыстного “сопротивления” Майя Плисецкая. – Пусть не примазывается к чужой славе!”. Смешные драчки идут сейчас у них, “демократов”-шестидесятников, делят геростратову славу – никак поделить не могут. Что касается Юрия Петровича, заслуги его несомненны.

Также несомненно, что на исторической родине в Израиле тоже воздадут должное человеку, который задолго до эмиграции из СССР и получения израильского гражданства (1984 г.) отстаивал идеи сионизма средствами политического театра в центре Москвы и за государственный счет! Мы-то, дураки, верили внушениям Любимова и его адептов, что “Таганка” – один из бастионов левого лагеря, а они нас в такую “левизну” увлекали, что страшно вспомнить. Разве знали мы тогда, кто и что стоит за отчаянной борьбой вокруг спектакля “Павшие и живые”, поставленного Любимовым в 1965 году, в первую годовщину театра на Таганке, и приуроченного к 20-летию Победы советского народа над гитлеровской Германией.

Тяжко сегодня читать стенограммы и вообще все документальные материалы той поры, свидетельствующие о том, как сионизм победно разворачивал свои знамена – и где? В аппарате ЦК, в международном отделе, которым руководил Ю.В.Андропов! Весной 1965 года у его сотрудников не было других забот, кроме подковерной возни вокруг спектакля “Павшие и живые”, в котором Сталин и Гитлер в решении еврейского вопроса ставились на одну доску. Больше всех суетились ближайшие консультанты Андропова, небезызвестные ныне Ф.Бурлацкий, Г.Шахназаров, Г.Арбатов, Л.Делюсин и А.Бовин (будущий ельцинский посол в Израиле). Со своей стороны, со всех вообще возможных сторон “нажимали на педали” писатели К.Симонов, М.Алигер, Г.Бакланов, А.Вознесенский, Е.Евтушенко, Р.Рождественский… Во как умел Любимов “режиссировать” общественное мнение и давать отпор оппонентам! А мы-то, дураки, стеснялись вслух сказать о том, о чем они, выезжая за казенный счет в загранкомандировки, кричали на Западе на всех перекрестках. Помнит ли сегодня артистка Зинаида Славина реплику, брошенную ей в в сердцах тогдашним чиновником Ф.Евсеевым во время обсуждения спектакля в Управлении культуры: “Ну Вы-то, Зина, Вы -большая русская актриса, как Вы можете не видеть, в какие игры Вас затаскивает Любимов!”? (Спасибо актеру Вениамину Смехову: он запомнил и растиражировал эти слова.) Это было 30 июня 1965 года. Где сейчас бессильный патриот Ф.Евсеев, и с кем сегодня большая русская актриса З.Славина?..

Все тонет в славословиях и рукоплесканиях Любимову. Несомненно, в торжествах примут участие Италия, Франция, Германия, Австрия и другие страны Запада, морально и материально поддерживавшие неугомонного борца с Советской властью на всех этапах смертельной схватки. Это нам теперь понятно, а тогда…

Самые громкие баталии развернулись в 1977 году, когда советскому диссиденту с Таганки удалось “срежиссировать” мировой скандал, на дивиденды с которого он живет до сих пор, получая деньги, награды и славу.

Если верить (а почему нет?) жене В.Смехова и театроведу Галине Аксеновой “Любимов всегда был пунктуален. Он никогда не опаздывал со своими спектаклями и никогда не приходил раньше времени.” Пунктуален – вялое слово. Из лексикона джентльменов. Любимов никогда им не был (и меньше всего в эпоху позорного раздела “Таганки”, инициированного создателем театра). Он всегда был дьявольски расчетлив. Вовремя ушел из героев-любовников в свободное плавание – режиссуру. Удачно сделал ставку на политический театр с плакатной патетикой громкого публицистического высказывания, с гражданским пафосом митингового уровня. Ловко маневрируя в спорах с властями, умел делать упреждающие шаги: пригласить на репетицию иностранных журналистов, опубликовать за рубежом стенограмму закрытого обсуждения, добиться приема у Ю.В.Андропова или звонка из канцелярии Л.И.Брежнева: “Спокойно продолжайте вашу работу. Товарищ Леонид Ильич желает вам удачи.”

Да, случалось, спектакли Любимова запрещали… к вящей выгоде Любимова: умножал славу гонимого художника и получал – тоже случалось! – компенсацию в виде загранкомандировок. К примеру, 3 января 1972 года был закрыт спектакль “Живой” по Б.Можаеву. Но уже 10 января обиженного Юрия Петровича принял в своем кабинете первый секретарь Московского ГК КПСС В.В.Гришин и предложил ему поездку в Америку. За счет ГК КПСС! Коммунист со стажем и лукавый демагог, Юрий Петрович умел “косить” под непорочного партийца и картинно размахивать на публике партбилетом.

Он был любим на Западе, потому что был гоним в Москве. Чем дальше, тем больше. Эту ситуацию Юрий Петрович использовал на всю катушку. Гонения перекрывались триумфами, каких не знал ни один советский театр. О Любимове говорили и писали взахлеб, напыщенно-экспрессивным стилем: “Он взорвал эпоху”, “Он порвал с традицией”, “Он сделал прорыв к Маяковскому” и т.д. и т.п. А еще самое употребительное в рецензиях словечко: вызов. Писалось, как золотом на знамени… Жизнь в режиме постоянно провоцируемых скандалов, непомерно раздутых успехов и массового психоза околотеатральных кругов не могла быть продолжительной. На исходе первого десятилетия существования “Таганки” стал намечаться спад творческой активности ее основателя, заметный лишь бесстрастному взгляду профессионала. И хотя театральная тусовка сгорала в пламени любви к своему кумиру, ему было тесно в стенах бывшего кинотеатра и он испытывал потребность в энергетической подпитке, которую мог получить только на Западе. Запад спас его от надвигавшегося (медленно, но верно) идейного кризиса.

Запад был во власти авангарда и постмодерна. Господствовавшие в европейском искусстве разрушительные тенденции рядились в модные одежки звучной терминологии. Самыми ходовыми были “деструкция” и “деконструкция”. На языке ангажированных критиков – метод отсечения всего лишнего, дозволявший переделывать художественные творения до неузнаваемости. Ради чего? По словам тех же критиков, ради создания новой реальности, которую окрестили виртуальной. На самом деле, псевдоученые термины создавали интеллектуальное прикрытие для омассовления и неизбежной коммерциализации искусства, низведения его до уровня масскультуры под напором рыночной экономики и деградирующей психологии общества потребления. Сравним идеологические установки советского времени: “Искусство принадлежит народу… Оно должно быть понято массами…”, т.е. поднимать массы до искусства, не омассовляя его. Какие противоположные цели у Востока и Запада (были!)… Плевали мы на эти тонкости в эпоху увлечения “Таганкой”: сострадали ее бедам, радовались победам, ни ухом, ни рылом не ведая о существовании коварной “деконструкции”, уже соблазнившей властителя наших дум и душ беспредельной свободой самовыражения. Эта “дама-невидимка” посещала представления “Таганки”, но оставалась неузнанной. Скорее, из конспиративных соображений: не обнаруживать любви к буржуазным ценностям. Мы бредили Любимовым, он бредил деконструкцией, но мы о том не подозревали даже. Это мы сейчас воочию узнали цену комиксам, римейкам, дайджестам и прочим технологиям, обеспечивающим адаптацию к произведениям искусства, науки, философской мысли и т.д. В основе этих технологий – метод деконструкции, т. е. сокращения и упрощения. Если применять его глобально, то все содержание, к примеру, романа Льва Толстого “Анна Каренина” можно свести к одной фразе: “Замужняя женщина вступила в незаконную связь с офицером и бросилась под поезд”. А что вы хотите – общество потребления стремится не обременять себя подробностями и нюансами – оно предпочитает удобства во всем и не разделяет искусство на “высокое” и “низкое”. Это мы, замороженные придурки, понапрасну комплексовали, ощущая себя задворками цивилизованного мира. А в самом центре этой цивилизации цель жизни сведена к поискам примитивного комфорта! Но вернемся к нашему герою.

Юрий Петрович не мог не жаждать успеха на цивилизованном Западе. Самое удивительное, что родная власть особенно не препятствовала осуществлению этой тщеславной цели. И какой же русский (по духу или рождению) не искал признания в Европах?! Все второе десятилетие театра на Таганке его руководитель работал на двух сценах: отечественной и зарубежной. Были ну очень крупные заказы, например, постановка оперы “Под жарким солнцем любви” крутого авангардиста Луиджи Ноно в миланском театре “Ла Скала”. Запад подпитывал Любимова в прямом и переносном смысле. Самый грандиозный заказ поступил в 1977 году от парижской Гранд опера на постановку оперы П.И.Чайковского “Пиковая дама”. Трудно вообразить, как вожделел Юрий Петрович в компании с дирижером-новатором Г.Н.Рождественским и гением отечественного авангарда композитором А.Г.Шнитке “деконструировать” лучшую оперу любимого национального композитора – все равно что изнасиловать наследную принцессу… Результат “насилия” нам будет явлен двадцать лет спустя…

(Продолжение следует)

Ольга ГЕНКИНА

На снимке: Юрий Любимов и Николай Губенко с актерами “Таганки”, 1988 год.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю