Текст книги "Путь в Обитель Бога (СИ)"

Автор книги: Юрий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Я задумчиво надавил на все дверцы тремя пальцами сразу. Отпустил и снова надавил.

– Вот, значит, чем ибогалы заряжают свои пушки, – сказал я. – То-то мне странным показалось, что «рукоять кинжала» больше всего напоминает штекер. Смотри – круглая, гладкая, а набалдашник хоть и отделён от неё бороздкой, но того же диаметра. Тогда перекрестье должно служить в качестве стопора, чтобы штекер не выскакивал. А я ещё раньше думал, что это за ручка? Книгу за неё носить неудобно, разве что взять и шарахнуть кого-нибудь по голове.

– Всегда знал, что твоя дружба с умниками не доведёт нас до добра, – пробурчал Тотигай. – Мне даже не надо глаза прикрывать. Я и с открытыми вижу, как такой же идиот в Утопии разглядывает разрядник, а потом втыкает в него эту хреновину.

– Глупости, – сказал я. – Ничего подобного не было. Они, наверное, пытались Книгу разобрать – посмотреть, как устроена, и сделать такую же. Смотри сам – отверстия и штекер точно соответствуют, и случайностью тут не пахнет. Яйцеголовые – не самоубийцы. И не возводи на меня напраслину. С умниками я больше не якшаюсь.

– Не буду возводить. Но умоляю тебя, положи Книгу и разрядник подальше друг от друга. Проверишь свою догадку, когда меня не будет рядом. Вот уйду на Брачные бои… Кстати, нужно подсказать своим, чтобы перенесли место их проведения подальше в мехран.

Устраивать эксперименты с прибором, способным уничтожить всё живое в радиусе сорока километров, мне хотелось не больше чем Тотигаю, но я не мог успокоиться – так и эдак вертел Книгу в руках, и разные беспокойные мыслишки лезли мне в голову. Если я не ошибся (а я был уверен, что не ошибся), на месте одного вопроса – что такое Книга – возникало сразу несколько. Если она служит всего-навсего источником энергии, то почему ибогалы так о ней беспокоятся? Аккумулятор, пусть даже очень ёмкий, не стоил усилий, приложенных яйцеголовыми для возвращения его из мёртвой Утопии. Мы вполне могли перебить их на обратном пути. При необходимости наш кусок Старых территорий способен выставить в общей сложности до тысячи бойцов. Трофейщики, умники, фермеры, веруны, анархисты… Собрать их вместе не так просто, но время у нас было. В таких случаях даже бандиты не особо артачатся и охотно вступают в ряды. Никто не откажется намять бока яйцеголовым, которые успели самостоятельно забраться внутрь боксёрского мешка.

Ибогалы уже знали, что умникам из Утопии с Книгой подружиться не удалось, а остальным до неё не добраться; следовательно, опасность применения людьми этого источника энергии против самих яйцеголовых отсутствовала. Мы потеряли приличный кусок земли, находящийся посреди наших владений, что тоже было им на руку: в случае крупномасштабных боевых действий ибогалам ничего не стоило прижать нас к смертельно опасной пустыне вокруг Утопии внезапным ударом из мехрана. Но они, напротив, предпочли избавить нас от неприятностей, забрав штуковину себе и заново открыв пострадавшую местность для освоения её людьми. Сейчас там уже повсюду растёт свежая трава, и успели поселиться самые храбрые фермеры… Нет, не в обычаях яйцеголовых творить добро врагам своим без очень веской причины.

Если Книга – всего лишь аккумулятор или портативная зарядная станция для ихних пукалок, они не должны её так ценить. Таких штуковин должно быть много, и одну из них, на месте ибогалов, я после катастрофы в Утопии подбросил бы в Субайху, чтоб и тамошние умники тоже накрылись варежкой.

С другой стороны, разрядники у яйцеголовых появились недавно. До наложения заклятия у них имелись лишь лучевые трубки, вроде слабеньких ручных бластеров, потому что они привыкли воевать с кораблей. И никакие их приспособления, включая летающие платформы и корабли, не нуждались в аккумуляторах, используя солнечную энергию, набирая нужные вещества прямо из почвы и расщепляя на составляющие сам воздух. Любая вещь у ибогалов сама себе аккумулятор.

И очень уж непохожа Книга на все остальные продукты ибогальских технологий.

Новые и новые вопросы крутились у меня в голове каруселью до тех пор, пока она не заболела. Почему трава в чёрной пустыне издавала металлический лязг? Когда она рассыпалась, никакого повышенного содержания железа в оставшейся пыли умники не обнаружили, это я слышал. Я бы ещё поверил в преобразование вещества, но в его преобразование туда и обратно? Впрочем, что я знаю-то… Нахватался верхушек, никогда толком не учился. Журналы да книжки старые… Но почему от деревьев вдруг стали бить такие же молнии, как после Проникновения от разных железяк?

Мысленно махнув рукой, я отложил Книгу, подбросил в костёр дров и дожарил оставшееся мясо, попутно прихватывая то один кусок поаппетитнее, то другой. Я умею есть про запас точно так же, как верблюд – пить. Хотя, само собой понятно, пить про запас я умею тоже, разговора нет. И спать. На Додхаре не очень-то выспишься, если рядом нет Тотигая, а он бывал рядом не всегда.

Конина после долгой варки, да ещё после обжаривания, получалась суховатой, и я то и дело зачерпывал горькой додхарской водицы из бочажка перед родником. Та-а-ак, из полусотни нукуманов, налетевших в тот раз на базу яйцеголовых, на сегодня осталось в живых не более десятка, и среди них – Орекс. Из экспедиции умников, добывших Книгу, уцелел Генка Ждан, который незадолго перед катастрофой окончательно раплевался с Колпинским и перестал ходить в Утопию. Вот их и стоит порасспросить о других Книгах.

А пока я достал из рюкзака самую обычную книжку в мягком переплёте, прихваченную вместе с несколькими другими из города, улёгся у костра так близко, чтоб только страницы не обгорели, и стал читать. Книжка называлась «Энергетика будущего», и в ней автор со вкусом расписывал, как вскоре после издания сего шедевра люди начнут вовсю пользоваться энергией ветра, приливов и отливов, солнечной, геотермальной и бог знает какой ещё, оставив в покое невосстановимые природные ресурсы. Н-да, посмотрел бы он сейчас на наш мир, где водяная мельница является верхушкой высоких технологий. Открыв титул, я глянул год издания. Что ж, автор вполне мог и посмотреть, если пережил Проникновение. Кое в чём он оказался пророком: истощение запасов угля и нефти человечеству теперь точно не грозит.

С готовкой я покончил не скоро и лёг спать позже, чем рассчитывал. Но после появления рядом с Каменными Лбами яйцеголовых я не захотел оставлять половину мяса наутро, как планировал вначале. А ну как ибогалам придёт в голову обшарить мехран в районе своего лагеря? Они видят в темноте как кошки, то есть получше меня и похуже Тотигая. Единственное, что их может удержать от такого шага – сравнительно плохое зрение кентавров в условиях кромешной тьмы, да собственные мысли о нецелесообразности подобных действий. Однако ночь будет лунной, а на счёт целесообразности – откуда мне знать, что у них в головах? Ибогалы могли выслать разведчиков в лабиринт перед нашим убежищем сразу же, как начнёт светать, а луна всё ещё будет на небе. Поэтому я решил выйти завтра в сторону Границы как можно раньше – не позднее чем через два часа после наступления утренних сумерек.

Тотигай уже привёл в порядок своё ложе из веток и сухой травы: керберы любят спать на голой земле не больше, чем люди. Мы по-хозяйски устроились у Каменных Лбов на первый же год – всё у нас тут есть, заранее приготовлено; а постепенно натащили сюда и кое-что для особого личного комфорта. В тайнике имелся хороший запас патронов на случай осады и запасные одеяла для гостей, буде таковые появятся. Своё-то я ношу с собой, как и Бобел. Тотигаю ничего не нужно, однако кроме нас троих про Каменные Лбы знал ещё и нукуман Орекс, и мы замечали, что он не раз проводил здесь ночь в компании нескольких соплеменников. Из двуногих только он один и мог разобраться в приметных знаках, которые я оставлял при изменении сетки троп в лабиринте. Больше никто. Даже Бобел не решался заходить в лабиринт без нас с Тотигаем, если знал, что я опять вызывал разгребателя.

Едва я устроился на своей охапке травы, как взошла Луна. В отличие от людей, которые уже были взрослыми в начале Проникновения, а затем всю жизнь или большую её часть проводили на Старых территориях, я никогда не чувствовал особой разницы между мехраном и нашими земными местами. И здесь и там я как дома. Может, потому, что мехран и стал моим домом с детства, а может, дело как раз в Луне. Она у нас одна и для Земли, и для Додхара, а в чём тут дело, никто не смог объяснить, даже сумасшедший умник, которого посадили на ящик с динамитом. Будь правдой то, что он рассказывал о хроновывертах и о будущем Земли, так ведь за то время, что Солнце превращалось в красного гиганта, Луна должна была давно упасть на планету или хотя бы приблизиться к ней. Но нет – у неё и видимый размер тот же самый, и период обращения вокруг Додхара. День и год у нас теперь усреднённый между двумя мирами, а Луна так и осталась Луною, из какого мира на неё ни смотри. Умники её всю обшарили с помощью своих телескопов, но разницы не обнаружили.

Имелись, на мой взгляд, и другие изъяны в теории того болтуна в ночной рубашке. Генка Ждан мне говорил, что превратись Солнце в красного гиганта, оно заполнило бы всю систему вплоть до венерианской, а то и нашей орбиты, и ничто на Земле не выжило бы. И вообще, жизнь на ней должна прекратиться ещё раньше. Но светило Додхара хотя и очень здоровое, даже до орбиты Меркурия не достаёт. Ну да это мелочи – допустим, Солнце всё ещё в процессе превращения, в самом начале. А вот где сам Меркурий? И Венеры тоже нет. Вообще в системе нет ничего, кроме Додхара, двойника земной Луны и дурацкой красной звезды, огромной до безобразия. Пускай близкие планеты притянуло, и они упали на неё; а Юпитер-то с Марсом и Сатурном куда делись?

Я бы расспросил Генку подробнее, да не очень-то я его люблю, как и всех, кто цепляется за прошлое. Вот он имя себе старое оставил – а зачем? Сейчас прозвища больше в ходу, и так лучше, потому что прозвище берётся не с потолка. Оно обычно отражает что-то, что есть особенного в человеке, присущее только ему. Или людям его профессии, но всё равно это интересней, чем трястись над какой-нибудь замшелостью, смысл которой давно потерян. Мне как-то попалась в руки книжка об именах, так я там посмотрел, что значит имя Геннадий. «Благородный» – во как! А какой он, к чёрту, благородный, если его отец и мать были простыми программистами? Даже в законном браке, и то не состояли, хотя по прежним законам полагалось. Назови он себя в Харчевне Благородным Жданом – так обсмеют и ославят, что потом до конца жизни не отмоется. И со всеми единоверцами Генкиными то же самое.

И чёрт бы с ними, да вся беда в том, что наука у них вправду стала вроде религии. Не зря ведь люди давно шепчутся, что они у нас всё равно как яйцеголовые на Додхаре. Ну, это, конечно, ребята перехватили через край, однако что-то такое в их сплетнях есть. Носятся умники со своей наукой, как поп с кадилом, и случай с Утопией их ничему не научил.

Фермеры им не доверяют, справедливо считая, что те хотели бы жить за их счёт, просиживая штаны в своих лабораториях над никому не нужными опытами; да сейчас никто никому не доверяет, потому что доверяться стало опасно. На шею сядут, ножки свесят и станут погонять. Впрочем, всегда так и было. И сейчас – то один провозвестник истины явится, то другой, то от науки, то от религии, а всё сводится к тому, чтобы бродить без дела и вешать народу лапшу на уши.

Одни продолжают верить в Магомета, другие в Кришну, третьи – в Иисуса. Все веруны старой закалки подняли головы, и утверждают, что именно их бог покарал людей за грехи Проникновением. Веруны новые от них не отстают. Оно понятно, что такая штука, как Проникновение, кому хочешь вывернет мозги наизнанку, но людьми-то надо оставаться? Поэтому те, кто в здравом уме, или принимают учение нукуманов про Обруч Миров, или вообще ничем не забивают голову.

Я сам не особо охоч до религии, но вот нукуманские сказки мне нравятся. С их помощью можно что угодно объяснить, в том числе и земную Луну над Додхаром. Конечно, я не противник науки. Да только не нужна она мне в том виде, в котором её преподносят умники. И никому не нужна. Так они, чего доброго, точно до уровня ибогалов докатятся. Керберы – и те умников недолюбливают. Тотигай, когда в плохом настроении, называет их не иначе, как шибанутыми технократами – подслушал у меня, когда я поспорил в Харчевне с Генкой и едва не набил ему морду…

На этой мысли я и заснул.

Глава 6

Мне снился удивительный сон – чудной, но прекрасный. В своём сне я видел, будто бы сплю здесь, в убежище среди камней-монахов, но видел всё как-то сверху. Костёр еле тлел, а я лежал, завернувшись в одеяло. Рядом со мной словно бросили без присмотра заведённый трактор – это храпел Тотигай. Над Каменными Лбами почему-то было земное небо с земными звёздами, а не додхарское, где созвездия перекошены; но я ничуть не удивился такому несоответствию, как и издаваемым Тотигаем звукам, хотя так храпеть он позволяет себе только тогда, когда дрыхнет за несокрушимыми стенами Харчевни Имхотепа.

Моё тело лежало внизу, а душа смотрела на него сверху, пристроившись на верхушке одного из валунов. Я испугался, что тело, чего доброго, может помереть, оставшись без души, и, растянувшись тонкой струйкой, скользнул вниз, тут же проснувшись.

Огляделся, приподнявшись на локте, проверил лежавшую рядом винтовку, проверил пистолет. Хотел пнуть кербера, чтобы прервать тракторную серенаду, но он лежал далековато. Пока я спал, нагретый за день мехран остыл, воздух посвежел. Одеяло сползло вбок, я поёжился и…

И ощутил на лице и руках холодные мягкие покалывания.

Шёл снег.

Снежинки падали на кожу, превращаясь в капли воды. Не какая-нибудь там крупа, которая изредка выпадает ночью в мехране, чтобы растаять к утру – настоящие снежные хлопья, и они летели всё гуще, и становились всё больше, закрывая тёмное ночное небо и камни вокруг. Последний раз я видел такой снег на Новый год ещё до Проникновения, когда мне исполнилось пять; мы тогда нарядили ёлку прямо на улице, во дворе своего дома, и в полночь мама зажгла бенгальские огни…

Я никак не мог прийти в себя от нереальности происходящего. Это было как в сказке! Вдруг сверху послышался шорох крыльев – больших мягких крыльев, и снежинки закрутились белоснежным водоворотом.

На верхушку валуна, туда, где во сне сидела моя душа, опустилась крылатая девушка. Я быстро приподнялся на локте, откинув одеяло, схватился было за пистолет, да так и замер с ним в руке и с отвисшей челюстью. Всякого я навидался после Проникновения, но такое…

– Ты слишком долго странствовал, Элф, – сказала девушка ласково и чуть печально. – И ты спал так долго, что Проникновению пришёл конец.

Женщин я не видел уже две недели – с того самого дня, как вышел из Харчевни направляясь в город – а таких вообще никогда не видел. Она была, быть может, даже красивее Лики, и уж точно красивее проституток из Харчевни. И крылья! Белые, как её кожа, как падающий сверху снег, как её волосы; не голые и перепончатые, как у большинства зверюг Додхара, но покрытые перьями, как у птицы… или у ангела.

– Я и не знал, что на Додхаре водится такое чудо, – невольно сказал я вслух.

Девушка улыбнулась.

– Ты нас не встречал, но нас много, и мы всё о тебе знаем. Пойдём со мной, я покажу тебе… Пойдём, не бойся, я люблю тебя! Я буду твоей, если захочешь, и ты забудешь все свои беды, и смерть родителей, и Проникновение, и ничего на свете не будет тебя беспокоить! Оставь своё оружие и вещи – нам ничего не понадобится…

Вот это уже слегка походило на разговор шлюх из Харчевни – они тоже уверяли, будто я обо всём забуду рядом с ними. Правда, они пели не так сладко, выражались откровеннее, и обычно им бывало что-то нужно от меня – галеты, шмотки или ещё что-нибудь; и, естественно, у них не было крыльев. А что может хотеть девушка из сказки?

Она расправила эти крылья, взмахнула ими и легко спорхнула вниз, встав рядом со мной. Я ощутил на лице касание прохладного ветра, и снова закружились снежинки. Они оседали на отброшенное в сторону одеяло, мою одежду и волосы девушки; и я поднялся, потому что неловко стало лежать в присутствии такой красавицы; и она положила мне на плечи тонкие белые руки и говорила мне такие слова, которых я никогда в жизни не слышал; и я заметил, что всё ещё держу в руке пистолет, а палец привычно пытается снять предохранитель…

Только тут до меня и дошло, что происходит.

Лицо девушки поплыло, стало прозрачным, и через него проглянула уродливая морда огромной летучей мыши. Снег пропал, на небе Додхара сияла полная Луна. Тотигай, выпустив когти и хрипло рыча, раз за разом бросался на скалу, со скрежетом съезжая вниз, а на её верхушке сидела чёрная сгорбленная тварь, быстро бормочущая себе под нос что-то вроде: «Эники-беники ели вареники, эники-беники ели вареники…» Сброшенное мною одеяло валялось почти в самом костре. Я стоял, по-бычьи нагнув голову и широко расставив ноги, безуспешно пытаясь поднять руку с пистолетом, который стал тяжёлым как наковальня, но тут кербер в очередной раз рыкнул: «Стреляй же, Элф, стреляй, дьявол тебя раздери!..» – и я, не в силах поднять оружие, чтобы прицелиться, вывернул кисть и дважды выстрелил от бедра.

Тяжёлые пули с надпиленным кончиком снесли бормотуна со скалы так легко, словно в него с размаху двинули бревном. Тотигай бросился в проход между валунами и выскочил наружу. Я, преодолевая сопротивление окаменевшего тела, последовал за ним, с трудом переставляя негнущиеся ноги. Бормотун ещё бился, истекая кровью сразу из двух ран – одна была в груди, а другая в животе. Тотигай прижал его крылья к земле, давая мне возможность спокойно добить упыря.

– Бобел будет рад, когда узнает, – сказал я, приставляя дуло к чуть вытянутой голове уродца и нажимая на спуск. Грохнул выстрел, и бормотун под лапами кербера перестал дёргаться.

– Я уж думал, ты не проснёшься, – проворчал Тотигай, когда мы вернулись в своё убежище между валунами. – Трепал тебя, трепал… А ты – никак…

Трепал он меня усердно. Жилет и рубашка на левом плече были разорваны, и мне пришлось сунуть под одежду пук сухой травы, чтобы остановить кровь, тонкими струйками вытекавшую из ранок от его зубов.

– Перестарался ты, брат, – сказал я ему. – Почему было совсем не откусить мне руку?

– Я!.. – возмутился кербер. – Видел бы ты себя пять минут назад! Ещё немного – и он точно увёл бы тебя. И тащился бы ты с закрытыми глазами через мехран до самого Бродяжьего леса, воображая себя в раю.

– Но ты всё равно не дал бы ему меня увести, верно?

– Конечно нет, – буркнул кербер. – Я лучше тебе голову отгрызу. Ты сам говорил, что предпочтёшь это.

– Ну, жить потом как безмозглая скотина, бродя на четвереньках под деревьями и подбирая палые почки – это не здорово, хотя я уже ничего и не соображал бы. Откуда он тут взялся, хотел бы я знать? Всегда считалось, что бормотуны так далеко от своих берлог не залетают.

– Теперь, значит, залетают, – ответил Тотигай, укладываясь на подстилку. – Люди заходят в Бродяжий лес всё реже, так? Так. Те, кто заходит, о бормотунах давно знают? Знают. Пополнять свои стада упырям надо? Надо… Погоди, ещё и на Старые территории начнут залетать.

– Не каркай, ворона – накаркаешь. Фермерам нашим тогда конец. Да и не только фермерам. Всех забормочут и уведут пастись на травку.

Я почувствовал, что снова разыгрался аппетит, и сжевал несколько кусков мяса, не забыв прежде дозарядить пистолет. Вдруг бормотун был здесь не один? Хотя они обычно летают по одному.

– Он, поди, тоже голодный был, – задумчиво сказал Тотигай, глядя, как я ем. – Хотел тебя облизать, а тут я внизу торчал.

– Хрен бы он меня облизал, – ответил я. – Мне только почувствовать его поганый язык на своей коже, и тогда…

– Знаю, знаю, трофейщик, крепок ты, – согласился кербер. – Крепче я и не видел. Наверное, зря я тебя тормошил. Проснулся бы сам в конце концов.

– Будешь должен, – сказал я, выкидывая траву из-под рубашки. Всё-таки Тотигай кусал меня не по-настоящему, ранки были крохотные и успели засохнуть.

– И откуда у тебя иммунитет к их ворожбе? – спросил кербер.

– А я знаю? – пожал плечами я. – И не у меня же одного иммунитет… Генка называл это… дай вспомнить… повышенной устойчивостью к внушению, и уверял, что у меня она какая-то патологическая. С одной стороны, говорил он, это хорошо, поскольку исключает постороннее негативное влияние на психику. А с другой стороны, это, дескать, плохо, поскольку из меня никогда ничего путного не выйдет. Человек, вроде, учится всему на свете именно через внушение или – как оно называется? – суггестивное воздействие. Маленькие дети, говорил он, все сплошь телепаты, потому и усваивают информацию в четыре раза быстрее взрослых – они воспринимают новые знания некритически. Потом, по мере приобретения личного опыта, у людей образуется критический барьер. Мозг тратит три четверти времени, чтобы определить, не враньё ли то, что в него пытаются вложить другие люди, и только одну четверть – непосредственно на усвоение информации.

– А у тебя барьер от рождения? – заинтересовался Тотигай.

– Вряд ли. Генка – умник, вот он и умничает слишком много. Его бы выгнать шестилетним пацаном в мехран одного, потаскался бы голодным с вилами на плече и опасной бритвой в кармане среди пегасов, драконов и бормотунов, каждую секунду ожидая… У него бы тоже возник барьер очень приличной высоты. И теперь он, глядишь, придумал бы способ, как простым людям обороняться от этих суггестирующих губошлёпов.

Я зло плюнул далеко в сторону – в том направлении, где за камнями лежал мёртвый упырь. Встречался я с ними и раньше. Первый раз вплотную столкнулся, правда, не в шесть, а в пятнадцать, но мои воспоминания из-за такой отсрочки лучше не стали. Забрёл я тогда в Бродяжий лес и заснул там как дурак под деревом. Очнулся оттого, что гад меня облизывал – я был весь в его слюнях, а тварь приложилась к шее прямо-таки взасос. Бормотуны людей есть не могут по тем же причинам, по которым люди не едят сырым мясо додхарских животных. Кровь нашу пить тоже не могут, а яйцеголовые, когда их отлавливают, ещё усиливают это качество, чтобы, значит, бормотуны им не портили материал, то есть нас. До предела голодный упырь разве что полстакана крови высосет, прежде чем его вывернет наизнанку. Но инстинкт-то у них остаётся. Вот и не в состоянии они сдержаться – забормочут кого новенького, и облизывают, а язык у них круглый, длинный как змея и прочный как удавка. В такую минуту они совсем теряют над собой контроль – продолжают свою ворожбу, но уже как бы для самих себя, и сами от неё дуреют. Тогда человек может проснуться. Ну, те, которые у бормотуна давно в стаде, они, конечно, не просыпаются. А я проснулся.

Надо было сразу свернуть упырю башку, но что я тогда знал? Да и перепугался ведь – стал его отталкивать, бить по роже, а потом упёрся спиной в ствол дерева и пнул обеими ногами. Бормотун пришёл в себя, озверел, забыл всё, чему его научили яйцеголовые хозяева, и бросился на меня. У них и когти и зубы не хуже чем у керберов, но главное оружие – хвост. Длинный, мускулистый – они им за ветки деревьев цепляются, когда спят вниз головой. На конце пика костяная, что твоё копьё. Схватить-то я бормотуна схватил, стараюсь рожу с оскаленной пастью отпихнуть подальше, а он молотит меня крыльями, орёт, когтями ободрал всего меня чуть не до костей. И всё долбит в ствол вокруг моей головы своей пикой, так что я еле успеваю уворачиваться. Один раз долбанул с такой силой, что от ствола откололась щепа длиной в мою руку и шириной в целую четверть. Тогда я схватил этот кусок, примерился, и по башке его…

Встряхнув головой, я постарался отогнать всплывшую в памяти картину. В конце концов, бормотуны ещё не самое худшее, что может с человеком случиться. Главное то, для чего упыри собирают свои стада. В природе они собирают их из крылатых додхарских мартышек, чтобы имелась жратва на чёрный день, когда на охоте не повезло. Обычно кровь сосут, но, бывает, и слопают какую обезьянку целиком. А твари, переделанные яйцеголовыми, собирают человеческие стада для яйцеголовых. Те потом приходят и берут кого и сколько надо. Всё просто.

И та неувязка, что не на всех действует ворожба бормотунов, разрешается тоже просто. Имхотеп рассказывал, что в предыдущее Проникновение ибогалы выводили новые породы бормотунов уже из людей. Получались всякие русалки там, нимфы и прочие наяды. Делали их, в основном, из женщин, но иногда из мужчин. Они и завлекали разными способами уже любого, кто заходил в заселённые ими леса. С додхарскими мастерами промывки мозгов их было, понятно, не сравнить, но зато нимфы, к примеру, отличались куда большей внешней привлекательностью. Жили они очень подолгу, часто дичали и продолжали свой промысел просто так, без всякой цели. А когда Проникновение завершилось, постепенно все вымерли, поскольку только одно из десяти подобных созданий способно к размножению, а остальные бывают бесплодны. Имхотеп утверждает, что и в этот раз будет то же самое, и он абсолютно прав. В Бродяжьем лесу нимф и русалок уже полно, и вскоре они начнут перебираться на Землю. Тогда наши дела окажутся плохи. Это ведь только чистокровные додхарские бормотуны избегают Старых территорий и наших лесов. И кто знает, какую ещё нечисть придумают ибогалы на нашу голову…

Я зевнул и посмотрел на Тотигая. Он не спал, и его глаза поблёскивали в темноте.

– Яйцеголовые на тропе наверняка слышали выстрелы, – сказал я ему. – Отдохнём ещё немного, а потом надо уходить. Разбуди меня через два часа после того, как станет светать. Сейчас ибогалы вряд ли сунутся с Большой тропы в лавовые поля, и точно не найдут Каменные Лбы раньше чем через четыре часа. Как раз успеем.

– Зря ты не отрубил бормотуну хвост, – сказал кербер. – Бобел был бы рад.

– Ах, правда, забыл. Ну, не беда, завтра отрублю. Стервятники ночью не летают, и в любом случае они не станут жрать его хвост.

Послушав напоследок ночь, я накрылся одеялом. Мне показалось, что не успел я закрыть глаза, как уже снова их открыл. Вокруг, вместо ночной темноты, царил сиреневый предрассветный сумрак. Звёзды потускнели. Луна всё ещё висела в небе. Надо мной, занеся лапу, стоял Тотигай. Вот так я просыпаюсь, когда рядом нет бормотуна.

– Интересно, смогу ли я когда-нибудь разбудить тебя по-настоящему, – пробурчал кербер.

– Обойдёшься, – сказал я. – А если сможешь, то это будет означать, что мне пора на покой. Подамся в фермеры, найду никем не занятый клочок Старых территорий и начну ковыряться в земле. Всё лучше, чем, оставаясь трофейщиком, подохнуть в мехране с перекушенным горлом.

Я быстро скатал одеяло и собрал рюкзак. Последней, как и вчера, положил Книгу. Бросить бы её здесь, хреновину ибогальскую, или подкинуть на Большую тропу законным владельцам – пусть подавятся. Но я понимал, что не отдам Книгу яйцеголовым уже просто потому, что она им очень нужна. Понимал я и то, что столь ценная для ибогалов штука весьма опасна для её временного владельца – даже если позабыть о её собственных смертоносных свойствах. Надо бы получше путать следы до Харчевни. Как бы не привести отряд туда…

Только кажется, что лавовые поля состоят из одного камня, а на самом деле здесь две составляющих – камни и пыль. Ветер без конца гоняет эту пыль с места на место, обновляя тончайший, всё покрывающий слой, и опытный глаз всегда отличит свежие следы от старых, полустёртых. И на самом камне остаются следы – царапины от шипов на ботинках, звериных когтей, чуть заметные выбоины от лошадиных подков… По приметам второго рода хороший следопыт дойдёт не только до Харчевни, или куда там захочет, но и на край света, и иллюзий по этому поводу я не питал.

Впрочем, кого в Харчевне можно напугать нашествием яйцеголовых? Имхотепа? Это фермеров можно. Имхотепу до таких вещей меньше всего дела, иначе он не воздвиг бы свою обитель у самой Границы. А остальные в Харчевне только обрадуются.

Однако они точно не обрадуются ни Книге, ни тому, кто её припёр. А посему я решил вести себя осторожно, следы путать, а когда доберёмся, никому ничего не говорить. Разве что самому Имхотепу. Во-первых, он всё равно узнает, а во-вторых – не слишком честно молчком протащить к нему домой что-то вроде ядерной бомбы.

Спрятав в тайник всё, что оставляли на месте, мы быстро и плотно закусили хорошей порцией нукуманского коня, и я закинул полегчавший рюкзак за спину. Снаружи пришлось ещё на полминуты задержаться, чтобы срезать костяную пику с хвоста убитого ночью упыря – в подарок Бобелу. Он из них делает наконечники для дротиков, и для него нет большего удовольствия, чем продырявить живого бормотуна таким дротиком. Если бы мне было нужно так мало для счастья, я бы всё бросил и поселился в Бродяжьем лесу. Но Бобел считает, что ему станет скучно жить без нас с Тотигаем. Нынешнюю экспедицию он пропустил, поскольку заработал несколько дырок в шкуре во время предыдущей. Сперва валялся у Имхотепа, а когда полегчало, перебрался на ферму к Лике. Пока мы ходили в город, Бобел в меру сил помогал ей убирать очередной урожай – с тех пор, как повсюду на Старых территориях стало тепло, наши фермеры собирают по три урожая в год, как в Древнем Египте, даже если раньше их местность называлась Чукоткой.

Ну, про Чукотку – это так, к слову. На самом деле никто не знает, что творится ближе к полярному кругу. Самые густонаселённые районы Додхара находились за шестидесятым градусом северной широты, и после Проникновения туда выпало несколько крупных городов яйцеголовых. Крупных по их меркам, ибо перед катастрофой Додхар по численности населения уступал Земле в разы. Выжил там кто из людей, или ибогалы всех подчистили, мы не знаем: у нас с ними никакого сообщения. А вот из бывшей Европы часто заходят, и многие остаются. Из Китая – ещё больше. Разный народ, но в основном торговцы, бандиты и умники, пытающиеся наладить контакт со своими на других землях. Первые-то ещё ничего, а вот умникам и бандитам не объяснишь, что нам хватило бы своих собственных.

Сначала, пока действовала связь и работала техника, в умеренные широты валили валом люди с экватора и тропических поясов, и теперь у нас полно индусов, арабов и чернокожих. Все ведь думали, что раз уж по новым порядкам нет зимы и за полярным кругом, то на экваторе всё выгорит начисто. На Додхаре там сплошь пустыня. Но оказалось, что они поторопились. На экваторе хоть и стало жарче, но всё же можно жить; а в додхарских пустынях там, напротив, сейчас иногда идут дожди и появилась растительность.