Текст книги "На семи дорогах"

Автор книги: Юсуп Хаидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

На груди Чоллека в трех местах показались тоненькие ниточки голубого дыма, которые тут же растворились в слабо веющем свежем утреннем ветерке.

Голова Чоллека опустилась на грудь, а сам он, словно слепленный из глины, повалился вниз. Однако его левая нога при этом зацепилась за стремя. Поэтому, когда голова хозяина стукнулась об землю, конь сделал от неожиданности три-четыре шага и, протянув волочащегося по ковру Чоллека, остановился, тяжело поводя боками.

Словно стая волков, потерявшая своего вожака, бандиты растерялись, не зная, что делать.

Халлы лихорадочно соображал. В нагане имеются еще три патрона, которые могут лишить жизни троих бандитов, после чего ему следует ожидать смерти.

Ясно одно: в любом случае смерть неминуема. Пусть даже все всадники поняли, что в дуле нагана таится для них смерть. Но ведь три патрона – это только три смерти. А сколько же всадников? Их много.

Нет, здесь простая арифметика не годится. Ведь погибать не хочет никто. А смерть ожидает первых трех, которые тронутся с места.

В это время из-за кибитки показался Джомарт-бай, и все услышали его громкий и властный голос.

– Я знаю убитого! Это же Чоллек-коротышка, вчерашний вор ослов! И вы шли за ним?

Джигиты молчали.

– Нашли за кем идти! – продолжал греметь Джомарт-бай. – Взгляните на себя! Разве каждый из вас не выше десяти Чоллеков?! Скажите, что он вам дал?

И снова ответом ему было молчание.

– Ничего он вам не дал, – сам себе ответил Джомарт-бай. – Наоборот, следуя своим корыстным целям, он многих из вас подверг опасности, погубил. Друзья, вы же не безмозглые ослы! Нужно совершать такие дела, которые приносят нам пользу. Разве не так?

– Вы знаете меня, – продолжал старик. – Я тот самый Джомарт-бай, который не отдал большевикам шесть тысяч баранов, тот, который живет в Кызылкумах, скрываясь от этих шайтанов.

Всадники переглянулись.

– Я не стану требовать, чтобы вы, очертя голову, стреляли и убивали. Мы с вами братья. Вы и я – дети одной земли. Вы – беднота, и у вас все права. И я говорю вам: добро пожаловать! Для таких людей, как вы, мне ничего не жалко. Если хотите, служите мне верой и правдой, и вам будет хорошо, клянусь аллахом! Для начала дам вам каждому в подарок по двадцать баранов. Платить буду только золотыми монетами.

– Ну, а если пожелаете уйти, насильно удерживать не буду. Но, честно говоря, мне будет жаль, если вы так решите. А прошу отведать у меня хлеб-соль.

Слушая речь Джомарт-бая, нукеры, застывшие на конях, опустили плечи. Затем оживились, начали шушукаться, и к концу речи на некоторых лицах появилось даже подобие улыбки.

– Ну, что же вы решили делать, джигиты? – спросил неуверенным голосом Менджак,

Ему не ответили.

Увидев, что всадники один за одним начали слезать с коней, Менджак тоже спустился на землю, с трудом передвигая онемевшие от долгого сидения ноги, и, опережая остальных, подошел к Джомарт-баю.

– Салам алейкум, бай-ага!

В этот момент нога Чоллека, продолжавшая торчать в стремени, освободилась, и труп, из груди которого продолжала хлестать кровь, с шумом шмякнулся на землю.

Менджак протянул обе руки, чтобы поздороваться с баем. Джомарт-бай, пожимая их, незаметно сунул Менджаку пять золотых десятирублевок.

Лицо Менджака, словно намазанное черным маслом, сразу засветилось. Воздев кверху обе руки, он закричал звонким голосом:

– Джигиты, поздоровайтесь с баем,

* * *

Бабакули и Ходжанепес вовсе не желали двигаться вместе с беглецами, которые не сумели достичь поставленной перед собой цели. Немного проскакав рядом, они начали постепенно отставать от них.

Оказалось, они поступили правильно.

Когда беглецы, пересекая реку вброд, достигли середины течения, в небе внезапно вспыхнули ракеты, огонь которых, казалось, наполнил весь мир. Одни ракеты только поднимались ввысь, другие в это время падали, так что освещение не уменьшалось.

Растерявшиеся люди замерли посреди реки, не зная, в какую сторону двигаться, и в это мгновение раздалась звонкая и долгая пулеметная очередь.

Озаряемые светом ракет пули, вылетавшие из «максима», образовали в небе огненную дугу и просверлили дальний конец широкого пространства.

Какое-то время Бабакули и Ходжанепес слышали шум и крики, а потом воцарилась тишина.

Они оба убежали на восточную сторону и скрылись в густых зарослях, однако остановиться, чтобы хоть немного отдохнуть, долгое время не решались.

Ведя коней в поводу, они бежали по кочкам, не разбирая, где бугры, где ямы, и дышали глубже, чем их кони, пытавшиеся вырваться,

Наконец остановились.

Прислушиваясь к мучительной тишине, которая на-' валилась невыносимой тяжестью на барабанные перепонки, Бабакули тихо произнес:

– Кажется зять и другие прибыли туда, куда так стремились попасть.

Ты так думаешь?

– Разве ты не слышал, как строчил пулемет?

– Еще бы не слышал! Меня с ног до головы пронизывал этот грохот, он и до сих пор стоит в ушах.

– А тебе не кажется, Бабакули, что теперь можно услышать звук транспорта, который сумеет их переправить?

– Ничего не слышу.

Ночной холодок между тем все усиливался, затем с Койтена повеял пронизывающий ветер.

Бабакули и Ходжанепес въехали в глубокую лощину и остановили коней в десяти-пятнадцати километрах от села.

– Наши дела усложняются, – проговорил озабоченно Бабакули, думая о том, что их может ожидать в будущем.

– Не волнуйся, все будет в порядке. Положись на меня, – бодро ответил Ходжанепес. – Между прочим, я у них позаимствовал все, что нужно. Смотри сюда!

С этими словами Ходжанепес снял с седла своего коня битком набитый хурджун. Из него он первым делом вытащил скатерть, сотканную из верблюжьей шерсти, и расстелил ее на земле.

– Пока я рядом с тобой, тебе худо не будет! – улыбнулся Ходжанепес. – Как ты думаешь, неплохо нам сейчас будет перекусить мягким пшеничным хлебом и бараньей копченой ногой?

– У тебя, оказывается, есть хорошее деловое предложение, – сказал, прищурившись и улыбаясь, Бабакули, у которого от голода сводило живот.

Заморив червячка, Бабакули негромко обратился к Ходжанепесу:

– Что будем делать?

– Все очень просто, – не задумываясь, ответил Ходжанепес. – Мы находимся на дне оврага, который служит нам надежным прикрытием, камыши нас в какой-то мере предохраняют от холода, если забраться в их гущу. Так что теперь как порядочные люди, мы можем дать отдых нашим воспаленным глазам, тем более, что животы наши сыты.

– Миленький мой, золотые слова говоришь. Только ты не понял смысла моего вопроса.

– Это ты о чем?

– Тот мальчик остался в селе. И теперь в наших руках нет ничего, чем мы могли бы запугать старого пса...

– Дальше.

– Мальчик в скором времени вернется к старику, он не захочет жить без него. Мы должны уйти отсюда...

– К хибарке мальчика?

– Ну да, спрятаться возле нее в засаду и караулить. А как только мальчик придет, войти к старику вслед за ним. И тут уж старый шайтан будет в наших руках, никуда не денется. Мы заставим его показать, где находится гробница «Кызыл-Ата». Если будет упорствовать подвергнем его и сына самым зверским пыткам.

Начальное звено нового плана, предложенного Ба-бакули, было приведено в исполнение. Однако результатов пока никаких не было.

Вот уже несколько дней, сидя в укрытии, Ходжанепес и Бабакули наблюдали за убогим жильем Хаджи Тихого, ожидая Иламана, который, по их расчетам, должен был появиться.

Но мальчика не было.

Убедившись, что их план потерпел неудачу, Ходжа-непес и Бабакули вернулись обратно.

...Прошло почти два года, когда они снова появились в окрестностях Койтена.

Стояли последние дни последнего летнего месяца, и желтые листья на деревьях на каждом шагу напоминали им золото, запрятанное в горах, до которого они никак не могли добраться.

– Послушай, Ходжанепес, на этот раз мы отсюда не уйдем, пока не отыщем золото, – сказал Бабакули.

– Иншалла – если бог даст, – ответил напарник, думая о чем-то своем.

– Другие на нашем месте, располагая такими сведениями, обязательно нашли бы спрятанное сокровище.

– Как его найдешь? – вздохнул собеседник. – Что-то не идет этот проклятый мальчишка, и баста!

– Ладно, попробуем обойтись без него. Что ни делает аллах, все к лучшему!

В пятницу вечером Хаджи Тихий, взяв кремень, вышел из жилища.

Бабакули обратился к Ходжанепесу:

– Мельник отправился зажигать лампы шеитов.

– И что?

– Может быть, попробуем проследить за ним, не раскрывая себя? Вдруг это нам даст хоть какую-нибудь ниточку к запрятанному золоту.

Хаджи Тихий уверенно шел по едва заметной тропинке, которую пересекали то огромный валун, то обломившаяся с дерева сухая ветка.

Время от времени Хаджи опускался на колени около небольших бугров, окруженных невысокой защитной оградой, и читал заклинание – молитву, потом, высекая кремнем искры, возжигал светильник, приготовленный заранее близ могил со стороны кыбла – той стороны, в которую мусульманину положено обращаться во время молитвы.

Убедившись, что огонь не погас, Хаджи Тихий шел дальше, к следующей могиле.

Хаджи, как мог, старался поддерживать места захоронения в порядке и каждую пятницу вечером, что бы ни было – жара или мороз, – зажигал светильники.

Делать это он начал давно, очень давно, с того самого дня, когда начал мастерить мельничьи жернова 8 горах.

Бабакули и Ходжанепес, крадучить на приличном расстоянии, с горящими глазами, следили за действиями Хаджи Тихого.

Наконец, Хаджи зажег светильник близ последней, восьмой могилы и повернул домой.

Бабакули шепнул:

– Если аллах будет милостив к нам, мы скоро на» ступим на хвост огромного богатства.

– Иншалла.

– Видишь, все в точности так, как написано в той бумажке. Есть восемь гробниц шеитов – святых.

– Но в какой из них золото?

– У меня есть соображение...

– Говори.

– Мне кажется клад зарыт в той могиле, на кото-рой стоит бунчук.

– С белым орнаментом?

– Да.

Пока Бабукули говорил, его усы оживленно шевелились, подобно лапкам жука, перевернутого на спину.

Если жадность отразилась у Бабакули в усах, то у Ходжанепеса она заблестела в глазах. Даже у бычка-трехлетки, откормленного жмыхом, они не сверкали так, как у Ходжанепеса.

Глаза Ходжанепеса налились кровью, он тяжело, со свистом задышал и уставился на Бабакули, не произнося ни слова.

Испугавшись вида сообщника, Бабакули ласково погладил его по плечу.

– Непес, а Непес, родственничек, время уже позднее...

– Позднее, – согласился тот.

– Давай придем сюда завтра, когда будет светло. Договорились?

Ходжанепес кивнул.

Ночь они решили провести в одной из пещер, которую наметили еще днем.

Лошадей провели в глубину пещеры, а у входа разожгли костер. Недалеко от пещеры струился небольшой родник, пробивший себе путь на волю сквозь несколько каменных поясов. Они наполнили черный от копоти кумган родниковой водой и поставили его боком к весело потрескивающему огню.

Старая мудрость не зря говорит, что при виде золота и Хызр потеряет голову. Что касается Ходжанепеса то он изменился, еще и не увидев золота. Впрочем, он был далеко не Хызр...

Присев чуть поодаль от костра, Ходжанепес принялся искоса поглядывать на Бабакули, ища причину для ссоры.

Бабакули, однако, ничего не замечал. День выдался трудным, он устал и очень хотел горячего чаю. Подкла-дывая поленья в огонь и пододвигая кумган поближе к пламени, он беззаботно болтал, не замечая надвигающейся грозы,

– Непес, родственничек, у меня к тебе есть одна просьбица, – произнес он.

– Ну?

– Когда возвратимся домой, продай этот кумган мне.

– Сколько заплатишь?

– Сколько скажешь!

– Зачем он тебе?

– Возьму молот и разобью его на мелкие кусочки. Видишь, никак закипать не хочет, словно дразнит меня.

Ходжанепес вскочил на ноги. Долго сдерживаемая ярость прорвалась в злобном крике:

– Я сейчас вдребезги разобью кумган о твою дурную голову. А еще лучше – твою голову о кумган!

Однако вспышка угасла так же внезапно, как и возникла. С погасшими глазами Ходжанепес тяжело опустился на землю.

Кумган наконец закипел.

Бабакули приготовил чай. Глубоко задумавшись, вы-пил с жадностью пиалу, налил вторую.

Мысли Бабакули безрадостны. В глубине души он начал сомневаться в успехе их предприятия. Зря он пошел на поиски золота, да еще с этим разбойником Ходжанепесом.

Налив третью пиалу, Бабакули погладил камень, лежащий на полу пещеры, и негромко позвал.

– Непес...

– Что тебе?

– Хочу тебе покаяться, как родному. Одно дело сотворил необдуманно.

Ходжанепес рывком повернулся к нему, расплескав из пиалы чай:

– Что натворил?

– Когда мы уезжали, я предупредил братьев, что если не вернусь, через определенный срок, то в этом будет виноват только Ходжанепес. Честное слово, я так теперь жалею об этом, что просто не могу найти себе места. Ведь наша с тобою жизнь зависит от аллаха, вернемся мы с тобой, скажем, через шесть месяцев, или не вернемся. А мои бездельники подождут-подождут, да и подумают, что это дело рук Ходжанепеса. И тогда... – Бабакули запнулся.

– Договаривай.

Тогда начнут мстить твоей семье, – докончил Ба-бакули. – Ах, зачем я эту глупость сотворил? – закричал, запричитал вдруг он. – Возьми лучше кумган и разбей мою дурную голову!..

Лицо Ходжанепеса залилось краской.

– Нет, нет, ты, ради аллаха, ничего не подумай, – торопливо заговорил Бабакули. « У меня нет и никогда не было никаких дурных мыслей или подозрений по отношению к тебе. Ну разве я тебя когда-нибудь хоть чем-нибудь обидел? Моя мама говорила, что когда мы были маленькими, нас кормили одной грудью. Ведь мы как родные братья.

– Потому-то я и решил ничего не скрывать, рассказать тебе все, как родному брату. Не нужно мне было дома говорить такие глупости, – проговорил Бабакули, Выражая сожаление, он кусал губы и покачивал головой.

Напившись чаю, они начали подремывать около догоревшего костра.

Ходжанепес, сбросив с плеч чекмень, укутал им Бабакули и произнес:

– Так тебе будет теплее.

Прежде Ходжанепес не отличался бессонницей: засыпал сразу и спал как убитый. Однако в эту ночь он потерял сон – вскакивал и садился от малейшего движения Бабакули. Бабакули же, чувствуя, что Ходжанепес начал беречь его, спокойно уснул и столь же спокойно проснулся.

Теперь Ходжанепес не давал ему палец о палец ударить: сам беспокоился о конях, сам кипятил чай. А Бабакули, когда оставался один, весело посмеивался своей ловкой выдумке.

Летнее утро предвещало пыльный, жаркий день. Ходжанепес и Бабакули решили раскапывать отмеченную вчера могилу, которую украшал бунчук.

На двоицу них была одна лопата.

Когда пришли на место, Ходжанепес взял лопату, поплевал на ладони и проговорил:

– Ты, Бабакули, стой рядом и вдохновляй меня!

С этими словами он глубоко вонзил лопату в самую верхушку могильного холма.

Разгоряченный Ходжанепес в течение нескольких минут разрыл холм.

Однако дальше дело пошло хуже: под холмом ока-валась очень твердая почва.

– Тут не то что лопатой – топором не пробьешься, – проворчал Ходжанепес, вытирая потный лоб.

– Погляди-ка, – указал Бабакули Ходжанепесу. – Здесь, возле бунчука, почва вроде немного разрыта а взрыхлена.

Действительно, почва в этом месте оказалась помягче, и потерявший было надежду Ходжанепес снова принялся за работу, воспрянув духом.

Через какое-то время, когда Ходжанепес выбросил очередную лопату с землей, в глубине ямы показалась небольшая дыра, величиной с кулак.

Ходжанепес от неожиданности оступился, и почва хлынула в отверстие.

– Ты неуклюжий! Золото перемешаешь с землей. Давай сюда лопату, – сказал Бабакули.

Он спрыгнул в яму и принялся с большой осторожностью расширять отверстие.

Ходжанепес стоял рядом.

Бабакули неожиданно замер, вглядываясь в отверстие.

– Непес, я что-то плохо вижу, в глазах туман... Глянь-ка в отверстие.

– А что?

– Мне кажется, там что-то лежит.

Оба, нагнувшись, некоторое время пристально вглядывались в темное отверстие, из которого тянуло сыростью.

– Да, там явно что-то есть, – подтвердил Ходжанепес дрожащим голосом. – Какой-то предмет округлой формы.

– Значит, не зря люди говорили, что бай зашил все свое золото в верблюжью шкуру, – радостно произнес Бабакули. – Видимо, это оно и есть.

– Дай бог.

– Ну-ка, попробуй осторожно достать его, – посоветовал Бабакули.

Ходжанепес, подчиняясь его словам, стал на колени, засунул руку в отверстие, ухватился за неизвестный предмет и радостно закричал:

– Ты прав, Бабакули! Это не что иное, как золото, зашитое в верблюжью шкуру.

– Тащи его.

– Ой, какая тяжелая, руки отрываются! Давай помоги мне, – сказал Ходжанепес.

Бабакули, опустившись рядом на колени, тоже просунул в отверстие руку, но в этот самый момент Ходжаиепес выронил предмет, упавший на дно с глухим звуком.

– Упала, – с досадой сказал Бабакули.

– А ты почему не помог сразу? – рассвирепел Ходжаиепес. – Ждешь особого приглашения, что ли?

Бабакули предложил:

– Давай сначала расширим отверстие.

Оба, позабыв обо всем на свете, волнуясь и мешая друг другу, принялись за дело.

Внезапно в двух шагах от них послышалось громкое шипение. Ходжанепес и Бабакули вскочили.

Из малозаметной норы, прорытой среди камней, высунул половину туловища огромный зверь желтовато-песочного цвета. Это был гигантский зем-зем – разновидность ящерицы.

Время от времени зем-зем открывал пасть и высовывал устрашающий язык, раздвоенный на конце, при этом продолжая раздуваться.

Ходжанепес вытащил наган:

Бабакули удержал его руку:

– Тогда мы погибнем. Это аллах являет нам чудо! Нужно бежать отсюда.

И оба поспешно покинули разрытую могилу.

* * *

Пока басмачи во главе с Менджаком сидели вокруг костров и обгладывали жирные бараньи ребрышки, чабаны по приказу Джомарт-бая перегоняли баранов в низину. Стадо медленно двигалось, поднимая тучи пыли и громко блея.

После еды Джомарт-бай произнес молитву. Затем поднялся и обратился к басмачам. Говорил он негромко, но каждое его слово слышали все:

– Джигиты! Спасибо за то, что вы перешли под мое начало. Аллах благословит вас! А пока, как и обещал, дарю каждому из вас по двадцать баранов. Если вы уже отдохнули после долгой в трудной дороги, то подойдите к отаре, выберите себе каждый по два десятка баранов и поставьте каждый свое клеймо. И знайте, джигиты: слово Джомарт-бая святее материнского молока!..

Едва бай произнес последнее слово, как басмачи, вытаскивая на ходу клинки из ножен, бросились к отаре.

В низине поднялся ужасный шум. Крики басмачей смешивались с блеянием баранов.

Сверкающие клинки отсекали бараньи уши, и трава в низине стала алой от крови.

Менджак, заклеймив двадцать баранов, раньше других возвратился к Джомарт-баю, рядом с которым сидели Иламан и Байхан. Оба угрюмо опустили головы.

– Ну, а вы что сидите, словно сытые птички? – обратился к ним Менджак. – Разве не слышали, как бай-ага расщедрился?

Иламан и Байхан промолчали, за них ответил сам Джомарт-бай:

– Я долго упрашивал их, обоих моих сынков.

– Упрашивал?

– Да, – улыбнулся Джомарт-бай. – Но они сказали, что им ничего не нужно.

– Не надо упрашивать их, бай-ага. Ведь на все воля аллаха. Пусть животных возьмут те, кому они предназначены судьбой...

– Я сейчас пойду и сам их заклеймлю! – проговорил Менджак и помчался обратно к отаре.

Заклеймленная отара, вздымая клубы пыли, снова потянулась на пастбище.

Выпустив немало бараньей крови, басмачи снова собрались у костров и, попивая чай, стали рассказывать друг другу, кто какое выбрал клеймо. Тут-то и выяснилось, что из-за спешки многие клейма оказались похожими, что вызвало большой скандал. Некоторые даже схватились за оружие.

Однако слова, произнесенные Джомарт-баем, охла дили, готовые разгореться, страсти, подействовав на басмачей, как ведро холодной воды на взбесившуюся собаку.

– Друзья, это ведь не последние мои овцы, – сказал Джомарт-бай. – Там, – сделал он широкий жест рукой, – у меня пасутся еще шесть отар. Не нужно поднимать спор. Лучше вы мне скажите после, когда подсчитаете, у кого сколько не хватит голов. Из-за одного барана не стоит ругаться. Из-за десятка – тоже не стоит. А когда с помощью аллаха мы перейдем на ту сторону, я награжу всех вас еще щедрее.

Своим приказом Джомарт-бай назначил Менджака караулить отары.

С утра до ночи Менджак объезжал стада, наблюдая ва порядком. При этом он, как и прежде, грабил одиноких путников, попадавшихся на его пути.

С тех пор как убили Чоллека, Менджак никогда не брал с собой Иламана. Байхану из-за раненой руки тоже приходилось оставаться в коше.

Поскольку Иламан и Байхан все время проводили вместе, они понемногу подружились.

Однажды Байхан, все еще немного опасаясь, все же решился спросить у Иламана:

– Ты слышал, что Джомарт-бай и остальные собираются в чужие страны?

– Да.

– Хочешь пойти с ними?

– Нет, ни за что не хочу,– покачал головой Иламан, и на глазах мальчика выступили слезы.

– Что же ты решил?

– У меня есть дедушка, который заменил мне отца.

– Где он?

– В горах. Я хочу вернуться к нему, но у меня нет такой возможности. Если убегу от этих бандитов, они придут к деду и подвергнут его мучениям.

– Трудно тебе.

– Мне Менджак прямо сказал: «Если убежишь, то деда убьем и тебя вместе с ним».

– Что же ты, так и останешься с ними заодно? – спросил негромко Байхан.

Иламан опустил голову:

– Не знаю.

– А я вот знаю, что мне делать, только у меня ни-чего не получается.

– Почему? – заинтересовался Иламан. Слезы на его глазах высохли.

– Видишь ли, я не совершил такого, что могло бы властям прийтись не по душе. Главный мой проступок тот, что я присоединился к кровопийцам Чоллека, Но, с другой стороны, я не головорез, не басмач. Никого никогда не обидел, даже косо ни на кого не посмотрел. Ты помнишь, – продолжал Байхан, как встреченный нами старик-дровосек забрал от нас своего брата-басмача? Говорят, власти расстреляли их обоих якобы за связь с бандитами.

– Их расстреляли не власти, – покачал головой Иламан. – Менджаку это отлично известно.

– Конечно, Менджак знает, кто их убил. Это он все я рассказал.

– Их убил сам Менджак.

– Менджак?

– Да.

– Ты-то откуда знаешь?

– Прикинувшись спящим я лежал и слышал, как Менджак рассказывал про это сердар-аге. А на следующий день, когда Менджак рассказывал всем вам о зверском убийстве, он все свалил на власти,

– Невероятно.

– Это святая правда.

Байхан глубоко задумался.

Для Иламана, который не видел ничего кроме гор и своего села и который вырос около молчаливого деда, поначалу было интересно и весело в отряде Чоллека.

Он ездил верхом на отличном коне столько, сколько душа желала, всегда был сыт, одет-обут, ездил по незнакомым дорогам и слушал интересные беседы.

Но человек, если он таков не только по названию, не может безразлично ко всему относиться. Что-то он в душе одобряет, к другому относится с возмущением.

С тех пор, как Иламан волею судьбы оказался среди всадников Чоллека, перед его глазами прошло множество событий. В душе мальчика были как бы две чаши, одна из которых была мерилом добра, другая – зла.

И чаша зла была почти полна.

Иламан начал догадываться, что в жизни, помимо сытной еды и хорошей одежды, есть еще что-то, неизмеримо более важное. После памятного разговора с Байханом он еще более утвердился в этом мнении.

Теперь они часто разговаривали,

– А знаешь, что тебя ждет, если ты и дальше будешь служить баю и басмачам? – спросил у него однажды Байхан, как бы между прочим.

– Нет, а что?

– Ты превратишься в человека, который живет только ради собственного желудка и одежды,

– Как же быть?

– Решай сам.

Иламан долго раздумывал. Решил было бежать ночью из расположения банды. Но потом вспомнил, как с ним поступили Бабакули и Ходжанепес, а также недвусмысленную угрозу Менджака, решил расстаться с мыслью о побеге. «Если вернусь к дедушке, опять попадусь им в руки», – размышлял он.

Прошло несколько дней.

У Менджака возникла необходимость переслать сообщение на тайный склад оружия в горах Койтена.

Призвав Иламана, Менджак велел ему сесть на осла, взятого у чабана, и оправиться в путь-дорогу. Однако на этот раз Менджак не дал мальчику другую, специально подобранную одежду, а вручил ему для передачи письмо, написанное арабской вязью.

– Это письмо отдашь главному из сторожей склада, Чары Верзиле, – наказал Менджак Иламану.

Вечером Иламан отправился в путь, в западную сторону Койтена, где помещался склад оружия и боеприпасов.

Менджак с другими джигитами допоздна засиделись у костра. Пили чай, веселились, рассказывали смешные истории, спать легли поздно. Каждый заснул там, где сидел.

Первым под утро проснулся Байхан. Приподнявшись на локтях, он увидел спящих вокруг людей, а чуть поодаль – коней, с хрустом жующих траву.

Убедившись, что ни один из спящих не обнаруживает признаков пробуждения, Байхан осторожно поднялся, стараясь не задеть раненую руку, и бросился к коню коричневой масти, который принадлежал Менджа-ку. Этот конь был резвее всех.

Сначала Байхан погнал коня через густые заросли кустарников, растущих на солонцах, в сторону песков. Цель у него была одна – замести следы и как можно быстрее исчезнуть из поля зрения басмачей.

Байхан преодолел песчаный бугор и вышел к заячь-ей тропе. Здесь ему казалось, можно было себя чувство вать уже в относительной безопасности.

Внезапно в трех—четырех шагах от него кто-то вскочил с места и стал громко браниться:

– Несчастный вор! Как ты посмел оседлать моего коня?

Это был Менджак, пришедший сюда за бугор по своим утренним делам.

От неожиданности Байхан почувствовал себя так, словно его ударили обухом по голове. Однако увидев, что Менджак один и что он безоружен, Байхан быстро пришел в себя и резко, с насмешкой ответил:

– Эй, Менджак! Если ты еще не ослеп, полюбуйся на своего коня в последний раз.

– Эге, тебе, по-моему, жизнь надоела! – прошипел Менджак и захотел ухватить коня за поводья. Однако Байхан, дав шпоры, отъехал в сторону на несколько метров.

– Теперь жди своей очереди, Менджак, – сказал Байхан. – Только за то, что ты убил старика-дровосека и его брата, твою шкуру набьют соломой и сделают из тебя чучело.

С этими словами Байхан, хлестнув коня нагайкой, исчез среди кустарников.

Менджак, растеряв по дороге сапоги, надетые на босу ногу, задыхаясь, прибежал в кош и завопил так, что мигом разбудил всех спящих.

– Вставайте, беспечные трусы! Вставайте! Несчастье обрушилось на наши головы.

– Что случилось, Менджак?... – спросил кто-то, приподняв тяжелую после сна голову.

– Живо поднимайтесь! – еще громче завопил Менджак. – Байхан продался красным властям. Он уехал на моем коне.

Живо организовали погоню, которую возглавил Мея-джак. Долго рыскали по окрестностям, наугад стреляли, однако настичь беглеца так и не удалось.

– Когда они вернулись в кош, их встретил Джомарг-бай, лицо которого было мрачнее тучи.

– Джигиты, дело плохо, – процедил он сквозь зубы. – Упустив человека из своего отряда, мы подвергаем себя большой опасности.

Всадники понурили головы.

– Он может выдать нас, – продолжал Джомарт-бай. – Не завтра, так послезавтра власти схватят нас за горло. – Необходимы решительные действия. Что вы посоветуете?

Менджак выступил вперед.

– Бай-ага, не торопитесь! – сказал он. – У меня есть план. Чтобы привести его в исполнение, мне необходимо съездить на склад боеприпасов.

– Зачем?

– Туда отправился один человек, у которого очень чесался язык. Я для начала должен заставить проглотить его собственный язык, – произнеся эти слова, Менджак наклонился к баю и что-то тихо прошептал ему на ухо.

Бай заколебался.

– Ты что, всех всадников собираешься забрать с собой? – спросил он подозрительно.

– Нет, пока я съезжу один. Столько всадников не смогут остаться незамеченными в открытой местности.

– А потом?

– Когда вернусь, посоветуемся, как действовать дальше, – произнес Менджак.

* * *

Западная сторона горной гряды Койтена имела собственное название – Балакан. Это был огромный горный массив.

Пики гор Балакана были довольно высоки. Если же смотреть на них снизу, они казались игрушечными и, чудилось, могут обрушиться от прикосновения птицы.

Вечнозеленые арчи, выросшие наперекор ветрам, стояли, прижавшись друг к другу, на крутых вершинах, и глядели вниз, на проплывающие облака, иногда прорезаемыми молниями и раздираемыми оглушительным громом.

Подножие Балаканских гор было сплошь покрыто зарослями, сквозь которые не проберешься.

Люди, обитающие неподалеку от Балакана, утверждали, что в зарослях дикой полыни, покрывающей нижние склоны гор, водятся гремучие змеи, а повыше рыщут барсы, голодный рев которых время от времени можно услышать.

Добраться до тайного склада боеприпасов было непросто. Для этого нужно было сначала добраться до самой высокой точки Балаканских гор, а затем снова спуститься.

Если посмотреть сверху на тайник с боеприпасами, то он напоминал огромный глиняный кувшин. Тайник был замаскирован зарослями арчи, каменным деревом, другой растительностью, характерной для гор.

На дне впадины был родничок, вода в нем была прохладной даже в самые жаркие дни. Брызги воды постоянно падали на близлежащие камни, которые от этого всегда сохраняли влажность.

Во впадине, вырытой родничком, лежал, перекрывая ее, огромный гранит. Время от времени его осторожно сдвигали в сторону, и тогда открывалась темная дыра, в которую можно было забраться, полусогнувшись.

Басмачи здесь давно, неизвестно точно, с какого времени, хранили боеприпасы.

Тайник охраняли три человека. Главного звали Ча« ры Верзила, ему пошел пятидесятый год. Другим двум было где-то между тридцатью и сорока.

Чары Верзила отличался железным здоровьем и силой, за что, собственно, и получил свое прозвище.

Чары был родственником Чоллека со стороны матери. Чоллек назначил его главным сторожем тайника боеприпасов, мотивируя свой выбор тем, что Чары, при всей своей физической силе, отличался нерешительностью, даже робостью характера.

Поясняя свою мысль, Чоллек сказал Менджаку:

– Чары – самый настоящий сторож, лучшего сторожа сам аллах не придумает. Если рядом раздадутся выстрелы, он и думать не посмеет о побеге. Значит, ему останется только обороняться до последнего.

– Он и подчиненных своих никуда не выпустит! – добавил со смехом Менджак.

– Точно, – согласился Чоллек.

Чары Верзила, кроме громадной силы, был наделен от природы богатым волосяным покровом. Лицо было сплошь покрыто волосами, а грудь его напоминала спину сытого холощенного козла. Видимо, поэтому Чары не боялся ни комаров, ни грозных ос. Никакой комар не мог пробиться сквозь дебри его растительности.

Любимым занятием Чары Верзилы было сидеть, прислонившись к камню, служившему дверью в тай-ник. Камень закреплялся секретным замком.

Чары вытаскивал из ножен кинжал, внимательно рассматривал его, словно видел впервые, вертел так и этак, клал на свои огрубевшие ладони, похожие на верблюжью подошву.

Кинжал и впрямь был необычным: рукоятка была искусно вырезана из кости. Верзиле он достался в прошлом году.