Текст книги "Наша улица (сборник)"

Автор книги: З. Вендров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Она даже не могла выйти в переднюю надеть шубку, у парадного звонила полиция. Еле успела накинуть на плечи одеяло и выскочить с черного хода.

Так мы тихо-мирно беседовали и не заметили, как прошло время.

Когда облава окончилась и Левитин пришел звать меня домой, а Выгодский тоже явился за свояченицей, оба дружно рассмеялись.

– Вы только поглядите на эту воркующую парочку! – сказал Левитин.

– Будем надеяться, что их первая встреча не окажется последней, шутливо заметил Выгодский. – Остается только пожелать им болееблагоприятных обстоятельств и лучшей обстановки для дальнейших встреч.

Слова Выгодского оказались вещими: как для Сони, так и для меня не нашлось места под солнцем родины: и я и она были вынуждены искать знаний и хлеба в чужих краях.

Наша вторая встреча, на чужбине, оказалась более длительной, чем первая встреча в садовой беседке в зимнюю морозную ночь: она продолжалась почти полвека...

1911-1956

СПОКОЙНАЯ КВАРТИРА

1

Однажды утром – дело было поздней осенью – Михей остановил меня, когда я выходил со двора, и с опаской оглянулся. Опираясь одной рукой на метлу, а другой почесывая затылок, он как-то нерешительно сказал:

– Так что, милый, думаю, вам лучше на время перебраться на другую фатеру. Третьего дня ночью жандармы арестовали длинноволосого из одиннадцатого номера, того самого, который служит в земской управе.

Еще раз оглянувшись, Михей шепотом добавил:

– Засаду там оставили... Кто в ту фатеру – цап!..

А один в штатском – тоже, видать, из ихней братии – все допытывается у Михея о каждом жильце, особенно о молодых: кто да что, кто к кому ходит да чем занимается, не бывал ли который из них у длинноволосого. Не заметил ли он, Михей, чего-нибудь этакого...

– Холера их знает, чего они от меня хотят, – выругался Михей.

Михей боялся, как бы жандармы или полицейские не вздумали проверять всех жильцов. Они даже урядника не предупредят заранее, нагрянут из города с обходом, и делай что хочешь. А тут многовато-таки непрописанных евреев... Всыплют Михею так, что не дай бог! В любую минуту могут нагрянуть, и потому мне лучше сегодня же убраться отсюда подобру-поздорову, пока они угомонятся.

– Я всех ваших уже предупредил, – закончил Михей, явно сожалея о том, что из-за какого-то длинноволосого он лишается дохода. – Через недельку-другую опять можете переезжать ко мне. Дело верное!

Всыплют ли Михею – осталось пока неизвестным; мне, однако, Михей уже всыпал своим сообщением. В Москве не так легко было найти охотника сдать угол еврею, не имеющему правожительства. А если некоторые и решались на такой "криминал", они объявлений в газетах не печатали.

Где же найти пристанище – и немедленно – в этом огромном городе?

Ночь-другую можно скоротать на каком-нибудь вокзале или же в ночной чайной для извозчиков, хотя и то и другое связано с некоторым риском: пассажир без всякого багажа может показаться подозрительным станционному жандарм), и он потребует предъявления документов. В ночной же чайной будет слишком выделяться моя интеллигентная внешность, которая навряд ли способна внушить доверие шпикам в случае, если они туда заглянут. Что же делать? Где переночевать хотя бы сегодняшнюю ночь?

Перебирая в памяти знакомых, на помощь которых я мог рассчитывать в эту критическую минуту, я неожиданно вспомнил своего земляка Гирша Пальчика. Сам он рекомендовал себя так: "Григорий Миронович Пальчик – биржевой маклер".

Раз в год, а то и реже Гирш Пальчик навещал свою семью, которая жила в нашем городе, и каждый раз рассказывал о себе чудеса в решете: он, видите ли, прибыл сюда из Киева или же из Харькова, недавно посетил Петербург, а потом был в Порт-Артуре, в Риге, во Владивостоке... Что же касается Москвы, он там как у себя дома.

Пользуется кредитом в любом размере у самых крупных московских фирм, и все открытым счетом, без векселей...

Если вы нуждаетесь в банковском кредите – пожалуйста!

Только попросите его, он вам устроит все в два счета...

"Мое имя у нас в Москве – капитал", – хвастал Пальчик.

Правожительство-для него раз плюнуть. Он в самых приятельских отношениях с приставами всех полицейских участков. Имя Григория Мироновича Пальчика знакомо самому московскому градоначальнику; какой же тут может быть разговор о правожительстве? "Говорю же – раз плюнуть!"

Пальчика обыкновенно слушали со скрытой улыбкой:

более чем скромное существование его семьи да и его собственный, весьма потрепанный вид мало вязались с его россказнями о привольной жизни и высоком положении, которое он занимает в Москве.

Но где искать Пальчика? За все время моего пребывания здесь я ни разу его не встретил. Мои знакомые даже имени Пальчика не слыхали. Мне вспомнилось, что Пальчик хвастал, будто он важное лицо на московской бирже, и я отправился туда.

К зданию торговой биржи на Ильинке то и дело подкатывали на чистокровных рысаках толстопузые, краснолицые купцы в суконных чуйках и в картузах. Входили и выходили оттуда по-европейски одетые молодые и старые спекулянты и финансовые тузы, необыкновенно подвижные биржевые маклеры и степенные купцы-татары в каракулевых шапках, азиатские дельцы в цветных халатах и тюбетейках, кавказцы в национальных костюмах с кинжалами за поясом.

На высоком крыльце биржи толпились биржевые зайцы, всякою рода мелкая шушера, люди неопределенных занятий, которым внутрь здания не было доступа. Люди собирались кучками на улице и оживленно разговаривали об акциях, ценных бумагах, о ценах на всякого рода товары.

Кругом гудело, как в улье.

Я обходил одну кучку за другой, вглядывался в лица – Пальчика нигде не было.

Уже собираясь уходить, я вдруг увидел его в переулке слева от биржи. С большим воодушевлением он что-то втолковывал какому-то человеку, держа его за пуговицу пальто.

В Пальчике, с худым лицом и бегающими глазами, одетом в узкое, сильно поношенное пальто и в стоптанные ботинки, трудно было узнать всегда бодрого биржевого маклера, который во время своих наездов к нам в юрод с такой важностью рассказывал о занимаемом им положении в Москве и об уважении, которым он там пользуется.

Обождав, пока Пальчик расстался со своим собеседником, я подсшел к нему и поздоровался.

Беспокойными, почти испуганными глазами всмотрелся он в мое лицо и неуверенно спросил:

– Сын Хаима, если не ошибаюсь? Что вы делаете в Москве? Студент?

– Пока нет. Надеюсь стать им со временем.

– Так чем же вы занимаетесь? Раз вы на бирже, значит, делаете дела? оживился Пальчик. – Не продаете ли вы чего-нибудь, а может, покупаете? Что вас интересует? Могу предложить небольшую партию шелка – ну, просто находка! Если располагаете хотя бы незначительной суммой наличных, вы ее получите наполовину задаром.

Поймав мой взгляд на своем обтрепанном палью, он сказал:

– Черт возьми! Утром было совсем тепло. Думал, в шубе будет жарко. Оказывается – собачий холод. Так что же вы покупаете? У меня есть для вас, говорю, дешевка, чистая находка!

– Самой большой находкой была бы для меня сейчас комната или хотя бы какой-нибудь угол, – заметил я с горькой усмешкой.

Убедившись, что я ничего не покупаю и не продаю, Пальчик потерял ко мне всякий интерес. Моя печальная история его мало тронула.

– Ах, во-от что-о! – почти равнодушно протянул он. – Впрочем, мне это знакомо... Ну что ж, надо будет подумать, подыскать для вас что-нибудь подходящее. Постараюсь расспросить знакомых.

– Да, но мне уже сегодня негде ночевать, – объяснил я.

Пальчик наморщил в раздумье лоб:

– Да-а, это, знаете, де-ело сквер-но-е.

– Нельзя ли мне пока переночевать у вас ночь-другую? – с решимостью отчаяния спросил я.

Пальчик не торопился с ответом.

– Может быть, вас, Григорий Мироныч, смущает теснота или какие-нибудь неудобства в вашей квартире, так вы об этом не беспокойтесь. Мне бы хоть как-нибудь переночевать несколько ночей, пока я найду комнату.

– Теснота, неудобства – это пустяки! – Пальчик махнул рукой, как бы говоря: "Есть о чем толковать!" – У нас в Москве, вы должны знать, еврей без правожительства живет не там, где хочется, а где можется. Ваш месячный доход может составлять хоть десять тысяч, а занимать угол вы будете у какого-нибудь сапожника...

У меня... – он на минутку задумался. – Я вам скажу правду. То, что у меня тесновато, не важно. Мы бы какнибудь устроились. Нельзя же в самом деле оставить вас на улице! Весь вопрос в том, в каком виде застанем хозяина. Если он успел нализаться, мы у него чего хочешь добьемся. Если же найдем его трезвым, то лучше не показываться ему на глаза. Трезвый он зол как черт. Только и слышишь от него: "Убирайся отсюдова! Не хочу, – кричит, – на три месяца в кутузку из-за какого-то еврея!"

Мне предстоял выбор: либо бродить всю холодную осеннюю ксчь по улицам, либо поехать с Пальчиком – авось его хозяин успел напиться. Я выбрал последнее.

– Мне терять нечего, – сказал я. – Попробуем. На мое счастье, мы, может быть, застанем eгg под градусом.

– Да, зто с ним нередко бывает, – утешил меня Пальчик. – Итак, приходите сюда же часов в пять вечера, и вместе поедем ко мне на квартиру.

– Хорошо. Я не заставлю себя ждать.

Час с лишним мы добирались через Лубянку по Сретенке и Сухаревской площади, по бесконечно длинной Первой Мещанской до еще более длинной, широкой и грязной улицы, ведущей к селу Алексеевскому. Потом мы еще полчаса шли по немощеным, утопающим в жидкой грязи улицам, мимо маленьких одноэтажных деревянных домиков, мимо беленых и небеленых заборов, миновали пустырь, за которым потянулись жалкие халупы. В окна освещенных керосиновыми лампами хибарок можно было увидеть на низкой скамейке сапожника за работой или портного, сидящего на столе с поджатыми под себя ногами. Слышались визг пилы, скрежет напильника о железо, стук топора.

Трудно было поверить, что всего какой-нибудь час езды отделяет это царство тяжелого труда, горькой нужды и непролазной грязи от богатого города с ярко освещенными улицами, нарядными домами, манящими витринами магазинов, элегантно одетыми людьми, бодрыми и веселыми, для которых каждый день – праздник.

– Морозовы и Поляковы [Морозов и Поляков – московские миллионеры], наверно, здесь не обитают, – заметил я.

Пальчик, забыв на минуту о своем "высоком" положении в Москве, простодушно ответил:

– Разумеется, нет. Все Алексеевское работает на Москву. Мелкие кустари. Я да еще два-три бесправных еврея – это единственные "купцы" здесь.

Еще некоторое время мы шлепали по жидкой грязи.

Вдруг Пальчик схватил меня за рукав.

– Слышите? – сказал он довольным голосом. – Вам повезло: он готов!

– Кто готов? – не понял я.

– Да мой хозяин. Если он поет эту песенку, значит, полон до отказа.

Из темноты доносилось хриплое пьяное пение:

К.о-г-да я был сва-бо-де-ный ма-аль-чик, Не знал я го-ря и ну-же-ды...

– Это поет мой хозяин, – повторил Пальчик. – Все в порядке. Вот мы и дома. Осторожно, в сенях темно, высокий порог... Нагните голову: дверь здесь низкая...

А ну-ка, давайте я вас проведу. В темноте вы и двери не найдете.

Переступив высокий порог, я невольно схватился за нос: смешанный запах кислой капусты, сырой кожи, пота, перегорелой сивухи и грязною белья ударил мне в лицо.

В комнате было накурено и жарко, как в бане. Над столом висела большая коптящая лампа. У стола один подмастерье и двое мальчиков-учеников шили меховые шапки, не обращая ни малейшего внимания на пьяного хозяина.

Зто, видно, было им не в новинку.

Сам хозяин -человечек маленького роста, худощавый, с изможденным, бледным лицом, рыжей с проседью, торчащей во все стороны бородой, со спутанными, свисающим"

иа лоб волосами – стоял посреди комнаты и, раскрывая рот до ушей, плачущим голосом затягивал одну и ту же песню, в которой он, видно, помнил только две первые строчки.

Устав петь, он начал притопывать босыми ногами по грязному, липкому полу. Медный крестик, висевший на замусоленном шнурке, подпрыгивал на его открытой волосатой груди, как бы принимая участие в пляске.

Пальчик с полным удовлетворением смотрел на своего квартирного хозяина. Я стоял за его спиной и, зажимая нос, невольно пятился к двери.

– Куда это вы отступаете? – насмешливо спросил меня Пальчик.

– Вот здесь вы и живете? – ответил я вопросом.

Пальчику, должно быть, не понравился тон, которым я задал свой вопрос. Указав рукой на разделявшую комнату фанерную перегородку, он с едким сарказмом ответил:

– Да, в этом особняке, вон за той мраморной стеной, мы и обитаем... А вы, ваше сиятельство, будете бога благодарить, если вам удастся разделить со мной мои апартаменты.

– Эй, кто там раз-го-варрри-вает? – с трудом ворочая языком, спросил хозяин, вглядываясь в нас отекшими близорукими глазами.

Мальчики за столом с трудом сдерживали смех.

– Кто там, черт возьми? Где мои очки?

– На носу, Иван Михайлович, на самом кончике носа, – приятельским тоном весело ответил Пальчик.

– Ах, под-лы-е! На носу, говоришь?

И, надвинув очки высоко на лоб, он обрадованно воскликнул:

– А-а!.. Гри-гор Миро-ныч! Наше вам с кисточкой!..

Как жив-ем?.. Выпь-ем, што ль...

– Выпьем, выпьем, Михалыч... Как не выпить? Непременно выпьем, – не замедлил согласиться Пальчик.

– А энто что за фруктец? – спросил Михалыч, тыча в меня пальцем.

– Это мой приятель, Иван Михалыч, из наших, – хлопнув меня по плечу, представил Пальчик мою особу хозяину. – Он у меня переночует сегодня.

– А-а-а! Из ва-ших? По-ни-маю... Ну ладно, пущай ночует... Да сколько хошь живи... Иван Михалыч не выдаст... Ну, давай, душа, выпьем...

Не прошло и десяти минут, как Иван Михалыч уже лез ко мне лобызаться, называл меня "братец" и "миленький", бил себя в обнаженную грудь и клялся, что лучше сгноит себя в тюрьме, а приятелей своих не выдаст. Положив одну руку на мое плечо, а другую на плечо Пальчика, Михалыч объяснялся нам в любви:

– Потому люб-лю вашего брата... Хор-рошие вы ребята. С вами всегда можно выпить.

На следующее утро, когда мы с Пальчиком вышли из-за фанерной перегородки, Михалыч сидел за столом, опершись головой на руку. Лицо его было хмуро, глаза смотрели на нас с открытой неприязнью.

Пальчик быстро втолкнул у:еня обратно за перегородку:

– Подождите минутку!

И туг же я услышал его вкрадчивый голос:

– Опохмелиться бы нам, Иван Лшхалыч. Васька! На, сбегай, принеси-ка полбутылочки! Пятьдесят седьмой, да живо, Васька!

– Старое, испытаннее средство, – объяснил мне Пальчик, когда мы вышли из дома. – Теперь вы можете спокойно жить у меня, пока не отыщете для себя что-нибудь получше.

Я остался жить за "мраморной" стеной, у Пальчика.

Спокойная квартира...

1912-1956

ЛАКЕЙ

1

С помощью знакомых, действовавших через своих знакомых, путем сложных протекций Левитину наконец удалось устроить меня на службу. И на какую!

На службу, которая давала мне правожительство в Москве. Короче говоря, я поступил к известному адвокату Аркадию Вениаминовичу Гольскому... лакеем, только номинально, конечно, ради правожительства [Евреям с высшим образованием, пользовавшимся правожительством вне черты оседлости, царское законодательство давало право прописать у себя двух слуг-единоверцев на то время, что они служили у них]. В действительности же я работал в его большой адвокатской конторе вместе с несколькими помощниками присяжных поверенных и целым штатом служащих помельче.

Аркадий Вениаминович Гольский – один из самых популярных в Москве юристов – обладал красивой "ассирийской" бородой, красивой женой, красивой, богато обставленной квартирой и широкой практикой.

В Москве он пользовался славой радикала. "Почти революционер", говорили о нем. На "пятницы" в салоне его жены, известной пианистки, собирались адвокаты, врачи, писатели, художники, известные актеры и музыканты – верхушка московской либеральной и радикальной интеллигенции.

Меня, самою молодого среди служащих знаменитого адвоката и самого незначительною по занимаемой должности, на эти "пятницы", конечно, не приглашали, но в открытую дверь кабинета, где я допоздна переписывал бумаги и подшивал дела, ко мне часто доносились звуки музыки и обрывки разговоров о беззаконии, о произволе царской власти. До моих ушей иногда даже доходило крамольное слово "конституция", которое в те времена произносилось не иначе как шепотом.

Не знаю, долго ли оставался бы я "лакеем" у либерального адвоката, если бы не одно необычайное происшествие, положившее конец и моей "лакейской" службе, и моему пребыванию в Москве.

2

Поздно вечером я стоял на Трубной площади и дожидался конки, которая должна была доставить меня в Лялин переулок на Покровке, где я, теперь полноправный житель юрода Москвы, снимал комнату. На Трубной в маленький вагончик конки, влекомый парой худых кляч, впрягали третью клячу, чтобы подтащить конку вверх, к Сретенским воротам. Там подсобную клячу выпрягали, и босой мальчик – "форейтор" возвращался верхом обратно на Трубу в ожидании нового вагона конки.

Вагончик был набит пассажирами, словно консервная коробка сардинами. Мне не удалось протиснуться внутрь, и я, крепко уцепившись за поручни, висел на подножке, то и дело рискуя свалиться, так как стоявшая впереди дама навалилась на меня всей тяжестью своего тела. Вдруг она истерически вскрикнула:

– Ох, боже мой, меня обокрали!

Как бы не веря своим глазам, она перебирала нервными пальцами в раскрытой сумке, плакала и причитала:

– Наше состояние... Все, до последней копейки...

Я покончу с собой... Муж этого не перенесет... Ничего у нас больше нет... Люди добрые, помогите мне найти пропажу!

В вагоне поднялся шум. Некоторые подозрительно смотрели на своих соседей, другие искали у себя под ногами: не уронила ли дама деньги или вор, может быть, испугался и подбросил их. Многие громко выражали свое удивление:

– Какая неосторожность! Разве можно везти большую сумму денег в ручной сумке?

Посыпались всевозможные советы, требования остановить вагон, всех поголовно обыскать...

Но остановить вагон на крутом подъеме нельзя было.

Конка остановилась на своей обычной остановке у Сретенских ворот. Кондуктор дал свисток, и на месте происшествия сразу появился городовой, который тут же начал следствие:

– Кто стоял рядом с вами, мадам? Не заметили ли вы, кто напирал на вас сзади, толкал вас?

Дама, потрясенная несчастьем, возбужденная, полными слез глазами смотрела на окружающих:

– Откуда я знаю?.. Многие стояли рядом со мной...

Полный вагон людей... Не пошевельнешься... Откуда мне знать? – Вдруг ее взгляд остановился на мне. – Вот этот молодой человек стоял позади меня, все время проталкивался вперед... Я не знаю...

– Обыскать его, немедленно обыскать! – раздались голоса.

Кровь бросилась мне в лицо.

– Что вы говорите, мадам?! Вы все время своей тяжестью сталкивали меня с подножки, и я был занят только тем, чтобы удержаться. Ни на секунду не мог отнять руки от поручней.

Пассажиры обрадовались – наконец-то нашелся "виновный".

Все настойчиво требовали, чтобы меня обыскали.

– Позвольте проверить карманы.

И, не дожидаясь моего разрешения, городовой проверил мои карманы. Их содержание не удовлетворило ни его, ни даму, ни публику. Денег не оказалось. Паспорт тоже был в порядке, прописан в Москве, все честь-честью. Публика, однако, не унималась.

– Знаем этих мазуриков! Они всегда работают на пару.

Тот, кто таскает из карманов, никогда не оставляет у себя краденою, а передает товарищу, который тут же скрывается. И мазурику тогда нечего бояться, смотрит невинной овечкой. Отведите его в участок, непременно в участок!

– Подозрение на него имеете, мадам? – обратился городовой к пострадавшей.

– Почем я знаю? Вагон был набит до отказа. Он все время напирал на меня...

– Что тут долго разговаривать? Отведите его в участок! – требовали со всех сторон. – Там уж разберутся.

Там с ним иначе поговорят... Может, вы еще сегодня получите свои деньги обратно, мадам.

– Пойдем, что ли... – неохотно потянув меня за руку, сказал городовой. – И вы, мадам, пойдемте с нами.

Трудовой день в участке давно уже кончился. В большой приемкой царил полумрак. Только один стол, стоявший недалеко от кафельной печи, был освещен лампой под зеленым абажуром.

В освещенном круге виднелась коротко остриженная голова дежурного околоточного надзирателя, погруженного в чтение "Полицейской газеты".

В сторонке в полутьме сидел городовой в расстегнутом мундире, без оружия и совсем по-домашнему набивал папиросы.

При нашем появлении околоточный поднял глаза от газеты и широко зевнул:

– А-а-а! Ночные гости уже начинают собираться, а-а-а!

Кто там у тебя, Ефремов?

– Да вот, ваше благородие, у этой дамы украли в конке, между Трубной площадью и Сретенскими воротами, деньги из сумки. Дама подозревает, что это они украли, – указал на меня пальцем городовой.

Видно, из уважения к моей приличной внешности он говорил обо мне во множественном числе и старался возложить ответственность за возможные последствия на пострадавшую.

Околоточный, которому осточертели всякие такие истории, даже не потрудился взглянуть, кто стоит перед ним.

– Хорошо. Обыщем его и пока задержим, – сказал он безразличным голосом и обратился к даме: – А вы что скажете, сударыня?

С дамой снова началась истерика. Шестьсот рублей наличными и выигрышный билет. Это все, что они с мужем имели... Я стоял сзади, все время напирал на нее. Она покончит с собою... Она не смеет показаться мужу на глаза...

Шестьсот рублей и выигрышный билет...

– Ну-ка, господин хороший, выкладывайте из карманов все по порядку, приказал околоточный.

К тому, что нашел у меня Ефремов, ничего не прибавилось.

Околоточный вышел из-за стола и для верности провел руками по моим карманам.

– А сейчас составим протокол.

Сначала он записал имя, отчество, фамилию и местожительство пострадавшей, где и на какую сумму ее обокрали. Потом, записав мое имя, отчество, фамилию и адрес, спросил:

– Ваше занятие?

Слегка поколебавшись, я пробормотал:

– Лакей.

Мой ответ прозвучал неубедительно. Околоточный пристально посмотрел на меня. Как внешность, так и одежда не отвечали названной мною профессии.

– Лакей? – переспросил околоточный. – У кого служишь лакеем? – На всякий случай он перешел со мной на "ты".

– У адвоката Гольского.

– У Аркадия Вениаминовича Гольского?

– Да, у адвоката Гольского.

– Гм... Странно! А ну-ка, давай сюда паспорт! – Он перелистал паспорт с первой до последней страницы, проверил дату прописки, печати.

– Да, как будто все в порядке. А все же здесь что-то неясно. Вы, сударыня, можете идти домой. В случае чего известим вас. А тебя, парень, мы временно задержим, до выяснения твоей личности.

Я запротестовал:

– Как так задержите? На каком основании? Не имеете права.

– Ну, что касается права, ты можешь положиться на нас. Право – это не твое дело... А задержим тебя потому, что сомневаемся насчет твоей личности. Нам надобно выяснить, действительно ли состоишь лакеем у адвоката Гольского. Уж ты не обижайся...

В последних словах явно прозвучала ирония.

– Господин околоточный, Аркадий Вениаминович будет жаловаться обер-полицмейстеру на незаконное задержание его человека. Как бы не получилась неприятность.

Лучше позвоните по телефону моему барину, и он сам подтвердит, что я у него служу.

Намек на могущие возникнуть неприятности возымел свое действие.

– Ладно. Это мы можем. Позвоним. Ефремов, отведи-ка его в приемную и подожди там с ним, пока не позову.

4

Долгий день напряженной работы, а потом нелепая передряга, в которую я попал, совершенно обессилили меня.

Я сидел в передней, опершись головой на руку, и дремал, когда услышал знакомый голос лакея Гольского – настоящею его лакея – Афанасия:

– Так что, ваше благородие, к нам телефонировали отсюдова, из участка, значит; барина нашего просили сюда пожаловать, потому, значит, будто задержан вами наш лакей. А барина нашего дома нет. Они с барыней в театр уехавши. Вот я и пришел доложить вашему благородию, что меня, ихнего лакея, значит, не задержали. Выходит, ошибка. Я, значит, вполне на свободе.

В таких, можно сказать, ясных выражениях отставной солдат Афанасий, ныне лакей Гольского, докладывал о себе околоточному.

– Вы служите лакеем у присяжного поверенного Аркадия Вениаминовича Гольского? – спросил околоточный, из уважения к важной осанке и "генеральским" бакенбардам Афанасия обращаясь к нему на "вы".

– Так точно. Мы у них служим старшим лакеем.

Прежде мы служили у председателя окружного суда действительного статского советника Сергея Николаевича Никифорова, а теперь – у присяжного поверенного Гольского. Хорошая служба, ничего не скажешь, хотя они и евреи, жаловаться не можем...

– А других лакеев, помимо вас, барин не держит? – остановил околоточный словоохотливого Афанасия.

– Как не держать? Держим. Пятачок Мишка есть, то есть звать-то его Мишка Данилов, но мы его кличем Пятачком, потому...

– Погодите, погоднте-ка, – снова перебил его околоточный, – а где сейчас этот самый Данилов?

– Так что я его оставил в прихожей. В случае чего дверь открыть. Нельзя же оставить дом безо всякого призора...

– А сколько лет этому Мишке?

– Еще совсем молокосос, пацан, даже пушка на губе нету, а с девками уже балуется... И выпить не дурак...

Барин говорит...

– Постой, постой! Я тебя не спрашиваю, – потеряв терпение, околоточный перешел на "ты", – любит ли Мишка девок или не любит. Ты вот что скажи мне: кроме тебя, других лакеев, постарше Мишки, у вас не имеется?

– Нет, я самый старший. Разве только повар, так он ведь чухонец...

– А сколько лет повару?

– А черт его знает. Не очень еще старый. Голова гладкая, как колено. Ни одного седого волоса.

– А лакеев, кроме тебя и Мишки, они, говоришь, не держат?

– Как не держать? Держат. Судомойку держат, горничную. Так вить они женского полу. И харчей своих не стоят...

– Я тебя о лакеях спрашиваю, а ты мне о горничных да судомойках. Говори толком!

Афанасий пожевал свою бритую губу.

– Так что из мужского пола, кроме меня и Мишки, больше слуг у нас нету.

– Ефремов! Введи задержанного! – приказал околоточный.

Увидев меня, Афанасий, прежде чем околоточный успел слово сказать, воскликнул не то с удивлением, не то с испугом:

– Ба-тюш-ки! А вы-то что здесь делаете, барин?! Тоже по поводу нашего задержанного лакея пришли? Так его, то есть меня, вовсе не задержали... Я их блаюродию об этом докладывал.

Совершенно сбитый с толку околоточный переводил взгляд с меня на Афанасия и с Афанасия на меня.

– Ты его знаешь? – наконец обратился он к Афанасию.

– Как не знать? Аркадия Вениаминовича помощник Они у нас в канцелярии работают. Новенький.

– Какой помощник? Он ведь говорит, что служит у Гольского лакеем.

– Что вы, ваше благородие, как можно? Они образоваиные-с... Они всякие бумаги пишут, всуд ходят... Лакей!

Как можно-с?

– Аркадий Вениаминович уже знает, что я нахожусь здесь? – спросил я лакея.

– Никак нет, барин. Они не знают. Они с барыней в театре. А как позвонили из участка, что задержали нашего лакея, я пришел сказать, что я не задержан, то есть что никаких наших лакеев не задержали.

– Как только Аркадий Вениаминович возвратится из театра, передай ему, что я прошу его позвонить приставу Сретенского участка.

– Слушаю-е, Давид Ефимыч. Сей минут!

Околоточный все меньше и меньше понимал происходящее перед ним.

– Черт его знает что за путаница! Один говорит "лакей", другой "помощник присяжного поверенного". Иди разберись тут! Что-то здесь не в порядке. Вот что, – обратился он к Афанасию. – Ты иди домой. А как только твсп барин приедет из театра, скажи ему, что просят потрудиться зайти сюда для выяснения личности человека, который выдает себя за его лакея. Понял? Ну, иди, Ефремов! – позвал он. – Отведи задержанного!

– В прихожую?

– Нет. Может быть, ему придется остаться здесь до утра. Кто же его сторожить будет? В камеру, обыкновенно.

Ефремов запер за мной дверь. На меня устремились любопытные взгляды двух молодых парней, почти мальчиков, находившихся в камере. Очевидно не обнаружив во мне ничего интересного, один из них достал из-под собственного сиденья карты, спрятанные при появлении Ефремова, и прерванная игра возобновилась.

С каждым часом дверь открывалась все чаще, камеру наполняли все новые лица.

Раздраженные городовые вталкивали подобранных ими на улицах пьяных, которые оставались лежать там, куда их бросили. Одни не подавали при этом никаких признаков жизни, другие что-то невнятно бормотали.

Приводили также мелких карманных воришек, подозрительных лиц, задержанных в разного рода увеселительных з?веденнях, бродяг.

Большая часть этих людей чувствовала себя здесь как дома. Они спокойно ожидали завтрашнего дня, когда их рассортируют: кто останется тут, а кого перешлют в другие участки, кого отправят в сыскное отделение или в тюрьму, а кого этапом "по месту жительства". Найдутся и такие счастливчики, которые и вовсе будут отпущены на свободу.

В камере происходили встречи старых знакомых, и тут же завязывались оживленные разговоры на "блатном" жаргоне, понятном одним только собеседникам. Некоторые из арестованных перестукивались с соседней камерой – нет ли там друзей-приятелей.

Вначале никто на меня не обращал вньмания, но когда новые заключенные перестали появляться и каждый занял свое место в камере, завсегдатаи участка сразу узнали во мне чужака.

– Это что за птица? – ни к кому особенно не обращаясь, спросил парень с белым шрамом – след ножевой раны – во всю ширину багровой щеки.

– Фраер или студент.

– Из-за девки, должно быть, попал сюда.

– А может, пытался проверить чужой карман?

– Не похоже. Должно, фраер.

Они обсуждали мою личность, будто меня здесь не было.

– Эй, очкастый! Студент, что ли?

– Нет, не студент.

– Беспачпортный?

– Heг, по недоразумению. Меня скоро освободят.

– А-а!.. За грехи родителев. Понятно...

Шутка вызвала веселый смех. Какому-то типу с распухшим носом и узкими как щелочки, заплывшими глазами приглянулся мой пиджак.

– Хорош пинжак! – одобрил он, щупая полу. – Мой пннжак мне узковат, а :ебе будет как раз впору. Скидывай, что ли!

Не долго думая он стал снимать свой засаленный пиджачок с огромными заплатами на локтях, намереваясь тотчас же, не сходя с места, произвести обмен, независимо от того, хочу я этого или нет.

Тут отворилась дверь, и Ефремов позвал:

– Вы, что у адвоката, выходите!

У околоточного я засгал Аркадия Вениаминовича.

– Вот вы куда попали! – с наигранной веселостью, как мне показалось, встретил он меня. – Ну ладно, пойдемте. Мой извозчик ждет нас у подъезда.

Околоточный, хотя и, видимо, довольный, все же раболепно извинялся:

– Ничего не поделаешь, Аркадий Вениаминович! Случается, все случается на свете. Ошибка вышла. Бывает-с. Есе этот болван Ефремов! Я-то сразу увидел, с кем имею дело... Уж вы нас извините... И вы тоже, молодой человек, Бывает-с...