Текст книги "Ветер в твои паруса"

Автор книги: Юрий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Она это сделает. Проживет не хуже других… Теперь она повторяла эту фразу все чаще, все настойчивей, чуть ли не с вызовом самой себе, ей хотелось поставить в конце ее дюжину восклицательных знаков. Проживет! Вон ведь как спокойно и прочно существует на свете Рита – здоровая, сильная, белозубая, ходит на лыжах, воспитывает двух прелестных девчушек, со всем управляется, муж у нее ухожен, в доме светло, радостно. Живет без затей, сегодняшним днем, но ведь живет.

С Ритой они вместе росли. В школе она даже пыталась отбить у нее Алексея. Трезвая была такая девочка, деловая. Знала много умных слов и называла Нину человеком созерцательным. «Человек – сам кузнец своего счастья», – любила она повторять. Потом, вышла замуж. Подруги ей завидовали, потому что муж действительно был очень хороший человек, добрый, честный.

«И я его очень уважаю, – сказала она Нине за несколько дней до свадьбы. – Доверие, общность интересов и уважение – именно в этом я вижу залог счастливой супружеской жизни».

А про любовь ни слова. Умная потому что, деловая. А я человек созерцательный.

…Алексей вернулся год назад. Все было ясно, но он решил сделать формальное предложение и сделал его в тот же день в саду, на лавочке, под старым кленом. Нина сидела и ждала, когда он заговорил, и думала, что уже все ясно и ничего больше не надо ждать, но эта лавочка и этот клен почему-то раздражали ее. Алексей сказал все, что надо было сказать, хорошо сказал, с чувством, с волнением, заверил, что любовь его прочна и глубока, проверена временем, а потому надежна.

Мама уже несколько раз выходила на веранду, наверное, сейчас позовет пить чай, и надо ему сказать, что они поженятся, когда он захочет, но вместо этого она зачем-то спросила:

– А там для меня есть место?

– Ну еще бы! Я уже договорился, будешь работать в соседнем институте.

– Глупый! Я не об этом. – Она ткнула пальцем ему в грудь. – Я вот здесь говорю, под этой выпуклой грудью героя, тут для меня много места?

Он обнял ее и сказал уже почти спокойно:

– Ты знаешь, как я торопил время? Я без тебя не жил, а просто существовал во времени и пространстве. Знаешь, есть такая философская категория?

– Да, дорогой, знаю… Есть такая категория. Пойдем пить чай.

Свадьбу, однако, решили отложить. Стоит подождать, пока Алексея утвердят в министерстве.

Куда, действительно, торопиться?

Год между тем прошел. На завтра назначена свадьба.

Нина смотрела в окно. Думала. И чуть не проехала остановку.

Было душно, каблуки вязли в асфальте, над головой гремел железом мост, и поезда не успевали привозить и увозить огромные толпы людей, которые здесь были уже не москвичами, но еще и не дачниками. Только теперь она заметила, что серые коробки домов, шедшие плотным строем с ближайшей станции, уже сомкнулись вокруг поселка, и теперь отсюда ничего, кроме них, не разглядеть, не увидишь ни дач, ни леса.

Она долго шла по улице, одна сторона которой была застроена корпусами с балконами, а другая еще не была застроена вовсе и уходила к реке, потом свернула на аллею, в конце которой у их дачи стояла чья-то приблудившаяся «Волга», и почти столкнулась с человеком в шляпе.

Он вышел из Ритиной калитки, а сама Рита стояла у забора и смотрела ему вслед.

– Зайди, – сказала Рита. – Сто лет не виделись.

Они виделись каждый день, но Нина все равно зашла, потому что дом был уже рядом, уже ничего не придумаешь, не станешь в очередь за квасом, чтобы оттянуть время. Она не торопилась в дом, где сегодня утром поставили тесто на свадебный пирог, и не хотела думать, почему она не торопится.

– Страховой агент, что ли? – Нина кивнула в сторону калитки, через которую вышел мужчина. – Вид у него такой.

– Какой?

– Настойчивый.

– Все они… настойчивые. Поклонник. Из Серпухова ездит, не ленится. С мужем вместе работает, знает, когда его нет дома.

– Вид у него скучный.

– Ну и черт с ним.

– А чего не прогонишь?

– А зачем?

Она теребила скатерть и смотрела на Нину вызывающе и пришибленно, и в то же время Нина чувствовала, что она вот-вот разревется.

– Ритка, что с тобой?

– Да так… Что тебе объяснять, ты и так все знаешь. Этого выгоню, будет другой… Кто-нибудь будет, если на душе пусто… Черт с ним, не обращай внимания, я ведь всегда была нервная… – Она пыталась улыбнуться, но слезы уже текли по щекам, вымывая светлые бороздки.

«Нервной ты, положим, стала совсем недавно», – подумала Нина, а вслух сказала:

– Перестань реветь, выдумываешь ты все.

– Выдумываю. Только и осталось… Тебе хорошо. Хотя тебе тоже нехорошо… Ты знаешь, Нина, иди, пожалуй, а то я сейчас могу что-нибудь не то сказать. Муж у меня, семья, счастья полон рот, сама ковала, я же кузнец своему счастью… Чепуха, Нинок, не слушай. Обзаводись и ты семьей, пока Лешка не передумал. Хотя теперь не успеет. Только… – Она вытерла глаза и как-то жестко добавила. – Только не удивляйся, если и тебе через год станет все равно, с кем целоваться. Идем, я тебя провожу. Не слушай глупую бабу. Я вечером приду. Девчонок уложу и приду.

5

Небольшой деревянный дом почти целиком скрывался за густо разросшейся сиренью, и только кусок островерхой крыши с задиристым петухом на коньке высовывался из-за зелени. Павел остановил машину. Лидия Алексеевна встретила его у калитки, сразу узнала, обняла, несколько секунд постояла молча, потом сказала:

– Ну вот… А я дочку вышла встретить… Проходите, Павел Петрович, проходите. Ниночка сейчас придет. Вы смелее, собаки у нас нет.

Она отворила калитку, и Павлу пришлось идти за ней, слегка наклонив голову, потому что кустарник рос неухоженный, буйный, почти смыкался над головой. Дорожки были посыпаны желтым песком, и это была, пожалуй, единственная дань добропорядочному ведению хозяйства. Не было ни гамака, ни бочки с водой, ни столика, за которым вечерами пьют чай и играют в карты. Зато была большая клумба и газон возле веранды; и клумба и газон были несообразными, дикими, разбитыми вопреки всякому садоводству, но на них было много цветов.

– Вы разрешите мне называть вас по имени, да? Я ведь и вам мама… Вы посидите, Паша, я сейчас.

Она ушла в дом и тут же вернулась с подносом, на котором были и сухари, и варенье, и сливки.

– Ну вот… Попьем чайку на веранде. У нас здесь тихо, хоть и город близко. Правда, все заросло, запущено, везде крапива. Дочь занята, у нее работа, а я в последнее время…

Она говорила неторопливо, спокойно, слегка запинаясь, и Павел подумал, что это у них, наверное, в роду, потому что Веня тоже запинался. Он был похож на мать: те же удлиненные, приподнятые к переносице глаза, те же резко очерченные губы, тот же слегка восточный овал лица.

Она говорила, рассказывала Павлу о себе, о дочери, а он все не мог заговорить о сыне, хотя видел, что она ждет этого. Ему нужно было найти в этом доме что-нибудь от Вени, он еще раз огляделся, но ничего не нашел, не увидел, все было спокойным. И он сказал слова, которых больше всего боялся:

– Веня погиб как герой.

Это была правда. Но не это было важно сейчас. Просто это были не те слова, они повисли в воздухе, чужие и никчемные. И вдруг в самом углу веранды, над диваном, он увидел Венькину акварель. Не может быть! Тот самый кусок ватмана, отпущение грехов, как сказал Венька. По голубым волнам бежала яхта…

– Мы хотели построить яхту, – сказал он.

– Простите… что? Ах, ну да, конечно, яхту, – она улыбнулась так молодо, что Павел не поверил. – Веня, правда, не умел строить яхты, но почему бы и нет, если надо?

– И еще мы хотели обогнуть Чукотку.

– Ну да… И хотели приплыть в Бискайский залив. Я все знаю о нем – и что было, и что могло бы быть. Ведь он пришел к вам отсюда, Паша, и рядом со мной стал тем, кем был. Я почти не плакала, и не потому, что выплакала все, просто… Ну вот, кажется, я сейчас поплачу немного, хотя я всегда говорила, что о нем нельзя плакать… Не обращайте внимания, Паша, рассказывайте.

И он рассказал ей о том, как ее сын мог ухаживать сразу за тремя девицами и тремя замужними женщинами, как мог он хвастать, совершать поступки вроде бы нелепые, которые потом оборачивались смыслом, как он летал, любил, дружил, спал на одной ноге, писал матери длинные нежные письма и никогда не успевал отправлять их; он рассказывал ей о Вене, который был отчаянным фантазером и мог краснеть, как гимназистка, о Вене, в котором было много неожиданного, но все было его, Венино.

– Я вам сейчас его покажу, – сказала Лидия Алексеевна. – Хотите? У меня ведь много снимков, и детских, и с Чукотки.

Она принесла тяжелый плюшевый альбом, и Павел приготовился улыбнуться при виде маленького Веньки на деревянной лошади или с букварем в руках, но на первой же странице встретил Веню в кабине большого двухместного планера; «фонарь» еще не был задвинут, и Павел разглядел позади чье-то очень знакомое девичье лицо. Ну да, конечно, это же…

– Простите, это… ваша дочь, да? – спросил Павел, досадуя, что не помнит имени.

– Да, это Нина. Первый раз летит, Веня тогда только что поступил в училище, видите, форма совсем новая. Вы знаете, конечно, он планером еще в школе увлекался, рекорды какие-то ставил, инструктором даже был. Потом Нина за ним потянулась. Я перепугалась, что он девчонку с пути сбивает, оба, того и гляди, голову сломят… В общем, скучать они мне, Пашенька, не давали. Вот, полюбуйтесь.

Она протянула ему фотографию. Павел увидел Нину, закутанную в чей-то китель; она сидела на расстеленном брезенте, поджав под себя босые ноги, а вокруг толпились девчата в летных комбинезонах, смеялись, и Нина тоже смеялась – весело и чуть растерянно.

– Смешно, конечно, только не для матери, – сказала Лидия Алексеевна. – Это она с парашютом прыгала, да вот видите, как неловко, в речку ее унесло… После школы, когда Веня уехал, она было надумала остаться в авиаклубе, у нее разряд по планеризму, и парашютом занималась. Но, слава богу, обошлось.

– Беспокойная у вас жизнь, – согласился Павел, – А это что такое?

На фотографии Веня сидел в кресле, укрытый пледом, а рядом стояли костыли. Судя по всему, фотография была сделана где-то в санатории.

– Это после больницы, – сказала Лидия Алексеевна.

– Какая больница? – не понял Павел. – И почему костыли? Он что, ногу сломал?

Лидия Алексеевна удивленно посмотрела на него.

– Простите, Пашенька… Вы разве ничего не знали? Он ведь еще в училище очень сильно разбился, почти насмерть. У него погас парашют… Он не рассказывал вам?

Павел покачал головой.

– Нет. Он никогда не говорил об этом. И потом – он был абсолютно здоров. Я не слышал, чтобы он хоть на что-то жаловался.

И тут же вспомнил, что это неправда. Да, Веня был здоров, отлично бегал на лыжах, занимался штангой, сердце у него работало, как часы, он, конечно, не хромал, и никаких других заметных недугов у него не было – комиссия в два счета бы их распознала, но теперь Павел вспомнил, что иногда он вдруг страшно бледнел, до того, что на лбу выступал пот, ложился на кровать и долго лежал без движения, укрыв голову подушкой. Он говорил, что это мигрень.

– Нет, – повторил Павел. – Мы ничего не знали. Странно… Хотя нет, Лидия Алексеевна, не странно. Это на него похоже.

– Похоже, – согласилась она. – Он всегда был скрытен во всем, что касалось его самого. И Нина тоже. Взрослая девушка, знаете, в таком возрасте с матерью самым сокровенным делятся, а она… Вы уж меня простите, Паша, что я разоткровенничалась с вами… Она вот завтра замуж выходит, а мне что-то не по себе, не знаю, радоваться или нет.

– Детей в гнезде не удержишь, – солидно сказал Павел и чуть не откусил себе язык за эту дикую фразу. А с другой стороны – что еще говорить в таких житейских случаях?

– Я, честно говоря, знаете, чего боялась? Нина после университета собиралась к Вене… Ну не то чтобы к Вене, просто ей хотелось посмотреть те края. Потом раздумала. Но я-то знаю, она из-за меня осталась. Конечно, хорошо, что дочь рядом, но с другой стороны – не получится у нее жизнь, себя винить буду. Ну, теперь вроде все хорошо, семья образуется, а это, знаете, как точку поставить. Да… Еще чашечку выпьете? Я сейчас…

Лидия Алексеевна ушла за чайником. Павлу почему-то стало неприятно от ее последних слов, от того, что в этом доме выходят замуж. Все идет по науке, как сказал бы Алексей Рагозин, старое отмирает, новое нарождается, и что-нибудь еще в этом роде. Так и есть. Память о сыне сменяется заботами о дочери, о том, чтобы она устроила себе жизнь поуютней.

Пора ехать. Надо пораньше вернуться, позвонить Танюше и лечь спать, потому что завтра начнутся будни. А Веньки больше нет. Уже давно нет. И пусть акварельные яхты останутся детям.

Лидия Алексеевна, должно быть, заметила какую-то перемену в настроении Павла, потому что сказала:

– Я, Пашенька, не думала, что справлюсь. Сразу, знаете, все навалилось. Муж у меня от инфаркта умер. Потом Вени не стало. Но годы идут. И, если хотите, лечат. Да… – Она расставила посуду на столе. – Что-то Ниночка задерживается.

– А я уже пришла! Это чья такая роскошная машина возле калитки?

– О господи, как ты меня напугала! – Лидия Алексеевна поднялась навстречу дочери. – А где же Алексей?

– Приедет позже, к вечеру. Друзей назвал полон дом… А у нас гости?

– Да, да… Это Павел Петрович. От Вени. Помнишь, он писал нам? Познакомьтесь, пожалуйста.

Павел поднялся и увидел в большом зеркале свое отражение: он был в узких штанах из чертовой кожи и в белой рубашке с короткими рукавами; волосы спадали на лоб, лицо было темным, почти черным от загара, нос с едва заметной горбинкой начинал лупиться, и весь он был похож на индейца, только что пересекшего половину материка на мустанге. «Ну и образина, – подумал он. – Как меня такого в дом пустили?»

– Прошу прощения, – сказал он, улыбаясь, – я только сейчас разглядел, в каком виде меня здесь принимают. Рубашку испачкал на бензоколонке, так что извините. – Он пожал протянутую руку и сел.

– Скажите, – начала было Нина и замолчала. Павел подумал, что она, должно быть, никак не может сообразить, о чем говорить с незнакомым человеком, что сказать, а сказать что-нибудь надо, особенно если он приехал из тех краев, где жил и погиб Веня… Хотя что ей Веня? Она и не помнит его небось как следует. Или помнит? Должна помнить, раз вместе летали, с парашютом прыгали.

Молчание затянулось.

– Вы разрешите закурить?

– Конечно.

– Вы хотели о чем-то спросить, Нина?

– Да, хотела… Скажите, вы долго ехали к нам?

– Не очень. Минут сорок, наверное.

– Я не о том. А раньше? Вы собирались к нам раньше?

– Пожалуй… Два года назад я был в отпуске, Веня просил меня зайти к вам, но, знаете, как-то не успел.

– А до этого? Раньше?

Павел совсем растерялся:

– Да нет… Не собирался вроде.

И снова в комнате молчание. Звон ложек в стаканах. Эта взбалмошная девчонка, так громко вбежавшая сюда с улицы, – это она принесла тишину? Он поднял голову и встретился взглядом с Ниной, Она смотрела на него настойчиво, в упор, и он увидел в ее глазах вопрос, недоумение, испуг, еще что-то – он не понял всего, не разобрал – он просто физически ощутил на себе ее взгляд и отвел глаза.

– Ну что это, Нина, ты человеку сразу допрос устроила, – улыбнулась Лидия Алексеевна. – Нельзя же так.

– Нет, почему же, – пожал плечами Павел. – Все верно. Мог бы и раньше приехать.

Он снова посмотрел на Нину. Она не отводила глаз. Вот так же смотрел Веня. Не мигая. Он даже на солнце смотрел не мигая.

– Это не допрос, – тихо сказала Нина. – Вы правы, Павел. Нужно было приехать раньше.

Она поднялась и вышла.

– Господи, что с ней? – забеспокоилась Лидия Алексеевна. – Нервничает. Все-таки перемена в жизни.

Нина стояла в соседней комнате, прижавшись лбом к стеклу, и старалась унять дрожь. Что он подумает, этот Павел Петрович? Откуда ему знать, что она чуть было не сказала: «Ну вот ты и пришел. Никуда от меня не делся. Я знала, что так будет, всегда знала, думала даже, что это будет сегодня. Только я не знала, что ты придешь от Веньки… А ты пришел. Очень вовремя пришел. И очень поздно».

Она еще постояла немного, вытерла глаза, потому что в них что-то защипало, и вышла на веранду.

– Вы извините, – бодро сказала она, усаживаясь за стол, – в электричке такая духотища… Уже прошло… Скажите, Павел Петрович, вы ведь летали с Веней, да?

– Летал.

– Вы его близкий друг? Самый близкий?

– Да, – сказал Павел, – Я был его близким другом.

– Веня писал мне. Но даже если бы не писал, я бы все равно догадалась. Знаете почему?

– Понятия не имею.

– Во-первых, только Вениамин мог явиться к чужим людям в такой рубашке. Она у вас, кстати, под мышкой лопнула.

Павел машинально поднял руку, рассмеялся.

– Смотри-ка ты, и правда!

– Господи, какая чепуха! – сказала Лидия Алексеевна. – Ну что ты в самом деле, Нина… Не такие уж мы чужие люди.

– Во всяком случае, незнакомые. Ну ладно, дело не в рубахе… А еще знаете что? Выражение лица у вас… м-м… Как бы это сказать? Вот у Вени часто тоже был такой вид, как будто он принес в авоське луну и думает: показывать ее или не показывать?

– Ну, это неправда, Нина. У Вени такого вида быть не могло. Он никогда не раздумывал, особенно если у него луна в авоське. Хотя… может, вы правы. Иногда он действительно не показывал. Никто из нас, например, не знал, что сестра у него такая…

– Такая красивая, да? Ну это он не от застенчивости, наоборот. Он говорил, что красивая сестра – слишком банально для летчика.

Павел хмыкнул. Ну-ну! Скромности тебе, как и Веньке, не занимать.

– Знаете что? Я, пожалуй, еще чашечку выпью. Хорошо? А вы, Нина, сядьте к свету, я хочу посмотреть, похожи ли вы на брата.

– Похожа, – сказала Нина. – Можете не смотреть. Мы оба копия нашей мамы. А это, говорят, к счастью. Или наоборот?

Лидия Алексеевна вздохнула.

…Павел пил уже, наверное, пятую чашку. Он сидел в плетеном кресле, курил, слушал рассказ Лидии Алексеевны о поездке на курорт, смотрел на Нину, которая тоже рассказывала что-то не очень значительное, просто сидел и слушал и, откровенно говоря, совсем не хотел уходить. И все потому, что пришла эта длинноногая девчонка, что-то там такое напутала, закидала нелепыми вопросами, сама, должно быть, перепугалась, и теперь вот стало, как после грозы – спокойно и не очень.

В этом увиделось ему что-то Венькино: вот так же пришел он восемь лет назад в их общежитие, поставил чемодан, огляделся, сказал что-то, сейчас и не вспомнишь что, и в комнате сделалось вдруг по-другому. Светлее. Или, может быть, просторнее?..

Павел всегда терялся, когда хотел определить, что же умел привносить Венька в размеренную повседневность их жизни? Пожалуй, вот это необъяснимое ожидание того, что должно случиться.

А что может случиться? Разве что дождь пойдет.

– Хотите, я покажу вам сад? – спросила Нина, когда наступила пауза. – Вы можете нарвать цветов. Вам… есть кому рвать цветы?

– Есть. Но мне, к сожалению, пора ехать.

– Может быть, вы останетесь, Пашенька, – сказала Лидия Алексеевна. – Побудете у нас вечер, познакомитесь с Алешей.

– Отец будет беспокоиться, Лидия Алексеевна.

– Да, ну тогда конечно… В следующий раз…

– А ваш отец… Он что, живет совсем один? – спросила Нина.

– Да, совсем один.

– А кто у него убирает?

– Никто. Сам убирает. Да он бы и не пустил никого, – улыбнулся Павел. – Сам ходит с метелкой и стряхивает пыль со своих сокровищ.

– А у него что, книги?

– Да, и книги и картины. А сегодня я хочу прибавить ему работы. На Сретенке, по слухам, есть гравюры Домье. Очень интересное издание.

– Ну, Домье не залежится. Продали, наверное.

– Что-нибудь еще поищу. – Павел встал.

– Хорошо… Подождите! Павел Петрович, куда же вы в таком виде. – Она обернулась к матери. – Мам, где у нас Венина рубашка, серая?

– Да ну что вы! – рассмеялся Павел.

– Нет уж, погодите, тут я распоряжаюсь, – сказала Нина. – Сейчас вы наденете другую рубашку… Веня один только раз надевал. Идет?

Павел кивнул.

Ему вдруг вспомнилось яркое утро на мысе Кюэль, то утро, когда они нашли колокол. Все трое стояли на вершине заснеженной сопки, под палящим весенним солнцем; было очень жарко, и они сняли вязаные рубашки, только что купленные по большому знакомству на полярной станции, и подставили спины солнцу. «Махнем, ребята, по обычаю? – спросил Веня. – Чтобы не была своя рубашка ближе к телу?» – И протянул свою вязанку Олегу. Олег – Павлу. А Павел отдал свою Вене.

В ней он угнел в свой последний рейс…

– Да, – сказал Павел. – Я возьму.

Он переоделся и сел в машину.

– Все хорошего, Нина. Будьте счастливы.

– Я постараюсь… Подождите! Павел Петрович, знаете что? Возьмите меня с собой. Я очень люблю ходить по букинистам, и у меня хороший вкус, честное слово! Мы обязательно что-нибудь выберем вашему отцу.

– Сумасшедшая, – заволновалась Лидия Алексеевна. – Куда ты поедешь? Ведь Алексей скоро должен быть, опоздаешь.

– Не опоздаю, – сказала Нина. – Куда мне теперь опаздывать.

Она была уже в машине.

– Вы ведь не против, Павел Петрович?

– Нет, – сказал он. – Я не против. С маминого разрешения…