Текст книги "Ветер в твои паруса"

Автор книги: Юрий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

8

– Да, – сказала Нина. – Я понимаю…

В эту минуту она вместе с Веней летела над замерзшей Чаунской губой, отыскивая дорогу последнему каравану судов. Низко, почти касаясь торосов, самолет проносился над ледовой трассой, по которой шли машины, и Веня покачивал крыльями, что значит – все хорошо, можете ехать спокойно, дорога в самый раз.

Вместе с ним по первому снегу она вывозила из тундры геологов. Они долго таскали в самолет всякий походный скарб и мешки с камнями, потом все вместе пили чай у последнего костра, рассказывали друг другу свежие небылицы, и Веня обещал, что, если они в будущем году не навялят ему хариуса, он просто не прилетит за ними.

Она стояла с ними на берегу Теплого озера и смотрела, как из-за гряды Куэквуня восходит солнце; вода в озере, густая и темная, как мазут, вспыхивала под его лучами глубокими малиновыми бликами. Рядом стояли его друзья. Капитан Варг, Олег и Надя. Павел… Они всегда были рядом. Даже тогда, когда были врозь. Потому что иначе нельзя.

Только в последний свой полет он не взял ее. Потому что там он должен был быть один, чтобы одному распорядиться своей жизнью…

Она закрыла лицо ладонями, боясь, что сейчас расплачется. Павел прикоснулся к ее руке и тихо погладил; она ответила ему слабым пожатием, не ощутив его успокаивающей ласки, потому что все еще была далеко отсюда… Павлу захотелось укрыть ее пиджаком, защитить от ветра. Сделать что-нибудь, чтобы она снова рассмеялась, сказала бы, что вот Веньку собаки не кусают, а на него рычат, но ничего такого он сделать не смог…

– Нина, – сказал он. – Не надо… Видите, эта репейчатая дворняжка смотрит на вас с обожанием. А капитан, похоже, загулял.

Они уже собрались уходить, когда из-за угла дома показалась грузная фигура Варга. Капитан тащил авоську с капустой, тяжело дышал, отдувался. Павел поднялся ему навстречу.

– Бог в помощь, – сказал он. – Погодка нынче жарковата для старого полярника.

– Не говорите, – пробурчал Варг. – Наказание одно… О, господи! Ну, слушай-ка, откуда ты? Давно ждешь? А я вот… – он кивнул на авоську, – врачи, понимаешь, капусту жевать заставляют. Как все равно козла старого… Ну чего стоим? Жарища такая…

Тут он увидел Нину, дотронулся рукой до фуражки.

– Здравствуйте! Капитан Варг!

– Александр Касимович, это сестра Вени.

– Вот оно что… – Он долго смотрел на Нину. – Вы очень похожи на брата. Я рад, что вы пришли. Вениамин… мог стать моим сыном. Он был очень хороший человек, Нина. – Капитан говорил глухо, вся его грузность вдруг исчезла; Павлу показалось даже, что он стоит по стойке «смирно», а его распахнутый китель наглухо застегнут. – Он был очень щедрым человеком, Нина. Я любил его… Ну… Почему мы все еще стоим? Прошу ко мне!

В квартире царил продуманный, раз навсегда установленный беспорядок. Кипы старых газет лежали на продавленном диване: Павел знал, что Варг занимается историей русского флота. В углу были свалены северные безделушки – позвонок кита величиной с табуретку, пластина китового уса, череп моржа с выщербленными клыками и прочие предметы, которые должны были вызывать у посторонних уважение и зависть.

А над большим рабочим столом висели фотографии Нади и Вениамина. Надя стояла на мостике отцовского буксира, щурила глаза и улыбалась. А Веня был заключен в овальную медную рамку. Рядом, в таких же рамках, висели фотографии старых друзей капитана, погибших во время войны.

– Разговаривать будем за столом, – сказал Варг. – Разносолов не ждите, но кое-что есть.

Он вынул из холодильника тарелку с мочеными яблоками. Потом немного подумал и достал запотевший графин с водкой.

– Разбаловала вас столица, – сказал Павел. – К рюмочке прикладываетесь. Мне, к сожалению, нельзя, я за рулем.

– А я тебя и не уговариваю, – проворчал капитан. – Водка в доме стоит для неожиданных и радостных встреч, а ты – какая же ты неожиданная встреча? Мы выпьем с Ниной. По наперстку.

– С удовольствием, – сказала Нина.

– Вы умеете готовить салат из капусты? С яблоками и с клюквой. И с прованским маслом, конечно.

– Наверное, – сказала Нина. – Я попробую.

Варг увел ее на кухню, потом снова вернулся в комнату. Сел напротив Павла.

– Ну, – спросил он, – что нового?

– Да ничего вроде.

– Как Татьяна?

– Живет. Что с ней случится…

– И то верно… С ней ничего случиться не может, потому что она человек не тебе чета, у нее жизнь на серьезную ногу поставлена.

– За то и ценим.

– Правильно… Вы еще себе дачу не присмотрели? Положительные северяне в вашем возрасте уже о старости думают. Будешь крыжовник разводить. Собаку заведешь. Не баловства ради, а чтобы соседских ребят в строгости держать… Не присмотрели?

– Нет еще, – рассмеялся Павел. – Не присмотрели… Что-то все сегодня меня воспитывать взялись, на путь истины наставлять. Только у вас это получается неуклюже, капитан. И, между прочим, коли вы о даче разговор развели, у вас тут, я вижу, тоже не шалаш. Богатые хоромы.

– Еще бы не хоромы, – сказал Варг. – Аристократы, чай, живут.

– Какие аристократы?

– Настоящие. С родословной, уходящей во тьму веков. Графья. Одного из них ты, кстати, знаешь.

– Ну, вряд ли. Я как-то стесняюсь с графьями общаться.

– Не сказал бы. Помню, как ты стеснялся, когда один пожилой граф у тебя резиновую лодку о камни распорол.

– Так это Запольский? Геолог из Мечкарева?

– Он самый. Потомственный граф. Отец его держал в Ницце виллу, яхту имел, все как полагается. Только потом завелся в нем червь сомнения. Сразу же после революции он распропагандировал свой полк и перешел на сторону Советской власти. Каким-то путем ему удалось реализовать свое имущество за границей, и все денежки он тоже вложил в дело революции, передал государству… Ну квартиру ему, как видишь, оставили приличную. Помер он совсем недавно, а Семен Запольский с женой сейчас в Африке. Вот я и пользуюсь пока…

– Сроду бы не подумал, что он из графьев… Голубая кровь, а тушенку из банки ножом лопает. И бородавка на носу… Измельчал нонче граф.

– Не привередничай. Вутыльхин тоже с ножа тушенку ест.

– А при чем тут Вутыльхин? – спросил Павел, но тут же спохватился, что действительно Варг вспомнил о нем к месту. Их общий друг, бригадир звероводов Василий Васильевич Вутыльхин хоть и не был сыном графа, но зато был сыном одного из самых богатых оленеводов западно-чукотской тундры и сам еще в начале тридцатых годов имел несколько тысяч оленей, а это по тамошним масштабам было не меньше, чем иметь виллу в Ницце.

Потом, когда на берег Чаунской губы пришла Советская власть, отец Вутыльхина, к ужасу соседей, первым записался в колхоз, а сам Василий Васильевич, тогда еще не имевший ни имени, ни отчества, стал каюром красной яранги, или, проще говоря, кочующего по тундре клуба.

«Чего это вы с отцом так быстро от богатства отказались? – спросил его однажды Павел. – Могли бы повременить. Другие вон откочевали подальше и еще несколько лет хозяевами были».

«А я не знаю, – сказал Вутыльхин. – Мне отец говорит: давай на Чаун подадимся, там колхоз будет. Какой, спрашиваю, колхоз? Не знаю, говорит, какой, вроде все в кучу, только давай и мы туда. Я думаю: давай. Вот и все…»

– Да, Вутыльхин… – сказал Варг. – С ним не соскучишься. Помнишь, как он на свадьбу все яблоки в магазине закупил?

– Так я же не был на свадьбе.

– Ах, да…

– Зато я помню, как он в Магадане заблудился.

Они не виделись всего два месяца, но сейчас говорили как люди, расставшиеся по крайней мере несколько лег назад: вспоминали смешные подробности, истории, о которых на Севере не принято говорить, настолько они кажутся обычными и будничными, и все это произошло потому, что встретились посредине Москвы два северянина, которым очень вдруг захотелось домой.

– …А помнишь, как у Вени самолет разрисовали, когда он из-за погоды на Лабазной заночевал?

– Еще бы! Я даже знаю, кто это сделал: старшая дочка Вутыльхина, Катерина. Написала мелом на фюзеляже: «Веня плюс Надя равняется любовь». А потом кто-то сердце изобразил… Венька целый час тряпкой орудовал, еле отмыл.

– Это я тоже помню, – сказала Нина. – Мне Венька писал.

Она стояла в дверях и ела кочерыжку.

– Я смотрю, Веня держал вас в курсе, – улыбнулся Варг. – Ну как, готов салат?

– Почти… Сейчас я доем кочерыжку, потом побью капусту с солью меж двух тарелок, она даст сок, – правильно, Александр Касимович? – мы его сольем, чтобы убрать горечь, и вот тогда можно будет сказать, что еда готова.

– Нехорошо получилось, – сказал Варг, когда Нина снова вышла на кухню. – Я ведь давно собирался навестить семью Вени, да вот, знаешь, болячки меня проклятые замучили… Ты молодец, что привез Нину ко мне.

– Я тоже только сегодня выбрался к ним, – признался Павел. – Суета, Александр Касимович. Заботы. То да се… Сами понимаете.

– Не понимаю, – жестко сказал Варг. – Нет таких забот, за которыми можно было бы забыть о Вене.

– Александр Касимович! Это уж вы напрасно… Я всегда помню о нем.

– Черта стоит такая память! – Варг встал, заходил по комнате. – Тебя суета заела, меня болячки… К Нине-то нам следовало поехать в первую очередь. Сперва к ней, а потом уж ко всем остальным. Ты в бутылку не лезь, слушай. Напомнить хочу, что все мы, мужики, народ жилистый, на полюс летаем, врагов колотим, а придет главный час в жизни, когда не храбрость нужна, не сила, а мужество нужно самое настоящее – тогда и выходит, что не всегда ты самый главный… А вот эти ручки наманикюренные, они не только на фортепианах играть могут, они и от края могут отвести. От самого края…

Павел удивленно посмотрел на Варга: капитан никогда раньше не говорил таких слов.

– Ты многого не знаешь, Павел. Веня человек гордый, ему тяжело было все время помнить, что он в трудную минуту где-то не выдержал, сломался; он хотел забыть об этом и потому молчал. Тут его судить не надо – все только со стороны просто… Когда он упал с парашютом и врачи даже не скрывали, что он всю жизнь будет хромать, – это в лучшем случае, а в худшем – всю жизнь будет прикован к кровати, ты знаешь, что он тогда сказал Нине?

– Нет… Я, наверное, действительно многого не знаю.

– Он сказал: «Я не Маресьев, героя из меня не получится. А гнить заживо – благодарю покорно. Постараюсь умереть достойно». Ты понимаешь? Это конец, если человек смирился. И вот смотри – мне самому понять трудно: девчонка, пигалица, можно сказать, шестнадцать лет – она не только на себя все заботы взяла, когда мать свалилась, она его из этой слабости вытягивала, и как! Высоты боится до смерти, на балконе голова кругом идет, и все-таки учится прыгать, летать, и все затем только, чтобы быть с ним на равных, чтобы иметь право говорить ему: «Ты должен летать! Ты будешь летать!»

Варг замолчал. Павлу вспомнилась фотография над Венькиной кроватью. Его слова: «Это не первая любовь, это любовь на всю жизнь», и то, как яростно торговал он у знакомого охотника медвежью шкуру, потом, заплатив за нее месячным запасом спирта, долго выколачивал на снегу, ревниво осматривал – нет ли где залысин; как упаковывал в ящик, предварительно обернув заранее припасенными тряпками, – и это делал Веня, который не успевал купить себе шарф или зубную щетку, для которого даже письмо написать – и то было целым событием.

– Вот такие пироги, Павел… – Варг ходил по комнате, переставляя с места на место свои сувениры. – Вот такая ситуация… Ты когда домой возвращаешься?

Только теперь Павел вдруг сообразил, что Варг уже несколько месяцев на материке, что он и знать не знает ни о Танькином отъезде, ни о его назначении в Ленинград, и даже когда поддразнивал его, говоря о даче и видах на будущее, имел в виду действительно будущее, которое всем им, северянам, видится где-то в далеком пенсионном возрасте.

– Когда отпуск кончается? – снова спросил Варг, но в это время Нина позвала его на кухню.

«Когда отпуск кончается? – повторил про себя Павел. – Да уже кончился. Все. Амба. Вышло время летних отпусков на шесть месяцев. Теперь будут обыкновенные, как у всех советских служащих. И будет он по вечерам слушать сводку погоды, будет каждый раз вздрагивать, когда диктор скажет, что на Чукотке оттепель, идет дождь: если это случится весной, значит, его приятель пастух Эттугье снова гонит свое стадо по обледеневшему насту, спешит в распадок Эргувеема, где с осени припасены на этот случай корма; если диктор скажет, что на Чукотке сильный ветер, переходящий в штормовой, он увидит, как срывается с пологой сопки возле Певека сумасшедший «южак», от которого нет защиты, кроме разве самой простой – не выходить из дому, А если диктор… Да к черту эти метеосводки, он ими сыт, он будет теперь любоваться туманной перспективой Невского и бликами солнца на Адмиралтейской игле».

Вот только сказать об этом Варгу он не может. Язык не поворачивается. Дернуло его со своими расспросами. Лучше бы он продолжал говорить о Нине. Павлу хочется слушать о Нине, ему приятно, что Варг так говорит о ней…

– Посмотрим, посмотрим, что вы тут наготовили, – сказал Варг, входя вслед за Ниной в комнату. – Ну-ка, Павел, хоть ты и непьющий нынче, налей нам по стопке.

Нина стояла в коротком фартуке, с засученными рукавами и держала на вытянутых руках блюдо с салатом. Вид у нее был трогательный и торжественный.

– Только уж судите не строго…

Павел встал и взял у нее поднос.

Ему вдруг захотелось грохнуть его об пол. Чтобы нелепым этим поступком вернуть себя к действительности. К фактам. К машине за окном. К приказу, что лежит у него в кармане. К завтрашней Нининой свадьбе, к своей ленинградской квартире, где ждет его выбранная им женщина, – вернуть себя ко всему этому, потому что в ту секунду, когда вошла Нина, он очень явственно представил себе, что вот сейчас возьмет ее за руку и уведет. Совсем уведет. К себе. Уведет на глазах у Варга, и Варг не удивится.

Варг не удивится. Потому что он еще из той жизни, что осталась позади, из тех дней, когда все они, и Павел тоже, больше всего боялись, чтобы не пришли к ним сытое благополучие и самодовольство. «Самодовольство – когда ты стоишь посередине мира и весь этот мир для тебя. И самая жирная кость, и самая теплая конура».

– …А вот когда идет горбуша где-нибудь в крохотной речке – это, доложу я вам, Нина, зрелище! – рассказывал Варг. – Это неправдоподобно. Представьте себе…

– Капитан, – перебил его Павел, – я расскажу это Нине по дороге. Нам пора. Склянки пробили время.

Он шутливо взял под козырек.

– Ну, чепуха какая! – разволновался Варг. – В кои-то веки…

– Нам действительно пора, – сказала Нина. – Но я еще приду к вам, Александр Касимович. Вы позволите?

– Конечно же, Нина! А ты?.. – он повернулся к Павлу. – Ну с тобой мы увидимся скоро. Я ведь их обманул, ты знаешь? Пенсия пенсией, но зачем же человеку умирать в чужом лопушином дворе? И вот я еду обратно, буду теперь капитаном порта. Уже билеты заказал на поезд. В международном поеду, с зеркалами.

– На поезд? – удивилась Нина. – Я думала, к вам только летают.

Павел хмыкнул. Он-то знал, в чем дело.

– Видите ли, Нина, – доверительно сказал капитан. – Если вам Веня про меня рассказывал, то вы, должно быть, знаете, что я ни разу не тонул. А если буду тонуть, то выплыву. Море все-таки. А самолет… Он очень высоко летает. Я боюсь самолетов, Нина… Вот какая у меня беда.

Он проводил их до машины.

– Если будешь дома раньше меня, – сказал он Павлу, – посмотри, пожалуйста, как там мои кактусы. Надюшка-то сейчас в Магадане. Экзамены сдает. Ну до встречи на мысе Кюэль!

Когда они немного отъехали, Нина сказала:

– Вот и вечер. Я никогда не думала, что день может быть таким длинным… Скоро ко мне приедут гости, может быть, уже приехали. Я вернусь домой и буду их развлекать, Вам хорошо, вам не надо никого развлекать.

– Да, – сказал Павел. – Нам хорошо.

– А вы что будете делать?

«А я, Нина, приеду домой и напьюсь. В одиночку. Пусть отец посмотрит, как его солидный сын танцует джигу… Но тебе я буду говорить другие слова – тебе незачем знать, что мне сейчас очень трудно ехать домой, остаться одному, делать что-то по привычке, укладывать чемоданы, звонить в Ленинград, говорить всякие слова. Мне очень трудно все это делать, потому что я знаю, что ты существуешь. Ты есть. И всегда была такой, какой я узнал тебя сегодня. Ты была не просто сестрой Вени все эти годы. Ты была частью его самого. И все, что было в нем, он оставил тебе. Завещал тебе быть его продолжением. Жить за него.

Очень глупо, что я приехал поздно. Но я приехал поздно. Вот почему я буду говорить тебе правильные и взрослые слова. Ты их забудешь. А мне иначе нельзя…»

– У вас еще, наверное, много дел. Мне даже совестно, что вы так много времени потратили на меня.

– Ну, чепуха какая… Иногда надо просто встряхнуться. Собаки эти ваши, действительно, очень милые. Особенно тот, с лохматой мордой… А дела мои все переделаны, я человек предусмотрительный.

И он стал рассказывать ей о том, что работа, которая его ждет в Ленинграде, очень ответственная и важная, полезная для народного хозяйства, и напрасно некоторые думают, что это занятие для чиновников, тут нужны большой житейский опыт и творческая зрелость, закалка, поэтому он гордится, что ему оказали доверие…

Он говорил все это, чтобы не было паузы. Чтобы она снова сказала что-нибудь несуразное – у нее это хорошо получается, тогда уж ему не отмолчаться, не отделаться шуткой. И потому он досадливо поежился, когда она спросила:

– Павел, почему вы не сказали капитану, что не вернетесь?

– Не успел.

– Ой, нет! Вы боитесь, что он будет переживать? Мне кажется, он особенно не будет. Ведь он домой едет. А вам что, правда очень нужно в Ленинград?

– То есть как это – нужно? Ничего себе вопросик…

– Да вы же удерете. Вы приговорены к Северу, вы просто сами еще не понимаете.

– Ниночка! – он обернулся к ней. – Милая вы моя девочка, вы что, наслушались сказок? Романтических историй? Так это пройдет. Завтра вы проснетесь и забудете, что он существует, этот Север, потому что хлопот у вас будет – успевай поворачиваться. И все станет на место. Сказки вы уберете на полку, будете жить заново.

– А вы?

– И я тоже… Тоже буду учиться что-то делать заново.

– И вам уже не захочется приносить в авоське луну?

– Нет, я буду носить капусту, – сказал он с раздражением и чуть было не врезался в хвост идущей впереди машины.

– Знаете, Павел, у вас такое выражение лица, будто вы задумали совершить какой-то главный поступок и боитесь, что вас отговорят. Правда, правда… Вы нервничаете, да? Вы уже знаете, что придет время и вы все-таки будете просыпаться по ночам и думать, что получилось как-то не так?

– Договаривайте же..

– Да вы просто задохнетесь в этой вашей новой жизни! Вы не для нее. Ведь если…

– Послушайте, Нина! Ребята иногда катаются на трамвайной подножке, их оттуда гонят, потому что это опасно. А взрослые люди подходят к краю перрона и мучаются дурью: а что, если я брошусь?.. Так вот этими «если» можно вымостить всю человеческую жизнь.

Он понял, что сказал грубо. И понял, что теперь уже все равно, Они оба подошли к краю перрона. Пусть она знает, что если… Если когда-нибудь он будет ей нужен – он придет. Откуда угодно…

– Нина, – сказал он, – если когда-нибудь…

– Не надо, Павел! – она взяла его за руку. – Вы правы. Самое главное в жизни – соблюдать правила уличного движения, не ездить на подножках и не подходить к краю перрона. Все верно… Остановите, пожалуйста, мы приехали. Сейчас мой поезд.

– Но… почему? Я довезу вас – у меня еще есть время.

– А у меня нет. – Она смотрела на него спокойно и тихо. – Не надо… Нельзя ведь, чтобы было совсем хорошо. И не говорите, пожалуйста, своему отцу, что мне не понравился Домье. Ладно?

Она затерялась в толпе.

Маленький плюшевый заяц, Танькин подарок, качался на ветровом стекле. Кто-то приоткрыл дверцу и тихо спросил, не подвезёт ли товарищ до Чистых прудов, за плату, разумеется.

– Идите к черту, – сказал Павел, не оборачиваясь, и поехал в шашлычную, но не доехал, свернул к дому, поднялся на третий этаж и снова вернулся в машину. На заднем сиденье лежал Домье… А где-то «шлепает» посадки Олег. И он когда-то «шлепал». Собирался обогнуть Чукотку, отыскать северного Несси. Совсем недавно, год назад, он ходил и вздрагивал от радости, что живет, что выпал первый хрусткий снег, что скоро откроется зимник и они пойдут за архаром… И говорил, что любовь состоит из абсурда и полового влечения, которое, по сути дела, тоже абсурд: главное – продолжить род, а с кем его продолжить… Главное – не привести в дом чужого человека. У них с Танюшей оптимальный вариант, без черемухи, зато и без неожиданностей. Он гладил ее по голове и говорил, что все будет хорошо.

И он не верил, что можно вот так сидеть, прижавшись лбом к стеклу, и видеть, как солнце путается в светлой копне волос, как вопросительно и тревожно смотрят на тебя глаза, полные ожидания. Не верил, что можно каким-то непонятным ему чувством вот и сейчас еще помнить на своей руке прикосновение ее пальцев…

Мотор тихо урчал. Павел откинулся на сиденье, закрыл на минуту глаза. А потом развернул машину и кинул ее вниз по Садовой, где-то что-то нарушил, потому что постовой засвистел и замахал ему.

– Прости меня, моя милиция, – сказал Павел и юркнул в поток машин. – Один только раз прости. Мне некогда. Склянки пробили время…