Текст книги "Путь в революцию. Воспоминания старой большевички"
Автор книги: Захар Дичаров
Соавторы: Ольга Лепешинская
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
ОЛЯ – ПОЧТАЛЬОН
Правила «предварилки» допускали обычную переписку между арестованным и его близкими родственниками. Но в ней нельзя было ничего сообщить о том, как на воле идет партийная работа, в каком положении товарищи. Поэтому я завела с Лепешинским еще и тайную переписку. Делалось это очень просто.
На свидание я шла вместе с Олей. На ней всегда в этом случае было либо платьице с кармашками, либо передник. Я заранее клала ей в кармашек записку, муж брал девочку на руки, незаметно доставал записку и в другой кармашек засовывал свою. «Почта» действовала вполне исправно.
Но вот что однажды произошло.
На одном из очередных свиданий Лепешинский, как обычно, усадил к себе на колени Олю. Но не успел он взять из кармашка мою записку, как Оля сама нащупала ее, вытащила и спросила удивленно:
– Мамочка, что это?
– Ах, это?.. Это я купила тебе подарок на рождество, – небрежно ответила я и быстро выхватила из ее пальцев записку.
Жандарм, сидевший в углу, беспокойно задвигался, но ничего не произнес. Мы продолжали разговаривать с мужем. Наступила минута расставания. Пантелеймон Николаевич постарался незаметно вложить в кармашек Оли свою записку. Но на этот раз нам положительно не везло. Дочка вытащила и эту бумажку. И снова мне пришлось выхватить ее. Во второй раз этот маневр незамеченным не остался. Жандарм встал и потребовал:
– Сударыня, попрошу передать то, что вы взяли у вашей дочери.
Я отказалась это сделать. Он настаивал на своем. Мы начали говорить друг другу резкости.
– Сударыня, отдайте пакетик, или мне придется отобрать его у вас силой!
– Ого! Попытайтесь! Я не арестованная!
– Так будете арестованы!
Лепешинский, видя, что дело принимает нежелательный оборот, просит меня уступить и отдать обе записки (в них и в самом деле не было ничего особенного); но тут уж было дело принципа, и я ни за что не хотела уступать.
Раздался свисток. На вызов дежурного жандарма вбежали еще двое. Он приказал увести арестованного в камеру. Пантелеймон Николаевич тревожно кивнул мне и молча покинул комнату свиданий.
– Ну-с, а теперь я вас обыщу, – с ехидным вызовом проговорил жандарм.
– Попробуйте, – угрожающе ответила я, – попробуйте только до меня дотронуться! Я тут всех на ноги подниму!
Взбешенный невозможностью что-либо предпринять и моим упорством, он грубо выругался и приказал мне убираться. Я ушла, унося с собой обе записки, но кончилось это тем, что мы на месяц были лишены свиданий. Олина «почта» подвела…
«СОЛНЦЕ,
СОЛНЦЕ ВИНОВАТО…»
Досадно было лишиться возможности видеться с мужем дважды в неделю. Больше всего страдал от этого он. Мне тосковать было некогда. Я продолжала принимать посильное участие в подпольной партийной работе. Моя старая, еще по Рождественским курсам, подруга Лида Бархатова активно участвовала в деятельности петербургской партийной организации. Я держала с нею связь и получала кое-какие поручения.
Когда я рассказала ей о своей стычке с жандармом, она расхохоталась:
– Ну, так тебе и надо. Не упрямься!.. – Помолчав, добавила: – Помоги мне вот в каком деле. Нужно провести нелегальное собрание, а подходящей для этого квартиры нет. Попробуй найти, а?
Подумав, я вспомнила, что в Петербурге живет другая моя старая подружка – Саша Баранова. Я разыскала ее, мы тепло встретились, и я сообщила о своем деле. Раздумывала она недолго и тут же дала согласие на устройство в ее квартире нелегального собрания.
В назначенный день и час извещенные заранее люди собрались в квартире Барановой. Решила и я пойти. Уже невдалеке от дома, где она жила, я вдруг была остановлена каким-то человеком. Оказался он моим знакомым и тут же предупредил:
– Не ходите к Барановой… Нагрянула полиция и всех забрала. Видно, попался к нам провокатор.
– А Саша?.. И она тоже? – с тревогой спросила я.
– И Саша, – мрачно сказал он. – Еще не известно, как она себя на допросе поведет… Хоть она и ваша подруга, Ольга Борисовна, – добавил он, – а скажу: разные подруги-то бывают. Осторожность нужна…
Но Саша Баранова и на этот раз оказалась именно такой, какой я ее всегда знала: честной, прямой, мужественной. На допросе она себя держала с большим достоинством, не выдала никого и всю ответственность за проведение нелегального собрания взяла на себя.
Медленно тянулся месяц, в течение которого я была лишена права встречаться с Лепешинским. Для меня было большим облегчением узнать, что Пантелеймон Николаевич отделался пустячным наказанием. Во всяком случае, настроение у него было бодрым и уверенным. Он прислал мне по почте письмо, написанное стихами. В нем он эпизод с жандармом юмористически объяснял влиянием весны (это произошло как раз накануне первого мая) и обвинил во всем… солнце. Письмо так и заканчивалось:
Не ищите супостата —
Солнце, солнце виновато…
В СИБИРЬ
И ИЗ СИБИРИ
Больше года продержали Лепешинского под следствием, сначала в Петропавловской крепости, а потом в «предварилке». Но и после этого приговор все еще не был вынесен. Состоялось решение, по которому, до вынесения окончательного приговора, Пантелеймон Николаевич должен был отправиться в Енисейскую губернию.
Однако партия совсем не собиралась примиряться с таким положением. Мне поручили поехать вместе с мужем и на месте организовать его побег из Сибири. Но на этот раз с Лепешинским обошлись гораздо менее либерально, чем при первом аресте. Перед высылкой его не освободили, как обычно формулировалось, «для приведения в порядок личных дел»; а мне было заявлено, что если я хочу последовать за ним, то должна ехать в качестве арестованной, по этапу.
Этого я ожидала. Не откладывая, подала заявление о том, что желаю сопровождать мужа и прошу поэтому подвергнуть меня аресту. Таким образом я и маленькая Оля «заарестовались» и погрузились в арестантский вагон, с окнами, забранными решетками. Под конвоем мы должны были двигаться до Красноярска.
Ехать в тесном, не имеющем никаких удобств вагоне было трудно. Но вместе с нами находились многие наши старые товарищи, а среди них и Радченко. Никто не унывал. К станциям подъезжали с пением революционных песен. Нередко местная интеллигенция, студенты и рабочие, видя за вагонными решетками интеллигентные лица, догадывались, что везут политических в Сибирь, приветствовали, приносили нам сладости и папиросы.
Вот и родной Урал… Проплывали за окнами знакомые мне горные и таежные пейзажи. Глядя на эти картины, я спрашивала себя: «Как-то удастся с побегом?.. Когда я снова сумею вернуться из Сибири?..»
В Красноярск прибыли незадолго до окончания навигации, пересели на пароход и добрались на нем в Новоселки – довольно уединенный и пустынный пункт. В Новоселках мы прожили недолго. Внимательно ознакомившись с обстановкой, я и Пантелеймон Николаевич убедились, что устроить отсюда побег будет невозможно. Тогда мы добились переезда в Минусинск.
В Минусинске мы поселились не на частной квартире, а в гостинице. Сделано это было с тем расчетом, что в гостинице, где всегда людно и смена клиентов – обычное дело, подготовиться к побегу и ускользнуть будет гораздо проще.
Началась подготовка к побегу. Для его организации я получила деньги от политического Красного Креста и от брата мужа – Николая. Чтобы приучить полицию к временному отсутствию мужа, я решила ходить в полицию за пособием лично, под тем предлогом, что Пантелеймон Николаевич болен. К нам каждый день приходил жандарм. Убедившись, что ссыльный Лепешинский на своем месте, он удалялся. Чтобы как-нибудь усыпить его бдительность, я и ему стала говорить, что муж очень болен.
Далее нужно было достать надежные документы. Удалось и это сделать. Для Лепешинского был заготовлен паспорт на имя мещанина Быкова. Чтобы придать «мещанину Быкову» достаточно внушительный и солидный вид, я купила новую шапку и каракулевый воротник и пришила его к пальто. В таком одеянии Пантелеймон Николаевич имел вид небогатого, но вполне состоятельного дельца. И, наконец, последнее – покупка лошади. Сделано было и это. Мы передали ее нашему старому (еще по первой ссылке) знакомому и приятелю крестьянину Никанору. Он же должен был сопровождать мужа до Ачинска. Дальше Лепешинский намеревался ехать поездом.
Итак, все было готово. Побег мы назначили на день получки политическими ссыльными пособия. Для полиции этот день являлся также днем проверки наличия ссыльных на месте.
По заранее разработанному плану я постаралась загримировать мужа под серьезно больного человека. По моей просьбе пособие на этот раз должен был принести надзиратель. Когда он появился, я расписалась в получении денег и – для большей убедительности – пригласила его присесть возле постели «больного», на которой, с обвязанным лицом, лежал Лепешинский. В комнате разливался резкий запах лекарств.
– Что у вас там, как?.. – спросил надзиратель, присматриваясь к своему подопечному.
– Ох-хо-хо, плохо… – простонал Пантелеймон Николаевич. – Врача бы вот надо…
Он сунул в руку надзирателя «благодарность», и тот, бросив: «Ладно уж, лежите», – ушел.
Теперь следовало действовать.
Приступили к последним приготовлениям. Грим с лица Лепешинского смыт, борода сбрита, усы подкручены. Передо мной сидел совершенно незнакомый человек, узнать в котором Пантелеймона Николаевича было почти невозможно.
Выехать предстояло в одиннадцать часов вечера. Никанор с санями должен был ожидать в назначенном месте. Подходили минуты расставания. Мы сидели в номере, возле спящей Оли, и тревожно молчали. У обоих было неспокойно на душе. Мне казалось, что сейчас вдруг войдет надзиратель и весь наш план рухнет… Муж боялся за меня.
– Я ничего не страшусь и готов на все, – тихо заговорил он. – Но опасаюсь за тебя. Если мой побег обнаружится раньше, чем ты сумеешь уехать отсюда, тебя могут арестовать.
У меня на душе тоже скребли кошки, но я, стараясь вдохнуть в мужа как можно больше уверенности, ничем не обнаруживала своей тревоги и убеждала его, что все будет обстоять отлично, что мне конечно же удастся ввести жандармов в заблуждение относительно болезни Лепешинского и что, едва получив от него весточку, подтверждающую успех побега, я тут же ускользну из Минусинска.
Стрелка часов приблизилась к одиннадцати. Лепешинский встал, оделся, поцеловал Олю и меня и вышел. На улице он осторожно осмотрелся и быстро зашагал к условленному месту. Я стояла у окна и с замиранием сердца следила за ним. Проходил час за часом, наступила уже глубокая ночь, а я все еще не отходила от окна и наблюдала за улицей – не покажется ли на ней кто-нибудь… Никто не появлялся.
Наступило утро. Как всегда, появился надзиратель «проведать» своего подопечного. Под предлогом болезни мужа я постаралась не допустить его дальше порога. Так продолжалось я на следующий день, и на третий… До поры, до времени мне удавалось скрывать отсутствие Лепешинского. Даже маленькая Оля помогала мне в этом обмане. Завидев входившего в гостиницу надзирателя, она бежала к поварихе и громко, так чтобы слышал жандарм, кричала:
– А котлеты опять твердые… Папа болен и есть их не может…
Перед отъездом Лепешинского мы условились, что как только успех побега станет бесспорным и муж будет уже в безопасности, он даст на имя ссыльного А. В. Орочко телеграмму: «Почем рога маралов?» Но проходила неделя, другая… Минуло восемнадцать дней, а телеграммы все не было и не было… Это тревожило. Но, с другой стороны, никто еще не хватился Лепешинского здесь, в Минусинске, иначе бы… Я нервничала, скверно спала и каждый день ожидала, что за мной придут.
На девятнадцатые сутки ночью раздался сильный стук в комнату. Я проснулась с мыслью: «Это за мной»… Открыла. В дверях стояли двое жандармов.
– Это квартира Лепешинского?
– Нет, это моя квартира, – отвечаю я упавшим голосом, с ужасом думая, что побег провалился, муж пойман и арестован.
– А вы кто такая?
– Я жена Лепешинского.
– Нет, сударыня, вы нам не нужны. Мы к вашему супругу.
Только тогда я поняла, что если бы Пантелеймон Николаевич был схвачен, жандармы не обратились бы ко мне с таким вопросом. Мгновенно оценив обстановку, я решительно заявила, что поскольку это моя квартира, обыск в ней делать не разрешаю. Но, конечно, они со мной не посчитались и начали обыск.
Через несколько минут жандармский офицер спросил несколько удивленно:
– Позвольте, а где же ваш муж?
Я сердито ответила:
– Об этом обязаны знать вы, а не я…
– Как так? – оторопел он. – Надеюсь, он в Минусинске?
– Не думаю. Два дня назад он вынужден был срочно выехать в Томск… Ему там предстоит операция…
Жандарм вскочил и яростно замахал руками.
– Да знаете ли вы, что ожидает его за самовольную отлучку? – заревел он.
– Что ж поделаешь, – смиренно заявила я. – Не ждать ему тут смерти… А ведь пока добьешься у вас разрешения на поездку – и скончаться можно.
Жандармы ушли ни с чем, а я с еще большим беспокойством принялась ожидать телеграмму. Выяснилось, что обыск у нас был вызван тем, что накануне в Минусинске появились прокламации революционного содержания, в авторстве которых полиция заподозрила Лепешинского… И – наконец-то, наконец! – пришла долгожданная телеграмма.
Вошедшая в комнату Оля была немало удивлена, увидев меня пританцовывающей с телеграммой в руках и напевающей: «Почем рога маралов, почем рога маралов…»
Ничто теперь меня не удерживало в Минусинске. Я распродала свой скарб и 24 декабря – как раз в сочельник, когда все были заняты Рождеством, – выехала. Вез меня и Олю все тот же Никанор и на той же самой лошади, на которой бежал наш Пантелеймон Николаевич. И направление было взято то же – на Ачинск. Но предварительно мы пробыли три дня в деревне у знакомых, и лишь затем, убедившись в отсутствии погони, добрались до железной дороги. Мы ехали в Петербург. И опять, проезжая Урал, я вспомнила свои детские и юношеские годы в Перми и мысленно прощалась с нею навсегда.
А с Лепешинским обстояло так.
При начале побега с ним случился совершенно юмористический, но могший окончиться трагически казус. Лошадь, на которой ехали он и Никанор, оказалась из степных, малообъезженных сибирок. Не слушая возжей, она помчалась совсем не туда, куда нужно, свернула в сторону и уперлась оглоблями… в полицейский участок. По счастью, этот неожиданный визит прошел незамеченным, и наши путники сумели быстро уехать в нужном направлении.
Когда Лепешинский, наконец, уселся в Ачинске в поезд, его и тут постигли неожиданные неприятности. Случилось так, что в том отделении, куда сел Пантелеймон Николаевич, ехала какая-то старушка. В пути у этой старушки исчез узел, который, по всей вероятности, утащил дорожный вор, путешествовавший некоторое время вместе с нею. Узел он украл, когда старушка выходила в Ачинске из вагона; а когда та возвратилась – на месте злоумышленника уже сидел Лепешинский.
Охающая, причитающая старушка обрушилась на Пантелеймона Николаевича, считая его прямым виновником происшествия. Напрасно тот убеждал ее в своей полной непричастности к утрате. Не помогало. Она заявила, что на первой же станции пойдет за жандармом. Положение создавалось критическое. Прямо на ходу поезда Лепешинский выскочил из вагона, добрался до станции – и, на его счастье, в это время проходил обратный поезд. Купив на него билет, Пантелеймон Николаевич тронулся в противоположную сторону, запутал след, а затем уже снова пересел на поезд, идущий в Петербург.
Когда я добралась до столицы, передо мной встал вопрос: ехать ли за границу (где уже находился Лепешинский) легально, или начать хлопоты о тайном переходе границы? Все зависело от того, насколько полиция Петербурга осведомлена о побеге Лепешинского и моем участии в нем. Но я рассчитала, что при тогдашних бюрократических методах полицейской связи у меня в запасе есть еще несколько недель.
Я обратилась в охранное отделение и заявила, что мой бывший муж Пантелеймон Николаевич Лепешинский покинул меня и увез все мои документы, в том числе паспорт. Одновременно я объявила об утрате паспорта в газете и возбудила ходатайство о выдаче нового.
Расчет мой оказался правильным. Спустя месяц я получила новый паспорт. Тотчас же я потребовала выдачи заграничного паспорта на том основании, что являюсь студенткой Лозаннского университета и собираюсь продолжать в нем занятия. Мне и это удалось. И тогда я немедленно выехала в Швейцарию. Я становилась политической эмигранткой.
Я была уверена, что пройдут годы – пока еще никто не мог сказать: сколько – и мы вернемся в другую Россию, свободную от пут самодержавного рабства. И так оно и случилось. Но это уже предмет других воспоминаний, других записок. Ведь за плечами – девяносто лет жизни, из которых свыше шестидесяти отданы делу Ленинской партии. Обо всем сразу не расскажешь…
ОГЛАВЛЕНИЕ
Прошлое с нами ..... 3
Дом на Монастырской ..... 4
Аннушка и другие ..... 6
За что царя убили? ..... 9
Всё своей чередой ..... 11
Другой мир ..... 14
Первый бунт и первая победа ..... 21
Петербург. Рождественка ..... 24
«Легалы» или «нелегалы»? ..... 28
Владимир Ульянов, адвокат ..... 32
Я встречаюсь с Олиным ..... 37
Разрыв с матерью ..... 40
Памятный декабрь ..... 42
Я становлюсь «невестой» ..... 47
Встречи в «предварилке» ..... 48
«Вы жертвою пали…» ..... 52
Юзовка и «культурный капитализм» ..... 53
В далекую дорогу ..... 55
Мы живем в Казачинском ..... 60
На пути в Курагино ..... 66
Вверх по Енисею с Ильичем ..... 68
На берегах Тубы ..... 71
Среди друзей ..... 74
Памятный день ..... 77
Протест семнадцати ..... 78
Анатлий Ванеев ..... 83
Будни Минусинской ссылки ..... 87
Когда Ильич отдыхает ..... 89
Снова вперед! ..... 93
Свет ленинской «Искры» ..... 97
Кукла помогла ..... 101
В Лозанне ..... 104
Организационный комитет. Снова жандармы ..... 106
В департаменте полиции ..... 108
Оля – почтальон ..... 110
«Солнце, солнце виновато…» ..... 111
В Сибирь и из Сибири ..... 112
Информация об издании
Ольга Борисовна Лепешинская
ПУТЬ В РЕВОЛЮЦИЮ
Воспоминания старой большевички
Литературная запись Захара Львовича Дичарова
Редактор Б. Н. Назаровский
Художник Е. И. Нестеров
Художественный редактор М. В. Тарасова
Технический редактор Г. М. Езов
Корректор Л. К. Понамарева
Подписано к печати 25/III 1963 г.
Формат 60×841/16 3,75 б. л. 7,5 п. л. (усл. – прив. 6,85) Уч. – изд. 6,65 л.
ЛБ02378 Тираж 10000 экз. Цена 30 коп.
2-я книжная типография облполиграфиздата.
Пермь, ул. Коммунистическая, 57. Зак. 1697.
-
