355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юз Алешковский » Собрание сочинений в шести томах. т.6 » Текст книги (страница 7)
Собрание сочинений в шести томах. т.6
  • Текст добавлен: 14 октября 2016, 23:54

Текст книги "Собрание сочинений в шести томах. т.6"


Автор книги: Юз Алешковский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

18

Прекрасно, я был счастлив, имелись ключи от дачи, а долгов не было ни копейки; просто десны чесались, словно у младенца, – так хотелось тишины и уединения; я на самом деле устал; чудовищно надоело зарабатывать бабки и суетиться в городском вертепе; тянуло подзабыть ежедневный крутеж-вертеж, встречи, сделки, калейдоскоп мелькающих рыл, сливавшихся в конце дня в удручающую кашу безликости.

Приобретенную тачку я, разумеется, не ставил возле дома; бабок теперь хватало на все – даже на рентуемый неподалеку уютный гаражик… он был похож на огромный сейф… главное, из бочины небольшой смотровой ямы я вынул несколько кирпичей, вырыл там заначку, притырил свое достояние – на душе стало поспокойней.

Делать бизнес, разъезжая в тачке по Москве с деловыми «туриками», было гораздо проще и безопасней, чем в сквериках и в кабаках; там можно было засветиться и попасть на мушку ментовской, а то и лубянской слежки; кроме того, из тачки было удобно выпроваживать иных шибко словоохотливых клиентов.

Я свалил из города… несколько дней в полном одиночестве ошивался на даче… много читал, болтался по окрестным лесам, никакого не чувствуя желания возвращаться… чтоб пореже уязвляли навязчивые мысли о роскошном теле Галины Павловны, старался забываться у старого телика или над книжкой… выжимал раз по пятьдесят Котину штангу.

Иногда неожиданно для себя срывался в Москву, вел Котю в кабак, болтали там; он знакомил меня с новыми стишками; от кадрежа телок Котя всегда отказывался; мы надирались, потом я под балдой линял на дачу, повторяя про себя понравившиеся строки.

 
зайти на телеграф очухавшись едва
и непонятный бланк подать в окошко
пусть до костей озябнут все слова
бродя по проводам продрогшим
вот вижу их в Москве остановили
вы дверь свою открыли впопыхах
они вам ничего не объяснили
а просто отогрелись на руках…
 

Еду на дачу и думаю: бедняга Котя, ведь это не девушке посвящено, а наверняка какому-то мужику… если не мистическому, то не мне ли?.. нет, ни тени ничего такого никогда между нами не было да и странно выглядело бы мысленное обращение ко мне на «вы»… на его месте я бы не маялся, как не маются тыщи забугровых парней и мужиков, причем столичных, не говоря уж о бисексуалах, а, как шутил один мой приятель, взял бы и заимел умного, образованного человека, знакомого с тайнами китайской кухни… так и прожили бы вместе всю остальную жизнь, поскольку прошли времена Уайльда, пианиста Игумнова, Вадима Козина, солистов балета Большого театра, даже, поговаривают, Маркса с Энгельсом и Берии с Маленковым, которых Гуталин под конец жизни обстоятельно подозревал в антипартийных замесах Глинки, бессознательно ассоциируя это дело с Чайковским, якобы пытавшимся растлить Римского одновременно с Корсаковым, – ходила такая байка в нашей школе…

В тот раз, из-за того что думал и забылся, мне не повезло – мент дал отмашку своей каторжно-полосатой палкой; пожевывая импортную антиполицейскую спецжвачку, я, не долго думая, заебал ему мозги.

«Виноват, командир, спешил домой, чтоб башку жене оторвать, которая в данный момент – был такой сигнал от друзей – харится, гадюка, с лучшим моим другом детства… а вот вы, командир, что бы вы сделали на моем месте при возгорании справедливого гнева в живой душе человека и мужа?»

«Не женился бы в такие твои годы – вот что я сделал бы и успешно продолжаю делать со своим чисто предупредительным гневом… хотя продажная любовь дорожает, проказа, а лимитных профурсеток и прочих внедорожниц у меня без ЗАГСа – хоть жопой ешь в такое гнойное наше время… бабу свою не заваливай, не советую, лучше поезжай обратно… логично рассуждая, звякни телке, я дам телефон, скажи, что от меня… отдуплись там с ней по всем правилам, то есть сикись-накись-окись-перекись… а дома – дома ты закоси импотенцию на нервном уровне… и, по данному мотиву, разведись со своей шлюховатой половиной… а подонка, ей влындившего, обоссы при людях, пусть знает, гондон, что такое суровая дружба мужская на международной арене… вот возьми шурина, моего кирюху, он был классный боксер, в полутяжах ходил, но запил и ушел на хуй в преступную группировку… так вот, он что сделал с беспределом начальника, который особо цинично изнасиловал его супружницу прямо на ебаном переходящем знамени горкома партии?.. сначала, возомнив себя самим Господом Богом, крикнул секретарше, что его нет, ну и аля-улю… затем скрутил женщине руки веревкой, прямо как Кащей сказочной Людмиле, ну и понеслось там у них натуральное насилово… возмущенная баба шурина, не будь дурой, как и положено, временно промолчала – начальство есть начальство… а сама сходила в экспертизу, затем пожаловалась шурину, который полутяж… у тебя случайно нет с собой бутылки?.. ладно, хер с ней, с бутылкой, а то устаканили бы создавшееся в твоей жизни нежелательное семейное положение… является, значит, шурин к начальнику и говорит секретарше, чтоб не вздумала, падла поганая, беспокоить такой визит, если хочет жить, красить ноготки и напомаживать пухленькие губки, известно для какого иносекса, потому что обоих целый час не будет в кабинете, тебе ясно?.. заходит туда и – хук начальнику горпищеторга, паскуде, слева… хук ему, крысе, справа, тот, само собой, с копыт… разложил он подлое, тупое, начальственное животное и депутата на полу все на том же переходящем знамени… вставляет ему промеж зубов футляр от очков, чтоб ни сантиметра, упаси, Господи, не откусил, обливает водой из графина, чтоб вышел из нокаута, а в графине-то, между прочим, чистая была водяра… поэтому шурин сначала поддал, а начальник управления тоже очухался, вытаращил фары, узнал мужика своей подчиненной завмагши, мычит, паскудина… тут шурин начал законное предварительное мщение… то есть, согласно правилам движения, вставляет он сначала насильнику тому за правую щеку… поглумился какое-то время, граф МонтеКристо херов… потом переворачивает эту сволочь полуживую, ставит раком, пристраивает «Зенит» свой на автофотку… вазелин, понятное дело, был с собой для такого справедливого отпетушения… быстро влупляет, а весь этот красноречивый фак автоматом заделывается на пленку… все – человек на крючке, теперь ему, как князю Игорю, ни бзднуть, ни пернуть измученной душой… не гони, Владимир Ильич Олух, картину, это еще не конец, дай отдохнуть от правил движения… ты куда спешишь-то, не в коммунизм ли?.. если так, то хули спешить, когда его не будет… и неужели ж так тебе охота замочить подлого этого внедорожника, чтоб подсесть на червонец по смягчающим обстоятельствам?.. без бутылки могу пойти свидетелем, что ты был в аффекте гневной ревности… забудь, пусть они там шкребутся, мы их, падлюк, еще заставим поджениться в плане охраны морального кодекса от всяких мандавошек, а ты живи на свободе… жизнь – это диалектика природы, но вовсе не вяленый секиль Надежды Константиновны Крупской… в общем, берет шурин пустой графин и заносит таковой над башкой горпищеторга… тот скулежно мычит, так как футляр мешает голосовому извинению: е уиай, мычит, я ео оо ое е уу, то есть не убивай, я, честное слово, больше не буду… ои ее, мычит, ои аи ои ое… шурин, вообрази, без слов путем все понял, открывает стол, где у этого гондона лежала очередная взятка, берет ее и говорит, что так, мол, и так, даю тебе три дня сроку, пидар гнойный: с тебя, козел, еще пять штук баксов за насилие, унижение и оскорбление… счетчик включен, потом будем в полном расчете, но баба моя завтра же получает от тебя новый гастроном, что на Кутузке… догнал, гнида ты мелкая, крыса и позор родной отчизны? – новый, я сказал, идет в объяве гастроном… иначе, считай, что ты, тварь, зацементирован до конца света в железобетоны новостройки, но сначала фотка твоя появится во всех газетах Запада… вот как по-мужски надо поступать, Владимир Ильич… короче, поезжай домой, а завтра хладнокровно разберешься с обоими… друг-то кто у тебя, жену поябывает который?»

«Внешторг, оттуда у нее джинса, сапожки, джин с тоником».

«Ну тогда ты в порядке, а друг в глубокой жопе… могу помочь – мы его мошонку превратим в авоську, чтоб уважал, подонок, дружбу и порядочность, а не харил жену приятеля и друга».

«Спасибо за совет, командир, давай телефон, поеду к твоей телке, с меня бутылка с закусью, а бабу свою… я ее, оторву, возьму вот так за горлянку, приподыму сволочь такую, наебну башкой об стенку и скажу: ну где ж твоя благоверная совесть, мандавша ты неслыханно внесемейная, а?»

«Вот именно, Владимир Ильич, поезжай, но еще не конец света, типа анекдот не кончен… Сестра моя, завмагша, тоже зверски подвела своего боксера под монастырь, хотя он и сам не подарок порядочной даме на День милиции… по ночам гуляет и однажды приносит в дом трепак от какой-то бездомной лимиты, бежавшей в связи с дружбой народов от узбеков, где ее заморили до бездетности хлопковым пестицидом… представляешь, нашел, дурак, чем наградить вторую свою половину… а сама жена, блядище, тоже хороша гусыня… она уже, видите ли, хозяйка гастронома на Кутузке, в подвале дефицитная бацилла – так хули ж не броситься во все тяжкие гулевого разврата… она и бросилась: тут и тряпки, и духи, и киноартисты, и оперетта, и циркачи-акробаты – им ведь всем жрать и пить охота… поэтому она, сама о том не зная, многих успела наградить той же самой венерой, в дом занесенной шурином, боксер который… кто-то захерачил донос, как у нас умеют, – хоть говном людей корми, все равно телегу тиснут… скандал на всю Старую площадь… является санинспекция, вендиспансер, ОБХСС, сестру отстраняют от гастронома до выздоровления мазков… ну и наш гулявый боксер запел частушку:

 
выйду я на рельсу
на самую середину
пущай мне отрежет хуй
сукиному сыну…
 

Вот поэтому я и не женюсь… но его баба быстро вылечилась, они помирились, сейчас водой не разольешь, особенно когда вода – коньяк… он даже сделался телохранителем у бывшего управляющего… если, говорит, начнут заваливать, я его, гаденыша, подставлю в первую очередь, а сам останусь ни жив ни мертв, то есть сам по себе… так что разводись и больше не подженивайся… гляди-ка, гляди-ка, опаньки – это она, ее, Милкина, «хонда», точь-в-точь как поет из-за бугра певец свободы Алкашовский…

 
занесло студенточку с бедрышком крутым
собственная тачка сама косая в дым
козырная попка а промежду ног
востренький глазочек пушистый соболек…
 

Это мне она чувственно светофорит: валяй, мол, в будку… а я что? – я всегда готов, жизнь есть жизнь, у меня, считай, весь голос природы за глотку схвачен, а если хочешь, мы ее в два смычка отрепетируем – и никакой тебе жены не надо, этой Милки тебе дня на два хватит, ну как?»

«В другой раз, командир, сегодня травме моей души уже не до групповухи, спасибо, пока».

Такого рода байка насчет харева жены с другом, рассказанная по системе Станиславского, всегда меня спасала от проверок на бухалово и от прочих наказаний за нарушения; но однажды я погорел есть во весь… вечер… еду пьяный в сосиску… останавливает мент… на него не глядя, достаю правишки, в них уже готова отступная сумма… еле языком ворочаю, башка идет против часовой стрелки, но рассказываю командиру все то же самое – насчет жены, которую в данный момент подпиливает лучший друг… выходим, орет, на хер из кабины, руки за спину, иначе стреляю, сучий твой потрох, на поражение… теперь ложимся, я сказал, ложимся, вот так… и ползком, я сказал, ползком – в будку… работаем одними мускулами живота, то есть исключительно по-змеиному, и не вздумай обосраться – проснешься на том свете, пока жена дружку твоему подворачивает… делать нечего, вползаю в будку, лежу на полу и вдруг засыпаю… затем очухиваюсь… светло, я один и в пышной кровати, соседняя подушка примята, но ничьей на ней головы… остального тела тоже нет под одеялом… фотки вокруг, картинки, танго какое-то звучит – просто Дворец съездов, а не вытрезвиловка… и тут склоняется надо мной она… боже мой, милая такая свежая молодка, лет под тридцать, аж скрипит под руками, словно первый снежок или кочанок дебелой капустки… вот – подносит к губам моим опохмельно гунявым запотевшую стопочку граненую, а эти ж грани в минуту жизни трудную всегда, клянусь, дороже мне брильянтов… глотаю, дает подавиться черняшкой с килечкой и соленым огурчиком… и вот тут-то, ничего еще не помня, не понимая и не зная, с какого ж это хера тут очутился, заплакал я от счастья и любви ко всей природе, ко всему миру, к жизни на земле, к неслыханно свежему, к нежному телу, к драгоценной килечке на кусочке черняшечки с соленым огурчиком… чую: от тепла небесного прорезываются на лопатках спины моей крылышки… и, конечно, началось у нас с незнакомкой такое, что иначе, чем кратковременно истинной любовью, я бы непонятную такую катавасию, право, не назвал… и пусть быстроживущее это чувство было подобным мотыльку, существовать-то которому остается ну час, ну от силы два-три дня, однако ж ясно, что мотылек кайфа волшебен, что, как любое живое существо, переживет он в янтарике памяти моей и незнакомку, и меня, и сказочность случившегося с нами… ни слова не сказали мы друг другу целый час… а потом входит вдруг, между прочим, тот самый мой знакомый мент и весело так объявляет: подъем, Владимир Ильич, ты не в Мавзолее, ебена вошь, сходи поссы, пока не напрудил в двуспальную кроватку… короче, незнакомкой была Клава, подружка его невесты Майи, которая и отвезла меня, мертвецки одуревшего, в их с ментом квартирку… я с радостью потащил их всех в «Арагви»… а там уж мы похохотали и над моей байкой, и над ментом, клявшимся не жениться до отставки, и вообще об отрадных случайностях жизни, снимающих с души скуку однообразного существования… три дня продолжались счастье и любовь, но ведь мотылек кайфа – на то он и есть мотылек, а иначе был бы он болотной черепахой…

19

На невзрачной моей тачке и клиентов можно было высадить недалеко от их отелей, и удобно поставить ее в каком-нибудь закутке, и провернуть дельце, и что-то отдать, а что-то получить, и угостить иностранов коньячком из «Березки», но самому при этом не пить ни капли… извините, мол, я за штурвалом такого крохотного своего государства, что на карте хер его увидишь, так как состоит оно всего-то из одного жителя, следовательно, не держит полиции, солдат, атомных бомб, не является постоянным членом Совета Безопасности, ебет власть как таковую и успешно обходится без продажной бюрократской братии.

«Ха-ха-ха-ха, – реагировали клиенты на шутку, – объясните, Владимир, как вы, русские, не растеряли богатств национального юмора при малопонятном режиме однопартийной диктатуры, сажавшем даже за анекдоты?»

«Мы, – отвечал я, – твердо верили и всегда будем верить в то, что все оно устаканится»; сей новенький глагол, скорей всего, ненавистный большому языкотворцу Солжу, я объявил непереводимым, иначе пришлось бы помучаться с переводом, разумеется, теряя и время и бабки.

Много раз попадались мне пидарасы, лезшие с прямыми намеками хотя бы на отсос и хватавшиеся прямо за молнию ширинки – хоть вешай на нее бирку «ОСТОРОЖНО! УБЬЕТ!»… бесстрашные поклонники страстей ненормативных, подобно птичкам, стайками снимались с самых разных мест глобуса в поисках крайне дешевого и неприхотливого, по слухам, удовольствия… наслушавшись треканий о бурном превращении Москвы – в Содом, а Питера – в Гоморру, любители этого дела так и рвались познакомиться «с приличными мужскими телами, имеющими загадочные русские души»… у одних дымились передки, у других, как говорил мой дед, выхлопные трубы… естественно, я быстро их отшивал тремя словами: у меня СПИД…

Мне все чаще и чаще лезли в башку мыслишки о том, что не «голубчик» ли Котя, – уж больно странен был образ его жизни, полностью отчужденной от нормальных для парня поисков подружек, хотя внешне – ничего в нем не говорило о не такой уж редкой на земле наклонности… одиночество и стихи – вот что было для него истинно ценным и желанным… и я пришел в ужас, когда подумал, что свяжется он однажды или с нашей, на иглах сидящей компашкой, или с потасканными, вероятно, инфицированными забугровыми чмурами.

Бабки мои размножались со страшной силой и в рублях, и в валютах… это была эпидемия успехов и удач… только вот беда, вот ухмылка судьбы: куда девать-то было бабло?.. кому доверить перевозку?.. во что вложить с пол-лимона? – вот вопрос… мысль о предпринимательстве действовала на меня отталкивающе… тот же Михал Адамыч не раз говорил до перестройки, что ни в коем случае не следует пользоваться сберкассами…

Я начал то подумывать о покупке дачи с хорошим участком, где можно жить-поживать, зарыть поглубже цинковый сундучок до лучших времен, то решал свалить… но как, опять же, свалить?.. выезда мне не видать ни за какие взятки… переход границы – безнадега: граница нашей родины от нехера делать охранялась покруче, чем алмазные запасы Кремля… заделать, что ли, на худой конец фиковую женитьбу на бедной, но «съедобной» отъезжающей тетке?.. хорошо, допустим, заделал… а как быть с прессинами бабок, с досками, с ценнейшими рисунками Кандинского и прочими делами – куда все это прикажете девать?.. затырить сокровенные заначки в багаж – в ножки комода, в стенки гардероба или в ручку теннисной ракетки?.. тоже не проханже: грузчики и упаковщики – сплошь ханыги, рвань и грязная падаль… эти опустившиеся гниды знали свое дело туго: и бабки безбожно драли с отъезжантов, и рылись в ихнем багаже… так что же делать-то, Владимир Ильич Олух?..

Не было у меня нужного ответа, возможно, бессознательно я и не хотел его иметь.

Предки, разумеется, ничего не знали о моей жизни; должок я им вернул так же тайно, как и брал; иногда подкидывал кое-какие денежки, врал, что ишачу в «Интуристе», радовал разными импортными тряпками, но, в общем-то, были мне они до лампы, как и я им; я их понимал и нисколько не обижался; более того, я враз бы садовый домик им купил, если б не страх, что тут же донесут разные гниды, ненавидящие себя так, что желают ближним еще большей, чем есть в наличии у них самих, вшивости, безнадеги и вечной сосаловки.

Ничего дельного не придумав, говорю себе так: стоп, остановись, жеребчик, пока не одернули, пока уздой не изорвали губу судьбы твоей – вон погляди-ка, не сдувает ли с нее встречный ветер сгустков пены кровавой?..

Вдруг странная, никогда не приходившая в башку, является мыслишка… она могла бы выглядеть рыцарски снаряженной, прекрасно отточенной аргументами, одетой в непробиваемые латы категорий долга и необходимости, а также блистать различными обоснованиями своей правильности… да, могла, но, понимая, что Лубянка не дремлет, предпочла выглядеть просто… мыслишка была короткой и ясной: вот ты, Олух, всю жизнь стараешься допереть, откуда и как в генетической твоей памяти возникли два незнакомых языка, так?.. при этом или умозришь, или рыщешь у себя под носом… а для начала не полезней было бы перестать гнать бздюмо, взять да присмотреться к той же Италии, к родине одного из таинственных твоих даров?..

Я опешил – это была даже не мыслишка, ни черта не обещавшая, следовательно, совершенно честная, а руководство к действию.

Немедленно завязываю со всеми делами; тут же странное меня объяло нежелание спешить; возможно, оно было разновидностью того страха, который не может не охватывать человека, внезапно наметившего свал из родной страны; а вдруг рвешь когти навсегда?.. мало ли что может случиться?.. судьба – не программа бывшей КПСС, потому что судьба никогда не обсирается – обсирается только партия или сам человек… с другой, думаю, стороны, раз цель свала ясна и задача определена, то какого хера гнать картину… надо как следует собраться, упаковаться, душевно со всеми распрощаться – пусть все будет тютелька в тютельку… прощанье с родиной не терпит суеты – трагически неизбежное должно быть величаво, если слегка переиначить слова поэта… не выходить же на Лобное место с самодельным итальянским флагом, на котором красуется лозунг лозунгов: «Даешь покой и волю!», кстати-то, скромно в себя включающий требование свободы шествий, выездов, митингований, чтения любой литературы и прочих дел…

Как всегда, за какое-то время до решительного действия я начал обмозговывать мечту рвануть последний раз в Ялту… для начала, естественно, отдаю себя на волю видениям… вот – снимаю в предгорье квартирку… эстетически безукоризненно кадрю на важном санаторном пляже японку в очках, только-только начавшую увядать, подобно майской вишне или сливе, если не хризантеме… с ее помощью начинаю одолевать японский, без которого, как и без китайского, делать сегодня нехера ни в торговле всяким антиком, ни в бизнесе – нигде… за неделю воспринимаю с той японкой и со словарем, ею подаренным, основную базу их разговорного… тонко при этом обходим тему секса, как будто в природе такового не существует… короче, загораем, плаваем, на набережной посещаем кафешки-кабачки, буфетики с вымирающей мадерой и разбавленным хересом… прогулки я люблю, трекаю все лучше и лучше, поражая компаньоншу памятью своей феноменальной… наконец на пляже, вечереющем в дымке предзакатной, нежно обмахиваю старинным веером неподвластное сумеркам белое личико, чтоб не спугнуть с него двух ласточек – двух бровок, готовых удивленно взмыться в небеса… овеваю плечики, миниатюрные ножки, премилые крошечные соски, съеживающиеся от несомненно непревозмогаемого желания… все ритмы, все паузы, все движения веера, все веяния его, мне послушные, делаю такими выразительными, – то сдержанно страстными, то подобными жаркому зыбкому мареву, что томительно прильнул к полуденному полю, – словом, ни словом сказать, ни пером описать все мои старания… они так далеки от пошлятины заученных предварительных игр, как домашние пельмени от мясокомбинатских… медлительной музыкой всех этих дел довожу чувствительную японку, безусловно, жаждущую не просто оглушительной оргашки, но убойных сексушных тонкостей, – довожу я ее до того действительно невыразимого в словах состояния, которое захватывает нас обоих и уже не думает отпускать… ну а потом – потом, естественно, оттягиваемся с ней со страшной силой по всем веткам персика, как на картинках в книге о том же японском эросе… хотя лично мне хватило бы пары квадратных метров травки на лесной полянке… после пары безумных недель ритуально раскланиваюсь с японкой – это старинная традиция, безукоризненно следуя которой галантный самурай обязан сделать вид, что лишь ему одному, послушному веленьям чести и судьбы, принадлежит вина за разлуку… сам эвакуируюсь в Алупку… там обзавожусь китаянкой, которая не в ладу с кликой Дэн Сяопина, начавшего внедрять капитализм прямо в социализм с целью более успешного, чем раньше, построения коммунизма… она восхитительна и ужасно возбуждена ненавистью к оппортунистам, вновь Китай бросающим в помойку капитализма… страсть и ненависть китаянки бешено темпераментны, так что занятия нелюбовью помогают мне окунуться в мир иероглифов, ошеломительно напевной фонетики и так далее…

После такого рода видений приходилось принимать срочные меры для разрядки напряжения похоти; я наугад тыкал пальцем в «отдел кадров» записной книжки; затем звонил с нежным предложением прибыть ко мне на электричке, дачный шашлык уже замаринован в водяре с луком и травками; о тачке помалкивал, чтоб утром телка не ныла, умоляя добросить ее хотя бы до метро.

Вот приехала, скажем, Катеринка, жизнь давно ничем и никем ее не радовала… шашлык, водочка, потом предаемся нелюбви… однажды примерещилось, что шпана с бомжами взламывают в городе мой гаражик, находят заначку, паскуды, в смотровой яме… все, думаю, накрылся остров моих сокровищ…

Мне уже не до секса и вообще не до жизни на земле – не то что до постельных разговорчиков; везу телку к чертовой матери до станции якобы на машине соседа, чао, дорогая; но как спокойно жить на даче, когда начинаешь седеть от ужаса, что уделан ты есть во весь?..

Мчусь в Москву, убегая от страхов и тревог… открываю гаражик, все цело, со всей душой пользуюсь словами баушки: слава Тебе, Господи, и всем Ангелам Твоим – от малых чинов до высших… круче кайфа не бывает, хотя, если верить знатокам жизни, чем выше кайф, тем он мимолетней… нет, думаю, так жить больше нельзя… не в гаражике ведь ошиваться, сделавшись сторожем собственной независимости?.. вот сучий мир, я ж был свободней, когда сидел без гроша, думая, где б добыть на портвешок, и торчал в нищей очередище к проклятущему ПУПОПРИПУПО от населения, однако являлся человеком, звучавшим скромно, но гордо… при этом зверски желал себе и другим ежеминутного веселья… а кто я в настоящий момент? – вонючий я раб своего же капитала, вот я кто…

Забираю свою ценнейшую заначку и притыриваю ее под сиденьем; она там лежит, я за нее спокоен, рулю за коньяком для распива – на радостях – с Котей… но теперь, выходит дело, тачку опасно оставить даже на двадцать минут, скажем, у гастронома… если же рискнуть и оставить, то одна мысль о том, что обчистят, сорвать способна с крыши черепицу, пока торчишь за жратвой и бутылкой…. ну нет уж, в гробу я видал такую жизнь… попросить Михал Адамыча о сохранении моей заначки? – неловко, ни к чему ему лишние проблемы… до свала придется ошиваться только на даче, что само по себе неплохо… отдохну от делишек и все от той же нелюбовной суходрочки с милыми телками… хватит жадничать, хватит грести, грести и грести… лучше уж пусть перетрут полушария тему нанесения напоследок пары приличных финансовых ударов, а там – там видно будет, что делать и как быть… простое наживанье бабок – это тоже всего лишь один из сублимационных видов суходрочки, если верить большому ученому Фрейду… тем более нет у меня никакой любви к фарцовке, а тут еще судьба зовет оседлать случай да помчаться на места рождения и жизни двух языков, каким-то образом оказавшихся в памяти… но сначала надо бы осесть в Италии… неспроста ж тянет меня именно к ней, а не в пространства англоязычия…

Возвращаюсь на дачу… так и есть, язва в душу, полуоткрытые двери взломаны… меня моментально обуяла ненависть к каким-то ублюдкам, потом разобрал смех, потому что заначка была при мне… если б не так, если б здесь они ее надыбали – было б не до смеха…

Или шпана, или залетные бомжи побывали тут второй раз года за три, хотя Котя говорил, что, собственно, брать на даче уже нечего; однако скоты эти, чем только не нажиравшиеся, включая лосьоны-одеколоны, валерьянку, валокордин, тормозную жидкость, спиженное в закрытом НИИ топливо, на котором в космос летают, и еще хрен знает что, – повынесли, гады, последние подушки, простынки, одеяло, электрочайник, даже выкрутили лампочки, гнусные моллюски; такой вот небольшой презентик преподнес мне развитой соцреализм действительной жизни одной шестой, якобы полностью электрофицированной части света; тут забушевала во мне свирепая, но, увы, бессильная социальная ярость, знакомая миллионам беззащитных, вроде меня, совков; неужели на том месте, где была справедливость, в натуре, хуй окончательный вырос, как говорит дядюшка?..

Только яростно поскрежетал зубами, как распахивается дверь, – Боже Праведный, – возникает перед глазами моими фигура Галины Павловны… я буквально ослеп от волнения, наверняка вызванного каким-то более возвышенным чувством, чем все та же недремлющая похоть, руководимая лично самим либидо – нашим дорогим отцом, другом и учителем…

Увы, трижды увы, явление Галины Павловны было всего лишь мечтательным миражом на нервной почве… обольстительное привидение исчезло еще быстрей, чем возникло, – такое уж у фантомов свойство… я бросился бы дрочить, проникшись омерзением к себе и к судьбе, если б не вернулась бешеная злоба к подонкам, обчистившим дачу… здравый смысл подсказывал, что, ненадолго уезжая, двери следует оставлять полуоткрытыми… пусть низколобые засранцы думают: мало чем тут, сука, поживишься, раз все отворено… кроме того, оставалась небольшая надежда, что в третий раз не обчистят, ибо допустить такой в науке беспредел было бы западло самой теории вероятности…

«Правда, – утверждал Михал Адамыч, – Советская власть, она же Сонька, ухитряется делать недейственными или донельзя извращенно выглядящими многие научные теории, а то и некоторые физические законы… поскольку ей самой, – дьявольски возникшей, нелепо и уродливо функционирующей, – да харкать ей даже на все мировые константы, тем более на основополагающие, видите ли, права и достойные нормы жизни какого-то отдельного человека… Сонька руководствуется исключительно «историческими решениями» недалеких да еще и выживших из ума кремлевских водил, по совместительству головорезов… сначала ее вполне орылотворяли Ленин со Сталиным, теперь орылотворяют члены коллективного руководства… что им, Володя, теория вероятности, на которую уповаете? – до жопы она им вместе с генетикой, кибернетикой и законами экономики, проверенными и теоретически и практически…»

Но на что, спрашивается, уязвленному человеку еще надеяться как не на расположение вероятности и не на опыт народной жизни?.. не на моральный же, думаю, в конце-то концов, кодекс строителя коммунизма?.. вспомнил, что хорьки и лисы долго избегают лазанья по опустошенным накануне курятникам – бздят капканов… поживу, думаю, на даче основательней… обзаведусь дробовиком – пусть попробуют двуногие хорьки перегрызть трубы отопления, сорвать электропроводку, перебить стекла, насрать в колодец и пропить снятую с крыши дефицитную черепицу – нашпигую крысенышей дробью…

В общем, думаю, решено: надо менять масть жизни… для начала вовремя останавливаюсь, потом валю на родину латыни, откуда рукой подать до дальнего ее родственничка – до английского, и пропади все оно пропадом… можете считать меня не великим гражданином, а говном и крысой, бегущей с тонущей бригантины куда-нибудь подальше от бригад коммунистического труда… пусть уж без меня они достраивают светлое будущее, временно проживающее в тупых мозгах тираннозавров политбюро КПСС и фанатов утопии…

Я бросил все свои делишки, хотелось деревенского одиночества и былой дружбы с Опсом, которого страшно полюбил; общение с ним, душе казалось, в тыщу раз необходимей, чем нелюбовная возня похотливого тела с визитершами… выпрошу собаку у Галины Павловны, побродим с ним по близкому лесу, по рощицам березовым, по осинничку, вечно хлопочущему листочками даже в безветренную погодку… бессловесно поболтаем о разнообразных приятностях жизни на земле…

За одну поездку я отволок на дачу все свои тряпки, бельишко, мелочи, проигрыватель с пластинками, словари и книги; предкам поднаврал, что заимел приличную подругу с однокомнатной квартирой, сама она трудится продавщицей в «Березке», а я нормально подхалтуриваю на переводах технической литературы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю