Текст книги "Путь в Обитель Бога (СИ)"

Автор книги: Юрий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

В короткие сроки Земля потеряла до тридцати процентов населения. Назад теперь почти никто не возвращался, и было неизвестно, что творится на Парадизе. Начальники штабов всё чаще теряли связь с войсками, а многие командиры открыто объявили о независимости от собственных держав. Отчаявшись остановить волну перемещений мирным путём, военные на Земле расстреливали с воздуха огромные, так называемые «общественные» пирамиды, возведённые различными организациями и движениями, стремящимися предоставить доступ на Парадиз любому желающему. Маленькие пирамиды в частных владениях давили танками. По телевиденью непрерывно передавали выступления обезумевших беженцев с Парадиза, стремительно превращавшегося в ад, наполненный кровавой резнёй и насилием. Но ничего не помогало, беженцам не хотели верить, и к началу Проникновения население Земли уменьшилось уже до шестидесяти процентов от первоначального.

Лишь самые умные, и среди них – мой отец, додумались до мысли просто оставаться на месте, сообразив, что вскоре на нашей собственной планете станет не менее просторно, чем на её некогда пустынной соседке.

Потом началось самое плохое. Пирамиды стали сами собой схлопываться или разворачивать Калейдоскопы Миров. Любого, кто осмеливался приблизиться к ним, всасывало внутрь и выбрасывало уже не на Парадиз, а вообще неизвестно в какие миры и пространства. Иногда Калейдоскоп разворачивался быстро. Но чаще призрачный шар возникал над вершиной пирамиды, медленно вращался, рос, пока не поглощал её целиком. Затем взрывался, не оставляя после себя ничего.

А чуть позже началось Проникновение, и людям стало не до Парадиза. Почти половина земных территорий провалилась неизвестно куда, вытолкнув взамен себя на Землю мрачноватые додхарские полупустыни, бесконечные лавовые поля и леса с полуживыми растениями и недружелюбными обитателями. Додхар, который, согласно нукуманской вере, был другим ближайшим соседом Земли по Великому Обручу, тоже изрядно пострадал, причём для его жителей катастрофа вообще стала полным сюрпризом. Что происходило на Парадизе, оставалось неизвестным, однако, по всей видимости, Проникновение потрясло весь Обруч, изменив до неузнаваемости каждую принадлежащую ему планету.

Большинство уцелевших пирамид превратились в безобидные конструкции, которые не удавалось оживить никакими способами. Другие, что продолжали действовать, взяли под контроль рувимы.

Я сейчас смотрел на одну из них.

Калейдоскоп Миров над вершиной вращался неторопливо, точно небольшая туманная планета, сложенная из кусочков разбитого волшебного зеркала. И каждый отдельный кусочек был дверью в параллельное пространство.

Рувим стоял спиной к Калейдоскопу. Ждёт… Ясно, чего. Ждёт, пока Калейдоскоп не поглотит пирамиду. Сейчас, спустя двадцать лет после Проникновения, это происходило всегда очень и очень медленно.

В лощину я спускался не без опасения. Вот махнёт эта дура шестиметровая своим мечом, и… Вдруг он меня уже забыл с последнего раза. Но рувим не пошевелился, только зыркнул в мою сторону, чтобы показать – он, мол, видит меня, и не стоило бы всяким козявкам подходить слишком близко.

Когда я был ещё шестилетним мальчишкой и сразу после смерти матери бродил один в мехране и по Старым территориям, то однажды случилось так, что я не смог вовремя подыскать себе места для ночлега. Я брёл всё дальше в полной темноте, глаза уже сами закрывались, и наконец я улёгся на землю и уснул, а проснулся прямо под ногами одного из рувимов. Бог знает, как накануне я не заметил ни его, ни пирамиду. Или же заметил, но подумал, что уже сплю, а потом забыл. Так или иначе, но он меня не тронул, хотя возле любой из действующих пирамид лежат останки тех, кто после Проникновения хотел прорваться в них и перейти на Парадиз.

Может, дело было в том, что я никуда не собирался прорываться, а только поспать.

После я ещё не раз пользовался случайно открытым способом и разбивал лагерь у пирамид. Там всегда можно отдохнуть спокойно, зная, что ни люди, ни животные, ни яйцеголовые к тебе не приблизятся.

А значительно позже обнаружил, что ночевать по соседству с рувимами могу только я. Остальные не решались. Даже нукуманы. Даже Бобел. Тотигай – тот и вовсе обходил их подальше, поджав хвост. Несколько балбесов из Харчевни вздумали мне подражать и мигом расстались с головой.

Подойдя поближе, я, как всегда, поздоровался, рувим, как всегда, не ответил, и я присел на камень неподалёку. Часто я сидел так, глядя на них и пытаясь понять, что это за существа. Даже неизвестно, существа ли они во множественном числе или возле каждой пирамиды стоит тот же самый рувим – так они друг на друга похожи. Для меня, по крайней мере. И ещё – с какой бы ты стороны не подходил к пирамиде, рувим будет стоять прямо перед тобой. Мне всегда хотелось узнать, что произойдёт, если два или три человека приблизятся с разных сторон одновременно, да только сейчас уже не найти дураков, согласных проводить такие опыты. Раньше находилось немало, но они быстро перевелись.

Посидел я немного на камне и ни с того ни с сего начал злиться. Это ведь я только перед другими не отрицал, что запросто болтаю с рувимами, поскольку в Новом Мире полезно поддерживать славу колдуна, раз уж она сама нечаянно свалилась на голову. Меньше проблем в жизни. Кто-то не полезет к тебе только потому, что побоится. Никогда я не бегал от драки, но никогда и не нарывался на неё. Имхотеп называет это благоразумием. А на самом деле ни один из рувимов мне ни разу и слова не сказал. Я не удивлялся: о чём говорить с людьми этим полупрозрачным ребятам с огненными мечами – ведь мы для них букашки. Колдуй не колдуй – им всё фиолетово. Но народ-то сейчас почти весь тёмный стал. Удивительно, как быстро большинство людей успело опуститься до уровня Средневековья. Всего-то двадцать земных лет прошло с начала Проникновения! И книги ещё старые есть, можно читать; вон, в городе, в библиотеках – греби не хочу, и библиотеки там, кстати, самые безопасные места. Однако факт остаётся фактом.

Умники читают, конечно. Даже слишком много, но, на мой взгляд, не те книги. Они были бы рады, несмотря на свою любовь к гуманизму, затащить меня хоть в комнату пыток, лишь бы выяснить, почему я могу бывать там, где другие не могут. Когда мне лет двадцать было, уболтали – взял я с собой одного, и пошли мы к пирамиде, которую стерёг рувим. Только стали подходить, как он махнул своим чёртовым ятаганом, и две половинки моего спутника повалились в разные стороны. Я стою ни жив и ни мёртв, но невредимый, и двое умников-наблюдателей издалека это видели. С тех пор никто из Субайхи больше взять его с собой не просил.

Из Утопии, подкатывали, правда, но я им при всех ответил, что если не прекратят приставать ко мне и лезть к пирамидам, то рувимы пришлёпнут их полис со всем содержимым. Мол, рувимы сами твёрдо обещали мне это. И поди ж ты, полгода не прошло, как умники притащили в Утопию Книгу, после чего их полис перестал существовать.

Потом ещё долго все в Харчевне шарахались от меня как от чумного. Другой мог бы извлечь массу выгоды из такой вот репутации, и жить ничего не делая до конца дней своих, застращав окружающих и собирая с них дань. А я не могу как-то. Да и язык не поворачивается врать после того случая. Я лучше в города буду ходить, шататься по мехрану, драться с пегасами, стрелять в бормотунов и рубиться с гидрами. Постепенно люди стали забывать и Утопию, и меня, и сейчас относятся ко мне более-менее нормально. Лагерь с Тотигаем и Бобелом мы слишком близко к пирамидам не разбиваем, а когда я в мехране один – пойди разбери, где я ночую.

А вот сейчас я вдруг разозлился. На рувимов. Ну чего бы им не взять и не разъяснить всем и каждому по-простому, что в Парадиз больше нельзя? Зачем обязательно мечами рубить? Поставили бы какую-нибудь невидимую стену. Могут же они торнадо запросто в сторону завернуть? Могут… Что за мечи у них такие? Похоже, будто они из расплавленного металла, но от них не исходит ни жара, ни слишком яркого света, и лезвия полупрозрачные, как сами владельцы оружия… Почему рувимы наложили заклятие на технику? Просто для того, чтобы мы с додхарцами меньше воевали? Но допускают же они войны обычным оружием, а яйцеголовые – такие скоты, что мы рано или поздно перережем друг друга и перочинными ножиками. Или они нас, или мы их.

Отчего началось Проникновение? Правда ли то, что болтают про Обруч Миров и Обитель Бога? Живы ли ещё люди, которые ушли на Парадиз?

Тысячи вопросов, но ни на один из них рувимы не ответят; будут делать своё дело тихой сапой, а что это за дело – никому не скажут; чем всё кончится – не скажут тоже. А яйцеголовые будут скрещивать людей с лошадьми и ездить на них верхом. А умники будут пытаться решать общемировые проблемы, открывая книги, которые вовсе не книги, и которые открывать не положено. А веруны станут бить в землю лбами на молитвенных собраниях и уверять фермеров, что рувимы есть не кто иные, как ангелы у врат рая, то бишь Парадиза; что Проникновение было давно предсказано в их верунских священных книгах, хоть и непонятно тогда, почему они сами так плохо подготовились к нему; что яйцеголовые – слуги антихриста, и посланы людям в наказание за грехи; что избежать грядущих адских мук очень просто, если регулярно отстёгивать десятину в пользу Церкви Самоновейшего Завета; что в конце концов Иисус придёт с громом и звоном – и задаст всем перцу.

Раскалил я себя до последней невозможности такими мыслями, встал да и пошёл прямо на пирамиду. Рувим, понятно, тут же выставил вперёд свой тесак, но я остановился лишь тогда, когда между моей грудью и кончиком меча не прошёл бы и лист бумаги.

Может, я ещё не успел успокоиться после драки с пегасами, может ещё чего, а только подумал – да что я, собственно, теряю? Жизнь эту – скитания в мехране, лавовые поля, Бродяжий лес и бормотунов? Город, где на каждом шагу ловушки? Ещё несколько ночей с проститутками в Харчевне? Ещё несколько трупов не убитых пока мною яйцеголовых? Взял и шагнул вперёд.

Я широко шагнул, но меч рувима остался на той же позиции, у самой моей груди, хотя он вроде и не шевелился. Тогда я шагнул ещё раз – ни за что не стал бы, дай себе время подумать, но я не думал.

Ничего не произошло.

То есть, наоборот, произошло нечто необычное. Я по-прежнему был жив, меч по-прежнему передо мной, но рувим вдруг заговорил, и его голос был подстать шестиметровому росту:

– Не делай третий шаг, Элф. В третий раз ты умрёшь.

Я посмотрел на него, на меч, и понял, что он не шутит. Да и с чего ему со мной шутить?

– Откуда ты знаешь моё имя? – глуповато поинтересовался я.

Рувим промолчал. Очевидно, он уже успел сказать всё, что считал важным. Пора было поворачивать оглобли. Но сначала я дал себе слово, что больше никогда в жизни не стану так психовать, и дважды сглотнул, потому что у меня заложило уши. Вот это голос!

Вернувшись к скале, я опустошил одну из двух своих фляг, наполненных додхарской водой, недоумевая, что на меня нашло.

Рувимы не хотят с нами говорить и ничего не объясняют… А они что – обязаны? Люди напортачили с колонизацией Парадиза, нарушили равновесие материальных масс и структуру пространств нескольких параллельных вселенных (если верить умникам), привели в движение Обруч Миров (если верить нукуманам), открыли дорогу на собственную планету всякой додхарской нечисти во главе с яйцеголовыми, а рувимы теперь крайние? Да не вмешайся они, ещё неизвестно, чем бы закончилось Проникновение.

Не наложи они заклятие на технику, мы, быть может, уже истребили бы друг друга и без помощи ибогалов. Сколько было междоусобиц за первые десять лет существования Нового Мира? Сколько Старых территорий совершенно опустело? Ведь на том куске Земли, куда мы с Тотигаем постоянно ходим за добычей, совсем никто не живёт… Сколько было попыток захвата уцелевших ракетных баз? Прямо на этих самых рувимов ведь пёрли. А не блокируй они сразу после Проникновения остальные интересные объекты? Атомные электростанции? Склады химбоеперипасов? Лаборатории по разработке бактериологического оружия, существование которых все отрицали, но которые у всех имелись? С яйцеголовыми-то мы уже потом стали воевать…

– Ну как, поболтали? – спросил Бобел.

– Да, поболтали, – ответил я, и на сей раз врать мне не пришлось. – А ты разве не слышал?

– Нет.

Ну надо же! А я был уверен, что не только Бобел слышал, но и все остальные жители Додхара и Земли; да и Харчевня, находившаяся в половине дня пути отсюда, могла запросто рухнуть от рувимского рыка.

– Погоди, – сказал я, начиная догадываться, что дело нечисто. – Бобел, дружище, ты какими обычно видишь рувимов?

– Да я особо не приглядывался, – ответил он. – Но они похожи на орков, только все светятся.

Та-ак, подумал я, и до меня вдруг дошло, что я никогда не обсуждал внешность рувимов ни с Бобелом, ни с Тотигаем, ни с Орексом. Нукуманы о них не любят говорить, а Тотигая мне и в голову не приходило спрашивать. Я слушал лишь случайные разговоры в Харчевне, всегда между собой говорили люди, и они описывали рувимов одинаково.

Приподняв ногу, я хотел толкнуть спящего кербера, но он, как всегда, проснулся раньше, чем я до него дотронулся.

– Рано ещё, – недовольно сказал Тотигай позёвывая. – Могли бы выступить и попозже.

– Мы и выступим чуть позже. Ты мне вот что скажи: как выглядит рувим?

– Что значит – как? – удивился Тотигай. – Здоровый кербер в доспехах. Только стоит на задних лапах и боевые когти у него словно раскалённые.

Ах вон оно что! Понятно. Орекс будет видеть его нукуманом с мечом, а яйцеголовые – ибогалом с разрядником или ещё какой-нибудь хренотенью.

– А ты не знал, что мы с тобой их видим по-разному? – удивился Тотигай. – Я давно знаю.

– Откуда?

– Ну, я же слушаю разговоры в Харчевне. Вы, люди, на редкость болтливы.

– Поумничай ещё! Тоже мне – анахорет-молчальник… Знаешь – и ничего не говорил?

– А ты спрашивал? – обиделся кербер. – Я думал, ты в курсе. Ты же общаешься с ними.

Вот она, цена незаслуженной славы.

– Р-р-р-го-го-го! – радостно выдал Тотигай, сообразив. Это он так смеётся. А соображает быстро. – Так ты всё врал, выходит? А я-то думал, что ты ни разу в жизни…

– Когда ты от меня слышал, что я с ними разговариваю? – спросил я.

– От тебя не слышал, но люди говорят…

– Вот им и предъявляй претензии, – вывернулся я, но на душе осталось поганое чувство от плохо прикрытого мошенничества.

– Но ты и сам говорил…

– …что общаюсь с ними, – перебил я. – А общаться – не то же самое, что разговаривать. Общаться – значит иметь общение, а оно возможно без слов.

– Как это? – удивился Тотигай. – Телепатически, что ли?

– Зачем – телепатически? Ты вспомни, как мы во время похода иногда по целым дням ни слова не говорим. Но понимаем же, о чём думает другой. Потому, что у нас всё общее – дорога, враги, жратва, трофеи. Выходит, когда двое имеют что-то общее между собой, это и есть общение.

Тотигай посмотрел на меня изумлённо, сражённый наповал такой хитрой софистикой, и даже не спросил, что у меня может быть общего с рувимом.

– Да ты у нас юрист! – не без уважения сказал он и отошёл в сторону, чтобы помочиться.

– Ладно, выдвигаемся, – скомандовал я, опасаясь, что по облегчении ему придут в голову контрдоводы.

Бобел сунул свой рюкзак, который был почти пустым, в мой, и приспособил сверху свою перевязь с мечами и чехол с дротиками.

– Я разрядники не стал выкидывать, – сказал он. – Правда, ты их почти опустошил, когда палил по пегасам, но, может, они ещё сгодятся…

– Правильно сделал, – одобрил я, хотя пустой разрядник мог сгодиться разве что в качестве дубины. Однако мне не хотелось огорчать бережливого Бобела. И стоило помнить о совпадении отверстий на разрядниках с размером торчавшего из Книги штыря.

– Тогда я это… всё обратно, как было, – сказал Бобел.

Он быстро увязал ремешками въючники, подобные тем, что Тотигай тащил на себе по дороге к пирамиде, и когда кербер, пометив камни, вернулся к нам, с размаху швырнул тюки ему на спину.

– Да почему?!? – возмутился Тотигай, невольно присев под их тяжестью. – У нас же теперь ты есть!

– Я понесу рюкзак Элфа, – ответил Бобел. – Он его с самого города тащил, пусть отдохнёт.

– Я тоже тащил тюки с самого… С этого…

– Не с города же, – примирительно ответил Бобел.

– Ну и что? Да на мне живого места нет! Выходит, Элф совсем без груза пойдёт, а я… Ты мог бы всё взять! Ты вон какой здоровый!.. Я дырки в крыльях протру! У меня шкура облезет!

Бобел начал терять терпение.

– Заткни пасть! – рявкнул он не намного тише, чем до него рувим. – Иначе пострадаешь куда сильнее!

Тотигай тяжко вздохнул и, повернувшись, двинулся во главе нашего маленького каравана. Он понимал, что не прав, и к тому же собственными глазами видел, как Бобел голыми руками задушил сразу двух керберов из стаи, с которой мы однажды сцепились в мехране.

Я встал замыкающим, прикрывая группу с тыла. Пока мы спали, ветер совсем утих, облака разошлись, духота рассеялась. Дальнейший путь до Харчевни обещал быть приятным, по крайней мере для меня. А Тотигай – ничего, потерпит. Он и так почти постоянно налегке.

Кербер то и дело кряхтел, показывая, как ему тяжело, но спорить больше не решался.

Бобел, конечно, у нас не юрист, но обычно хорошо вникает в суть дела и умеет находить просто неотразимые аргументы.

Глава 8

Границы между Додхаром и Землёй мы достигли, когда солнце уже клонилось к закату.

Хотя ни одну из Границ нельзя увидеть простым глазом, когда ты рядом, их приближение угадываешь сразу. На суше это самые опасные места на обе наши планеты, особенно там, где имеется сильное несоответствие между рельефами земной и додхарской местностей. Например, один додхарский вулкан, сосед Ниора, после Проникновения оказался прямо на Границе, а на Земле раньше там вообще ничего не было, кроме болотистой, поросшей хвойным лесом равнины. И теперь со стороны Додхара можно спокойно забраться по склону вулкана до самого кратера, а со стороны Старой территории к Границе и близко не подойти на протяжении семидесяти километров. Нет, там вовсе не течёт лава, как можно было бы ожидать от вулкана в разрезе – всё гораздо хуже. Из тех, кто решился побродить в этом проклятом лесу, мало кто вернулся назад. Солнца оттуда не видно, всегда туман, а деревья стонут натужно и мучительно; так и прозвали его – Стонущий лес.

Там, где перепад высот не слишком заметен, несоответствие рельефа сглаживается. Ознобом прохватит нехорошим, да сердце замрёт, и дышать не можешь нормально. Есть участки, где при переходе ничего не чувствуешь совсем. Они самые большие по протяжённости, и это хорошо, поскольку с обеих сторон Границ постоянно передвигаются небольшие отряды яйцеголовых и банды работорговцев. Те и другие устраивают засады на путешественников, и будь удобных для перехода мест мало, трофейщикам и торговцам пришлось бы плохо.

Издалека Границы можно увидеть в ясную погоду, если хорошенько присмотреться. Они выглядят так, словно кто-то возвёл между мирами перегородки из стекла.

Мы шли всё тем же порядком, и вокруг был всё тот же мехран; огромное красное солнце висело совсем низко, хотя до его захода оставалось ещё больше двух часов. И тут горизонт перестал отдаляться от нас по мере нашего приближения. Мы продолжали идти, а он застыл; и чем ближе мы подходили, тем больше вся картина напоминала кадр из фильма в кинотеатре Имхотепа. На открытой местности это хорошо заметно, если смотреть не отрываясь. Но стоит моргнуть, и иллюзия пропадает. Правда, то, что обычно видно по ту сторону Границы, – тоже иллюзия, призрак территории, провалившейся в параллельное пространство.

Тотигай сбросил с себя тюки и убежал в разведку. Я взвалил его ношу на плечо. Неприятностей не предвиделось, поскольку ни работорговцы, ни ибогалы не могли устроить засаду со стороны Харчевни, а с этой стороны мы их заметили бы. Но осторожность не помешает. Да и лучше, если кербер обнаружит чужаков раньше, чем мы окажемся слишком близко от них.

Тотигай вернулся, когда мы подошли к Границе почти вплотную.

В тысяче шагов справа из мехрана выдавалась низкая и длинная гряда, изрезанная трещинами, с изобилием пещер – логовище разгребателей. На Старой территории гряда обрывалась. Там, как раз напротив неё, находился невидимый пока нам стан поводырей. Поговаривали, что логовище связано подземным коридором с лабиринтами Дворца Феха – необъятным пещерным царством, раскинувшимся под горами у Большой караванной тропы.

Солнце Додхара, и без того слишком большое на взгляд землянина, стояло теперь чуть слева от нас, заслоняя почти полнеба и одним краем касаясь красноватой поверхности мехрана, но совсем не резало глаза, точно вдруг потускнело. Мы видели его как сквозь слабую дымку, продолжая идти всё вперёд, прямо в это солнце, в эту дымку, в это небо, внезапно вставшее перпендикулярно земле. Ещё несколько шагов – и мир качнулся, разбежался волнами в стороны, словно мы прошли сквозь жидкое зеркало, а потом под ногами зашуршала обычная земная трава. Сразу стало заметно прохладнее. Вдалеке виднелись земные горы с берёзами, соснами и пихтачом на их склонах. За них как раз садилось привычное земное солнце, а невдалеке, прямо перед нами стояла Харчевня, похожая на сооружения древних инков и индуистский храм одновременно.

Имея прямоугольное основание сто двадцать на восемьдесят метров, сооружение возвышалось над равниной более чем на шестьдесят, и было построено из многотонных каменных блоков. Оно поднималось вверх ступенями, и каждая ступень соответствовала одному внутреннему ярусу. По периметру самого нижнего располагались жилые комнаты и множество помещений, которые можно было назвать подсобными – некоторые из них использовали для хранения дров и продовольствия, а другие Имхотеп сдавал в бессрочную аренду мастеровым, оружейникам, проституткам и менялам. В средине находился общий зал, стены которого поднимались на два яруса. Потолком ему служил пол третьего, находящегося где-то на высоте семи метров.

Будучи мальчишкой, я облазил всю Харчевню, и точно знал, что уровни выше первого постоянно пустуют, а на самые верхние и попасть было нельзя. На средних ярусах имелись странные комнаты, в которые не вела ни одна дверь, а были только окна – узкие, словно амбразуры, или квадратного сечения, как вентиляционные отверстия, но все слишком маленькие для того, чтобы в них мог пролезть даже ребёнок. Похоже, доступ в них был закрыт ещё на этапе строительства, и меня распирало от любопытства, зачем они вообще нужны, и для чего Имхотеп запроектировал своё обиталище таким большим – ведь и нижний ярус никогда не бывал занят полностью, а второй пустовал всегда и постояльцев туда не пускали. Набравшись храбрости, я спросил об этом самого Имхотепа.

– Господь тоже создал Вселенную гораздо пространнее, чем это требуется обитающим в ней существам, – ответил он. – В её устройстве нам тоже не всё понятно, мы не всем можем пользоваться и не везде нас пускают; однако же и в той части, что предоставлена в наше распоряжение, места больше чем достаточно. Я много думал об этом и построил Харчевню по образу нашего мира.

– Но ведь ты не Бог, – возразил я.

– Конечно нет. Но кто помешает мне подражать ему? Всё, что находится внутри здания, имеет своё назначение и исполнено смысла. Если захочешь, ты постигнешь смысл.

– А почему ты назвал это здание Харчевней?

– Я его никак не называл. Точнее – назвал Пристанищем, но никому не говорил. Нынешнее название дали люди, что живут здесь.

– Но ты мог бы настоять, чтоб её называли по-твоему. Какая же это харчевня? Больше похоже на храм.

– Наш мир тоже похож на храм. Многие мудрецы говорили об этом. Однако мы используем его именно как харчевню или постоялый двор. Поел – поспал. Поел – поспал. И так всю жизнь. Потом вышел и отправился дальше.

– А почему ты пускаешь сюда всякий сброд? Лентяев? Бандитов?

– А кто я такой, чтобы им отказывать? Бог, если б захотел, мог бы истребить всех злых и бесполезных людей в мире, но он этого не делает. Значит, они для чего-то нужны и не так уж бесполезны.

При таком мировоззрении хозяина, Харчевня из года в год оставалась тем же, чем она и стала чуть не с первого дня существования. Те, кто мог, вносили арендную плату. Те, кто не мог, месяцами жили бесплатно. Имхотеп никогда не ошибался относительно платёжеспособности постояльцев. Целый угол в одной из трёх занимаемых им комнат был завален пачками ибогальских галет, и любой нищий мог рассчитывать на бесплатную кормёжку. В то же время ни один, даже самый отчаянный мошенник не решился бы попытаться выманить галеты обманом. И уж точно никто не решался Имхотепа ограбить.

Ибогальские галеты – отдельная тема, близкая сердцу (точнее, желудку) любого, кому приходится много странствовать. Они прямоугольные, размером с игральную карту, с иероглифом посредине – тонкие, как бумага, но очень прочные. Красные, приятного оттенка, с краёв темнее, к средине светлее, ещё какие-то блёстки, а иероглиф почти чёрный. Красивые штучки. Порвать их нельзя, сжечь тоже, в воде они не размокают, даже пуля не всякая пробьёт. У нас они универсальное средство расчёта и самая клёвая походная еда. Стоит сильно потереть иероглиф и бросить на тарелку, как галета начинает шипеть, раздуваться, и в итоге превращается в кусок мяса с гарниром. То есть никакое это не мясо и не гарнир, но на вкус очень прилично, а иногда и подливка есть. Вроде и немного всего, но наедается любой здоровяк, и даже керберу хватает пары штук. Внизу сама собой растягивается несъедобная плёнка с выгнутыми краями, так что пообедать можно и без тарелки, но это не совсем удобно. Плёнка гибкая, слабенькая – того и гляди всё свалится с неё. Две палочки, наподобие китайских, прилагаются. Они попрочнее поддончика, прозрачные, полые внутри. Важно научиться различать иероглифы, которых множество разновидностей, и тогда сможешь выбирать то, что тебе по вкусу. Бывает что-то вроде грибов с картошкой, иногда на рис похоже, а иногда на кукурузу. Чаще всего ни на что не похоже, но всё равно вкусно. Попадается нечто смахивающее на рыбу или на морских моллюсков. Сам я моллюсков никогда не пробовал, но другие так говорят. Галеты с подобными иероглифами ценятся примерно одинаково.

А есть вторая разновидность – напитки, но их тоже для ясности зовут галетами, поскольку они внешне ничем не отличаются, только другого цвета – первые красные, а эти голубые. Потрёшь иероглиф, и галета распухает, превращаясь в большой прозрачный стакан с ободком по верхнему краю и с жидкостью внутри. Жидкость так и пьют из родной ибогальской ёмкости, никуда не переливая. Да никуда и не перельёшь, разве что в котелок – там около литра. Напитки тоже бывают разные на вкус, но любые одинаково приятны и поднимают настроение не хуже кофе или самой лучшей выпивки, и после не хочется пить очень долго, какая бы ни стояла жара. А пустой стакан, если его перевернуть вверх дном, сначала постоит немного, а потом складывается в тонкий блин. Некоторые пробовали делать из них обратно стаканы, но ничего не вышло. Одноразовые они.

Естественно, яйцеголовые свои галеты людям за просто так не раздают, и выменять у них ничего нельзя. Но в самом начале Проникновения, когда повсюду царил сплошной бардак, они думали жить на наших территориях как у себя дома, точно так же, как было во времена Проникновения предыдущего. Ну, я не знаю, как решался вопрос раньше. Тогда ведь у людей ещё не было автоматов, вертолётов и установок залпового огня. Но на этот-то раз мы им наставили горчичников на задницу, до сих пор помнят. Когда вся техника отказала, нам это было только на руку. Миномёты мы могли таскать и на себе.

Вместе с прочими трофеями к людям переходили и склады галет. Теперь вся эта денежно-съедобная масса вращалась на Старых территориях, имея также хождение на Додхаре, в землях нукуманов. Она непрерывно уменьшалась за счёт поедания и регулярно пополнялась в результате налётов на поселения яйцеголовых. С тех пор, как на Старых территориях развелось достаточно дикого зверья, особенно оленей и кроликов, галеты старались экономить, потому что отнимать их у изготовителей становилось всё трудней. Да ещё обнаружилось, что при непрерывном употреблении начинается привыкание, перерастающее в зависимость, и теперь все разумные люди стараются перемежать галеты с нормальной пищей. Срока годности они не имеют, храниться могут в любых условиях. И, сдаётся мне, самое серьёзное частное собрание галет на сегодняшний день принадлежит Имхотепу.

Сейчас мы бодро шагали в сторону Харчевни, предвкушая отдых и ужин. За несколько сотен шагов уже чувствовался запах дыма, свежего хлеба и копчёной оленины. Быстро темнело – значительно быстрее, чем на Додхаре. Снаружи уже горело несколько костров, над которыми что-то варили и жарили те, кто не захотел останавливаться под крышей. Поодаль мерцал слабый огонёк одинокого костра в стане поводырей разгребателей. Слышалось лошадиное ржание; в сумерках маячили силуэты верблюдов. Верблюды в качестве средства передвижения приобретают всё большую популярность – жаль, что их пока не так много. Они замечательны тем, что могут свободно пить додхарскую воду без предварительной адаптации, а в мехране чувствуют себя просто отлично.

Узкие, как амбразуры, окна первого яруса Харчевни мерцали огнями факелов, свечей и жировых светильников, горящих внутри. У Имхотепа есть дизель-генератор – единственный рабочий генератор электроэнергии на всю планету – но он, со свойственной ему оригинальностью, использует его только для кинотеатра. В общем зале висит экран и стоит проектор; этим хозяйством заправляет Хромой Джокер. Он был до Проникновения то ли механиком, то ли электриком, а может, тем и другим одновременно. Джокер не раз предлагал провесить в Харчевне гирлянды электролампочек, хотя бы в общем зале, но Имхотеп не соглашается. Умники пытались выманить у него тайну рабочего генератора, и он сказал, что не знает – просто такой попался. Умники, конечно, не поверили. Клянчили-клянчили, да выторговали всё-таки у Имхотепа агрегат за бешеную сумму в галетах, но он перестал функционировать уже на следующий день после того, как его перетащили в Субайху. А Имхотеп достал себе другой, мёртвый, как и все остальные движки, – и он у него прекрасно работает.

За сотню шагов нас встретили дозорные, но останавливать не стали, поскольку опознали издалека. Кое-кто у костров косо смотрел в нашу сторону, но никто не рыпнулся.

Нашу тройку здесь многие недолюбливают. Тотигая – за то, что кербер; Бобела – за то, что орк; меня – за то, что дружу с ними обоими и никого не подпускаю к Лике. Некоторые здесь не прочь бы заполучить такую девочку, да только я считаю, что она не про них. Она тоже так считает. В любом случае, женщина может сама выбирать, кто ей нужен, а большинство мужчин сейчас так не думают; а мне плевать, как они думают – за это меня и не любят. Бобел с Тотигаем меня во всём поддерживают, и за это всех нас троих не любят ещё больше.