Текст книги "Ведьмы танцуют в огне"

Автор книги: Юрий Чучмай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– На дыбу его, – скомандовал Готфрид и Дитрих привычно, хоть и с усилием, повернул колесо.

– Ну что, колдун? Будешь признаваться? – поинтересовался Фёрнер.

Но Рудольф Путцер, скорняк из переулка Токлергассе, только краснел и что-то тихо бормотал.

– Что он там бормочет? Не колдовство ли, часом?

– Никак нет, – ответствовал Готфрид. – Ругается.

– Богохульничать изволит? – заинтересовался викарий.

– Никак нет.

И интерес его сразу истаял.

Потом скорняка растягивали на лестнице, как он сам когда-то растягивал сыромятную кожу. Но он лишь потел, краснел и ругался себе в усы, пока хрустели его суставы.

– Этакого толстяка не в миг проймёшь, – посетовал викарий.

Три часа Дитрих старался вовсю, крутил колесо, натягивал верёвки, однако Рудольф Путцер словно ничего не чувствовал, и ругался только для виду. Пришлось отправить его обратно в камеру, а Фёрнер объявил, что все свободны и могут идти по домам. Видели ли что-нибудь его соглядатаи у дома Шмидтов, он так и не упомянул, поэтому Готфрид не спешил домой. Нельзя, чтобы Фёрнер узнал, но и просто ждать было невозможно.

– Гога, ну ты идёшь? – спросил Дитрих, выходя вслед за викарием.

– Не могу, – соврал Готфрид, стараясь, чтобы не услышал Фёрнер. – Мне приказали тут кое-чем заняться.

– Чем? – спросил Дитрих подозрительно.

– Это секрет. Фёрнер не велел мне кому-либо говорить.

Дитрих насупился.

– Чем?

– Я же сказал…

– Тебе трудно рассказать, Гога?

– Да, представь себе, – Готфрид начал злиться. – Фёрнер сказал, я исполняю. А ты иди домой.

Дитрих испепелил его взглядом, но всё же развернулся и вышел на улицу.

Стараясь не привлекать внимания снующих у входа стражников, монахов и писцов, он подошёл к Денбару.

Глава 10
МАСКА

Старик подозрительно оглядел Готфрида, а потом проворчал:

– От какой?

– Где сидит скорняк Путцер. Кое-что забыл спросить.

– Четвёртая слева, – сказал Леопольд и вручил ему ключи от камеры.

Готфрид отослал его обратно, в дальний угол помещения, под трепещущий свет единственного по вечернему времени факела.

Ключ повернулся лишь с третьего раза – заржавел, потому что кто-то, вместо того, чтобы смазывать его маслом, тащит это масло к себе домой.

Рудольф Путцер сидел на полу. Наверное, он спал до того, как ключ повернулся в замке. Но вот поднялся и сидит теперь, глядя мрачными глазами на незваного гостя.

– Рудольф, мне нужна твоя помощь, – сказал Готфрид мягко. – Мы ведь оба знаем, что ты колдун. Ты был на шабаше, и тебя я видел на похоронах Альбрехта. Что ты там делал? Почему на похоронах этого благого человека собралось столько нечисти? Вы хотели оскорбить память о нём?

Путцер молчал, отведя недовольный взор в сторону и выказывая величайшее презрение к нему.

– Можешь молчать, – сказал тогда Готфрид. – Но мы всё равно всё узнаем. Ты, может быть, и не боишься пыток, зато другие скажут под ними всю правду.

Путцер молчал.

– Хотя я, вообще-то, пришёл не за тем, чтобы уговаривать тебя признаться во всём. Только в самом малом. Ты хочешь, чтобы пытки были слабее?

Скорняк поднял гневные глаза и процедил сквозь гордость:

– Допустим, хочу.

– Тогда скажи мне вот что: кто такая эта Эрика Шмидт, что за ней гоняются ведьмы? Зачем вам понадобилось приносить её в жертву? Почему именно её? И почему возле дома Альбрехта я видел одну из ваших ведьм? Как это всё связано с Эрикой и Альбрехтом?

Однако Путцер молчал, только смотрел своим тяжёлым, озлобленным взглядом прямо в глаза.

– Ну? – давил Готфрид.

Молчание.

Он ещё долго впустую ждал ответа, однако скорняк так и не проронил ни слова.

– Прекрасно, – сказал он ледяным голосом. – Тогда завтра тебя будут пытать так, что язык сам начнёт говорить, без твоего участия.

И, окинув узника последним презрительным взглядом, он бухнул тяжёлой дверью и запер её на замок.

По дороге домой Готфрид повстречал местного безумца. Убогий отбивался палкой от стаи бродячих собак, которые лаяли на него и кидались.

– Доброго вам пива, герр в шляпе! – крикнул он, уворачиваясь от клыков.

Готфрид подошёл ближе, прикрикнул на псов, замахнулся, и все они вмиг сгинули, отбежали на безопасное расстояние, откуда продолжали лаять и скалиться.

– Собака лает и на то, что противно человеческой природе, что является порождением тьмы, – сказал он весомо.

– Ты – порождение тьмы? – еле сдерживая улыбку, спросил Готфрид.

– Нет, – безумец покачал головой, – но в душе моей много зла…

Все сумасшедшие любят вещать, как пророки, – подумал Готфрид.

– Тогда тебе следует молиться Господу, – сказал он и пошёл домой.

Но уже недалеко от него услышал лай Мартина – Готфрид за многие годы начал узнавать его, как голос хорошего друга. Но это был не тот весёлый лай, с которым собака играет. Лай был тревожный и злой, с надрывом – как у цепного пса, который никак не может достать чужака зубами.

Сразу вспомнились слова сумасшедшего. Придерживая ножны со шпагой, инквизитор побежал по улице, расталкивая зазевавшихся прохожих. Что могло случиться? Неужели их так быстро нашли?

Он выбежал из-за угла – наконец-то стал виден дом. И Мартин. Пёс бросался на стену, лая в отчаянной злобе, пытался достать до окна, но не мог. Готфрид подбежал ближе и остановился. На подоконнике, за стеклом, сидел чёрный кот, разевая пасть в беззвучном шипении, и безуспешно пытался зацепить когтями морду пса.

Мартин наконец увидел Готфрида и завилял хвостом, а затем снова повернулся к коту и злобно гавкнул.

Как туда попал кот?

Инквизитор резко дёрнул ручку, но дверь не открылась. Да он же сам закрыл её утром! Дрожащими руками он достал ключ и отворил дверь. Откуда там взялся этот кот?

Он вошёл внутрь, оттолкнув Мартина. Серые кошачьи глаза посмотрели на него с неодобрением, как на незваного гостя.

– Эрика! – в волнении позвал Готфрид.

Кресло, на котором она так любила сидеть вечерами, было пустым. В нём лежала только какая-то книга.

Она вышла из кухни, встревоженная его голосом, а он облегчённо вздохнул. Сейчас бы обнять её, но не будет ли это как-то слишком?

Готфрид приблизился к ней.

– Откуда взялся кот? – спросил он холодно. Хотя чего уж тут непонятного – май на дворе, вот и подобрала она чьего-то загулявшего питомца. Который запрыгнул, например, в окно. Что может быть проще?

– Я – начала Эрика, напуганная его напором. – Я… Я сегодня ходила на кладбище к отцу, и там нашла кота… И решила, что, раз у вас никто не живёт, то может быть…

Готфрид опешил.

– Но ведь я закрыл дверь, – тревога сменилась недоумением. – Я же помню, что закрыл на ключ.

– Вот, – Эрика указала на камин, в каменном боку которого торчал крючок, а на нём висел запасной ключ. – Я закрывала дом… И следила, чтобы никто за мной не шёл.

Готфрид не нашёл, что ответить. И даже не знал – радоваться или злиться?

– Больше так не делай, – как можно спокойнее попытался сказать он. – Ты понимаешь, что еретики могли не только проследить за тобой, но и поймать?

– Понимаю, – Эрика опустила голову. – Прости. Я просто хотела сходить на могилу отца… Прошло уже четыре дня…

– «Прости?» – Готфрид начал злиться. Неужто она совсем ничего не понимает? – Неужто ты совсем ничего не понимаешь?

– Понимаю, прости, – и снова глаза в пол.

Он забросил шляпу на рога пыльного горного козла и обессилено вздохнул. Что тут ещё говорить? Она понимает!..

– Эрика, мне нужно, чтобы ты рассказала мне всё, что знаешь об этих еретиках!

– Я ужин приготовила, – ответила она невпопад, пряча глаза.

Готфрид снова вздохнул.

– Тогда давай ужинать!

Короткая молитва перед едой немного помогла успокоиться. Тем более, что дурманящий запах мяса со специями заставлял забыть о всех мирских делах и предаться греху чревоугодия. Однако Готфрид твёрдо решил поговорить с Эрикой о Путцере и начал расспрашивать её прямо за столом, едва успев немного насытиться.

– Знаешь, я сегодня заходил в камеру к этому скорняку, Рудольфу Путцеру. Он попался нам тогда, ночью. Ты с ним знакома?

У Эрики сразу забегали глаза. Потом она опустила взгляд в тарелку и произнесла:

– Он был другом моего отца, продавал ему кожу на ножны и эфесы. Но лично я его не знаю.

– Я разговаривал с ним, пытался узнать, почему именно тебя…

– И что он сказал? – перебила Эрика.

– Он мне не ответил. Он молчит. Даже пытки выдерживает. Как ты думаешь, он один из главных в ковене?

– Не слушай его, пожалуйста, – слабым голосом попросила она. В глазах её, кажется, мелькнул страх. – Он не скажет ничего хорошего. Он будет лгать, но ты не верь ему.

Спросить её, что ли, о тех, кто был на похоронах? – подумал Готфрид, однако решил, что знание этого мало что ему даст. Назови их имена Фёрнеру, сразу возникнет вопрос: «Откуда знаешь?». Попытаться выставить Эрику как свидетеля – слишком велика вероятность того, что её саму заподозрят. Всем известно, как легко это делается. Сам недавно нашёл дьявольские знаки на Анне Фогельбаум и на этой, с пятью сосками, при помощи шила, игла которого прячется в ручку, если нажать на потайную кнопку. А всем, и обвиняемой в том числе, кажется, что игла без крови и боли вошла в тело. Вот так и находят нечувствительные к боли дьявольские отметины, которыми нечистый метит своих людей, подобно тому, как метят клеймами скот. Но одно дело доказать, что Фогельбаум ведьма, ведь сам видел, как она плясала на шабаше, другое же дело подвергнуть риску Эрику, жертву обстоятельств. Хотя кто, кроме Готфрида, в это поверит?

– Если ты что-то знаешь о нём, то, прошу, скажи… – начал он мягко.

– Ничего, – тихо ответила она.

Готфрид повысил голос:

– Тогда почему ты так испугалась? Что он может рассказать про тебя?

– Я не знаю, – залепетала она, совсем опустив глаза. – Я знаю, что он будет врать. Он колдун, просто не верь ему!..

– А кому мне верить? Ты тоже ничего не говоришь! Расскажи мне, что ты знаешь, потому что я ничего не понимаю! Совсем ничего!

– А я ничего не знаю, – ответила Эрика.

Она боялась поднять на него глаза. Она молчала и боялась, а он молчал и злился. Так они сидели друг напротив друга, а ужин остывал.

Этот разговор совсем выбил её из колеи, поэтому Готфрид, немного успокоившись, решил больше не возвращаться к этой теме. По крайней мере сегодня.

– А как зовут кота? – спросил он, взглянув на прикорнувшее на постели животное.

– Это кошка, – ответила Эрика. – Давай назовём её Агатой?

– Красивое имя, – сказал Готфрид. – А рассказать тебе, как я нашёл Мартина?

Она молча кивнула.

Тогда он рассказал, как однажды возвращался со службы и к нему подбежал бездомный, но очень общительный пёс. Серая, грязная шерсть, хвост-каралька и весёлая морда, которой он тыкался в ноги, панибратски принюхиваясь к нему. Так он проводил Готфрида до самого дома, где суровое сердце солдата инквизиции размякло, и он бросил бездомному псу объедки со своего стола. Однако на этом знакомство не закончилось, так как пёс стал всё чаще навещать щедрого хозяина. Готфрид назвал его Мартином, в шутку сравнив с Мартином Лютером, основателем доминиканства. Однако кто-то мог бы подумать, что из уважения – так они сдружились с бродячим псом.

– Домой он ко мне не просился, – закончил Готфрид свой рассказ. – Наверное, ему нравится воля, и я подозреваю, что Мартин носит ещё добрый десяток кличек, на каждую из которых отзывается. Такой он пёс.

Эрика, кажется, успокоилась. По крайней мере, съела две ложки жаркого. Тут Готфрид вспомнил о книге, которую увидел в кресле. В его подвале без дела гнила целая стопка сочинений и памфлетов разных богословов.

– Ты умеешь читать? – спросил он, кивком указывая на книгу.

– Да. Я и писать умею. Днём обычно скучно, так что я решила заняться чтением. Ты ведь не обижаешься, что я взяла твои книги?

– Конечно бери, – махнул рукой Готфрид. – Я давно хотел их прочитать, но, наверное, так никогда и не соберусь.

Чтобы не нарушить клятву, Готфрид старался вести себя как можно более холодно с Эрикой. Во всём услуживал, опекал со всей нежностью, не переступая, однако, той черты, которая лежит между двумя совершенно незнакомыми людьми. Он не позволял себе прикасаться к ней. Даже не думал о ней, как о молодой и красивой девушке, с яростью отбрасывая от себя любые романтические мечтания. Но в глазах его горел огонь. Такой же, какой горел в её глазах. И Эрика видела это, и, видя, не понимала, почему он даже не пытается сблизиться с ней, как безуспешно пытался это сделать почти каждый мужчина, которого она встречала. Готфрид был холоден, как дыхание северного ветра. И сух, как дыхание ветра южного. Он целыми днями занимался делами инквизиции, а она содержала в чистоте его дом, их прибежище, и готовила еду. Они были словно хозяин и кухарка. Как боевые товарищи в дальнем походе. Его равнодушие было странно для Эрики. И огорчало её.

Сквозь корявые ветви мачтовых сосен проступала луна, кутающаяся в облака, словно ей не хватало весеннего тепла. Дороги домой не было. Здесь вообще не было дорог, только хвоя и сухие ветви на ней. Однако путь к городу будто впечатался в память. Готфрид шёл сквозь тьму, прислушиваясь к гулу вдалеке. Что это может быть? Похороны, где десятки пьяных глоток воют в непереносимой скорби? Гуляние, где люди буйствуют, кривляясь и выплясывая, как обезумевшие язычники?

По лесу стелился туман, и в темноте клубы его казались призраками, которые корчатся от боли, разрываясь между раем и адом. Казалось, войди в него, и ты захлебнёшься, как в молоке.

А голоса всё нарастали, хотя отдельные слова разобрать было пока невозможно.

В тумане забрезжил свет, подобно солнцу среди облаков. И Готфрид направился к нему, чувствуя смутную тревогу и стараясь ступать как можно тише. Вот в белёсой пелене проступили очертания крыши, затем показались потемневшие бревенчатые стены, резные наличники окон…

Голоса стали внятными. Бесформенное гудение обратилось военным строем мрачных слов: «О, тёмный владыка, возьми наши души! О, Вельзевул, дай нам силу! О, Люцифер, дай нам знание! О, Астарот, уничтожь врагов наших! О, Сатана…»

В окно Готфрид видел полутёмное помещение, которое освещали лишь короткие язычки пламени, лизавшие чёрное брюхо большого котла. Вокруг него, держась за руки и хором повторяя слова зловещего песнопения, стояли женщины.

Чёрные волосы, лохмотья и фанатичное пламя в глазах. И перевёрнутые кресты на шее каждой, светящиеся, словно раскалённые докрасна. Ведьмы вновь повторили всю песню и стали бросать что-то в котёл.

«…Да будет дождь, да будет гроза! Да сгниют семена на полях!..»

Готфрид привстал на носки, чтобы разглядеть, что же за тёмные комки летят в его мрачное чрево, и вдруг понял, что это лягушки, летучие мыши, змеи, черви и прочие мерзкие твари, волей божьей до сих пор обитающие на свете. От удивления он приоткрыл рот и прислонился к холодному стеклу, как вдруг стоявшая спиной к окну ведьма обернулась, и Готфрид с ужасом узнал в ней Эрику. Губы её изогнулись в отвратительной улыбке, она потянула руки к нему, судорожно сжимая крючковатые пальцы с корявыми ногтями, и тут Готфрид проснулся.

Первое, о чём он подумал после молитвы – что в этом сне он тоже видел символ креста.

* * *

Хаупсморвальд был наполнен щебетом и пересвистом птиц, поющих о своей весенней страсти. Солнце уже встало, и этот воскресный день был прекрасен – солнечный и тёплый. Такая редкость в последнее время.

По лесной дороге из окрестных деревень в Бамберг спешили крестьяне. Кто-то ехал на повозке, кто-то, кто победнее, сам тащил свой мешок. Но все они спешили на рынок, чтобы продать оставшиеся после зимы овощи, которыми славился Бамберг, разные ремесленные изделия или же просто спеть и сплясать за звонкую монету.

Хэлена шла вглубь леса, пристально вглядываясь в тени под кустарниками и выворачивая рогулькой нужные растения. Она долго бродила между деревьев, разыскивая в цветущем весеннем ковре именно те коренья и травы, о которых просила Мать.

И, как она ни старалась, у неё не получилось вникнуть в её идею. По всему выходила какая-то защита от чар, но откуда возьмутся эти чары, и кто осмелится применять колдовство против самой жрицы?

Она ещё долго бродила между сосен, не зная, кого повстречает вскоре. Все эти праздные размышления о целях Матери вскоре забылись, сменившись фантазиями о Рогатом. И перед её внутренним взором поплыли картины страсти, безудержной и пылкой, как весенняя ярь животных.

Хотелось порхать, стать чем-то лёгким и невесомым, как пух. И тогда Хэлена начала танцевать. Грациозно и истово, напевая под нос любимую мелодию. Вокруг не было ни души, а это значит, что можно кружиться в танце, не опасаясь насмешек, хоть до поздней ночи.

Синее платье и чёрные волосы её летели по ветру, руки извивались, подобно змеям. Хэлена танцевала, забыв обо всём и погрузившись в сладостные мечты о Нём.

Она не сразу поняла, что забрела глубоко в лес. Перед ней стояла старая сосна. Ствол её был толстый, покрытый тёмной и грубой корой. Массивные кривые ветви тянулись к солнцу, путаясь в кронах соседних деревьев. Она была одна такая, старая, но ещё крепкая среди молодой поросли мачтовых сосен. И она приглянулась Хэлене.

Корзинка с травами упала на землю, рядом упали кожаные сапожки. Девушка приближалась к дереву, ступая босыми ногами по колючей хвое.

Дерево было древнее, прожившее уже не одну сотню лет.

Она прислонилась к нему спиной и закрыла глаза. И тотчас почувствовала, как жизненная сила этой старой сосны тугим потоком устремилась сквозь её тело. Она расслабилась и глубоко вздохнула. Она стала частью этого леса, она сама стала древом. Её корни потянулись в глубь земли, давая ей опору и жизнь её стволу, устойчивому и крепкому. Её ветви, раскидистые и густые, устремились к солнцу, чтобы вобрать в себя его тепло и жизнь. Она тоже была сосной, но только молодой и гибкой. Теребя новорожденные зелёные иглы, ветер в её ветвях. Она чувствовала даже птиц, которые нашли там приют. Они громко щебетали, погружённые в собственные заботы. Их коготки слабо царапали молодую кору.

Она вернулась к реальности и прислушалась к потоку силы, текущей сквозь её тело. Этот поток был полон звуков и картин, которые готовы были раскрыться перед ней. И Хэлена оставалось лишь задать свой вопрос. И она спросила о том, кто давно не давал ей покоя.

Рогатый.

Цернунн.

И тут же завертелись образы, чувства, разноцветные и сумбурные, как рой бабочек на цветочной поляне. А когда Хэлена погрузилась в эту бурю, то увидела…

Охотничий домик посреди леса. И лицо Рогатого – отрешённое лицо женственного юноши, увенчанное оленьими рогами. Лишь одна из Его ипостасей.

Затем дверь дома отворилась, Хэлена вошла внутрь… и вдруг открыла глаза. Обычно общение с деревьями приносило умиротворение и спокойствие, но в этот раз всё было по-другому. В этот раз была тревога и страх… Страх чего? Она не могла понять. Но страх этот принадлежал не дереву, а ей самой. Это было предчувствие того, что она ещё не успела увидеть.

Она быстро натянула сапожки, подхватила корзинку с травами и побежала к охотничьей хижине, спотыкаясь о коренья сосен. Забыв даже поблагодарить дерево.

Вскоре она приблизилась к охотничьей хижине и спряталась за стройным стволом мачтовой сосны неподалёку.

Охотничья хижина была местом мрачным и зловещим – по крайней мере так утверждали горожане. По слухам здесь водилось множество разной нечисти, ночами по округе летали зеленоватые болотные огни, проходящие мимо исчезали и никогда больше не возвращались. А так же устраивали свои шабаши и жертвоприношения ведьмы и иудеи.

На самом же деле всё было по-другому. Охота и рыбная ловля в епископских лесах были запрещены, поэтому охотники, пользуясь дурной славой места, о котором сами же рассказывали зловещие байки, иногда останавливались в хижине, возвращаясь из дальних пределов епископских земель с грузом рябчиков и глухарей на плечах. Частенько и после шабашей сюда наведывались члены колдовского братства, чтобы отдохнуть после бурной ночи или уединиться для оной.

Сама избушка выглядела мрачно: потемневшие от времени брёвна, скрипучая дверь, поросшая мхом крыша, которая одной стороной опиралась на растущее рядом дерево, и покосившаяся труба из щербатого кирпича.

Хэлена понаблюдала за ней, но хижина, кажется, была пуста. Тогда она сделала осторожный шаг из своего укрытия, как вдруг дверь со скрипом отварилась и гулко бухнула о стену.

В проёме показался человек в шляпе, в котором Хэлена с удивлением узнала Готфрида Айзанханга, того самого, кто похитил Эрику.

Охотник на ведьм остановился. Он держал в руках что-то чёрное, вертел его так и сяк, разглядывал, наморщив лоб.

Хэлена стояла за деревом, затаив дыхание, и наблюдала за ним.

Наконец Готфрид насмотрелся на свою находку, принялся заворачивать её в куртку.

Это была чёрная железная маска с рогами, наподобие той, что носят на улицах иные грешники. И точно та же, за которой скрывал своё лицо Рогатый, во время шабаша на праздник Бельтайн.

Сердце бешено заколотилось. Как он узнал о хижине? Как догадался, что Рогатый был здесь? Хэлена смотрела, как Готфрид заворачивает маску в свою поношенную куртку, быстро крестится и уходит прочь, в сторону города. Сегодня колдовской хмель не играл в её душе, поэтому она поостереглась идти за ним. Вместо этого она, когда ведьмолов скрылся между деревьев, зашла в хижину.

В ней было темно, из окон падал серый свет, в воздухе кружилась потревоженная Готфридом пыль. Хэлена тщательно обшаривала все закутки, все тёмные углы, надеясь найти хоть что-то, что принадлежало Рогатому. Про себя она уже восстановила примерную картину произошедшего: Рогатый бежит сквозь лес, прячется в хижине, сбрасывает здесь маску, а потом надевает свою обычную одежду и пробирается обратно в город.

В этой картине, правда, имелся большой изъян, которого даже Хэлена, погружённая в грёзы, не могла упустить, а именно: зачем богу лесов переодеваться в мужскую одежду и идти в город?

Логика говорила, что этот некто был простым человеком. Но Хэлена не верила в логику. Она верила своим ощущениям. И ощущения говорили, что тот, кто скрывался под маской, был очень силён. Если бы только найти какую-нибудь из его вещей – оброненную пуговицу, пучок волос, что угодно, – тогда Хэлена могла бы найти его, для этого существуют специальные заклятия. Но незнакомец, как назло, ничего не оставил, ни единой песчинки.