Текст книги "Корабли уходят к планетам"
Автор книги: Юрий Зарецкий
Жанр:
Технические науки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
…Последние минуты «живет» «Венера-5» на Земле. Заканчивается заправка топливом последней ступени ракеты. И вдруг доклад: «Отказали датчики замера уровня!». Все же не виданный до селе мороз сделал свое дело – прихватил, заморозил измерители. Как же понять, сколько заправлено топлива? Если не долить, его не хватит для разгона станции к Венере. Если перелить, возрастет масса, и ракета не сможет вывести станцию на расчетную орбиту.
– Заправщиков ко мне! – требует Георгий Николаевич.
– Расходомеры в порядке? – В порядке. – Время начала и конца заправки? – Так… – Расчеты? – Блок должен быть заправлен правильно!
– Пуск разрешаю.
Пять дней, что оставались до запуска следующей «Венеры», для нас оказались более спокойными: работали со значительным опережением графика, и поэтому было время интересоваться, как идут дела у соседей, на технической позиции, ведь готовился необычный эксперимент, стыковка на орбите космических кораблей «Союз-4» – «Союз-5» и переход двух космонавтов из одного корабля в другой.
* * *
Май 1969 года захлестнул настолько, что ни на что другое, кроме работы с «Лунами», не оставалось ни сил, ни времени. Да, вернувшись с «Венер», узнал, что вновь назначен заместителем к Алексею Григорьевичу – техническому руководителю испытаний новых «Лун», тех самых, что высадили луноход, а также доставили на Землю лунный грунт. Если следовать хронологии, то самый момент приступить к рассказу о них. Но хочется все же прежде завершить рассказ о «Венерах». И вот когда «Венера-5 и -6» одна за другой пошли на посадку, выбрался на несколько часов в Центр связи.
Победа была полной, безоговорочной. Двойное зондирование атмосферы удалось на славу.
Преодолев в космосе расстояние в триста пятьдесят миллионов километров, сохранив полную работоспособность, выдержав температуру в одиннадцать тысяч градусов (в два раза больше, чем температура на поверхности Солнца, – когда твердая теплоизоляция не горит, а испаряется), преодолев перегрузки свыше четырехсот единиц, станции в трехстах километрах друг от друга провели исследования «воздушного» океана планеты, четко привязанные по высоте над поверхностью планеты. Газовые анализаторы уточнили состав атмосферы. Фотоэлектрические датчики не зарегистрировали энергетической освещенности атмосферы на ночной стороне выше порогового значения – полватта на квадратный метр. Однако несколько насторожило одно показание – 25 ватт на квадратный метр, – возникшее за четыре минуты до прекращения радиосвязи с «Венерой-5». (Давайте отметим это обстоятельство).
Газеты писали в те дни: «Финиш за финишем!», «На Венере – красные звезды!» Действительно, как говорят спортсмены, был завоеван золотой космический дубль.
До поверхности планеты теперь оставалось 10–12 километров – самых трудных…
Георгий Николаевич находился в особо приподнятом настроении, был сильно возбужден, весел, много шутил, охотно отвечал на вопросы корреспондентов:
– Что представляло для нас наибольшую трудность? Пожалуй, перегрузки… Приборы превращались в черепки…
– Какую роль будут играть автоматы в освоении космического пространства? Думаю, – решающую. Может быть, я пристрастен, но я не знаю, чего не могут автоматы.
– Какие качества больше всего цените в сотрудниках? Обязательное качество для космического конструктора – одержимость. К чести нашего коллектива – это качество присуще сотрудникам предприятия. И здорово помогает нам.
* * *
Следующее астрономическое окно к планете открывалось в августе 1970 года. И было решено на этот раз во что бы то ни стало прорваться к поверхности Венеры.
Иногда появлялась жутковатая мысль, что какая-то давно исчезнувшая цивилизация либо прилетавшие инопланетяне знали, что за условия царят на планете: уж больно совпадало понятие ада с венерианской «жизнью».
Если продолжить кривые температур и давлений, построенные по измерениям станций «Венера-5» и «Венера-6», только что завершивших полет, и считать, что и дальше изменения будут соответствовать адиабатическому закону, то у поверхности планеты можно было ожидать давление порядка 100 атмосфер и температуру около 500 °C. Итак, температура в полтыщи градусов, когда плавятся цинк, олово, а давление, как на километровой глубине океана. Чем не ад? И такой ад предстояло покорить.
Несмотря на полученную достоверную информацию о планете, никто не мог поручиться, что для глубинных слоев и у самой поверхности принятая модель строения атмосферы верна. А чтобы получить ответ на принципиальные вопросы: какова природа атмосферы планеты, ее эволюция, отчего возник столь необычный тепловой режим, почему удивительно различны структуры атмосферы Земли и Венеры, – необходимо было проникнуть на саму поверхность. Ну, а чтобы дойти до поверхности, работать на ней и иметь при этом определенный запас прочности, решено было создать новый спускаемый аппарат, способный выдержать внешнее давление до 180 атмосфер – почти в 7 раз (!) больше, чем мог выдержать предыдущий шар – и температуру до +530 °C – соответственно в 1,7 раза выше.
Первая же прикидка показала, что для нового аппарата абсолютно необходимо изыскать массу на сто килограммов. Но как это сделать, когда при разработке предыдущих станций уже выжали казалось бы невозможное. Отработанную серийную ракету-носитель трогать нельзя. Можно взяться лишь за четвертую ступень – ракетный блок, выводящий станцию с околоземной орбиты на траекторию к планете, – за орбитальную часть станции и, наконец, пересмотреть всю компоновку самого «шарика». Один из журналистов, наблюдая на предприятии за нашей работой, остроумно заметил: «Говорят, Хемингуэй всегда работал стоя. Это помогало ему избавляться от лишних слов. Мне кажется, что вы с радостью стояли бы даже на головах, если бы это помогло сбросить лишние граммы с конструкций».
На досках объявлений появился приказ: «В целях привлечения изобретателей и рационализаторов к решению первоочередной задачи – уменьшению массы конструкции станции при сохранении надежности, качества и технологичности изделия – Приказываю: Объявить конкурс по снижению массы…»
В этот острый момент решающую роль сыграл опять-таки Георгий Николаевич. Он пошел на риск, правда, технически обоснованный. Прежде всего он решил снять телеметрическую и траекторно-измерительную аппаратуру с четвертой ступени, что дало уже немалый выигрыш. Он рассуждал так: ступень отработана неплохо. Если откажет, то, допустим, по телеметрии установим причину, но нам от этого легче уже не будет. А траекторию?.. Ее построим по данным самой межпланетной станции. Таким образом, несколько десятков килограммов уже есть. Затем добрались до орбитальной части, той, что доставляет спускаемый аппарат к атмосфере планеты. Несколько килограммов выжали и из нее: к этому времени научились точнее проводить выведение, ориентацию и коррекции, а следовательно, можно было пойти на уменьшение запасов топлива и рабочего тела. А потом взялись за спускаемый аппарат…
Николай Иванович Власьев, молчаливый, выдержанный, инженер-проектант, был прирожденным компоновщиком. Надо было обладать дьявольским терпением, необыкновенной усидчивостью, чтобы раз за разом компоновать и перекомпоновывать приборный отсек спускаемого аппарата, биться за каждый кубический сантиметр объема. Когда ни зайдешь в проектный зал, всегда видишь у окна слева Николая Ивановича, склоненного над чертежом, в черных «бухгалтерских» нарукавниках. Чуткие, как у музыканта, руки Власьева постоянно что-то кропотливо и скрупулезно измеряют. Уверен, и в век автоматического проектирования такие руки будут необходимы.
Затем за дело взялись конструкторы, технологи. Всякий «жирок» и лишнее «мясо» безжалостно срезаются, остаются только «кости» да «мускулы» конструкции. Искусство рабочего. Культура рабочего. Как важны они! Еще на конструкторском макете они просмотрели и прощупали каждый кронштейн, каждый болт, каждый кабель и жгут. Можно срезать пару ниток резьбы болта – срезали, можно хоть на несколько сантиметров укоротить жгут – укорачивали; отпиливали выступающие на три-четыре миллиметра кронштейны. Из миллиграммов складывались граммы.
На стапелях – новые «Венеры». Сначала технологические. Двойники. Разворачиваются кисовские испытания.
…Не надо было обладать особой прозорливостью, чтобы предугадать: теперь на пути создания новой станции станут и новые препятствия: 180 атмосфер, +530 °C, и не в простой, а в углекислой среде. Так оно и оказалось.
Все началось с сотворения ада. Адову камеру назвали просто: КВД – камера высокого давления. В ней напрочь обугливались «вылизанные» машины. Исчезали, испарялись, словно их не было и в помине, наружные приборы. Смежники, когда открывали камеру, от удивления беспомощно разводили руками:
– Где же мой блок?
– На давление испытывали?
– Испытывали.
– На тепло?
– Испытывали.
– В углекислой среде?
– Да испытывали же!
– А все вместе?
– Где же нам такую камеру взять? Она же в единственном экземпляре!
– То-то же! Ищите новые сплавы.
– Придется, – горестно вздыхали специалисты.
Дорабатывали конструкцию. Приборы. И вновь «лезли» в «пасть дракона». Горела обшивка, жар прорывался внутрь. Уже на подходе к испытаниям были летные машины, а мы все еще испытывали огневые. Молодой начальник КИСа, сменивший Базова, хватался за голову:
– Когда же, наконец, мы разделаемся с ними?
– Ничего, Сережа, прорвемся, – успокаивал его Крупнов. И опять эксперименты, испытания, ошибки поиска и вновь испытания.
– Сколько же мы будем искать? Когда кончим ошибаться?
Семен Крупнов философски изрек:
– Новое не бывает без творчества, творчество не бывает без поисков, поиски не бывают без ошибок.
– Что же, вы оправдываете ошибки? Философия: отрицательный результат – тоже результат! – нам не подходит.
– Я не оправдываю. Я объясняю.
* * *
А «семерка» все-таки прорвалась. Прорвалась к самой поверхности планеты.
Но радость наша была омрачена. И мы не чувствовали себя победителями. Скромно отреагировала на завершение полета и наша печать. И только искреннее признание крупнейших зарубежных ученых, выразивших неподдельный восторг по поводу того, что русские смогли создать аппарат, способный работать в столь экстремальных условиях, несколько скрасило наше огорчение.
Но давайте все по порядку. Что же произошло со спускаемым аппаратом?
Накануне «привенеривания» ничто не предвещало опасности. Состояние станции было нормальное. Некоторые ходили по НИПу радостно-возбужденные, предвкушая близкий успех, но только не испытатели и старые «волки» – управленцы… Итак, последний сеанс…
– Сигнал устойчивый! – звучит голос радиста.
Ясно. Парашют раскрылся. Сейчас должны заговорить телеметристы.
Они поведут репортаж. Вот-вот прозвучит: «Температура… Давление… Параметры…»
Но что такое? На ленте… абракадабра. Странно, сигнал устойчивый, а пишется – не поймешь что. Мы знаем, что парашют сделан небольшим, чтобы поскорее проскочить атмосферу и подольше посидеть на поверхности. Скоро посадка. Еще есть надежда: аппарат тряхнет и запись восстановится.
– Сигнал упал!.. Возрос!!! Опять упал!.. Совсем пропал!.. Нет, появился! – кричит удивленный радист, обязанный бесстрастно докладывать.
Да, творится что-то неладное. Если бы шла телеметрия… Если бы шла телеметрия! Тогда бы по датчикам точно определили момент посадки. Но телеметрии нет. Сигнал глохнет. Но магнитофоны продолжают работать. Они пишут одни космические шумы, так нам представляется. Надежды гаснут, как гаснет сигнал на экране выключенного осциллографа.
– Да остановите, наконец, маги! – приводят нас в чувство тепловики. – Небось внутри станции давно уж жар, как на Венере.
Ходим убитые горем. На Георгия Николаевича больно смотреть. Жалко всех товарищей, и которые здесь, и которых нет сейчас с нами. Столько дней и ночей трудились. Научили станцию преодолевать и перегрузки, и жар, и космический холод, «тепло» проводили в полет. Бережно, как сосуд на голове, «пронесли» четыре месяца сквозь неласковые пространства космоса… И надо же, в последние минуты…
Заседание Государственной комиссии проходило в минорных тонах. Что делать? – было ясно каждому. Тщательно обработать сигналы. Понять, почему сигнал хороший, а параметры расшифровать нельзя. Разобраться, отчего слабее почти в 100 раз стал потом сигнал, отчего так сильно колебался… Шаг за шагом, день за днем, как Шерлок Холмс, разматывали ленты, считали, строили графики, по величине изменения частоты сигнала (спасибо эффекту Допплера!) определяли скорость снижения. И узел развязали! Картина рисовалась такой. Все началось с неисправности. Видимо, какой-то элемент все же не выдержал жестоких перегрузок, и бортовой телеметрический коммутатор «залип» (остановился), не происходил опрос параметров. Далее. После посадки аппарат, вероятнее всего, сильно раскачивался, и потому ось его антенны отклонялась от направления на Землю. Специальная методика и компьютеры помогли выделить из шумов тот слабый полезный сигнал. Возник вопрос: хорошо, коммутатор «залип». Нет, конечно, какое там «хорошо», просто ужасно. Но все же интересно: на каком параметре он остановился? И оказалось… Действительно, нет худа без добра. О, удача! На температуре окружающей среды. Самой важной характеристике структуры атмосферы планеты. Какая же температура оказалась на поверхности? 475±20 градусов Цельсия. Ну, а зная измерения предыдущих станций, получили давление 90±15 атмосфер. Так, погибая, станция все же успела сообщить нечто особо важное. Спасибо ей и за это!
Конструкция выдержала испытание, в течение 35 минут шел сигнал с поверхности, положено начало прямым экспериментам с поверхности Венеры. Отечественной наукой и техникой завоеван приоритет – впервые в истории космонавтики осуществлена мягкая посадка на поверхность другой планеты.
* * *
Темная, южная ночь. Тихо нашептывают что-то теплые волны Черного моря. Лежу на спине, гляжу на звезды, повисшие над водой, на берег, сливающийся с морем. Огромные чаши антенн, смутно поблескивающие в лунном свете, усыпанные рубиновыми фонариками, чутко слушают небо. И мне кажется, что я не на Земле, а на другой, неведомой планете.
Отчего же немного грустно? Да, завтра заканчивается полет «Венеры-8» и вместе с ней уходят, уходят в прошлое первые поколения советских венерианских межпланетных станций, с которыми так много связано.
В жаркий полдень Венеры, впервые на ее освещенный край мягко опустилась советская автоматическая станция. И все ее системы вели себя безупречно. 50 минут, вместо 30 расчетных, шел репортаж с поверхности планеты. Сесть в освещенный краешек, видимый с Земли, что попасть в движущуюся со скоростью шестьдесят километров в час десятикопеечную монету с расстояния восемьдесят метров. И попали. Это баллистики оказались такими снайперами. А спускаемый аппарат, заново отработанный, с остроумной выносной антенной, уж постарался рассказать людям много нового: и о температуре и давлении теперь до самой поверхности, точно привязанных по высоте, и о присутствии аммиака в атмосфере Венеры (а это очень и очень важно), и о скорости ветра по высоте (0–2 метра в секунду у поверхности), и об освещенности (350±150 люкс – сумерки), и о породах, напоминающих земные гранитные породы (4 % калия, 2·10–4 % урана, 6,5·10–4 % тория). Было над чем поломать голову ученым-планетологам.
* * *
Прошло три года. На подходе к планете станция третьего поколения – «Венера-9». Мы ее называем «Большая „Венера“»: она по массе и габаритным размерам в несколько раз превосходит предыдущую. Попутно замечу: называть машину «большая» в космической технике так же рискованно, как и в авиации самолет «скоростной» («тяжелый», «дальний», «высотный»), ибо очень быстро они становились «небесными тихоходами», уступали дорогу новым, действительно, скоростным и дальним.
Центр дальней космической связи. Из наземной аппаратуры, славно названной «Волга», медленно течет лента электрохимбумаги. Это сигнал со спускаемого аппарата пришел на первый в мире искусственный спутник Венеры, а с него уже на Землю. Что там на ленте, знают только операторы. И вот над затаившим дыхание Центром звучит: «Есть сюжет!»
Сюжет этот или, проще говоря, картинка, потрясает. Что мы ожидали увидеть? Согласно авторитетным суждениям, – сглаженный рельеф, невыразительные контрасты. Это из-за условий, царящих на планете, мощной ветровой и химической эрозии. А тут – камни! Острые. Плоские. Со свежими изломами. Значит, планета – молода! В геологическом отношении живая! Вероятно, там и сейчас ревут вулканы, содрогается венерианская «земля».
Спустя несколько дней смотрел по телевизору фильм про новые «Венеры». Подсела дочка – третьеклассница. И когда аппарат, чуть качнувшись, замер на поверхности, дочка закричала:
– Смотри – фары зажглись! Как на «Жигулях!» Зачем они?
– Думали, там темно, как у нас в сумерки. Вот и решили осветить вокруг перед съемкой. А оказалось, там светло, как днем на Земле…
Установив факт освещенности, ученые единодушно признали победу модели парникового эффекта. И это – удивительное открытие. Более двух лет с орбиты Венеры шли добрые вести. Большой комплекс научной аппаратуры успешно вел исследования, раскрывая тайну «пепельного света» – «полярного сияния» Венеры и других загадок.
* * *
За несколько лет мы узнали о планете больше, чем за все предыдущие столетия. А хотим знать еще больше. Почему у планеты Венера обратное вращение? И отчего бегут и обегают планету за четверо суток «ультрафиолетовые облака?» И что за тайну скрывает «око Венеры» – темный колодец диаметром 1600 километров, лежащий всегда вдоль прямой, соединяющей центр планеты с Солнцем? На Венеру ради Земли. Вновь и вновь будут летать космические аппараты. И как раньше человек осваивал новые континенты, он будет осваивать планеты Солнечной системы. В том числе и Венеру. «Ха! Жить на такой планете – зря время терять! – словами И. Ильфа может сказать обыватель. – Добровольно отправиться в ад? Нет уж, увольте!» Но не будем торопиться с выводами. Уже существует заманчивая идея радикальной переделки атмосферы Венеры. Для этого, как предлагал крупный американский ученый К. Саган, нужно забросить в эту атмосферу некоторое количество одного из видов водоросли хлореллы. Бурно размножаясь в благоприятной для себя среде, хлорелла довольно быстро разложит имеющиеся там в большом изобилии молекулы углекислого газа. В результате жизнедеятельности этих водорослей атмосфера планеты начнет обогащаться кислородом. Изменение химического состава атмосферы повлечет за собой значительное уменьшение парникового эффекта, отчего температура поверхности понизится. В конце концов, негостеприимная планета станет пригодной для обитания. Житницей Земли? Венера ближе к Солнцу, чем Земля, климат там будет теплее, воду люди добудут – и поплывут по маршруту Венера – Земля космические баржи, груженные хлебом, овощами, фруктами… Да, может, будет так. А может, будет все иначе. «Космонавтика имеет великое будущее, и ее возможности беспредельны, как сама Вселенная». Это сказал Сергей Павлович Королев.
* * *
Пройдут годы… Большие сложные автоматы исследуют досконально некогда загадочную планету. Исколесят ее поверхность венероходы, проекты которых присылали в «Комсомольскую правду» юные читатели…
Но люди всегда будут помнить время, когда «Венеры» уходили в неизведанное.
«Подари мне лунный камень»
– Нет, не будет такого! Чтоб Луну забурить да назад прилететь? Ты посмотри: с Земли стартуем – ракету точнехонько выставляем. Да все равно мимо Луны мажем. Орбитку-то корректируем. А на Луне, кто выставлять будет? А назад, значит, без коррекции? И в какой лихой голове такие мысли появились?
Так выговаривал мне, советуя перейти на другую тематику, Виктор Петрович Доронин, старейший и уважаемый наш мастер, отдавший летательным аппаратам – сначала авиационным, потом космическим – без малого пятьдесят лет жизни.
Петрович среди летчиков и «технарей» слыл пророком. Когда в ангаре появлялся новый, опытный самолет, Доронин первым обследовал его, ощупывал, простукивал. Другие стояли поодаль, молча наблюдали и только после того как Доронин неторопливо отходил от машины, задумчиво вытирая ветошью руки, бросались к нему: «Ну как, Петрович?» Тот ронял:
– Полетит.
Или не менее категорично:
– Не полетит, шаланда…
И редко ошибался.
…Тогда я отшутился: «Петрович, сейчас же не время фанерных самолетов, а век ЭВМ и точных расчетов»… Но, когда с проектом автоматической доставки грунта с Луны ознакомились наши оппоненты – представители другой головной организации, имевшей немалый опыт в космических делах, и когда многие из них высказали аргументированное мнение, что проект значительно опережает время, а возможности современной техники не позволяют его осуществить и, значит, он обречен на неудачу, я не на шутку расстроился. Но отступать было поздно, да и, по правде говоря, не хотелось.
* * *
О том, как мы работали над «Луной-16», писать труднее всего. Потому что все долгие месяцы слились в один непрерывный, раскаленный добела день, когда для нас не существовало праздников, выходных, когда за огромными окнами цеха или монтажно-испытательного корпуса незаметно темнело, потом рассветало и вновь темнело…
Выделить что-то нелегко. Но вот смежаю веки, переношу себя в те дни. Из памяти высвечиваются люди, машины, сплетения труб, жгутов, и вот зазвучали голоса…
* * *
Мы стоим с Николаем Александровичем у новой автоматической станции, которую через несколько дней отправляем на космодром. У нее пока обычный заводской номер. И долгий путь, прежде чем она станет «Луной-16». Николай Александрович – бывший военный летчик, ныне активный пропагандист советской космонавтики. Мы беседуем с ним об аппарате, о его системах и о том, какие новые задачи предстоит решить во время его почти двухнедельного космического рейса.
– Да, сложно все это, очень сложно, – вздыхает Николай Александрович. – Одних только систем не один десяток. Но скажи, что самое важное в этой машине?
Я вначале полушутя-полусерьезно говорю ему, что его столь трудный вопрос задан, пожалуй, не по адресу: если бы он обратился к инженеру-управленцу Рубцову или его начальнику Владимиру Павловичу, то те сходу бы ему ответили, что в этой машине если и есть что-нибудь достойное внимания, так это, конечно, система управления, а остальное… Но я комплексник и ответить так не могу.
– И все же: что самое важное в этом аппарате?
* * *
Когда я подхожу к аппарату, только что поступившему к нам на испытания из сборочного цеха, и он стоит, сверкающий полированными поверхностями, отливающий белизной, я воспринимаю его не как диковинную металлическую конструкцию, а как живое, мыслящее существо. Я подолгу стою около него, осматриваю со всех сторон, и мне хочется угадать, какой у него будет характер, каким он окажется в отработке.
Что такое отработка нового космического аппарата?
В некоторых кинофильмах нашу работу обычно изображают так: в белых накрахмаленных халатах сидят испытатели за пультами, выполненными по всем правилам технической эстетики, включают разные тумблеры, кнопки, клавиши, а на пультах переливаются транспаранты, вспыхивают разноцветные лампочки, высвечиваются всевозможные табло, мигают электрические цифры, колышутся стрелки индикаторов.
Да, все это есть – и халаты, и кнопки, и разноцветные лампочки. Сидим мы и за пультами, но больше – ломаем голову над составлением программ управления и контроля, ползаем по схемам, осциллографируем переходные процессы, расшифровываем и анализируем телеметрические записи, ищем проклятый «корпус»[6]6
«Корпус» – пониженное сопротивление изоляции какой-либо электрической цепи (разговорн., в обиходе испытателей).
[Закрыть], устраняем завязки, развязываем узелки, ликвидируем дефекты, решаем большие и малые задачи, которые ежечасно преподносит нам хитроумная машина. Одним словом, учим ее работать так, как задумано. Это коротко и называется отработкой. Машины в отработке, как люди в жизни, бывают разными: у каждой свой нрав, свой характер. Встречаются, к сожалению, машины упрямые, неподатливые, строптивые. Только отшлифуешь одну систему, глядишь – разладилась другая. Настроил ее – третья забарахлила. Но на машину не махнешь рукой (как, бывает порой, махнут рукой на нерадивое дитя), ее надо воспитать и заставить работать честно. Но, если заставил и научил, такие машины служат хорошо. Такой упрямой и строптивой была «Венера-5», но зато не подвела своих создателей. Бывают машины легкие от рождения. Работа с ними идет споро, ладно. Ведут себя дружелюбно и на испытаниях, и в полете. Такой была «Венера-6».
Но самые дорогие – это те, что даются долгим и упорным трудом: измучают тебя, ты измучаешь их. Но все испытатели знают, что «мученые» машины летают лучше всех. Такой стала будущая «Луна-16».
Но не только «характером» космический аппарат напоминает человека. Посылая в неизведанные дали свое творение, человек хочет, чтобы космический автомат много знал и много умел. И аппарат действительно многое знает, многое умеет делать, «стремится» быть похожим на своего создателя, а кое в чем превосходить его.
«Глаза» станции – ее система астроориентации. С помощью оптических приборов автомат «видит» Солнце, Землю, Луну, «свою» звезду. С их помощью станция ориентируется в полете, находит путь к планетам. Если бы вдруг отказала система астроориентации (станция бы «ослепла»), нам не удалось бы, к примеру, скорректировать траекторию «Луны» и выбрать заданный район посадки.
Радиоприемники с антенно-фидерным устройством – это «уши» корабля. С их помощью аппарат «слышит», «чувствует» волю человека, получает его помощь и поддержку. (К примеру, манипулятор забора грунта на «Луне-16» работал по радиокомандам с Земли). Если бы почему-либо испортился «слух» аппарата, то команды с Земли не находили бы адресата, а значит, полет закончился бы неудачей.
Ракетные двигатели станции меняют его орбиту, переводят с одной траектории на другую. Без них станция не смогла бы «ходить» в космическом пространстве. Топливо, которым перед полетом заправляют двигатель, – это «пища» станции, пища здоровая и весьма-весьма калорийная, приготовленная особо искусными «поварами»!
Автомату для жизни, как и человеку, нужны определенные условия. Их создает система терморегулирования. Если аппарат перегрелся на солнышке и ему жарко, система терморегулирования включает вентиляторы (веера). А чтобы аппарат не переохладился (и не перегрелся), его укутывают в «шубу» – теплоизоляцию. Очень часто аппарат при перелете ведет себя по отношению к солнышку, как турист у костра, равномерно подставляя свои, «аппаратные» бока солнечным лучам.
Мозг автомата, его сложнейшая часть, – система управления. От всех систем и датчиков по специальным проводам – нервам сюда сбегаются сигналы. Система управления «обдумывает» все, что принесла ей нервная система, то есть обрабатывает полученную информацию и выдает управляющие команды, которые включают в работу «мускулатуру» объекта, заставляя его работать согласно логике полета.
Автомат «разговаривает» с человеком с помощью телеметрии. Без телеметрии мы бы не разобрались, отчего с аппаратом вдруг приключилась беда, как функционировали при этом разные системы. Без телеметрии аппарат был бы «нем» и никогда не рассказал о том, что он видит и знает.
Кроме этих систем-органов «Луна-16» имеет еще чуткие рабочие «руки». Манипулятор и буровой станок грунтозаборного устройства – вот умные руки, которые взяли керн лунной породы, бережно и точно вложили его в контейнер и надежно загерметизировали, предохраняя от разрушительного тепла и перегрузок при входе спускаемого аппарата со второй космической скоростью в атмосферу Земли.
Но космический аппарат не мог бы «видеть», «слышать», «ходить» и «думать» – словом, «жить», если бы не система электропитания. Источники питания (химические аккумуляторы, преобразователи) – это сердце корабля. По многочисленным силовым проводам – «кровеносным сосудам» – разносится во все уголки автомата его «кровь» – электроэнергия.
Читатель, не видевший «Луны-16» на ВДНХ (ее копию, естественно), пробежав глазами эти строчки, вполне может представить ее в виде человекоподобного робота – с головой, руками, ногами, ушами. И… ошибется.
Человек, не имеющий непосредственного отношения к созданию станции и увидевший ее в цехе, так описал свое знакомство с ней: «Передо мною возвышалось нечто напоминающее ажурную металлическую пирамиду. Ее венчал шар. Матово-коричневый, он походил на кокосовый орех, только огромный, больше футбольного мяча. Под ним, как постамент, блестел цилиндр. Ниже цилиндра начиналась такая головоломная путаница из шаров, цилиндров, конусов, труб и спиралей, словно какому-то гениальному геометру удалось лабиринт помножить на самого себя. Путаница в квадрате!
Только сверкающий раструб сопла, обнаруженный посреди основания, намекал, как расположится станция на траектории перед посадкой на Луну»[7]7
Мост в космос. М.: «Известия», 1976, с. 433.
[Закрыть].
И все же наша «Луна-16» – робот, хотя «лицом и не вышла».
Что ж, пусть, как говорится, менее симпатично, но более полезно.
И если бы я был гидом, легко бы отыскал и показал и «сердце» робота, хотя выглядело бы оно в виде двух светло-серых продолговатых ящиков, и «мозг», хотя он предстал бы как множество черных ящичков, вставленных в «пчелиные соты».
* * *
Истинный знаток поэзии по нескольким, даже не знакомым строчкам всегда отличит Пушкина от Лермонтова, Тютчева от Блока. Любитель живописи, увидев картину, тотчас скажет, чьей кисти она принадлежит: Шишкина или Куинджи. А человек, сведущий в авиации, взглянув на новый самолет, без труда определит, в недрах какого КБ он родился: Туполева, Ильюшина или Антонова.
С космическими аппаратами дело сложнее. И не только потому, что они не похожи ни на что существующее в природе, а похожи только сами на себя. И не только потому, что условия, царящие на небесных телах и диктующие, какими быть этим аппаратам, столь несхожи, что лунная станция мало чем напоминает венерианскую, а та в свою очередь, марсианскую… Это потому, что при создании ее надо отыскать тысячи компромиссов. Чтобы удовлетворить и «антенщиков» – им бы подальше вынести свои антенны и сделать их побольше. И оптиков – для них антенны – досадная помеха. И прочнистов – им бы больше массы «вогнать» в конструкцию, чтоб крепче была. И прибористов – им позарез нужна эта масса для своих приборов, и чтоб работали в комфортабельных условиях… Вот и получается диковинная конструкция.
И все же, если бы я даже не знал, кто проектировал «Луну-16», глядя на эту станцию, непременно угадал бы: руки Федора Ильича Николаева. Угадал бы по строгой логичности и отточенности конструкции, по удобству подходов к любому блоку – что для эксплуатационника первостепенное дело, и по изяществу компоновки.
