Текст книги "На семи дорогах"

Автор книги: Юсуп Хаидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Хаджи молчал.

– Если и тогда будешь упрямиться, – продолжал со злобой в голосе кричать Ходжанепес, то сначала сына твоего замучаем и убьем, а потом тебя.

Старик продолжал молчать.

Ходжанепес вышел из пещеры, вскочил на коня, Бабакули подал ему на руки мальчика, находившегося без сознания, после чего оба всадника пустились в путь.

В тяжелом молчании они доехали до того места, где дорога раздваивалась. Ходжанепес приостановил коня,

– Куда едем?

– Сворачивай направо. Поедем к зятю.

– Это далеко?

– До рассвета доберемся, – проговорил Бабакули и, пришпорив коня, поехал впереди.

* * *

Когда перевалило за полночь, в казарму вернулись несколько пограничных подразделений во главе с командиром отряда Киселевым.

У командира и солдат лица были мрачные. Для плохого настроения были основания.

В горах у них завязалось жестокое сражение с басмачами. Бандитов удалось окружить и, казалось, деваться им было некуда. Тем не менее негодяи в какой-то момент исчезли. Все как один, словно сквозь землю провалились! Осталось неизвестным, какой урон нанесен басмачам. Но самое худшее было в том, что в бою погибло трое красноармейцев.

Давиду Ивановичу Киселеву было за сорок. Среднего роста, худощавый, он ничем не выделялся среди бойцов. Наверное, из-за короткого, как бы обрубленного подбородка нос его казался длинным. Он словно рассекал лицо на две части. На полысевшем, почти безволосом лбу отчетливо виднелись голубоватые вены. Небольшие, всегда внимательные глаза цветом напоминали чистое голубое небо, омытое весенним дождем. Разговаривал Давид Иванович быстро и уверенно, отличался подвижностью.

Едва Киселев вошел в свой кабинет, как зазвонил телефон. Командир схватил трубку.

– Киселев слушает! Напали на бандитов? Молодцы, так и нужно. Передайте от меня привет и благодарность командиру добровольческого отряда. Правильно сделали, не сомневайтесь... Помощь? Непременно завтра пришлю людей.

Когда командир повесил трубку, в кабинет вошел Бердыев – комиссар отряда. Несмотря на то, что он был значительно старше Киселева, лицо его по свежести напоминало пшеничный хлеб, только что выпеченный в тамдыре – глиняной печи. Усы были аккуратно загнуты кверху, в них заметно пробивалась седина. Нос был изогнут, словно клюв степного орла. Блестящие внимательные глаза, казалось, так и заглядывали в душу собеседника. Бердыев, об этом знали все в отряде, отличался уравновешенностью и спокойствием.

– Ну, как? – спросил Бердыев.

– Скверно получилось, – вздохнул Киселев. – Словно в стаю собак попали. Один справа появляется, другой слева. Не знаешь, в какую сторону смотреть. Но одно могу сказать: какой бы шум не устраивали басмачи, с силенками у них не густо.

– Ты уверен?

– Да.

Поговорить по душам им, однако, не дали. В осторожно приоткрытую дверь заглянул солдат:

– Разрешите обратиться, товарищ командир!

Киселев торопливо застегнул ремень, провел ладонью по пуговицам, убеждаясь, что все они застегнуты. Надел кожаную фуражку с красной звездочкой и, подняв правую руку до козырька, произнес:

– Разрешаю, говорите.

– Товарищ командир, из дальнего села приехали двое всадников. Они просят, чтобы вы их приняли.

– Позовите, пусть заходят!

Киселев поздоровался с вошедшими. Несколько раз моргнув, посмотрел на них вопросительно. Он всегда в таких случаях ожидал, пока посетители сами приступят к беседе.

– Давид-ага, плохие вести...

– Кулаки разгромили позавчера колхоз, созданный дехканами, – добавил второй. – Всю колхозную скотину отобрали, сожгли наши сохи.

Колхоз разогнали, а дехканам угрожали: «Если еще раз организуете колхоз, всю скотину отберем, всех поубиваем».

– Басмачи хорошо вооружены, – произнес один из вошедших после паузы. – А мы вот только этим, –протянул бородач мозолистые руки Киселеву.

– В соседнем колхозе положение не лучше, – сказал второй из пришедших.

– Все верно, товарищи, – произнес Киселев. – Иначе и быть не может. Сейчас на селе усилилась классовая борьба. Октябрьская революция победила. Петля, накинутая революцией на шею кулаков, с каждым днем затягивается все туже. Они теперь не имеют возможности, как это было прежде, жить чужим трудом. Крупные землевладельцы и кулаки, которые сбежали за границу, желают растоптать Советское государство с помощью хищных империалистических держав. Можно сказать, басмачи вынули сабли из ножен для отчаянной борьбы против новой жизни.

Враги, которые выступают против Советского государства, похожи на стаю волков, грызущихся между собой, – продолжал Киселев. Цель бежавших баев состоит в том, чтобы возвратить утраченное имущество, заново поделить между собой награбленное, восстановить и расширить свою власть. Трусы и отщепенцы, которые не нашли себе места при новой жизни, переходят на службу к нашим классовым врагам.

По ночам грабят магазины и лавки. Убивают девушек и женщин, сбросивших паранджу и желающих учиться. Покушаются на жизнь государственных и партийных работников.

Учитывая все это, наше государство не может смотреть безучастно на бесчинства преступников и вынуждено применять суровые меры наказания. Советское государство – это вы, я, это все трудящиеся. Товарищи, нужно серьезно поднапрячься, чтобы ликвидировать наших классовых врагов.

– Дайте нам оружие.

– Пусть пуля, направленная в бедняка, попадет в кулака, – почти одновременно произнесли оба дехканина.

– Дать вам оружие мы имеем возможность, – ответил Киселев. – Но умеете ли вы с ним обращаться? Знаете ли хоть, с какой стороны нужно стрелять? – пошутил он, улыбнувшись.

– Стрелять – дело нехитрое. Когда свергали с трона Бухарского эмира, помнится, стреляли из тонкого ствола, со стороны мушки, – проговорил бородатый и сдвинул на лоб старую шапку, верх которой был из белого каракуля, а низ – из черного, давно протершегося. – Думаю, так и стреляют до сих пор. А если что-то изменилось, научите.

Киселев усмехнулся достойному ответу бородатого. Однако его слабая усмешка тут же погасла, затерялась в глубоких морщинах лица,

* * *

Когда проехали половину пути, Иламан пришел в себя. Он увидел, что лежит поперек коня спереди того, кто ударил его так, что юноша потерял сознание.

Перед его глазами оказалось запястье Ходжанепеса, и Иламан, не раздумывая, вонзил в него зубы и сдавливал челюсти до тех пор, пока у него не потемнело в глазах.

Ходжанепес, пронзительно закричав, сбросил мальчика на землю.

Иламан удачно упал на ноги и, не оборачиваясь, со всех ног бросился бежать в сторону кустарников. Пришпорив коней, Бабакули и Ходжанепес, настигнув Ила-мана, принялись с двух сторон стегать его плетками.

Иламан остановился. Хотя острая боль пронизывала все его тело, он не издал ни единого звука. Вскоре он весь покрылся синяками и кровоподтеками,

– Ступай вперед!

– Иди, тебе говорят!

Несмотря на то, что оба негодяя орали во все горло, Иламан не сдвинулся с места.

Сознание мальчика готово было отключиться. Он не видел красоты звездного купола, не ощущал босыми ногами холод выпавшего белесого инея.

Убедившись в тщетности своих попыток заставить Иламана идти, Бабакули и Ходжанепес связали его, заткнули тряпкой рот, снова перекинули через седло и двинулись в путь.

Ранним утром они постучали в ворота обширного глинобитного двора. Ворота были под стать двору, такие же огромные, сработаны они были из тутового дерева.

На стук вышел отворить ворота кто-то из домашних, в красном халате и длинной шапке. Огромные усы его казались наклеенными, глаза смотрели как-то стеклянно.

Человек выглянул в ворота, и на злом, угрюмом лице его заиграла поддельная улыбка.

– Охо, Бабакули, к добру ли?! Ты не один... Ну, ладно, проходите, раз уж приехали. Не зря говорили в старину мудрецы, что в трудную минуту любой человек родственник. – Он поздоровался с ними и жестом пригласил во двор.

– Тебя не станут беспокоить из-за нас? – спросил на всякий случай Бабакули. – Не будут допытываться, что мы за люди?

– Да пока аллах миловал, новые власти особо не беспокоят. Да и забор у меня, как видишь, высокий, – скупо улыбнулся хозяин.

Когда всадники въехали во двор, он, пристально вглядевшись, произнес:

– Я думал, что сват привез с собой барашка, а это, оказывается, человек?

– Как видишь.

– Кто он такой? Зачем он тебе? Что хочешь с ним делать? – начал допытываться хозяин.

– Простая штука. Ай, думаю, чем возвращаться с пустыми руками назад, лучше захвачу с собой пастушка, – ответил неопределенно Бабакули.

– Гм... Ну, ладно. Развяжи мальчику руки, ноги н отведи его вон в ту комнату, – указал хозяин. – Пусть пока там посидит.

– Он оттуда не сбежит?

Хозяин покачал головой и сделал несколько шагов.

– Куда? – спросил Бабакули.

– Запру ворота и спущу собак.

Толкнув Иламана в затылок, приехавшие заперли за ним дверь.

В комнате было темным-темно, она не имела окон. Когда глаза Иламана привыкли немного к тьме, он начал рассматривать помещение.

Потолочные балки были покрыты черной сажей – в этом он убедился, ощупав их: потолок был невысоким. Стены тоже были черными. Посреди комнаты располагался очаг, полный золы.

Иламан протянул руки к очагу, но зола была не теплее, чем песок под снегом.

Продрогший в дороге Иламан понял, что согреться ему не удастся.

Дрожа от холода, он подошел к двери и, обнаружив небольшую щелочку, через которую в комнату лился свет, стал рассматривать двор.

Он увидел двух огромных серых собак, рядом с ними прогуливался свирепый пастуший пес.

Вскоре вышло солнце, и собаки лениво поплелись на солнечную сторону двора, чтобы погреться.

Иламан на всякий случай подергал дверь. Сначала тихонько, затем сильнее. Непрочный запор соскочил, и мальчик вышел во двор. От запаха свежего мяса, жарившегося с луком и морковью, у него закружилась голова. Не раздумывая, он пошел в ту сторону, откуда доносился вкусный запах.

Узкая дверь вывела его на другую половину двора. Здесь он прошел немного и остановился перед двумя кибитками, стоявшими рядом.

Из одной кибитки послышался шепот, и Иламан, не раздумывая, толкнул дверь в эту кибитку.

Перед возвышением, обтянутым красным покрывалом, украшенным узорами, сидело несколько богато одетых женщин. В очаге ярко пылал огонь. Приятное тепло взяло мальчика за руку и властно потянуло к очагу.

Женщины, увидев внезапно появившегося незнакомого мальчугана, поспешно сгрудились, словно овцы, и отпрянули в глубь кибитки. Все они, словно по команде, натянули концы головных платков до самых глаз, закрывая лицо.

Однако Иламан не обратил никакого внимания на переполох, который произвело в кибитке его появление. Он опустился у очага и принялся греть озябшие руки и ноги.

Не успел Иламан как следует согреться, как в дверях кибитки появился хозяин дома. Когда он увидел мальчика, который грелся у очага, у него от ярости задрожали усы. Не говоря ни слова, он достал из очага одно из горящих поленьев и приложил его к икре Иламана.

Издав душераздирающий крик, мальчик выскочил из теплой кибитки.

– Таких неслухов надо учить уму-разуму! В мои бы руки его, я б его за десяток дней сделал истинным мусульманином, – проговорил хозяин и громко расхохотался.

– Сойти бы ему в могилу, дерзкому! И откуда он только появился? Пришел и сразу уселся у очага, словно хозяин, – произнесла, играя глазами, жена усатого, манерно растягивая каждое слово. – Хорошо, что ты сам пришел и выпроводил его, чтоб его земля проглотила. Я подумала, что на такого даже словечка потратить жалко.

Остальные женщины молчали.

В дверь вошли Ходжанепес и Бабакули.

Жена хозяина осторожно дотронулась до своего головного убора, величиной с небольшую плетеную корзину, покрытую позолоченными украшениями, и проговорила:

– От этого проклятого, который меня так перепугал, я совсем обессилела.

– И что? – спросил хозяин.

– Пригляди сам за пловом! – позвякивая украшениями, она отошла в угол.

Так или иначе, завтрак состоялся. Жирный плов, в котором мяса и моркови было куда больше, чем риса, был уничтожен до конца.

Хозяин дома, громко отрыгиваясь и вытирая руки о халат, произнес:

– Слава аллаху! Благодарение аллаху! Бабакули, мы хотим в эту ночь убраться отсюда.

Бабакули, выронив из рук комок из остатков плова, который он собрал с большим усердием, моргая глазами, уставился на хозяина вопросительным взглядом.

Что же касается Ходжанепеса, то тот, сделав вид, что о чем-то догадывается, спросил:

– Вас пригласили на той?

– Зачем нам чужой той! – усмехнулся хозяин. – Нет, мы собираемся устроить свой собственный той.

Хозяин помолчал, затем продолжал.

– Проклятый колхоз! Ты, наверное, знаешь батрака Худайберды?

Ходжанепес кивнул.

– Он теперь председатель, чтоб его дом сгорел с ним вместе! Каждый день строит нам козни, натравляет на нас районные власти. Все, все в доме взял на учет, даже это, – тяжело задышав, хозяин поднял угол кошмы, на которой сидел. – Мы все, пострадавшие от новой власти, решили собраться и уйти...

Ночью, когда село спало крепким сном, шестерых верблюдов во дворе навьючили ценными вещами. Два из них вместе с поклажей принадлежали усатому хозяину, остальные – другим сельским богатеям, которые решили бежать.

Хозяин назвал вполголоса четыре имени.

– Запомните их, – приказал он. – Верблюдов, детей и жен необходимо переправить через границу. Реку нужно пересечь на лодках, которые потом следует затопить.

Кто-то спросил:

– А как мы перейдем границу?

– По моим сведениям, властям сегодня будет не до того, чтобы охранять ее, – сказал усатый.

***

Председатель колхоза Худайберды-батрак и колхозный счетовод Веллек были целиком поглощены подсчетом работы, выполненной колхозниками за истекшие сутки.

Веллек, хотя и умел кое-как писать, уже через полчаса не мог прочесть собственноручно написанное.

Они находились в маленькой узкой комнате, громко называвшейся колхозной конторой.

На кошме, облокотившись на несколько подушек, полулежал Худайберды. Он с досадой рассматривал непонятные каракули Веллека.

– Если все грамотные похожи на тебя, то я не буду пытаться учиться, – произнес сердито Худайберды, вертя так и этак клочек бумаги.

– Что ты, Худайберды-ага! Другие еще чуже чем я.

– Да?

– Конечно. Я ведь всю азбуку изучил. Между прочим, мулла, который обучал меня грамоте, еще хуже знал азбуку, чем я. Между прочим, я в течение всей учебы ни разу не отведал плетки, – похвастался Веллек.

– А что ты называешь азбукой? Это такая толстая-претолстая книга?

– Еще толще чем эта, – с серьезным видом проговорил Веллек, указывая на подушку, на которую облокотился Худайберды.

– Ну, ладно, Веллек-мулла, – оборвал председатель. – Поболтали и довольно. А теперь давай-ка подведем итог, подсчитаем, сколько зерна, взятого взаймы у государства, мы роздали дехканам. На этом наши сегодняшние дела будут закончены, и можем спокойно идти спать.

–Зерно, зерно... – пробормотал Веллек, разглаживая складки потемневшей бумаги, и поправил фитилек сильно чадившей керосиновой лампы: в комнате не было ни одного окошка.

– Я слушаю.

– Вот тут, на этой бумаге, написано: тысяча килограммов, а мы получили всего четыре мешка,

– А дехканам сколько мы раздали?

– Сто ведер зерна.

– Что же тебя смущает?

– Я не понимаю, Худайберды-ага, что это за килограммы, – пожаловался Веллек.

– В следующий раз, когда будем получать зерно, попроси, чтобы его нам давали ведрами и подсчитывали ведрами. Тогда не собьешься, – посоветовал Худайберды.

Внезапно со двора донесся конский топот. Председатель и счетовод уставились друг на друга. Худай-берды на всякий случай бросил взгляд на прислоненную к стене однозарядную двухстволку. Подождав несколько мгновений, сказал Веллеку:

– Ну-ка, выгляни. Может, колхозная скотина сбежала?

Когда-то в детстве Веллек сильно упал и повредил себе ногу, из-за этого он и сейчас немного прихрамывал. Припадая на ногу, он выглянул в дверь и тут же отпрянул назад, позабыв притворить ее:

– Худайберды-ага!

– Что там?

– Нас окружают вооруженные всадники.

– Много их?

– Пожалуй, больше сотни. Что будем делать, Худайберды-ага?

– Иди сюда. Вот пустые гильзы, набивай их порохом. Только быстрее, быстрее, – торопил председатель.

Сам он вскочил, схватил ружье и, не теряя времени, направил его на дверь. Как только в проеме мелькнула тень, он нажал на курок.

Выстрел взметнул пыль у порога. Тень, появившаяся в дверях, исчезла, сместилась куда-то в сторону.

Трусливые бандиты, не решаясь ворваться в комнату, начали стрелять в проем двери.

Дом был заранее взят в кольцо, бежать окруженным было некуда.

Худайберды несколько раз прицельно выстрелил. В зубах он держал патрон и ловко заряжал ружье, не отводя взгляда от двери. Он готов был выстрелить в каждого, кто, набравшись храбрости, покажется в двери, с тем, чтобы тут же зарядить ружье.

– В гильзы клади побольше пороха, – сказал в короткую минуту затишья Худайберды, – а затыкай их послабее. Если так будешь делать – все будет в порядке. Прежде чем зайти сюда, им придется оставить голову во дворе.

– Трудно управляться?

– В умелых руках двухстволка лучше маузера, – сказал Худайберды.

Время от времени они обменивались для поднятия духа короткими фразами, продолжая оборонять вход в комнату.

Зять Бабакули стоял снаружи недалеко от двери, раздумывая, как лучше завершить затянувшийся штурм окруженного дома, в котором находились председатель со счетоводом.

Тем временем другие бандиты продолжали усиленно обстреливать дверь дома.

Приняв решение, зять Бабакули помчался куда-то и вскоре притащил охапку сухого камыша. Затем разжег его и забросил на крышу, где находилась копна верблюжьей колючки. Высохшая под солнцем, колючка быстро разгорелась. Повалил густой дым, сквозь который показалось густое пламя. Вокруг стало светло, как днем.

От жара пылающей копны начала разгораться плоская крыша дома. Из дверей показался дым. Поначалу слабый, еле заметный, он постепенно начал густеть.

– Если им жизнь дорога, они сейчас выскочат, —. крикнул какой-то бандит.

– Как только появятся, пригвоздим их к стене, – подхватил другой.

– Эй, председатель, ты уж извини нас, если мы причинили тебе неприятность, – воскликнул один из нападавших, вызвав общее веселье.

Один из бандитов выстрелил два раза подряд в проем двери, из которого клубами валил жирный дым, В ответ оттуда прогремел одиночный выстрел.

В этот момент с улицы прискакал всадник:

– К селу приближается конный отряд!

Услышав эту весть, бандиты вскочили на коней, пришпорили их.

Ходжанепес, поддавшийся общей панике, старался перебросить через седло Иламана, но это ему никак не удавалось. Бабакули и не думал помочь Ходжа-непесу.

Избиваемый Иламан брыкался и лягался, отбивался изо всех сил, стараясь вырваться из цепких рук Ходжанепеса. Наконец это ему удалось.

Скатившись с крупа лошади, Иламан упал в холодную, остывшую за ночь пыль и сразу вскочил на ноги.

Разъяренный Ходжанепес, размахивая плеткой, направил коня прямо на Иламана. Конь, бежавший рысцой, вот-вот должен был сбить Иламана, но он неожиданно взвился на дыбы и перепрыгнул через мальчика.

Когда Ходжанепес направил во второй раз коня на Иламана, он увидел все дальше и дальше удаляющихся товарищей. С другой стороны он услышал топот быстро приближающихся всадников.

Наспех оценив ситуацию, Ходжанепес решил дальше не связываться с Иламаном, оставил его в покое и, пришпорив коня, бросился догонять группу Бабакули.

Кто бежит, кто догоняет?

Стоя неподвижно посреди дороги, Иламан озирался по сторонам, некоторое время не зная, что делать. В это время приблизилась группа всадников и окружила его.

– Кто эти мерзавцы, которые бежали? – спросил один из них высоким голосом. Он был приблизительно одного роста с Иламаном, и лицо его было юношески гладким.

– Откуда мне знать, кто они? – пожал плечами Иламан. – Разве они мне скажут свое имя?

– А ты кто?

– Я внук Хаджи Тихого. Те, кто убежали, привезли меня сюда силой, а потом хотели куда-то увезти.

Невысокий всадник, расспрашивавший мальчика, остановил своего коня возле дородного человека с пышной бородой и красивой внешностью и что-то тихо сказал ему. Тот кивнул в ответ.

– Если ты внук Хаджи Тихого, то должен хорошо знать Койтен-горы, не правда ли? – сказал невысокий всадник.

Мальчик, прикусив губу, не произнес в ответ ни единого слова. Несколько мгновений он внимательно разглядывал человека на коне, который так уверенно обратился к нему, затем утвердительно кивнул.

– Ха, дайте этому пальвану коня! – распорядился невысокий всадник.

Видимо, он был командиром группы.

Кто-то из всадников, стоявших сзади, подвел за поводья коня Иламану.

Пышнобородый схватил мальчика за шиворот и, о легкостью приподняв, посадил на коня. При этом старая одежда треснула и разорвалась.

Всадник с пышной бородой выбросил клочок одежды Иламана, который остался у него в руке.

– Ты теперь словно общипанный птенчик, ха-ха-ха! – покатился со смеху высокий всадник.

Иламан и впрямь напоминал птенца. Одно плечо его оголилось, он замер, ухватившись за грязные остатки воротника.

– На вот пока, надень вот это, – проговорил ма ленький безбородый всадник и, вытащив из хурджу-на – переметной сумы – бросил мальчику свой чекмень.

Если не считать, что он оказался чуть широковат, чекмень пришелся Иламану впору. Мальчику даже показалось, что он сшит специально на него.

– Ну, как? – годится? – равнодушным тоном спросил невысокий всадник.

– Хорошо, – ответил Иламан и крепче ухватился за поводья нетерпеливо перебиравшего ногами коня,

В этот момент к ним подскакала еще одна группа всадников со стороны горящего дома. Один из них обратился к безбородому всаднику:

– Чоллек сердар, колхозную контору поджег хозяин вон того большого двора,

– Один?

– С ним были и другие,

– Где они?

– Бежали.

– В доме кто-нибудь есть?

– Никого.

Тело Иламана покрылось испариной, едва он услышал это страшное имя – Чоллек сердар. Он мгновенно припомнил ранее слышанные разговоры об этом ужасном человеке. Однако незрелый мозг мальчика не мог осмыслить, совместить воедино эти рассказы и доброту, проявленную к нему Чоллек сердаром.

Разрешить это противоречие он был пока не в силах.

* * *

Чоллек со своими людьми расположился в Кызылкумах, около Ширин колодца, надежно упрятанного среди зыбких волн песчаных барханов.

Взобравшись на гребень одного из барханов, окружающих колодец, можно было обнаружить путника, бредущего на далеком расстоянии, – остаться незамеченным едва ли кому-нибудь удалось бы.

Чоллек, командуя отрядом из пятидесяти всадников, не давал покоя ни сельскому люду, ни путникам, которых удавалось встретить в песках.

Подлинное имя Чоллека было Клыч. Когда-то он украл осла. Три-четыре года назад, когда его воровство раскрылось, Клыч ударился в бега. Странствуя по белу свету, он встретил нескольких беглецов, таких же, как он, нечистых на руку. Промышляли чем придется. Не брезговали ничем, грабили и убивали одиноких путников, выставляя на них засады.

Тогда-то Клыч и получил прозвище Чоллек, которое прочно прилипло к нему.

Недавно у Чоллека побывал представитель эмира, который недавно сбежал за границу. Этот посол передал ему личное послание беглого эмира, содержащее подробные инструкции для Чоллека.

Посланник эмира не отходил от Чоллека ни на шаг, пока тот не выучил наизусть содержание письма.

Следуя приказанию эмира, Чоллек начал отчаянную борьбу, разоряя вновь созданные коллективные хозяйства, преследуя и уничтожая людей, которые всей душой потянулись к новой жизни.

При этом представитель эмира безотлучно находился при Чоллеке. Убедившись в том, что он не на словах, а на деле предан делу эмира, посланник вывел его на тайный склад боеприпасов, который находился в Койтен-горах.

Склад боеприпасов пришелся для Чоллека весьма кстати. Став над ним хозяином, Чоллек выделил для его охраны троих своих самых верных и преданных людей. Кроме Чоллек сердара, местонахождение этого склада знал его близкий советник Менджак. Вскоре об этом стало известно и Иламану.

Иламан хорошо знал окрестности Койтена, поэтому Чоллек начал использовать его в качестве связного.

Когда возникала необходимость идти в Койтен, Чоллек или Менджак призывали к себе Иламана и заставляли его снять с себя всю одежду После чего его об лачали в заранее приготовленные одеяния и мягко говорили:

– Вот тебе лошадка, езжай в родные места, до Койтена, проветрись!

Никаких поручений при этом Иламану не давали.

Ни о чем не подозревающий Иламан приезжал к складу боеприпасов. Нукеры, охраняющие склад, пристально и внимательно осматривали его. Затем отходили в сторонку и несколько минут о чем-то совеща-лись между собой. После этого вкусно кормили Иламана супом на дорожку и, не говоря ни слова, отправляли назад.

По одежде Иламана нукеры каждый раз точно определяли, какой вид оружия и к какому месту необхо-димо доставить.

О том, какую роль он играет, Иламану и в голову прийти не могло.

Что же касается кровавых дел, регулярно учиняе мых Чоллеком и его бандой, то в них Иламан никакого участия не принимал – таково было распоряжение сердара.

Когда исполнилось полтора года пребывания маль чика у басмачей, Чоллек однажды призвал его а себе:

– Иламан, ты ведь мой нукер?

– Да.

– Тогда я дам тебе урок настоящего сражения, – сказал Чоллек и взял его в отряд, в очередной набег.

До окраины села всадники добрались, когда перевалило за полночь. Остаться незамеченными им, однако, не удалось, – их встретил ружейный выстрел.

Поняв, что здесь ему не повезло, Чоллек повел своих нукеров в соседнее село. Увы, их и здесь встретили вооруженные дехкане.

Акция не удалась.

Потерпев неудачу, Чоллек на рассвете направил своего коня к Ширин колодцу.

Бандиты, которые совсем недавно бесчинствовали как хотели, издеваясь над безоружными людьми, самодовольные и уверенные в своей полной безнаказанности, теперь возвращались восвояси мрачные, повесив носы, и усы их безжизненно свисали, подобно клешням дохлого рака.

Увидев озабоченные и злые лица своих соучастников, Чоллек всерьез обеспокоился.

Припомнились слова, сказанные посланником эмира:

– Если увидишь, что твои нукеры злы и обижены, то знай, что дела твои плохи.

«Что же делать? Что придумать?» – уныло рассуждал Чоллек, трясясь на коне и строя различные планы, и вдруг придержал поводья: вдалеке за холмами он заметил нечто, могущее представить интерес. Кто-то ехал на ишаке, держа в руке повод, за которым шел верблюд, навьюченный дровами.

– Эй, ребята, неужели так и приедем домой с пустыми руками? – спросил Чоллек у нукеров.

– Конечно, не хотелось бы.

– Так в чем же дело?

– Ждем твоей команды, сердар. Ребята уже готовы, – проговорил Менджак, заряжая винтовку и пришпоривая коня.

– Тогда возьми с собой десять джигитов и спроси дровосека про его самочувствие, – распорядился Чоллек.

Всадники, мчащиеся во весь опор, испугали ишака, он в страхе шарахнулся в сторону, сбросив седока на землю. Окружившие его со всех сторон всадники схватили бедняка, который еще не успел полностью прийти в себя после падения, и скрутили ему руки за спиной, сорвав стремена с дрожащего ишака.

Взгляд Менджака остановился на верблюде. Ухватив за уздечку спотыкающегося верблюда, он с трудом заставил его опуститься на колени и полоснул кин жалом по аркану, которым были перевязаны дрова.

Подъехал Чоллек с остальными нукерами. Связан ный дехканин с трудом поднялся с земли, глядя на бас-мачей исподлобья. Борода его была в крови.

В этот момент один из всадников, остановившихся рядом с Чоллеком, воскликнул:

– Ага! Брат!

Соскочив с коня, он подбежал к старику, развязал его руки, затем достал платок и отер кровь с бороды.

Старик, оттолкнув в грудь того, кто назвал его бра том, направился к своему верблюду.

Разыскав среди разбросанных в беспорядке дров топор, он схватил его, развернулся и бросился на младшего брата. Сделав молниеносное движение – никто не успел на него среагировать—он бросил топор, который со свистом пролетел над головой басмача и утонул в сыпучем песке.

После этого, пошатываясь, старый дехканин подо шел к Чоллеку, сидевшему на коне.

– Что же ты ничего не делаешь, негодяй? Стреляй, Если не выстрелишь, значит ты не мужчина! – вопил стаоик во все горло.

Чоллек молчал.

– Ты знаешь, какие беды ты на меня обрушил? – продолжал кричать дехканин. – Из-за тебя я превратился в старика, а брат мой сбежал к басмачам. Вон того мерзавца я с малолетства, с тех пор, как умерла мать, растил, лелеял, вырастил.

Но ты, кровопиец, сумел обойти меня. Ты сделал его соучастником в своих кровавых делах... Этому неблагодарному ты оказался дороже, чем родной; брат.

– Многим на свете ты принес несчастия и страдания. Но знай, изверг! Тебя испепелят проклятия осиро тевших детей и овдовевших женщин, иншалла! – воз дел старик руки к небу, обращаясь к аллаху.

– Найдутся на белом свете молодцы, которые за ставят тебя и твоих головорезов ответить за все ваши злодеяния. Я скажу тебе, где они найдутся: в тех селах, которые ты ограбил и разорил. Ты обречен! От веть же мне, если ты еще мужчина!..

– А ты, который был моим братом! Ты тоже обагрил свои руки по локоть невинной кровью. Ты заслуживаешь собачьей смерти!

– Нет, брат, нет! – крикнул басмач, когда старик умолк. – Я ни на кого не наводил ружье, никого не убивал. Не убивал же, скажи, сердар? Подтверди! – произнося отрывисто эти слова, младший брат волочил винтовку по земле, пытаясь что-то объяснить.

– Заткнись, собачий сын! – оборвал его старик. – Я сам знаю, что с тобой сделать. Ну-ка, выбрось свою проклятую палку и ступай к верблюду!

Басмачи безмолвно наблюдали за этой сценой. Опустив голову, подавленный басмач, как-то механически переставляя ноги, плелся за стариком.

Винтовка, выброшенная в песок, заставила вздрогнуть Чоллека. Ручкой нагайки он сбил на затылок свою шапку, что служило признаком гнева.

Менджак, хорошо знавший характер своего повелителя, вытащил из кобуры маузер и держал оружие наготове, чтобы нажать курок по приказу. Однако Чол-лек сделал ему знак, чтобы он спрятал оружие, и тронул поводья коня.

Когда басмачи спустились вниз по склону холма, старик снова принялся навьючивать дрова на верблюда. Он делал вид, что совсем не замечает брата, который с великим усердием помогал ему.

Когда собрались в путь, старый дехканин обратился к брату, пожалев его:

– Обо всем этом нужно было раньше думать, милок!

– Ты прав, родной.

– То-то.

– Не могу возвращаться в село, – горячо проговорил басмач. – Лучше убей меня здесь!

– У меня к тебе не осталось злобы. Только вот народ, думаю, жаждет отомстить тебе за все.

– Я не убивал и не грабил никого.

– Пустое болтаешь. Сними-ка лучше с себя ремень и набрось сам на шею, я поведу тебя,

– А что со мной будет?

– Это решат народ, власть.

Угрюмый старик повел впереди себя, подталкивая, своего брата, словно пленника.