Текст книги "Путь в Обитель Бога (СИ)"

Автор книги: Юрий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Лика любит, и печёт кукурузные лепёшки, когда мы заглядываем в гости. Имхотеп ничего против нас не имеет и держит за мной ту комнату, в которой поселил после того, как подобрал в мехране. Я, когда вырос, предлагал ему платить за аренду, но он не берёт. И все остальные нормальные люди относятся к нам спокойно, а что там на уме у всякого отребья, никого не волнует. Пусть хоть камни жуют от злости.

– Лика прислала тебе кукурузные лепёшки, – сказал Бобел. – Они в твоей комнате. Я хотел взять с собой, когда шёл встречать, да забыл. Ты уж извини.

– Правильно сделал, что забыл, – ответил я. – Вот сейчас сдадим барахло, возьмём оленины, пару тушёных кроликов, и устроим пирушку.

– А мне? – напомнил о своих правах Тотигай.

– Ты не можешь кроликов. Для тебя будут остатки нукуманского коня и галеты.

– Я имел в виду лепёшки.

– А-а-а… А я-то надеялся, что ты нас не расслышал и ничего про них не знаешь.

Мы прошли через прямоугольный проём, служивший парадным входом в Харчевню. Сооружение над ним – что-то вроде тамбура, или, лучше сказать, притвора при храме – возвышалось метров на двенадцать, выдаваясь далеко вперёд из каменного тела основного здания. Оно было сложено из точно таких же огромных блоков, обтёсанных так гладко, что нигде угадывалось следов обработки – как будто их отшлифовали. Внутри коридора, по стенам справа и слева имелись глубокие пазы, а из потолка выдавался край плиты весом тонн в четыреста, если не больше. Маленьким я всерьёз боялся, что она как-нибудь ненароком сорвётся и шлёпнется вниз как раз тогда, когда я буду под ней проходить. Но плита, удерживаемая противовесом, никогда не падала сама по себе, а специально на моей памяти ею закрывали проход всего четырежды.

– Я уже чую лепёшки, – заметил Тотигай, потянув для пущей достоверности носом.

– Брешешь, – безразлично сказал Бобел. – Ничего такого ты почуять здесь не можешь.

Он был прав. Даже после того, как Имхотеп по единодушной просьбе постояльцев изгнал из Харчевни кожевников с их редкостно вонючим производством, учуять внутри запах кукурузных лепёшек, лежавших в закрытой комнате на другом конце здания, не смог бы и зверь с более чутким, чем у кербера, носом. Здесь тяжёлый дух смоляных факелов смешивался с запахами сырого и жареного мяса, крепкого самогона, оружейного масла, вяленых дынь, тёртых орехов, самодельной косметики, чеснока и сушёной рыбы. Дым от жаровен и коптилен медленно вытягивался наружу через хитроумно устроенные продухи, куда не попадал дождь. Свою лепту в незабываемый аромат Харчевни вносили бочки квашеной капусты в комнатушке-магазине Белянки, десятки шкур (уже выделанных) в мастерской Норвежца Дука, микстуры и всевозможные снадобья Знахаря, а также и кукурузные лепёшки – но их в Харчевне никто не умеет выпекать так здорово, как это делает Лика. Одна лишь контора Законника Лео ничем не пахла, поскольку ему для составления договоров и купчих ничего не надо кроме бумаги, пишущей машинки, да нукуманских письменных причиндалов.

Не заходя в общий зал, мы сразу свернули в боковой коридор, идущий по периметру первого уровня. Справа и слева располагались комнаты, занятые мастерскими, лавками и складами торговцев. Постоянно работало не более двух десятков заведений – все они принадлежали завсегдатаям; ещё столько же открывалось периодически, когда в Харчевню на какое-то время возвращались их владельцы. Остальные комнаты или пустовали, или использовались лишь тогда, когда с одной из соседних Старых территорий приходил большой торговый караван. Факелы возле них, понятно, не горели, и всё же света было достаточно для того, чтобы не расшибить себе лоб впотьмах, поскольку Имхотеп за свой счёт ставил в любых посещаемых помещениях и коридорах восковые свечи.

Занимался он этим не сам, а с помощью Фонарщика. Тот как раз сейчас брёл впереди, поглядывая по сторонам в поисках огарка, который пора заменить целой свечой. Когда мы его нагнали, он обернулся, и я подумал, что незнакомым с ним людям, если у них слабовато сердце, с Фонарщиком в полутёмных закоулках Харчевни лучше не встречаться. Ну чистый бормотун, только крайне истощённый, без крыльев, и нацепивший на себя кое-какую одёжку.

– Привет, Элф, – поздоровался он со мной каркающим голосом. – Привет, Бобел. Привет, Тотигай.

– Здорово, старина, – ответил Бобел за всех, намереваясь дружески хлопнуть доходягу по плечу, но вовремя спохватился и опустил руку.

Правильно – после такого приветствия Харчевня уже не смогла бы похвастать достопримечательностью вроде Фонарщика. Несмотря на свой кошмарный облик, вгонявший в озноб даже бывалого человека, тот мог бы развалиться на части не только от удара лапы Бобела, но и просто от сильного сквозняка. Считалось, что Фонарщик никогда не выходит наружу, чтоб не сдуло ветром; ещё поговаривали, что он и есть самый настоящий бормотун, которого Имхотеп научил говорить по-человечески, предварительно ампутировав крылья и хвост; умники думали, что он последний представитель одного из вымерших народов Додхара, а толстуха Белянка однажды во всеуслышание заявила, будто Фонарщик есть плод неудачного эксперимента яйцеголовых по скрещиванию африканского пигмея и додхарского саксаула. С последним утверждением я мог бы смело поспорить – полуживые растения Додхара передвигаются с куда большей резвостью, а пигмеи уж точно.

Народ в Харчевне задиристый, и не видит ничего плохого в том, чтобы вдоволь потешиться над кем-нибудь, кто послабее и не даст сдачи. Однако Фонарщика никто не трогал, а Бобел по непонятной причине испытывал к бедолаге самые тёплые чувства. Возможно, Фонарщик некогда и вправду побывал в лабораториях ибогалов, и Бобел узнавал в нём родственную душу.

– Пришёл наконец караван Цуя? – спросил я. – Что слышно?

Цуй регулярно водил свой караван из Китая в Европу и обратно, появляясь на нашей Старой территории каждый год, и всегда действовал с предсказуемостью часового механизма. Его ждали ещё тогда, когда мы с Тотигаем отправились в поход, но я что-то не замечал ни самого каравана, ни следов его пребывания.

– Нет, Элф, – ответил Фонарщик. – И гонцов тоже не было.

Это показалось мне ещё более странным. Цуй высылал гонцов вперёд всякий раз, как вступал на какой-нибудь кусок Старых территорий, лежавший на его пути. На нашей территории он высылал их непременно, поскольку она была одной из самых густонаселённых, следовательно, перспективной для торговли, и Цуй не упускал случая собрать побольше народу на пути своего каравана. Он поступал так неукоснительно, несмотря на то, что все давно запомнили его график. И если гонцов до сих пор не было…

В Харчевне уже перед нашей вылазкой в город собралось всякого люда втрое против обычного, и народ не спешил расходиться. Цуя с нетерпением ждали прежде всего потому, что он всегда и в больших количествах привозил из Европы натовские боеприпасы, а у нас многие, особенно пришлые, пользуются тем или иным оружием бывшего Альянса. То же самое сейчас творилось в Субайхе, которая, как и Харчевня, располагалась недалеко от Большой тропы. Умники терпеть не могут караванщиков, называя их бессовестными спекулянтами, но не забывают использовать большие скопища людей в просветительских целях. Ну, что я имею в виду – «большие»? У нас один житель приходится на два квадратных километра. По сравнению с другими территориями выходит, что у нас жуткая теснота и перенаселение. А если где-то собирается больше сотни человек сразу, то иначе как скопищем это и не назовёшь.

Тут меня осенило.

– Тотигай, – сказал я. – Пробегись по-быстрому везде. Проверь, кто к нам на сей раз припёрся из Субайхи, и нет ли среди них Генки Ждана.

Кербер понимающе ухмыльнулся и рысью двинулся по коридору, обогнав Фонарщика. Мы с Бобелом тоже его обогнали и первым делом зашли к Белянке – я ей новый автомат обещал. Когда она впервые тут появилась и открыла свою лавочку, эту могучую толстуху прозвали Капустницей, но прозвище хозяйке заведения по душе не пришлось, и после того, как Имхотеп вправил выбитые челюсти двум – трём трофейщикам, её переименовали в Белянку.

– Элф! – расцвела Белянка, с кряхтеньем разгибаясь откуда-то из-под прилавка, и, уперев свои мощные ручищи в необъятную поясницу, выпятила вперёд пузо. – Когда же ты, негодник, мне свидание назначишь? Я уже вся истомилась. Может, в этот раз?

– Нет, только когда похудеешь.

– Да я ещё совсем худенькая! – возмутилась толстуха. – Ты что, хочешь моей смерти? От истощения?

– Это была бы невосполнимая потеря для всех нас, – вежливо сказал я. – Но истощение тебе не грозит в ближайшие десять лет, даже если начнёшь поститься сегодня.

Белянка погрозила мне кулаком и спросила, принёс ли я автомат. Я сказал, что принёс, а она предложила оплатить заказ капустой – «ну хоть часть». Я посоветовал ей самой съесть всю свою капусту, раз она всё равно не собирается худеть. Она погрозила мне другим кулаком и потребовала выкладывать товар. Мы быстро сторговались, потому что со старыми знакомыми я никогда не дорожусь. Забрав оружие и патроны, толстуха расплатилась галетами, помедлила, и выставила на прилавок литровую банку квашеной капусты.

– Это в подарок. Чтоб ты понял, как я тебя ценю. Может, всё же пригласишь на свидание.

– Не надейся! – оборвал я, передавая капусту Бобелу. – Я дал обет безбрачия.

Белянка откинула голову назад, заржав как стадо пегасов.

– Ты!.. Ты!.. – Её телеса колыхались и дрожали, словно мехран во время землетрясения. – Боже, Элф, я ради тебя и вправду похудею! Хочешь ещё капусты? Бесплатно!

– Одной капустой сыт не будешь! – философски рассудил я. – Грибочков тогда дай, что ли…

– Наглец! – рявкнула Белянка, выуживая из-под прилавка банку солёных опят. – Ну и наглец! Бери и помни, что эти грибы при теперешнем климате на вес золота!

– То есть ничего не стоят, – заключил я. – Кому сейчас нужно золото?

– Ты понял, что я хотела сказать!.. Да не забудь банки вернуть! – крикнула Белянка нам в спину, когда мы уже выходили. – Скоро совсем без тары останусь! Ты вот когда последние банки приносил с города?

– Очень надо мне оттуда с банками таскаться… – пробормотал я, очутившись в коридоре, и обратился к Бобелу: – А ты не хочешь нашей стройняшке свидание назначить? До конца дней сможешь купаться в квашеной капусте.

– Ей кентавра нужно, – трезво оценил возможности Белянки Бобел. – А лучше нескольких сразу.

– Но соленья у неё замечательные, – заметил я. – Ни у кого таких больше нет. Разве что у Лики.

– Это – да, – согласился Бобел.

Остальное оружие мы сбыли Кривому Дуплету. Его так прозвали за характерное увечье и непревзойдённое умение моментально поразить любые две цели из своей двустволки, которую он повсюду с собой таскает. Так как левого глаза у него нет, то его и не приходится зажмуривать при стрельбе. Но всё происходящее вокруг он замечает так хорошо, словно у него не один глаз, а по меньшей мере десять.

– Откуда ты всё время таскаешь автоматы? – спросил Дуплет, внимательно разглядывая разложенное на прилавке. – Совсем новенькие… Ты что – наткнулся на военный склад?.. Нет-нет, дело не моё, – быстро ввернул он, выставив перед собой руки ладонями вперёд. – Но учти, что об этом твоём месте давно ходят слухи – сколько там всего – и кое-кто не прочь отловить тебя в мехране и пощекотать пятки на предмет выяснения деталей.

– Не советовал бы им, – сказал я. – Жутко боюсь щекотки. Если не ограничатся пятками и доберутся до подмышек, могу не выдержать и всех перестреляю.

– А разрядники что? – Дуплету пришлось перегнуться через прилавок, поскольку разрядники я оставил на полу. Он только мазнул по ним взглядом, и ему хватило. – Э-э-э, да у них батареи почти пустые.

– А я их и не продаю. Придержу пока.

– На кой тебе пустые разрядники? – поинтересовался Дуплет, уставившись на меня своей единственной гляделкой. – Зачем они нужны?

– Выколачивать дурь из особо любопытных, – ответил я. – Хотя, как ты верно заметил, это дело не твоё.

Мы снова вышли в коридор, намереваясь теперь зайти к Джонни Уокеру – опрокинуть по стаканчику, и тут нас едва не сбил с ног летевший по коридору Тотигай.

– Я вижу, ты нашёл больше, чем искал, – сказал я. – Что стряслось?

– Ничего плохого для нас, прозорливец, – ответил Тотигай, когда мы с ним распутались.– И с чего ты взял, что стряслось? Ещё нет – скоро стрясётся. Генка здесь, но он, как всегда, распустил язык, причём не в том обществе, где его стоит распускать, и несколько парней решили, что такой длинный язычище человеку ни к чему. Хотят отрезать.

– Вот даже как? – хмыкнул я. – Не могу судить их строго. Пойдём посмотрим.

Бобел кинул мой рюкзак и разрядники обратно в лавку Кривого Дуплета, наказав, чтоб тот присмотрел за вещами, и мы тронулись в сторону общего зала.

– Не туда, – подсказал Тотигай, оставаясь на месте и осторожно трогая лапой ушибленный при столкновении нос. – Генку взяли в оборот ребята Прыгуна. У них тут второй день потеха. Когда Генка попал им под руку, кто-то подал идею не торопиться и оформить экзекуцию в старинном стиле, поэтому резать язык прямо на месте они ему не стали. Повели в кузницу Дрона Кувалды – хотят лишить бедолагу основного средства общения при помощи раскалённых щипцов.

Бобел тут же развернулся в сторону южных врат. Я замешкался, вспомнив про оставленную в рюкзаке Книгу, хотел было попросить Тотигая вернуться и покараулить, но раздумал. Кривой Дуплет, несмотря на свою любознательность и пройдошливость, копаться в чужих вещах не станет. В Харчевне за такие дела можно лишиться и более важной части тела, чем язык, или там левый глаз. Книгу я при нём не вынимал, и кербер-часовой только наведёт Дуплета на всякие ненужные мысли.

– Вчера в Харчевне объявился очередной проповедник, – рассказывал по дороге Тотигай. – Не знаю, какого толка, но он заворачивал что-то на счёт любви к ближним.

– Христианин, что ли? – уточнил Бобел.

– Нет, он скорее вроде философа или учителя праведности. Парень, как я понял, всё собрал в кучу: и Будду, и Христа, и Обруч Миров вместе с Предвечным Нуком.

– Старая песня, – заметил я равнодушно. – И до него находилось немало любителей приплюсовать дюжину к вопросительному знаку. Но в сумме всегда получается невнятная хрень.

– Вчера утром проповедник влез на подиум в общем зале и для начала призвал стриптизёрш не ходить раздетыми, – сказал Тотигай. – А потом обратился с речью ко всему присутствующему сброду, называя их образами.

– Может, образинами? – уточнил я.

– Нет, образами, и ещё индивидуумами. Он говорил, что каждое разумное существо есть образ сверхразумной Вселенной. Ещё он говорил, что истина едина, только её понимание у разных народов различно, что все мы братья, должны жить мирно, и что ибогалы наши братья тоже.

– Яйцеголовые – наши братья? – изумился шедший позади Бобел. Он продолжал идти, а я от удивления остановился; привело это к тому, что меня второй раз за последние три минуты чуть не уронили на пол, что для человека моей комплекции просто позор.

Больше всего я поразился, конечно, не заявлению проповедника, поскольку и это не ново. Но не очень верилось в существование идиота, способного высказать такую идею в общем зале Харчевни.

– Народ возмутился, – продолжал Тотигай, – и все уже было решили растолковать оратору своё понимание истины, предварительно окунув его в выгребную яму, но тут вмешались головорезы Прыгуна и предложили отдать проповедника им. Мол, раз он такой Иисус Христос, то нужно ему как следует пострадать за свою веру, чтоб впредь было неповадно. Парень стал уверять, что он не христианин и вообще не верун; что он как раз против любых однобоких толкований, тем более религиозных; что если уж зашла речь о религии, то ему ближе всего нукуманская, но не помогло. Ребята Прыгуна слишком увлеклись задумкой сделать из него Иисуса. Вчера проповедника отколотили палками, потом отстегали плетьми, раздобыли даже терновые ветки для настоящего колючего венца и хотели завтра распять. Но, поразмыслив, решили, что делать всё по правилам и ждать третьего дня долго, а посему перенесли казнь на сегодня. Проповедник здорово сдал, но от своих слов не отрёкся, что всех только раззадорило, иначе они уже плюнули бы на него и дали пинка под зад. Тут Генка не выдержал – ну ты же знаешь этих умников, Элф – и вступился за проповедника. Ему сказали, чтоб не лез, а он распалился и тоже двинул речь. Мол, нельзя человека убивать за одни разговоры, а кто поступает по-другому, тот вовсе никакой не образ, а самая настоящая образина.

В последнем я с Генкой был полностью согласен, однако хорошо представлял себе, насколько слабый эффект имели его аргументы. И я знал Генку. Как попадёт ему вожжа под хвост, уже не остановишь – пойдёт и пойдёт шпарить… И наболтал столько, что взялись за него самого. Так что дальше мне рассказ Тотигая был не нужен, тем более что мы успели обогнуть общий зал, пройдя весь коридор от северных врат, где находилась лавка Дуплета, до южных, напротив которых снаружи располагалась кузница Дрона.

Она стояла недалеко – приземистое неказистое строение, вокруг которого сейчас плясали факелы и метались длинные тени. Подойдя ближе, я различил поодаль силуэты двух наблюдавших за происходящим керберов. Наверное, именно от них Тотигай и узнал все подробности. Точно так же, в сторонке, стоял незнакомый мне нукуман, державший под уздцы своего коня.

– Хочешь выручить Генку? – вполголоса спросил меня Бобел на ходу.

– А ты против? – поинтересовался я.

– Да нет, – ответил он, как следует подумав. – Может, он ещё на что и сгодится.

У входа в свою кузницу, скрестив мускулистые руки на груди, безучастно стоял Дрон Кувалда. Длинные жёсткие волосы, собранные в хвост кожаным ремешком, делали его похожим на кентавра, и рожа была соответствующая. Толпа человек в сорок, окружившая место действия, состояла из десятка завсегдатаев Харчевни, вышедших от скуки поглазеть на спектакль, нескольких странников и всей команды Прыгуна в полном составе.

Прыгун появился у нас пару лет назад и быстро подчинил себе нескольких местных головорезов, сколотив из них ядро своей шайки. По виду европеец, пришёл он из Китая, и мастерски владел каким-то стилем кунг-фу, изобилующим ударами ногами в прыжках, да и стрелял неплохо. Старожилов территории он задирать остерегался, чужие обычаи уважал, по крайней мере внешне, к Имхотепу относился подчёркнуто почтительно, а потому прижился, непрестанно увеличивая численность своей банды за счёт разных слоняющихся без дела ублюдков. Сперва его никто не трогал потому, что он никому не мешал, а теперь его и трогать стало опасно. Прыгун превратился в заметную фигуру. Его ребята зарабатывали на жизнь, грабя мелкие караваны на додхарской стороне и продавая награбленное более крупным здесь, в Харчевне. Вот и теперь они в очередной раз околачивались тут, поджидая караван Цуя, но Цуй не шёл, и попрыгунчики, как их у нас прозвали, мучились от безделья. С каждым приходом в Харчевню их становилось всё больше, они всё отчётливее ощущали свою силу, связываться с ними никто не решался, и попрыгунчики вконец обнаглели.

– Тага эмм Хатмахани Нук [3]3
  Да приветствует тебя Предвечный Нук!


[Закрыть]! – сказал я, подойдя к одинокому нукуману.

– Шашмаил Хатмахани Нук эмм тага [4]4
  Да приветствует Предвечный Нук и тебя, чужеземец.


[Закрыть], – отозвался он.

Я достаточно хорошо знал нукуманский, чтобы почувствовать разницу между обычным обращением «шаштоол» – «чужеземец», и «шашмаил» – «чужеземец, могущий стать моим братом».

– Тойбин ту ками? [5]5
  Что здесь происходит?


[Закрыть]– спросил я, обнадёженный таким началом. Очевидно, иероглифы на моём лице сказали нукуману больше, чем иной мог бы вычитать в рекомендательном письме.

– Тойбин ту? – переспросил он. – Нойли тойбин. Шаштооли сасмо леки имфилоу дан. [6]6
  Что происходит? Ничего не происходит. По-моему, люди развлекаются.


[Закрыть]

Судя по его выговору, выдававшему уроженца Огненных гор, вряд ли он знал больше двух десятков слов на любом земном языке, но и я понимал его не без труда. Один из двух керберов, с которыми уже успел повторно пообщаться Тотигай, поднялся с земли и направился к нам. Когти в ожерелье у него на шее были замечательного размера. Я догадался, что он путешествует вместе с нукуманом и готов выступить в роли толмача, если у нас вдруг зайдёт разговор на более глубокие темы, чем обсуждение погоды. Но я отрицательно покачал головой и направился поближе к месту основного действия.

Генка Ждан выглядел плоховато. На лице – несколько синяков и ссадин, руки ему скрутили за спиной и примотали к столбу, возле которого Дрон Кувалда обычно подковывал коней. Причём сделали это таким образом, что Генка был вынужден стоять в очень неудобном полусогнутом положении, а его шею охватывала привязанная к тому же столбу удавка, не дававшая опустить голову. Как только он её наклонял, верёвка начинала его душить, и Генка задирал подбородок вверх, выкатывая глаза и заходясь хрипом. Перед ним стояло ведро с углями и один из людей Прыгуна с раскалёнными кузнечными клещами.

– А ну-ка скажи: «А-а-а»! – издевательски тянул он, водя клещами под Генкиным носом.

Генка зло зарычал, плюнул в попрыгунчика, но попал на клещи, и они зашипели.

– Ты их охладить хочешь таким образом? – удивлённо задрал брови попрыгунчик. – Смотрите, а? – обратился он к присутствующим. – Вот гад! Хочет их охладить!

Из толпы раздался восторженный гогот на несколько голосов.

Я хотел было сказать палачу-любителю, что в древности обычно калили не щипцы, а кинжал, клещами же просто вытаскивали язык наружу; однако сейчас было не самое подходящее время раскрывать попрыгунчикам все тонкости средневековой системы наказаний.

Генка скосил один глаз, увидел меня и умоляюще замычал, остерегаясь открывать рот.

Я, в общем-то, ничем ему обязан не был. В последнюю встречу мы с ним насмерть рассорились. А с попрыгунчиками, напротив, мне ссориться не хотелось, но ведь они всерьёз нацелились навсегда удалить именно ту часть Генкиного тела, которая мне могла понадобиться в самое ближайшее время. Ждан мог бы рассказать кое-что интересное о Книге. Той, что побывала в Утопии, или о моей собственной – если только это не была одна и та же. Пока я шёл в Харчевню, всё думал о том, как побыстрее найти Генку и заставить его разговориться. И вот теперь он наверняка готов не только говорить со мной о чём угодно неделю напролёт, но и поцелует в зад Тотигая – лишь бы его отвязали от столба.

Достав пистолет, я шагнул вперёд, раздвинул стоящих в первых рядах и перебил выстрелом верёвку, накинутую на Генкину шею, что было нетрудно на таком расстоянии. Пуля ударила в стену кузницы, заставив привалившегося к ней Дрона Кувалду отскочить и опасливо пригнуться. Генка со стоном облегчения уронил голову вниз. Не очень-то люблю всякие цирковые фокусы, но этот давал мне преимущество. Я теперь стоял с пистолетом в руке напротив попрыгунчика с клещами, от которых в данной ситуации не было никакой пользы. Вокруг толпилось больше двух десятков его дружков, но в моей меткости они уже убедились, и вряд ли кто из них горел желанием умереть первым.

– Готов предложить хорошую сделку, – сказал я, не давая им времени прийти в себя и разозлиться. – Сотню галет за язык этого засранца. Мне нужно кое-что у него узнать.

Парень с клещами глуповато усмехнулся, глядя в дуло моего пистолета. Он не понял, шучу я или нет, или я вообще полный псих, а посему решил быть остроумным:

– Дружище, я не могу продать тебе его язык. Мальчик не хочет открывать ротик!

Опять раздался гогот, и я поспешил внести ясность:

– Не беда. Меня устроит, если его язык и тело останутся связаны между собой. Так что не напрягайся. Просто развяжи верёвки.

– Тебе ещё и тело к языку? – тянул время попрыгунчик, мучительно соображая. – Нет, друг, это будет уже дороже.

Я левой рукой вытащил из кармана пачку галет, задумчиво покрутил её в пальцах и спрятал обратно.

– Как хочешь. Ты только что профукал прекрасную сделку.

– Нет, Элф! Не уходи! – сипло вякнул Генка.

– Постой, ты что – серьёзно? – спросил попрыгунчик. – Сотню?

– Эй, чувак! – заорало сразу несколько голосов. – Этот задохлик – общая собственность!

– Да, точно! Слышь, Хмырь! Ты чего тут единолично торгуешься?

Ошарашенный таким оборотом дел, Хмырь опустил клещи, а я начал вроде как разворачиваться, чтоб уйти, не пряча, однако, пистолет в кобуру и стараясь не выпускать никого из поля зрения. Двое стояли слишком близко ко мне, и ещё один сзади, но о них в случае осложнений могли позаботиться Бобел с Тотигаем.

– Эй, верзила! – крикнул кто-то. – Как тебя – Элф? Хрен с тобой, забирай его за сотню!

– Ха! – сказал я, поворачиваясь обратно. – Долго думаете, парни. Цены упали, и теперь только пятьдесят.

Попрыгунчики возмущённо взвыли. Дрон Кувалда, по достоинству оценивший ситуацию, разразился хохотом, а Генка закричал, срываясь на визг:

– Да отдай им сотню! Я верну потом тебе!

– Пятьдесят, – твёрдо сказал я. – Или можете продолжить с ним, если хотите.

– Что за чёрт! Сотню – значит сотню! – раздражённо сказал Хмырь.

– Соглашайтесь на половину! – поддержал меня Дрон. – А если кому кажется мало, я готов в добавку приложить свой лучший молот.

– Да кому нужен твой молот? – возмутился Хмырь.

– Ты не понял. Я готов приложить его к твоей глупой башке, дубина! – заржал Дрон.

– Ставки вот-вот упадут до тридцатки! – объявил я.

Наша с Дроном затея пришлась настолько по душе присутствовавшим завсегдатаям Харчевни, что они начали наперебой выкрикивать, какие именно предметы готовы приложить к делу освобождения Генки; а поскольку все они были вооружены, попрыгунчики стали всерьёз опасаться, как бы цена выкупа не упала до нуля. Нас поддержали даже те, кто не очень хорошо ко мне относился и только что был не прочь посмотреть, как Ждану вырвут язык. В итоге пленника отвязали от столба за минимальную сумму – двадцать красных и пять синих галет.

Ухватив Генку за шиворот, я протащил его сквозь орущую толпу и шепнул на ухо:

– Скройся с глаз и не высовывайся. Попроси у Имхотепа комнату. И не забудь, что за тобой должок.

– Да я тебе вдвое отдам! – простонал Ждан, держась одной рукой за шею, а другой – за нежелающую разгибаться поясницу.

– Может и вчетверо, – не стал скромничать я. – А теперь дуй отсюда! Тотигай тебя проводит.

Никогда не был торговцем милосердием, но ведь надо же учитывать, что за пару галет можно провести часок с девушкой, а подержанный «калашников» без патронов продаётся за тридцатку. Лучшая красавица на невольничьем рынке в Никке стоит триста пятьдесят, что же касается задохликов вроде Генки, то они там не тянут и на половину этой суммы.