Текст книги "Собрание сочинений в шести томах. т.6"

Автор книги: Юз Алешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

На даче март, днем повсюду оттепель, говорливых ручейков журчание, грязища… никого вокруг, тишина, украшенная птичьей самодеятельностью, с утра до вечера…

Притыриваю все денежные свои прессины и драгоценные манатки на чердаке, в углу, под половицей, за фанерной обшивкой мезонинчика, заваленного разной рухлядью и связками мудацких книг Котиного папаши; раскрыл одну, пробежал глазами полстранички – отшвырнул чудовищную эту блевотину… естественно, пытался понять – ну как могла прелестнейшая женщина связать свою жизнь с идиотом, быдлом, уебищем, ничемом, в одночасье ставшим всемом? – не было ответа.

Я снова начинал очумевать, воображая, как прикасаюсь к матовой коже теплого ее плеча… дышу в выемочку ключицы, так бесстыдно на которую однажды засмотрелся, что подыхал потом от чистейшего стыда… о иных делах, привычно проделываемых в уме с различными дамами, не смел и думать – считал Галину Павловну недосягаемой твердыней… кроме того, при одной лишь мысли о том, что она как-никак Котина мамаша, – сердце начинало уныло колотиться об ребра, словно зверек, загнанный в безвыходный капкан.

На ночь закрывал ставни с такой неописуемой грустью, что хотелось плакать… жег свечи, чтоб не привлекать на огонек шалавствующих пьянчужек.

Кстати, пришлось мне, завязав нос, убрать с терраски и из дома пару куч говна, видать, наложенных с огромным злорадством… тщательно вымыл полы, осмотрелся… ну хорошо, думаю, вывинтили лампочки, унесли посуду, но зачем же продолжать славные традиции уркаганской матросни и вшивой солдатни, наложившей в семнадцатом на царский трон и изгадившей все гобелены Зимнего коричнево-картавеньким лозунгом юриста Ульянова «ВСЯ ВЛАСТЬ ТГУДОВОМУ НАГОДУ!» – зачем?.. ну что вам, думаю, говна вокруг мало, гнусные падлы, новое поколение советских людей, мутанты несчастные, твари неразумные, но прямоходящие по чужим домам, глаза б мои вас не видели, уши не слышали, полушария репы не перетирали…

Днем, чтоб время не терять, продолжал я возиться с русско-английским и русско-итальянским… да и размышлять старался исключительно на этих языках о природе непонятного их и неотвязного во мне присутствия… соответственно, о том, что не может не существовать во мне, если она не стерта, субгенетическая память о вполне возможном, но тщательнейше засекреченном пребывании души в иных телах еще до моего зачатия… какова материальная субстанция этой памяти?.. в каких именно глубинах микромира она локализована?.. связаны ли ее таинственные свойства с так называемыми духовными полями или непосредственно с одной из Сил Бытия, символически называемой Святым Духом?.. имеется ли у человечества реальная возможность допереть когда-нибудь до разгадки тайны тайн?.. не случайно ли происходят роковые ошибки, приводящие систему сверхсекретного кодирования личной памяти каждого человека к сбою в ее работе?.. думая так, не ошибаюсь ли я сам?.. не намеренно ли допускает разные технические ошибки, скажем, мой ангел-хранитель, исходя из своих собственных служебных соображений?.. вопрошания мои были безответными… одно, думаю, из двух: либо немыслимые сложности устройства микромира, безусловно имеющего отношение к явлению Жизни да к биологической и исторической эволюции биографии Венца Творенья, будут однажды разгаданы, либо разгадки основных его тайн вообще заказаны Человеку навек – пусть, мол, отдыхает до конца времен, допуска к ним не получив… пусть живет, демонстрируя возможности использования как Божественного добра, так и зла, производимого исключительно собственным разумом – не печенью же и не мочевым пузырем… с другой стороны, вот какая блеснула мыслишка: если многим тайнам суждено оставаться тайнами до конца времен, значит, это Кому-то необходимо!.. над таким положением дел уже не посмеешься, как Котя, слегка переиначивший раннего Маяковского:

 
…послушайте
если звезды зажигают
значит кому-то
больше не хрена делать?..
 

Вдруг меня объяла радость, словно душа пожалела ум, свободное сознание которого намеренно Кем-то/Чем-то ограничено… поэтому ум не способен осознать суть очень важных вещей и явлений… естественно, его терзают бессилие, безнадега, уныние и обреченность на вечное недопущение к свету истин… а тут тишайшая душа взяла и откровенно поделилась с ним – с умом! – частичкой информашки, в которую от века посвящена… она, словно бы по секрету, шепнула уму, что самое смехотворное из всего, наблюдающегося в существовании людей и вообще на белом свете, – это горделивое неверие многих (преимущественно образованных) умов в Божественность своей, да и мироздания тоже, сотворенности, созданности.

20

Когда у Коти мы жили вместе и я задумывался, Опс с чутким любопытством наблюдал за мною, словно был ему виден механизм обмозговывания той или иной в уме моем проблемы… так вот и я до сих пор вглядываюсь, как мальчишка, в не такую уж сложную работу прозрачного циферблата швейцарских «котлов»… вглядываюсь, вглядываюсь, но по-прежнему ни черта не понимая сущностной природы Времени… «котлы» для меня со всеми их зубчатыми колесиками, винтиками, пружинками, сапфирами – что для Опса название колбас: «докторская», «отдельная», диетсухариков «собачья радость № 3» и так далее.

И мне становится совершенно ясно, что оба мы с Опсом обречены оставаться в пределах собственных, ясно, что по-разному ограниченных сознаний… сей грустный факт почему-то часто до меня не доходил… например, я обижался, когда Опс оскаливался, в глазищах ярость, а я приближаюсь к миске со жратвой, только что мною же, а не каким-то дядьком ему поданной… сам он, между прочим, удивленно смотрел, как я тоже оскаливаюсь и нарочно рычу еще яростней, чем он, типа ни шага вперед, глотку порву за кость свою с мяском и хрящиками… да, думаю, собаке, к ее счастью, гораздо легче существовать, чем человеку, знающему, что никогда не будет он допущен к тайным первопричинам Бытия, мироздания и сотворения жизни.

Я дико заскучал по Опсу, по душевному другу… вот я в раздумье напрасном, в раздумье вроде бы совершенно беспросветном… он наблюдает за мною… замер – весь внимание, словно бы старается учуять причину человеческих сомнений и недоумений… надбровья то собираются в морщины, то разглаживаются… философично вздрагивают длиннющие уши, видимо, обмозговывает тему, умная тварь… вот ему кажется, что это он лично вывел меня вдруг из тупика на свет Божий, а вовсе не моя мысль, ему непонятная, или какое-нибудь чувство, совершенно для него неожиданное и тоже неясное… тогда срывается он с матрасика и с такой веселостью бросается лизаться, словно бы радуется чудесным изменениям, замеченным в мозгу человека, только что тосковавшего, отчаивавшегося, но вырвавшегося вдруг из неких темниц лабиринта… в такую минуту только тупое быдло не поверит в необыкновенные качества собачьего ума, которые были когда-то и у человека, да вот пропали – ауфидерзейн, нет их и, видимо, больше никогда не будет… а если и возникнут вновь, то только после чудовищных катаклизмов, которые вынудят человека обрести старинные, когда-то потерянные качества чутких животных.

Вечерами, перед тем как заснуть в одиночестве, обожал я смотреть в потолок и любоваться дивно очерченными зрачками раскосых карих глаз и черных глазок древесных с выразительно застывшими в их уголках янтарными слезинками смолинок… они премило подмигивали, они явно внушали: какого хрена, Олух, ты тут киснешь и квасишься?.. вали отсюда, куда подальше, пока не захомутали… там у тебя хоть будет шанс спокойно пожить, а однажды мирно подохнуть, поскольку и жить, и зажмуриться лучше б на свободе…

Однажды поутрянке такая вдруг во мне энергия взыграла, что сдержать ее просто не было уже сил… валить так валить… такой вот быстрый свал был не унылым выходом из положения, а захватывающим дух свежим ветром свободы, явно даруемой любому человеку не властями, не милостивыми изменениями режима, а, так сказать, возьмем повыше… в отличие от скупого рыцаря, плевать я хотел бродить днем и ночью вокруг своих сокровищ… в который уж раз думал, что я им не сторож, потому что быть им – еще хуже, чем гнить заживо… в гробу видал я бздиловатую такую жизнь… я один – хозяин добра, у меня имеющегося, и зла, себе же причиняемого самим собою… захочу – все добро на хер прогуляю, захочу – пущу в оборот, пожелаю – скромненько, но сердито обеспечу свою молодость, если повезет, то зрелость и старость… мне хватило бы хлеба с солью, крыши над репой, книг, словарей, беззлобного существования и обожаемой жены в бывшей одинокой койке – вот и все.

21

Выхожу один я в сад весенний, предо мной потрясный путь лежит… повыжимал тяжелую железную болванку кирюхи Коти… наверное, поэтому задумался о странностях его настроений, об имевшемся у него поэтическом таланте…

Потом решил немедленно звякнуть Михал Адамычу… попрошу, думаю, его помочь с переправой бабок и ценностей за бугор, кроме того, он может связать с нужными людьми и вообще дать совет…

Я сразу же прошелся пешочком до станции… звоню раз, звоню два, звоню три; не подходит, не берет трубку… решаю выйти на него окольными путями… общие знакомые говорят, что тут у них такое происходит, что, видимо, не до меня… все-таки мне повезло – неожиданно дозвонился.

«Я, – говорит Михал Адамыч, – маловато сплю, даже в баню завалиться некогда… питаюсь на ходу, как американ в начале века… скучаю по нашим посиделкам… для таких, как вы, Володя, заделываем будущее… навалилась масса незнакомых проблем, но вскоре увидимся… пока что почаще врубайте ящик и читайте газетенки».

Я не решился отрывать человека от важных дел и, пока он занят, поискать разные пути к переправе нажитого, разумеется, не забывая о всегда возможном кидалове; в те дни за бабки люди мать родную могли продать – не то что прилично упакованного знакомого «фарцепана» вроде меня; необходимо заделать выездные документы, причем как можно быстрей; слава богу, дожили: на глазах стали разворачиваться, как в сказке, непредвиденные перестроечные события; отпала нужда пробираться в Турцию с самодельным шноркелем и с аквалангом по дну Черного моря; хотя начисто сваливающую публику, выездных артистов, бизнесменов и шустрых туристов продолжали шамонать, как сообщают «Голоса», почище, чем на Лубянке.

Чтобы не затруднять Михал Адамыча, я всерьез стал прикидывать вариант охмурежа какой-нибудь, тфу, нецеллюлитовой мадам из техсотрудниц при дипкорпусе, но лучше бы одинокой дипломатки; а когда представил с понтом случайное знакомство с посольской дамой на тусовочной премьере в Доме кино, куплен был куда у меня вход в любое время… когда мысленно походил с ней по Третьяковке… погулял «в ночном лесу, где пахнет шорохом листвы и запахом полян»… поторчал в кафе, где «электрический свет обличает и томит»… процитировал Катулла на удивительно хорошей латыни и прочитал сонет Шекспира на староанглийском… а однажды интеллигентно и многообещающе зажал в уголке Нескучного… в общем, исправный заделывая вид, что буквально с первого взгляда окосел от страсти, чреватой, надо полагать, любовью до гроба, – довел наконец-таки посольскую даму до того «отлично контролируемого» экстаза, от которого начисто она забалдевает, попав всерьез, надолго и по самые уши… ясно, что теперь не сорваться ей с крючка, не улепетнуть в иные темные воды, ибо она уже в годах, она пребывает в душевной и в телесной тоске, в унынии, снять которое способна лишь надежда на совместную с мужиком жизнь в ее стране, где все свободно продается и не менее свободно покупается… о как бы я, дорогая, хотел бы, говорю, побывать с тобой в Китае, углубиться в язык, насладиться пейзажами юга… там у них вся страна вроде бы уже пережила поганое учение Мао намного раньше наших лопоухих остолопов… о'кей, трое суток не вылазим из койки… затем быстрый ЗАГС, но без марша Мендельсона – марш исключен… даю через своих знакомых лавэ на лапу чину в верхах ОВИРа… выездная виза, сокровища мои дипбагажом улетают, следом и мы с нею – чао, мягкой нам всем посадки… а потом… потом видно будет, потом разберемся что к чему… завосьмерю, то есть симульну, начну жаловаться на катастрофически пропадающую мужскую силу, странные срывы психики и навязчивые мыслишки о суициде, так как мы, русские, вянем на корню вдали от родины, если не выжираем ежедневную бутылку, а то и две… прикинусь хиляком, заимевшим ранние признаки хвори Альцхаймера, так как начинает меня доставать довольно странная мысль о наличии у туалетной бумаги, кроме прямых, каких-то очень тайных смыслов… короче, все надо делать так, чтобы отвращение ко мне законной супруги дошло до потолка непереносимости… возможно, примусь писать в койку, трясти руками, роняя торт – вниз кремом и бизешками – на пол… наконец дама окончательно уяснит страшную для себя правду: я – не только альфонс, но подлец, мерзавец и негодяй, хронически пораженный алкоголизмом… поэтому жить со мной невозможно – это не жизнь, а холодная война двух миров и двух полов… будь проклят, скажет она, бастард, говнюк, плюгавое ничтожество, все русские мужики – блядовитые фаллократы, каторжные рабы, жулики, бандиты, рэкетиры, коррупщики, малиновые пиджаки, слезливые пьянчуги, садомазохисты и без пяти минут пидарасы… вы достойны своей ебаной антицарской революции и многолетнего ига Советской власти… я уж не говорю о том, что ты подлинное хамло, посмевшее кинуть палку в сортире лучшей моей подруге, – вот бросаю я в твое поганое мурло ее предсмертную записку, человек преждевременно из-за тебя повесился… увы, отвечу виновато, мадам, вы правы, я тоже повешусь, но только своевременно, а пока что улетаю в клинику Бурденко – тайком от вас в мозгу у меня найдена раковая опухоль величиной с гусиное яйцо тех же размеров…

Так вот, я чуть не сблевал, когда вообразил все эти дела… захотелось надраться, потом, вспомнив Лермонтова, взглянуть с холодной улыбкой вокруг и засунуть, но не тем холодным, случайной какой-нибудь телке – только бы не думать обо всей тошниловке такой вот жизни.

Пару недель кайфовал я без всяких дел и забот; вместо стыренного купил для дачи новый ящик, а приехавший приятель установил антенну; к ТВ я всегда испытывал неприязнь еще и потому, что перед ящиком вечно торчали предки; из-за футбола, хоккея и фигурного катания они шумно бесновались; при виде вражеских президентов и премьер-министров папаша орал: «Всех к стенке, ети их мать, рылами вперед к народу, не отводить глаз от суровой правды неминуемого возмездья!»; «Семнадцать мгновений весны» заставляли их две недели рыдать навзрыд; «Бриллиантовая рука» и «С легким паром» буквально валили на пол и защекочивали до спазматических хохотунчиков; предков я понимал и жалел; ящик был для них единственным смотровым «очком» в мир, на который глазели они из рабочей своей, из темной, из совершенно безкнижной конуры жизни.

22

Времена подходили странные; в городе, прямо на улицах и в сквериках, запахло шашлыками; началось, как сказал Котя, долгое мангало-кавказское иго; повсюду распоясывались приблатненные беспредельщики и отморозки, отстегивавшие полуголодным ментам и прочей крысино-чиновничьей шобле; шобла же обеспечивала безнаказанность злодейски рэкетирской этой мрази, а мразь отныкивала доходы у первых кооперативщиков и обчищала хорошо прибарахленных пьянчужек да несчастных прохожих; так что рано или поздно и меня продали бы, и меня прищучили бы при сделке, и меня раздели бы до нитки; разговор у урок короток: паяльник в жопу – сам будешь рад открыть все загашники; разговор ментов мог быть пространней:

«Если ты, золотая рыбка, на все подпишешься, то хер с тобой, останешься с незаконно нажитым и с пользой для родины сохранишь свою никчемную, но как-никак молодую жизнь… не дашь подписку – лет на пять застрянешь, как пробка в портвешке… а там уж мы постараемся пристроить тебя на замес глины в шоколадном цеху… сама жисть покажется тебе смертью и, хули говорить, наоборот».

Необходимо действовать, решил я; только перестал груши околачивать, только подзавязал со сладчайшими грезами, собравшись срочно мотануть в город, чтоб начать ударно шевелить рогами в западном направлении и покончить со страхами расстаться навеки с притыренными прессинами валюты, с баульчиком ценностей… только внушил себе не таскать за собою загашник, но, так сказать, держать его в уме, что очень нелегко, – как вдруг подъезжает к калитке тачка Галины Павловны.

Сначала из нее вырвался Опс – дружок мой любимый; радостно завизжал, бросился лизаться, потом понесся обследовать участок, обнюхивать все, что под ноздрю попало, и по-хозяйски отмечать у стволов и столбиков пределы собственной территории.

И вот из-за руля, как из пены морской, вылезает Галина Павловна – античная богиня с цветущими приметами в лице и в фигуре божественно вечной красоты, а не с какими-то там былыми ее следами… восторг чуть было не бросил меня на колени перед ней – прямо в слякоть подъездной дорожки… я буквально потерял дыхание… чувствую, как душа начисто теряет зависимость от нахождения в теле… тело же, как от внезапной боли, онемевает от непревозмогаемой страсти… нет, это была не та, с возрастом просыпающаяся, слепая похоть, с которой взбирался я в кухне на рукомойник и, варежку раззявив, пялился сверху вниз на лежащую в ванне голую, порозовевшую от горячей водицы соседку… нет, была это впервые испытываемая мною страсть, подпитываемая восхищением, с ума сводящим… страсть, как это ни странно, безмолвная, не способная ни на насилие, ни на какие-либо самцовые поползновения, понятное дело, принимаемая за любовь с первого взгляда… скажи Галина Павловна в тот миг своим спокойным, теплым, глотку щекощущим, как мед при ангине, голосом:

«Вы не могли бы, Володенька, повеситься на качельной веревке?.. да, да, вы умница, именно на той, что свисает с обожаемой мною березы», – не задумываясь, восторженно полез бы я в петлю; но тут Г.П. (так буду звать ее и впредь) взволнованно говорит:

«Извините за внезапность вторжения… мне всегда было плевать со Спасской башни на Советскую власть и все ее химеры, но мы с Котей и наш идиот вместе с нами ограблены, мы фактически разорены… каким бы бездарным писакой он ни был, но, вы же знаете, он не воровал, просто снабжал книжной дешевней миллионы таких же, как сам, плебеев, включая самого Горбачева… извините, проклинаю и его, и Ельцина, и академиков-экономистов, и прочих новых хапуг… проклинаю их исключительно в чисто человеческом смысле… при этом мне, как и другим ограбленным людям, уже не до исторических значений хамского выражения «Советская власть накрылась»… эта власть, верней мразть, накрылась тем, чем была достойна накрыться, то есть, извините уж, не благородным жэпэо, как цинично выражается мой гинеколог Сеня, а деревянной крышкой барачной параши… да, да, той самой, о которой писал великий Шаламов, когда мой лауреат выдристывал словесные штампы… каюсь, мне стыдно, это происходило на моих глазах, мы жили с Котей на его царские доходы… но разве нельзя было, скажите мне, начать перестройку без кидания рабочих, крестьян, служащих, пенсионеров, интеллигентов науки и техники?.. все кинуты на произвол судьбы, кроме наших пассионариев в законе, а прорабы перестройки нагло требуют у Запада миллиарды в связи с катастрофой поганой Системы и наконец-то скоро дорасхитят недорасхищенное… Господи, Ты прав – это возмездие лично мне за то, что припеваючи прожила всю свою жизнь рабой капитала… принесите, пожалуйста, воды, но только из нашего колодца, если он еще не обезображен… я о ней мечтала всю дорогу, наша вода – нарзан, воздух здесь озон, а валидол в сумке… вы представляете? – мы нищие, я приехала с просьбой, по совету Коти».

«Сначала – валокордин, потом чем могу – помогу».

Я взял Г.П. под теплую руку, локтем учуяв волнующе женственное ее тепло, – глотку снова враз перехватило; ведь сколько себя ни сдерживай – с адреналином, скаканувшим в мозг, хрен поспоришь; уверен, что красота не менее притягательно воздействует на существо покоряемого ею человека, чем закон всемирного тяготения на любое из небесных тел; при этом страх перед недосягаемостью женщины столь же непревозмогаем, как желание не то что бы впиться губами в губы, потом трахнуть, верней, слиться со всеми точками ее тела каждой точкой тела своего, остолбеневшего, никогда не надеявшегося на милосердный приговор судьбы.

Я, помалкивая и унимая дыхание, сопроводил расстроенную женщину до терраски… недремлющее, черт его побрал, око совести моей, никогда никуда от которого душе не деться, как назло, укоряло за бесстыдность страсти… без всякого преувеличения – весь я пылал, меня трясло, при этом выпали из башки и финансовая трагедия Г.П., и Коти, и понтоватого «второго Шолохова», и все беды необъятной нашей матери-родины… вместе с миллионами людей она еще не въехала в суть того, чем наконец-то разродилась: нормальным дитятей, чудесным образом не унаследовавшим гнусных качеств зачавшей его Системы, или шалавым молодчиком, во многом похожим на папаню – на «новых советских людей», злосчастных совков, до мозга костей проспиртованных жертв бесноватой Утопии…

Должно быть, походил я, помогая Г.П., не на нормального человека, а скорей уж на звереныша, ставшего вдруг чумовым рабом инстинкта, который к самке волокет все той же неведомой и необоримой ебитской силой; если говорить честно, то до сих пор презираю себя за мельком скользнувшую в уме змейку жлобской социальной радостишки: Михал Адамыч вовремя посоветовал мне решительно избавляться от деревянных, готовых упасть «ниже уровня моря», главное, пренебречь услугами совковых сберкасс, благодаря чему спаслось мое состояньице.

Г.П. даже не на что было ни посадить, ни уложить отдохнуть; сообразительный Опс вытащил из дома на терраску два собачьих матрасика; я быстренько принес валокордин из бардачка в тачке, накапал в стопку, Г.П. выпила, ей сразу стало полегче, я тоже немного успокоился.

«О Боже, о Боже, пакеты тоже в машине, там еда, коньяк, кастрюлька для Опса, чистое белье… вы видите, до чего я дошла?.. можно подумать, что обращаюсь в данный миг не к вам, а к Нему, к Всевышнему, которому, судя по всему, совершенно наплевать на все, что здесь происходит с людьми, природой, наукой, техникой, художественной литературой и проклятой, пропади она пропадом, историей… будьте добры, принесите все привезенное… благодарю, но что это вы, Володенька, снова так тупо на меня уставились?.. очнитесь, пожалуйста, пусть хоть в вас остается искорка здравого смысла… о Боже, до чего мы дожили?.. вы только подумайте: всю жизнь проклятый лауреат, как вся писательская сволочь высшего эшелона несчастной словесности, заявлял буквально на каждом шагу: мы за все и за вся в ответе!.. скоты, лжецы, зажравшаяся шобла тупых ничтожеств… все теперь валят на Ленина со Сталиным, хотя сами такие же, как они, ублюдки… и конечно же я не лучше их – я еще хуже… я добровольно изволила быть с ними вместе, а Котя не в счет… масса людей просто в шоке: в ответе оказались не агитпроповские шестерки, не номенклатурщики всех мастей, а трудившиеся рабы Утопии, как правильно заявлял в самиздате Буковский… и вот результат: Раечка – кто бы мог подумать? – корчила из себя комсомолку, золотая медаль, дочь вашего и Коти учителя физика, лицо продавщицы сельпо, но длинная нога, которую венчает прелестная попка и прочие выдающиеся части тела… ныне преуспевает на топ-панелях Парижа, грабастает огромные суммы… вы же лингвист: «грабастает» или «гробастает»?.. спасибо, я думала, что не от «граблей», а от «гроба»… ах, это не важно, все перепутано… трое ваших с Котей одноклассников загребают бешеные бабки на продаже компьютеров, летают с дорогими девками на тройку дней в Сочи, а у метро их учителя торгуют с рук черт знает чем – от белого хлеба до северокорейских презервативов… Береза, шустрый карьеристишко, и Гусь, который вылизывал жопу моему идиоту, выпрашивая право на инсценировку его дерьма, – теперь оба они вкупе с такими же верхолазами скупают на поверхности земли Лазурное побережье, замки Франции, курорты Испании и Греции… а шахтеры торчат под землей без получек… да, да, не в замках, не на яхтах, а под землей… масса предпринимателей, движимая понятными опасениями, продолжает правдами и неправдами сливать сотни лимонов за бугор, а трудящиеся продолжают нищать… законы отсутствуют… печатная бумага оказалась под контролем бандитов… страна, как мухами, облеплена всякими навозными жуками и трупными червями хищнического бизнеса… Володенька, взгляните: неслыханно возросли даже взятки, причем директор школы, учителя, члены приемных комиссий в институтах, даже врачи и сволочные сантехники требуют только валюту… что делать, Господи, что делать?.. без толку же проклинать Чернышевского во главе со всеми вопросами марксизма-ленинизма и остальными кретинами горбачевской клики… я же не шлюшка, чтобы скакать по панелям и подиумам мира – бр-р-р… не желаю принадлежать ни одному из разбогатевших ухаживателей… неужели вы думаете, что я – анпиловка-лимоновка, тупо выступающая за рухнувший большевизм?.. окститесь, я уже много лет, втайне от бывшего мужа, не расстаюсь с Солоневичем, Набоковым, Шаламовым, Оруэллом, Солжом, Флоренским, Мандельштамом и его вдовой, с «Доктором Живаго», наконец, с Иосифом Бродским… мы с Котей его боготворим, знаю, что он и ваш кумир… мне непонятно только одно: почему наследники этой чертовой власти и гнусной системы подло разворовывают все недоразворованное за семь десятков лет?.. кто дал им право нещадно хапать, взвинчивать цены, притыривать продукты, придерживать товары первой для каждой женщины необходимости… скажите же мне – почему?.. всюду деньги, всюду деньги, всюду деньги, господа, так?.. вчера я подумывала о том, чтобы немедленно наложить на себя руки… прочь, думаю, прочь на тот свет или еще куда-нибудь подальше, лишь бы истлеть в стороне от говенного разлития данной оттепели по всей несчастной нашей России… если бы не Котя, меня бы уже не было… не бледнейте, сегодня об этом не может быть и речи… жизнь продолжается, корнет Оболенский, плесните коньяку… мне необходим ваш финансовый совет».

«Извините, – говорю, осмелев, – Галина Павловна, я знаю людей, ожидавших всего случившегося гораздо раньше нас с вами, но, конечно, в других, более разумных и практичных формах… теперь искренне жалею, что робел предупредить, хотя часто думал о вас, извините, мечтал».

«Я и без ваших признаний не раз чувствовала, что у вас за мечты… не мнитесь, расскажите уж поподробней».

«Да, так вот и мечтал, как учил мой тезка, великий Ленин, более того, не мог я не мечтать о вас… вот сидим, как сейчас, почти на полу, болтаем о бесшабашных фокусах перестройки, я втрескан в вас по уши… если угодно, я ослеплен и парализован вашей красотой… хотите, капну еще чуток коньяка, вам необходимо расслабиться?»

«Канешно, хочу, как говорит грузин в том анекдоте, капните, пожалуйста… но не думайте, что я такая уж квохтающая нюня… когда тебя прихлопывает сосулька, сорвавшаяся с карниза, поздно думать о причине случившегося – слишком поздно, не так ли?.. но сначала – о деле… не молчите, говорите, иначе разрыдаюсь… между прочим, не из-за дела, а от радости».

«Сочувствую всей душой, помогу всем, чем смогу, не волнуйтесь, о деталях поболтаем позже, все будет о'кей».

«Тогда целуйте, черт бы вас побрал… можно подумать, что это вы дама, а не я… вы что – ждете постановления Совета министров?..»

В тот день я, к полному своему удивлению, впервые в жизни испытал совершенно молитвенное восхищение красотой женственности… словом, потом, после обалденной близости, уже на полу, валяясь на двух собачьих подстилках, вдали от всех матрацев, обоссанных и обосранных любезными согражданами, – Г.П. доверчиво со мной разговорилась, правда, не переходя на «ты»; впрочем, в неизменных наших «вы» было нечто сверхинтимное, волнующе заговорщицкое, поэтому еще больше разжигавшее дыхание и стук сердечный, сближавшее еще нежней – до растворения меня в ней, в ней – меня…

«Знайте же, Володенька, мы с Котиным отцом, с этим бесчувственным, всегда полуподдатым остолопом, давно уже находимся в довольно разных постелях… я не то чтобы его ненавижу, боже упаси, – никогда никаких не было у меня к нему сильных чувств… он распутник и полнейший алкаш, правда, благодаря мне научившийся вести себя прилично в присутственных местах… однажды нахождение рядом с ним стало непосильным для меня делом… мучало вечное к самой себе презрение за плен, сами понимаете, у каких социальных соблазнов… я же была сиротой, бывшей детдомовкой, нищей провинциалкой, не хотела гнить в глубинке, сорвалась в Москву, позвонила по первому же объявлению насчет домработницы… предлагалась прописка, жилплощадь, нормальная зарплата, возможность учиться и так далее… явилась на смотрины к явно высокопоставленному папаше и его сыну, похожему не на успешного, как он представился, писателя, а на хорошо раскормленного и накачанного спортсмена… мне сразу сказали, что от претенденток на место нет отбоя… оба одиноки, жена и мать буквально сгорела за пару недель от рака легких… увидев меня, они сникли: я была очень и очень недурна собою, стряпне научилась у тетки… в общем, идиотка, полная идиотка – я согласилась… не подумайте, что были намеки, приставания и так далее – я бы не потерпела ни отца, ни сына, ни похабного их душка… сын вообще млел, со мной разговаривая… я занималась домашними делами, в свободное время читала… в огромной квартире была не библиотека, а чудо… но вы и сами с ней знакомы… всюду чистота и порядок, дом – полная чаша… я мечтала поступить в ветеринарный институт… через пару месяцев Степан Иваныч, папа, попросил меня приготовить чинный обед… короче, жахнув рюмку, сын торжественно заявляет, что просит моей руки, – он влюблен, чувство его проверено на прочность… я смеюсь и говорю, что совершенно ошарашена, должна подумать… спрашиваю, где же, собственно, ухаживание и прочие старорежимные штучки?.. впрочем, что мне было долго раздумывать, тем более дура есть дура?.. ведь даже замужество по расчету вовсе еще, как я думала, не смерть… привыкну, возможно, втрескаюсь – мало ли что бывает?.. за женихом – возможность учиться, Москва, квартира, папаша-шишка на Старой площади, киношки, театры, рестораны… вскоре мы с женишком поехали в Крым, потом ЗАГС, родился Котя… со временем пошли бешеные тиражи, огромные гонорары, переиздания, экранизации, два лауреатства за ничтожную дешевню конфликтов хорошего с лучшим, дома творчества… катаюсь, проститутка, по заграницам, а тогда мало кто катался… закончила ветеринарный, с Котей сидели домработницы, постоянно увольняемые моим мужем, – я знала, что он их трахает… меня это не трогало, я его оправдывала, даже полный идиот не мог бы не почувствовать, что женой он нелюбим, немил он ей и нежеланен… мне подарили щенка сенбернара, он недолго протянул в общем-то зловредной для больших собак городской жизни… Котин отец был против моей работы ветеринаром, привел веские доводы, попахивавшие заботой о престиже одного из руководителей Союза писателей… я, опять-таки дура, вняла его речугам… теперь работаю личным ветеринаром Опса… конечно, мне сразу стало ясно, что никакой у меня не муж, не мужчина, не личность, а высокопоставленный холуй, пьянь и чудовищный потаскун, кстати, глубоко, но тайно презираемый папашей… писателя очень устраивала показуха той жизни: Котя, интересная и представительная жена, довольно странно хранящая ему верность, сам – крупный чин в Правлении Союза, бар-даки в бане, тачка с водилой, шикарные приемы больших друзей Советского Союза черт знает из каких прогрессивных и вражеских стран – идиоты проклятые, лизоблюды и ничтожества… но в отличие от него я все ж таки была человеком с довольно идиотскими, дело прошлое, принципами, казавшимися мне необыкновенно достойными… как бы то ни было, честность нрава всегда была для меня властительней желаний и прихотей… а жизнь-то шла, точней, не просто шла, а проходила мимо, удручая напрасностью всех былых надежд… и вот она внезапно остановилась, когда я сподобилась вглядеться в вашу милость… сердце, помню, екнуло, подогнулись коленки – я ведь все-таки не Крупская в гробу, а живая женщина в одинокой постельке… думаете, не замечала я всех этих ваших постоянно нескромных, то ли невольных, то ли совершенно безвольных взглядов? – замечала… а полное ваше при этом обалдение от смущенности и растерянности – думаете, не вызывало оно во мне смеха?.. вы представляли когда-нибудь нас вместе, вот так, как сейчас?»