Текст книги "Путь в Обитель Бога (СИ)"

Автор книги: Юрий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Больше нас задержать никто не попытался. Мой новый знакомец-нукуман одобрительно кивнул, когда я проходил мимо. Бобел благоразумно прошёл до коридора вдоль стены. Тотигай, сперва двигавшийся замысловатым зигзагом, приблизился ко мне и побежал рядом, лукаво кося в мою сторону одним глазом.

Я шёл не оглядываясь – просто слишком устал, чтобы продолжать думать о безопасности. Если меня подстрелят, то по крайней мере будет возможность полежать. Но, самое главное, в воздухе больше не чувствовалось угрозы. Что бы ни предприняли попрыгунчики потом – на сегодня всё закончилось. Я не кербер, конечно, и у меня нет на затылке никаких чувствительных зон, но я обычно тоже знаю, что происходит сзади.

Глава 11

Моя комната в Харчевне запиралась точно так же, как и любое помещение здесь: на стене, рядом с дверью, представлявшей собой десятитонную гранитную плиту, имелось приспособление, символически изображавшее Обруч Миров, поделённое на подвижные сегменты. Искусно высеченные из камня и соединённые между собой хитрой системой выступов и пазов, сегменты являлись также частями нукуманского календаря, и для того, чтобы открыть дверь, достаточно было выставить на календаре заранее придуманную дату и привести в движение Обруч, внешне напоминавший штурвал парусника. Что я и сделал.

Дверь, поднимаемая противовесом, расположенным где-то на втором ярусе или выше, со сдержанным, но тяжёлым гулом поехала вверх, и мы втроём поспешно ввалились в комнату. Бобел зажёг сперва один жировой светильник, а потом и другой. Изнутри на стене находился точно такой же каменный штурвал, что и снаружи. Тотигай, встав на задние лапы и упёршись в него передними, повернул его на четверть оборота, и дверь опустилась вниз.

Стены украшали барельефы со сценами из жизни богов Додхара и совершенно неизвестных мне божеств иных миров и религий. Трудился здесь настоящий мастер, если я хоть что-то понимаю. Или же Имхотеп изготовил их, как и всё остальное в Харчевне, при помощи своего волшебства. Он как-то обмолвился, что в камне уже содержатся все нужные формы, надо лишь уметь извлечь их оттуда. И обязательно ли было ему делать это при помощи зубила и молотка?.. Изображения поражали своей натуралистичностью и тонкой проработкой деталей. Вид комнаты несколько портили двухъярусные нары, которые я устроил у одной из стен, и стеллаж из сосновых досок у другой. На стеллаже хранилось всё моё богатство – в основном оружие и запас одежды. Ну, мне с оружием раздолье после обнаружения того местечка, о котором Кривой Дуплет давеча говорил. Правда, я не на военный склад наткнулся, их все давно разыскали и растащили, а на тайник, устроенный человеком, который такой склад нашёл. Но разница невелика.

Несколько пачек галет уютно устроились в открытой пасти чудовища, чья статуя стояла в углу, подпирая макушкой потолок. Ещё три статуи занимали остальные углы и выглядели страшновато, но я к ним давно привык. А вот в детстве я их побаивался. Первые несколько ночей глаз не мог сомкнуть, да и после часто просыпался и зажигал светильник. Однажды спросил Имхотепа, не может ли он убрать чудищ из моей спальни, но он только покачал головой.

– Не стоит, Элф. Придёт время, и по соседству с ними ты будешь спать даже крепче.

Много времени не понадобилось. Воспоминания об одинокой жизни в мехране после смерти матери были настолько хуже любых статуй, что, сравнив одно с другим, я перестал обращать на свои выдуманные страхи всякое внимание. И впоследствии, действительно, при мысли о монстрах, охранявших углы комнаты, мне становилось не просто хорошо, а вроде как уютно. Внешне они смотрелись не более ужасно, чем некоторые животные Додхара, но, в отличие от последних, были каменными и сожрать меня ни в коем случае не могли.

Позже я обнаружил, что у статуй была и другая функция, кроме декоративной. Две из них достаточно легко и почти бесшумно поворачивались вокруг своей оси, и тогда возле них в стенах отрывались узкие проходы, выводящие в ещё более узкие коридорчики, проложенные в толще стен первого яруса Харчевни. Стоило сделать по любому из них несколько шагов, как плиты, ранее закрывавшие проходы, вновь занимали свои места, и попасть обратно в комнату становилось невозможно. Оставалось только двигаться вперёд – на ощупь, если не было факела, но он и не требовался, так как оба хода не раздваивались, только всё время поворачивали, иногда поднимаясь на второй ярус, иногда спускаясь глубоко под землю. В конце концов они внезапно расширялись и кончались тупиками. Здесь требовалось просто сильно нажать на край плиты, преграждавшей путь, и она поворачивалась, словно дверь-вертушка, пропуская тебя дальше. Семь – восемь таких вертушек – и последняя открывалась в одну из бесчисленных, вечно тёмных глубоких ниш, расположенных по обеим сторонам большого коридора, опоясывавшего по периметру всю Харчевню. Один туннель заканчивался неподалёку от южных врат, второй – в непосредственной близости от официального входа в мою комнату, хотя оба были примерно одинаковой длинны. Таким образом, я мог или незаметно уйти, или напасть с тыла на тех, кто вздумал бы осадить меня в моём собственном жилище, приди кому в голову настолько нелепая мысль.

Мальчишкой я много раз устраивал засады в нишах, пытаясь выяснить, пользуются ли тайными ходами другие жители Харчевни. Но они или ничего не знали о них, или использовали крайне редко. Попасть же в коридоры из ниш было так же невозможно, как из коридоров – в комнаты. Вскоре я обнаружил, что коридоры меняются. Я же не дурачок, с первого раза запомнил число поворотов, подъёмов и спусков в каждом из них, даже число ступенек на лесенках. И вот, вновь пройдя по одному из ходов через некоторое время, я понял, что он идёт не так, как раньше, и я выбрался не в шестой по счёту нише от южного входа, а в двенадцатой. Потом в десятой. Потом опять в шестой – но уже с другой стороны южных врат.

Как такая махина могла перестраиваться, я не смог ни понять, ни даже услышать, а ведь, по идее, грохот от перестроения должен был начинаться невероятный. Обычные двери, когда они поднимаются и опускаются – их ведь слышно. Пусть десять, пусть лишь пять человек знают о тайных туннелях – когда-то же они пользуются ими? Пусть я один – но совершив своё открытие, я за сравнительно короткий промежуток прошёл по каждому из них раз двадцать, и ходы изменились шесть раз. Но что бы ни происходило внутри многометровых внешних стен Харчевни и её подземельях, снаружи это никак не проявлялось.

Позже, вдоволь начитавшись разных книжек в библиотеке Имхотепа и в информхранилище Субайхи, я разработал собственную теорию, согласно которой потайные двери и ходы существовали совсем в другой Харчевне. Той, что была выстроена когда-то на Додхаре. Это объяснило бы, как она потом в одночасье возникла здесь, у нас. Просто проявилась каким-то образом, как наши пирамиды в мехране после Проникновения. Хотел я было похвастать своими умозаключениями перед Генкой Жданом – мы тогда ещё ходили друзьями – но поразмыслил и решил, что молчание золото. Ну их к Нечистому Феху, умников этих; стоит ляпнуть лишнее, сразу начинают расспрашивать, как там да что… Да и обоснований, почему Харчевня проявилась на Земле не целиком, я так и не придумал.

– Ты если заснул, то приляг, – услышал я голос Тотигая и вздрогнул. Действительно, застыл посреди комнаты, будто пятая статуя в придачу к четырём уже имеющимся.

– В какой комнате ты оставил Генку? – спросил я.

– В четвёртой, на восточной стороне, – ответил Тотигай.

– Чёрт с ним, пускай там и сидит. Имхотеп ему с голоду помереть не даст, а сунется наружу – сам виноват. Сейчас отдохнём немного и уйдём из Харчевни на рассвете.

– Попрыгунчики вряд ли нападут на нас здесь, – сказал Бобел. – Ты им напоследок подкинул такую сочную кость… Наверное, одна половина их команды уже перегрызла глотки другой.

Я посмотрел на него.

– А ты меня не осуждаешь, что я так начал драку?

– Да нет. Напротив – хороший приём. Я бы не хотел, чтобы ты сейчас был на месте Прыгуна.

– Рехнулся, Элф? – возмутился Тотигай. – Ты ещё лбом в пол ударь и покайся! Правильно сделал. Прыгун рано или поздно подмял бы под себя Харчевню, и хоть мне на Харчевню начихать, я точно знаю, что уж он-то не остановился бы перед тем…

– А ты заткнись, тебя не спрашивали.

И всё-таки у меня на душе было погано. Знал, что Тотигай и Бобел правы, да я это знал и без подсказок ещё до начала поединка. И проповедника попрыгунчики замучили. И Генку они изуродовали бы. И караванщиков они грабили в пустыне. И пленных наверняка работорговцам продавали. Головой же всему был Прыгун. А вот смотри-ка…

– Всё-таки интересно, куда подевался караван Цуя, – раздумчиво сказал я.

– Яйцеголовые, которых мы встретили в мехране, двигались как раз с той стороны, откуда он должен был прийти, – подал голос Тотигай. – Первые двое – не знаю, а большой отряд – точно. Не от Харчевни же шла такая банда? Здесь бы знали.

Я мысленно представил себе карту нашей Старой территории, со всех сторон окружённой землями Додхара. Такие карты мне не раз показывал в воображении мой разгребатель. Дальше к западу – другая Старая территория, с которой должен был идти Цуй. И если ибогалы шли только по мехрану, не заходя на Землю… В том-то и штука, что они всегда могут перемещаться исключительно по родным местам, хоть через всю планету, а мы, переходя с одной территории на другую, обречены пересекать их владения. Только в нукуманских землях ибогалам нет ходу. Но это к юго-востоку замки нукуманов стоят плотно, да и то не везде. А на последнем участке маршрута Цуя их совсем нет.

– Ладно, сейчас спим, а перед рассветом выходим.

Я подлил масла в один светильник, погасил второй и залез на верхние нары. Бобел повалился на нижние. Тотигай растянулся на полу – на медвежьей шкуре. Большой был медведь… Повадился на ферму к Лике – ну, пришлось ему со своей шкурой расстаться.

Когда я проснулся, Тотигай сидел посреди комнаты, задрав голову к потолку, где был изображён Предвечный Нук, творящий Великую Живую Пустоту.

– Что-то за дверью? – едва слышно прошептал я, хотя снаружи нас всё равно никто не услышал бы.

– Нет, ничего.

– Я всё равно проверю. А вы с Бобелом пока собирайтесь. Пусть он возьмёт что нужно… Да, вон тот пакет – самое главное! Подарки для Лики из города. Напомни ему, чтобы не забыл. Боеприпасы, естественно, тоже…

– Про боеприпасы он не забудет.

– И Книгу, конечно. Здесь её нельзя оставлять.

Я проверил винтовку. Пистолет свой тоже проверил, хотя и помнил, что дозарядил магазин сразу же, как только мы покинули общий зал; повернул одну из статуй и нырнул в потайной ход.

Я не пользовался им года два, но помнил, что в последний раз вышел в пятой нише слева от своей двери. Для настоящей ситуации это было слишком близко. Однако на сей раз выход открылся в четырнадцатой нише – в самый раз, и я осторожно выглянул, стараясь не шуметь. Звук, с которым плита встала на место за моей спиной, был не громче, чем лёгкое шарканье ноги по полу. На подшипниках она, что ли? Вспомнив свою теорию, пожал плечами. После вчерашнего я не удивился бы, узнав, что Харчевня, как и Луна, существует одновременно во всех восьми пространствах Великого Обруча, а Имхотеп не кто иной, как Предвечный Нук собственной персоной.

Правда, в его обители наряду с нормальными людьми тусуется всякое отребье. А в Обитель Бога, если верить нукуманским преданиям, способен войти только милосердный и чистый сердцем. Как тогда объяснить присутствие в Харчевне попрыгунчиков? Да и моё собственное, если уж на то пошло.

Попрыгунчиков в коридоре не было. Там вообще никого не было.

Я подошёл к своей двери и крепко стукнул по ней несколько раз кулаком – из-за толщины плиты вышло еле слышно. Дверь с гулом пошла вверх, и я поспешно посмотрел по очереди в обе стороны коридора, проклиная архитектора Харчевни. Почему бы Имхотепу (или Предвечному Нуку) не сделать бесшумными все двери без исключения?

Первым вышел Тотигай. Бобел шагнул наружу с моим рюкзаком на спине и пулемётом наперевес. Ближе всего были северные врата, к ним мы и направились. Магазинчики-лавчонки стояли закрытыми. Харчевня спала, только из общего зала доносился шум и отголоски музыки – скрипка, свирель… Там иногда гуляют всю ночь напролёт. Синяк Тэш отгрузил в бар вечернюю партию своей самогонки и тоже дрых, заперев дверь.

Кербер нас опередил, чтобы проверить, кто стоит в дозорах снаружи. Никакой регулярной охраны в Харчевне нет: сторожат по очереди местные завсегдатаи, живущие здесь годами, успевшие отдохнуть после похода трофейщики – перед тем, как уйти в поход снова, да те странствующие торговцы, которые не раз бывали у нас и всем хорошо знакомы. Регулирует такие дела Бенджер. Недостатка в желающих никогда нет, поскольку разницы между общественной и личной безопасностью в Новом Мире не существует. Большие караваны выставляют собственных часовых. Всегда с охотой встают на караул проезжие нукуманы, к которым по причине их неподкупности безграничное доверие.

Северные врата бессменно охраняли поводыри разгребателей, лагерь которых находился как раз напротив – не более тысячи шагов. Тотигаю предстояло выяснить, не стоят ли между лагерем и Харчевней палатки случайных странников и не вздумал ли кто из них поболтать с поводырями, мучаясь бессонницей.

– Никого, – доложил Тотигай, встретив нас у выхода. – Если не считать одного созерцателя. При нём кербер.

Созерцателя, действительно, можно было не считать – это всё равно что никого и даже меньше. Просто появилась такая порода людей вскоре после Проникновения. Они как будто странники, но странствуют без всякой цели, подолгу оставаясь там, где им понравится. Они очень дружны с керберами, понимают их не хуже, чем нукуманы, у которых с керберами союз с незапамятных времён. Самая же главная отличительная черта созерцателей такова – они никогда и ни во что не вмешиваются. Не принимают ничью сторону в распрях. Всегда сами по себе.

Вот и этот сидел между Харчевней и станом поводырей, совершенно один, жёг костёр и как будто что-то на нём жарил – далеко, не разглядеть. Кербер лежал рядом. Когда мы прошли мимо шагах в пятидесяти, он навострил уши, но и только. Человек у костра не обернулся, продолжая заниматься своим делом – он поджаривал кролика. Кроликов, как и одичавших свиней, после Проникновения развелось необычайно много. Да и настоящее дикое зверьё вздохнуло спокойнее с тех пор, как встал последний завод и замолчал последний двигатель.

На поводыря-часового мы наткнулись ещё шагов через триста, и, насколько я понял, он специально встал на нашей дороге – ведь обычно они дежурят гораздо ближе к Харчевне.

– Привет, Элф, – сказал он. – Неужели к нам?

Это был не человек – дикарь из племени ойду. Они какие-то дальние родственники кийнаков, хотя и не обладают их способностями. Низкорослые, худощавые, с шоколадной кожей, и на лице каждого словно приклеено насмешливо-пренебрежительное выражение. Чёрные волосы до плеч, вьющиеся, и не поймёшь, кто перед тобой – мужчина или женщина, если не посмотреть на грудь, да и в этом случае не всегда угадаешь. У их женщин грудь становится более-менее нормального размера только на период вскармливания младенцев, а так лишь соски крупнее, и всё. Да ещё многие ойду после знакомства с нами переняли привычку носить человеческую одежду, большей частью мужскую. Это совсем сбивает с толку.

– Привет, – отозвался я останавливаясь, в то время как Тотигай и Бобел продолжали идти вперёд. – С чего ты решил, что я к вам? Я тебе вообще мерещусь.

– Понял, – без споров согласился ойду. – Конечно, мерещишься. И те двое тоже. Кто будет ходить тут в такую рань, когда ещё спят все?

Он тихо рассмеялся и пошёл в темноту, возвращаясь на свой пост. Я догнал своих, когда они уже повернули мимо лагеря поводырей по тропе, ведущей к горам.

Через несколько тысяч шагов мы вышли к железнодорожному полотну, почти скрытому молодыми деревцами и травой. Тропа шла вдоль него, а мы следовали тропе, пока железнодорожная насыпь не стала выше. Здесь дорожка ныряла вниз, под однопролётный мост, под которым протекала небольшая речушка. Дальше вдоль железнодорожной линии идти было небезопасно. Я там бывал, и знал, что трава и деревья вдоль полотна начинают расти всё реже и реже, становятся чахлыми, совсем исчезают. Ещё дальше был заброшенный завод, а чуть в стороне – посёлок. В посёлке-то ничего, он нормальный. Почти все дома одноэтажные, многие деревянные, и уже начали помаленьку разваливаться. Улицы заросли. А завод остался каким был, туда никто не заходит. Нехорошо там. Природа – она ведь быстро поглощает то, что сделали люди, как только те перестают за своим хозяйством следить. И если она что-то там поглощать не хочет, так значит, с тем местом не всё в порядке.

Особенно много подобных мест в городах. Идёшь по улице – ну, всё как обычно: деревья взломали асфальт, машины стоят проржавевшие… И вдруг раз – ты на той же самой улице, но окружающие тебя здания выглядят точно так, как, наверное, выглядели на следующий день после Проникновения, только людей нет. Живых. Мёртвых сколько угодно, и трупы лежат, не гниют вот уже двадцать лет по земному счёту. Не кварталы, а мечта некрофила. Именно в таких кварталах можно отыскать самые хорошие вещи. Повезёт – выйдешь оттуда с ними, и вещи будут как вещи, бери и пользуйся. Сигареты – будто только вчера с фабрики. Консервы нормальные, продукты в пакетах и коробках тоже, поскольку мыши там не водятся. Вообще никто не водится там… кроме той дряни, что живёт под землёй, в подвалах и канализации. Что интересно – в городах яйцеголовых таких мест нет. Только в наших.

Я насмотрелся нетронутых временем кварталов, а на завод, к которому вела эта линия, никогда не заходил. Что там найдёшь? Заводы и тому подобные места любят умники. И мёртвых умников там валяется больше, чем где бы то ни было.

Уже рассвело, и утро было просто замечательным – чистым, свежим, с лёгким туманом, который быстро исчезал под лучами солнца. Настоящее земное утро, да ещё из лучших. В кустарнике, стоявшем по обе стороны речушки, вдоль которой теперь вела нас тропа, пели птицы. Вот птиц в Новом Мире мало осталось. Они не сразу приспособились к новому распорядку дней и лет, боялись додхарских земель, и множество перелётных вымерло. Теперь, как и раньше, стаи летают на юг, в места бывших гнездовий, где они уцелели, только стараются подниматься в небо как можно выше, когда нужно лететь над Додхаром, и в мехране они никогда не садятся. Ворон, наоборот, развелось великое множество сразу после Проникновения – они тогда питались трупами. Но кто меня всегда удивлял, так это грифы. Никогда ведь они не водились в нашей местности, да и по всей Земле сколько их было-то? Расплодились невероятно. Один из них сейчас кружил над нашими головами высоко наверху.

Мы находились уже довольно далеко от Харчевни. Я думал о городах, некоторые из которых медленно разваливаются, а другие нет; о том, что будет лет через двести; об умниках, которые мечтают построить идеальное общество из кусков неидеального, и с тупой настойчивостью пытаются оживить технику, которая нас всех и спасёт. Как будто перед Проникновением у нас техники не было – и что, помогла она нам?

К полудню мы подошли к горам и встали на привал в тени одной из них. Я тяжело вздохнул, зная, что отдохнуть мне не придётся. Бобел не зря тащил весь груз на себе, а мне теперь нужно идти и прятать Книгу. Мы с самого начала договорились её на ферму к Лике не тащить.

– Хочешь спрятать Книгу в ущелье? – спросил меня Тотигай.

– А где тут ещё? Не задавай глупых вопросов. Пойдёшь со мной?

– Нет. Ты будешь долго место выбирать. Я лучше потом пробегусь по твоим следам и посмотрю.

– Не стану я ничего выбирать. Родник за пасекой знаешь? Там и спрячу. Перекусите пока.

– С удовольствием, – согласился Тотигай.

– Мы подождём тебя, – решительно возразил Бобел.

Кербер недовольно заворчал. Я усмехнулся и двинулся вперёд, на всякий случай сняв винтовку с предохранителя.

Горы эти можно было назвать горами только потому, что вокруг лежала равнина. Просто большие холмы, сложенные из песчаника и поросшие лесом. Некоторые из них довольно крутые, и ущелье находилось между двумя такими. Там и сям на склонах дождь и оползни оголили скалы. Хрупкая порода крошилась, скалы медленно разрушались, копя внизу откосы больших и малых обломков, между которых ничего не успевало прорасти из-за всё новых и новых камнепадов.

Речка, вдоль которой мы сюда пришли, спокойная на равнине, здесь скакала и прыгала по оголённым ею от почвы слоистым серым плитам. Она перебрасывала с одного своего берега на другой естественные мостики – подмытые ею деревья, рухнувшие под тяжестью собственной кроны, бешено неслась между больших валунов и образовывала красивые тихие заводи в крошечных, но очень симпатичных долинах, лежавших по всей протяжённости ущелья и становившихся всё меньше по мере продвижения к истоку. В двух тысячах шагов вверх по течению, в одном из боковых ответвлений ущелья и находилась пасека.

Приземистый бревенчатый дом был очень старым, тесовая крыша поросла мхом. От ульев почти ничего не осталось, но омшаник был ещё цел. Я прошёл дальше, до того места, где прямо в крутой склон горы была забита трёхдюймовая труба, из которой вытекала тонкой струйкой вода. Небольшой бочажок был заботливо обложен камнями. Наткнувшись на родник впервые, я недоумевал, зачем бывшему хозяину пасеки потребовалось устраивать здесь этот водопой, если рядом с домом текла целая река. Напившись, удивляться перестал – такой вкусной воды я ещё в жизни не пробовал.

Возле бочажка я спугнул оленя. Он бросился прочь, стрелять я не стал. Слишком поздно я его заметил и слишком далеко тащить его отсюда до Лики.

Цепляясь за выступавшие из склона уступы песчаника, я залез почти до средины горы. Когда склон стал более пологим, нашёл в зарослях черёмухи вход в небольшую пещеру. В неё можно было только вползти, а уж разогнуться внутри – никак. Здесь и оставил Книгу, засунув её в расселину между камнями. Пусть полежит, пока мы не вернёмся.

Спустившись вниз, я придирчиво осмотрел склон. Догадаться о существовании пещеры мог бы только ясновидящий, поскольку её совершенно скрывали заросли, да и сама местность не предполагала наличие пещер. Оставшись доволен, я пошёл обратно.

– Готово? – спросил Тотигай, когда я возвратился.

– Да. Просто так никто не найдёт, хотя… Хотя, может быть, я бы обрадовался, если бы её кто-нибудь упёр и избавил нас от головной боли. Имхотеп что-то недоговаривает на счёт этой штуки. Что-то он ещё знает – точно. Вернёмся в Харчевню, постараюсь расспросить его подробнее.

Поляна у входа в ущелье, где мы расположились, была довольно большой. Солнце стояло уже высоко и стало жарко. Тень от ближайшего к нам холма сдвинулась, пока я ходил к пасеке, и мы перенесли лагерь ещё ближе к нему.

– Зря всё-таки я не подстрелил того оленя, – сказал я задумчиво.

– Ненавижу тебя, Элф, – проворчал Тотигай. – Как раз в твоей манере. Отойти в сторону, побродить немного, а возвратившись, сказать полумёртвому от голода керберу: «Зря я не подстрелил того оленя». А почему не целое стадо?

– Нет, там правда был олень. У родника.

– Тогда ты вдвойне скотина.

– Всё равно мы не стали бы тратить сейчас время на вымачивание и варку мяса. А сырую оленину ты есть не можешь.

Я уже полез в карман за галетами, когда на поляну из лесочка у реки выскочил заяц и весело запрыгал в нашу сторону. Нас он пока не замечал. Возбуждённый разговорами об оленях, Тотигай сорвался с места, и ему удалось отрезать зайчонку путь к лесу. Косой испуганно заметался, а кербер бросился на него, расправив кожистые крылья.

Наверное, с самого появления на свет бедному зайцу не доводилось испытать такое потрясение. Он кинулся в сторону, потом пошёл зигзагом и принялся выписывать в траве петли. Тотигай преследовал его с яростным рыком, помогая себе крыльями на крутых поворотах. Его челюсти непрерывно лязгали в непосредственной близости от заячьего зада, подпрыгивающего прямо у него перед носом, а один раз беглец проскочил под самыми лапами кербера, и Тотигай едва не перекувыркнулся через голову, пытаясь его схватить.

– Брось, старина! – крикнул я. – Всех калорий, которые в нём содержатся, не хватит, чтобы оправдать погоню. И у тебя потом разболится живот.

– Помоги, Элф! Застрели его! Ведь уйдёт же!..

– Сейчас. Только лыжи смажу…

Бобел, пожёвывая травинку, молча смотрел, как Тотигай гоняет бедного зайца по всей поляне.

– Не поймает, – заключил он наконец.

Зайчонок, совершив ещё один отчаянный пируэт, рванул по прямой в сторону реки. Тотигай взмахнул крыльями и прыгнул, но в результате лишь врезался в кусты в том месте, где только что скрылась его добыча.

– Не расстраивайся, – сказал я, когда он оттуда выбрался и подошёл к нам. – Этот экземпляр всё равно был маловат. Он подрастёт, женится, и они с супругой нарожают кучу детишек, один из которых в будущем достанется тебе же.

Тотигай зло глянул на меня и потребовал две галеты. Я хотел отпустить ехидное замечание, но решил не накалять отношения.

Перекусив, мы отправились дальше и к вечеру вышли на берег Кривого ручья, где мне посчастливилось убить молодую лосиху. Сняв шкуру и забрав лучшие части туши, мы уже хотели идти, но Тотигай насторожился и предостерегающе фыркнул.

– Ничего не слышу, – одними губами прошептал Бобел, когда мы оказались в укрытии.

– Я тоже, – ответил Тотигай. – Но я их чую. Один человек и один ойду. С ними кербер.

Ветер был на нас, и чужой кербер учуять нас не мог. Они шли от фермы Лики, и мне это не нравилось.

– Может, рейнджеры Хака? – предположил Бобел.

– Среди них не было ойду… Сейчас всё узнаем.

И вот они показались из-за деревьев в конце видимой нами части тропы, но ещё раньше приникший к земле Тотигай облегчённо выдохнул и выпрямился во весь рост.

– Это сам Хак, – сказал он. – Опять они намазались этой дрянью.

Он вышел на открытое место. Всадники резко остановились, но потом их кербер, очевидно, учуял нас, и они продолжили путь – очень, однако, настороженно.

Мы тоже вышли, и я заметил, как Хак сразу расслабился. Подъехав ближе, всадники спешились. Тотигай в стороне уже оживлённо болтал со своим собратом на кряхтящем и гавкающем керберском наречии.

– Ваша мазь не очень-то помогает, – заметил я. – Помнится, этот чудак с Водяной мельницы обещал вас почти невидимками сделать?

– Чёрт бы его взял, – ответил Хак. – Мы его на целый год от оплаты освободили. И уже в который раз убеждаемся, что его зелье никуда не годится. Запах становится неразборчивым, но совсем не исчезает. Он всё обещает улучшить состав… Ну уж нет, при следующем же объезде он или заплатит за охрану, или я отрежу ему яйца. Или сам провожу в его владения работорговцев.

– А вот это уже называется рэкет… Как у вас? Никого не потеряли?

– Нет, в последнее время всё спокойно. И вот, даже пополнение. – Хак кивнул в сторону ойду, который с обычным для своего народа насмешливо-независимым видом стоял чуть в сторонке.

– Ты скоро соберёшь целую дивизию, – ухмыльнулся я. – Как тогда фермеры вас прокормят?

– Глупости! – возмутился Хак. – Чем нас больше, тем им безопаснее.

– Да я шучу. Вы молодцы, ребята.

Рейнджеры Хака постоянно патрулировали всю эту часть Старой территории, питаясь тем, что подавали фермеры. И десяти – теперь одиннадцати – бойцов и кербера на такую площадь было явно недостаточно. Кого-то постоянно приходилось отряжать для сопровождения фермерских обозов, перевозивших продовольствие в Харчевню и Субайху. Минимум трое дежурили на границе с владениями Горного братства. Братские парни обычно соблюдают договоры, но люди они неспокойные, и лучше держаться с ними настороже.

Взгляд Хака упал на остатки лосиной туши.

– Не уступите? Вы вроде всё равно собирались уходить.

Отрицать было бессмысленно. Жаль. При другом раскладе можно было сдёрнуть с него за мясо хоть горсточку патронов, наврав, что мы хотели забрать всё, но теперь пусть пользуется. Не так уж хорошо им платят фермеры, а выбрать время для охоты рейнджеры могут не всегда.

И не всегда везде успевают, как ни стараются.

На ферму Лики они однажды не успели. Банда разогнала коровье стадо, осадила хозяев в доме, и всё кончилось бы совсем плохо, не окажись рядом мы с Тотигаем. Ввязавшись в драку, мы сумели продержаться до подхода рейнджеров.

Дом сгорел, отец Лики умер спустя два часа после окончания перестрелки, а её мать бандиты убили в самом начале. Лика только чудом не обгорела – её вытащил из огня Тотигай, когда она уже почти задохнулась в дыму. Тяжело ей пришлось. И просто так нелегко девушке стрелять в людей, пусть даже ты фермерская дочка со Старой территории, а люди – бандиты; но отстреливаться сидя в пылающем доме, когда твой отец рядом истекает кровью, зная, что всё кончено…

Стреляла она на редкость метко. Мы это хорошо разглядели, прежде чем разобрались что к чему и вошли в дело на её стороне.

Тогда капитаном рейнджеров был Голландец Клиф, которого потом убил грифон. Рейнджеры хотели проводить Лику на одну из соседних ферм, обещая помочь перевезти всё, что осталось от хозяйства, но она отказалась наотрез. Сопливая совсем девчонка, лет четырнадцать по земному счёту, а упрямства у неё было на целое стадо ослов. Спокойное упрямство человека, который точно знает, чего он хочет в жизни. Она хотела остаться на своей земле, которая принадлежала её родителям ещё до Проникновения.

Ну, мы помялись-помялись, да и ушли. А я потом не выдержал, вернулся и помог ей отстроить новый дом, хотя плотник из меня – господи прости. И рейнджеры тоже заезжали, помогали…

Так Лика и живёт теперь одна. Повзрослела, стала красавицей. Коров разводит, но в основном коз. Спит в обнимку с автоматом Калашникова.

Постоянно помогает ей по хозяйству высоченный и худющий глухонемой парень, поселившийся по соседству в лесу. Звать Сила, как он однажды мне на земле прутиком накарябал, хотя силы, сдаётся мне, ему как раз и не хватает, как и мозгов. Может, слабоумный, а может, и притворяется. Но тихий, и у него интересная особенность – пока на ферме ничего не происходит, он там не появляется, иногда три, иногда четыре дня. А если ночью нападут на коровник волки, так он в эту ночь будет непременно дежурить в коровнике. Изредка приходит днём и помогает в огороде. В дом не заходит, и пищи не берёт, зато я однажды видел, как он поймал пробегавшую мимо крысу. Схватил поперёк туловища, вцепился зубами в шею – хрясь! – и он уже спрятал её в свою котомку. Необычный парень, а чего он к Лике так привязался – неизвестно. Ночью видит не хуже Тотигая. Собаки его с первого же раза пропустили как своего. Он же ставит все покосы, причём исключительно по ночам, и удивительно быстро для своего скелетообразного сложения. Лика мне рассказывала: приходит как-то утром на покос – а вся трава уже свалена. Отправилась на другой, сделала половину, а когда вернулась на следующее утро, доделывать не пришлось – там уже Сила поработал. С тех пор так и повелось: на какой покос не явится – можно поворачивать обратно, и в конце концов она перестала ходить, только готовое, просушенное и сметанное в копны сено вывозит на своей единственной кляче.