Текст книги "Ведьмы танцуют в огне"

Автор книги: Юрий Чучмай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 5
ДВЕ КЛЯТВЫ

Утро было солнечным, но вот к полудню небо заволокло тучами. Тяжёлые и серые, они висели над улицами, медленно проплывали над черепичными крышами и тусклыми крестами церквей. Зябкий ветер изредка поднимал с мостовой пыль и мелкий мусор. Готфрид кутался в куртку, пропахшую ароматом колдовской мази, и старался идти быстрее, чтобы не мёрзнуть. Мысли его сейчас занимал Фёрнер. Неужто викарий всё же узнал что-то про дочку Шмидта? Или он всего лишь хочет дать подчинённым новые поручения? Нет, ещё рано – палачи ещё не успели ничего узнать от двоих заключённых. Или дело всё-таки в девушке? Он слишком хорошо представлял себе, что может сделать герр Фёрнер. И только холодный ветерок не давал Готфриду углубиться в эти тяжкие терзания.

– Брось ты к чертям собачьим эту ведьму! – не унимался тем временем Дитрих. И Готфрид знал, что он не уймётся, пока не добьётся своего. – Она тебя околдовала, вот ты и влюбился без ума. Она даже не красивая ни капли: тощая как палка и рыжая, как адское пламя! Да ещё ворожит, поди, бесов в дом вызовет! Ну и пусть бы её там в жертву принесли, тебе-то что? Мало девок в Труденхаусе сидит? Тюремщик вино по-прежнему любит, так что не понимаю я тебя, Гога…

– Ты ведь тоже рыжий, – заметил Готфрид.

– Да, но у меня красивая, благородная рыжина! – возразил Дитрих. – А у ведьм она такая… ну, как у этой твоей. Я как посмотрел, сразу понял – ведьма!

– Её же хотели убить. Ну какая она ведьма? – сказал Готфрид.

– А может её не убить хотели?

– А что? Ты видел нож и чашу? Думаешь, собирались устроить ритуальную дефлорацию?

У Дитриха аж глаза загорелись от злого восторга.

– Ритуальную – что? – спросил он, еле сдерживая возбуждение. От улыбки его, казалось, сейчас треснет лицо.

– Дефлорацию. Это лишение девственности так называется. По-латыни.

– О, дьявол! – Дитрих расхохотался на всю улицу. – Ритуальная дефлорация! Ты где такое слово вычитал?

– От Фёрнера слышал, да в какой-то книге, кажется, упоминалось…

– Ритуальная дефлорация, – повторил Дитрих, пробуя слова на вкус. – То есть теперь ты ей устроишь ритуальную дефлорацию?

– Нет, – холодно ответил Готфрид.

– А почему нет?

Готфрид слушал молча, быстро шагая по каменным мостовым жемчужины Франконии. А Дитрих продолжал увещевать друга:

– Как пить дать, дьявольщиной дом заразит! Появятся у тебя там призраки и упыри, будут кровь пить из тебя ночами. Ты чахнуть будешь, а она молодеть! Такое часто бывает, мне бабка в детстве рассказывала! Ты и так уже бледный, как мрамор. Бросай её, сдай герру Фёрнеру или просто в лес отпусти, а то сгубит она тебя, ей богу сгубит!

На дорогу перед ними, кружась и танцуя, упал летучий листок, каких множество валялось по городу. Оттиск, сделанный с помощью клише, изображал пламя костра, в котором корчилась нагая женщина. Лицо её, искривлённое в гротескной агонии, выглядело скорее нелепо, чем устрашающе, и всё же гравюра давала понять, какая кара постигнет всех тех, кто занимается колдовством или погряз в иной ереси. Внизу же красовалась надпись: «Всем жёнам и девам в предостережение и назидание».

– Вот! – мгновенно вскричал Дитрих, указывая на листок. – Это божье предостережение!

Готфрид наступил на бумагу и молча пошёл дальше.

– Тьфу, Господи помилуй! – Дитрих плюнул на гравюру и последовал за ним.

– Мы же приказ нарушили, – сказал Готфрид, чтобы перевести тему.

– Да, чувствую, нам сейчас достанется.

– Мне особенно – я ведь в Ратушу так и не вернулся, не я караул сдавал, не я арестованных в Труденхаус доставил…

– Да плюнь на это! – отмахнулся Дитрих. – Кто узнает-то? Я скажу, что мы вместе были. Стражникам тоже правду говорить не выгодно: Приняли пост не у сержанта, а у меня! Думаешь кто-то признается? Скажет: «Простите, герр Фёрнер, я хотел спать, потому и принял службу у кого попало»!

Навстречу им попался грешник в чугунной маске. Личина напоминала ту, в которой ночью видели дьявола. Это было наказание за грехи – несколько дней носить тяжёлую чугунную харю на голове.

– Это точно знак, – сказал Дитрих, провожая грешника взглядом.

Опасаясь дождя, друзья поспешили в ратушу, оставив позади грязные улицы, с которых торопился убраться народ. Дважды с неба начинало капать, и дважды переставало, так и не набрав какой-нибудь значительной силы.

Викарий был свободен – перед его кабинетом не было ни одного посетителя, а потому, оставив Дитриха за дверью, Готфрид вошёл внутрь.

Фридрих Фёрнер был высоким и тощим человеком. Он мерно вышагивал по комнате, опустив глаза и о чём-то задумавшись. Высокий умный лоб его подчёркивали тонкие тёмные брови. Длинный и тонкий прямой нос нависал над небольшим скромным ртом. Также он носил усы, кончики которых были немного вздёрнуты вверх, и густую квадратную бородку, длиной в палец, форму которой усердно старался сохранить. Голова его облысела от старости, и лишь по бокам росли кудрявые, седеющие волосы, доходившие викарию до плеч. Несмотря на это, внешне Фёрнер совсем не выглядел на свои пятьдесят. У него были живые, подвижные глаза, а с губ не сходила по-отечески тёплая улыбка.

У викария был просторный кабинет, в центре которого стоял прочный стол из морёного дуба. На тёмной поверхности его лежали разные деловые бумаги и ящичек с письменными принадлежностями. В стене справа был выложен камин, где сейчас догорал сухой хворост – очевидно викарий замёрз утром. В углу кабинета, за отдельным столом, сидел муниципальный секретарь, почёсывая кончиком гусиного пера свою потную плешь.

– Готфрид Айзанханг прибыл, – отчеканил Готфрид и замер у двери, пытаясь понять, что же будет дальше.

Секретарь сразу спрятал глаза и начал что-то писать. Фёрнер остановился около окна и поглядел наружу. Готфрид ждал.

Наконец викарий промолвил:

– Итак, Айзанханг, извольте объясниться, почему вы самовольно оставили вверенный вам пост? Почему по возвращении я обнаруживаю у городских ворот подводу, полную трупов?

– От их преосвященства герра фон Дорнхайма пришло послание, в котором был приказ сорвать шабаш и привести еретиков на суд, – это говорил не человек, но раб, которому было приказано. Невинная жертва обстоятельств. Как приятно, когда ты ни за что не в ответе.

Готфрид достал из-за пазухи означенное письмо и положил на стол викарию. Фёрнер с интересом углубился в чтение, задумчиво поглаживая бородку. Гладил он её особым образом, кладя ладонь снаружи, а изнутри прижимая большим пальцем. От этого его борода становилась прямой и ровной, и всегда блестела от жира, попадавшего на неё с рук.

Викарий молча прочитал письмо и поднял глаза на Готфрида, пристально вглядываясь в его лицо.

– Действительно, – вымолвил наконец он, – приказы его преосвященства следует ставить выше моих, а посему хвалю за решительность. Жаль, безусловно, что мы раньше времени показались, однако же пути Господни неисповедимы.

Готфрид облегчённо вздохнул.

– Так что там произошло? – будничным тоном поинтересовался викарий, усаживаясь за стол и давая секретарю в углу знак начинать запись.

– Шабаш состоялся где и предполагалось. На охране ратуши я оставил нескольких стражников, а с остальными отправился на арест. По совету Дитриха Байера мы окружили место сходки, а затем напали разом на всех ведьм. Мы не думали, что они так бросятся на нас… Им удалось прорваться, потому что они были смазаны жиром. Мы стреляли в них, однако многим удалось бежать. Поймали мы только одного мужчину и молодую девушку… – Готфрид запнулся, вспомнив о дочери кузнеца. – И эти двое теперь находятся в Труденхаусе, я отправлял туда Дитриха, а сам пошёл принимать утреннюю стражу в ратуше.

Фёрнер задумчиво покивал, а затем снова погладил бородку.

– Значит всего двое? – протянул он, подняв глаза на Готфрида.

Тот нервно кивнул и в душе его зашевелился страх. Он всё знает! Но откуда? Неужто эти тупые стражники всё ему разболтали? От епископского викария не приходилось ждать сострадания, а тем более сочувствия в любовных делах…

– Известная личность сообщила мне, – промолвил наконец Фёрнер, – что стражу в ратуше принял также Байер.

Готфрид судорожно сглотнул.

– А так же то, что вам посчастливилось арестовали ещё одну пленницу…

Теперь он внутренне напрягся и дрожащим голосом произнёс:

– Простите, герр Фёрнер! Не имел в мыслях вас обманывать… видит Бог, я… я спас эту девушку…

– А теперь расскажи, Готфрид, что в действительности там произошло, – попросил викарий елейным, не сулящим ничего хорошего, голосом.

– Ну, – замялся он, пойманный на лжи. – Эти колдуньи хотели отдать её в жертву дьяволу! Они уже готовились это сделать, как я не выдержал и дал приказ атаковать. Девушку я спас и унёс с собой – она была без сознания. Понимаете, она дочь кузнеца, который выковал моему отцу эту шпагу… Я просто не мог смотреть спокойно…

– Твоя знаменитая проклятая шпага, – кивнул Фёрнер, а затем встал и мерным шагом направился к окну. – Выходит, если бы ты подождал немного, то ведьмы предались бы греховному совокуплению, и сейчас их в Труденхаусе находилось бы гораздо больше… Да ещё этот… дьявол… Как он выглядел?

– Высокий, чёрный… с рогами… хотя, это могла быть и маска… лицо ещё такое, чёрное…

– А детородный орган велик ли был? – озабоченно поинтересовался Фёрнер.

– Он был в рясе, наподобие монашеской, – слегка растерялся Готфрид, вспомнив, что ведьмы на признаниях в своих сношениях с дьяволом часто замечают, что член его массивен и холоден как лёд.

– Итак, получается по твоей вине еретики разбежались?

– Я готов искупить свою вину, если только это возможно, – виновато отчеканил Готфрид, чувствуя холодок в животе. – Я запомнил некоторых из них, так что смогу указать…

– Это похвально, – кивнул Фёрнер, вновь глядя в окно. – Я сам займусь этим делом. А ты, во-первых, вспомни всех, кого видел на шабаше и продиктуй их имена. Во-вторых, сейчас у нас очень мало палачей, посему будешь вести часть дознаний и отчитываться передо мной. Вместо арестов будешь заниматься пытками. Возьми себе кого-нибудь в помощники. Грех можно искупить только усердным трудом во имя Господа нашего.

Викарий подозревал его в сговоре с тёмными силами, – понял Готфрид. То, что он назначил его вести дознания – ни что иное, как проверка. Пришлось щёлкнуть каблуками и отчеканить:

– Всё исполню как велите, герр Фёрнер. В помощники хочу Дитриха Байера. Можно приступать?

– Подожди, – викарий впился в глаза сержанта, на мгновение замолкнув. Слышно было, как скрипит перо секретаря в углу. – Что там с этой девушкой? Где она сейчас находится?

Айзанханг вновь напрягся.

– Я оставил её у себя. Отец её, Альбрехт Шмидт, недавно умер, так что девушка осталась сиротой… Вчера она была опоена колдовским зельем, а сегодня, когда она придёт в себя, я отведу её домой. Но защищать её для меня – дело чести.

– Альбрехт Шмидт, говоришь? Разве у него была дочь?

Готфрид пожал плечами. А затем спохватился и кивнул.

– Помню его, хороший кузнец был. Изрядно мы с ним не виделись. Жаль, больше и не придётся. А не боишься, что эта девушка сама окажется ведьмой?

Готфрид помедлил, но ответил:

– Если она окажется ведьмой, то я сам отведу её на костёр!

Викарий испытующе поглядел на него, а затем коротко кивнул:

– Посмотрим, посмотрим. На дознаниях тебя будет сопровождать вот этот секретарь, майстер Ганс Шталь. Будь уверен, он запишет и доложит мне всё в точности. Помни о своём обещании, и дай Бог, чтобы твоя возлюбленная не оказалась ведьмой… Ты же, покуда идёт расследование, держи себя в руках и не вздумай поддаться соблазну прелюбодеяния с ней, ибо тогда сам пойдёшь на костёр, как соблазнённый дьяволом. Всё ясно?

Готфрид кивнул.

– Мне нужна твоя клятва, – потребовал Фёрнер, протягивая вперёд руку с перстнем на пальце.

Он встал перед викарием на одно колено и произнёс:

– Клянусь своей бессмертной душой, что не предамся прелюбодеянию с дочерью кузнеца, покуда не буду уверен в её чистоте. Клянусь так же, что… – он вдруг запнулся, дыхание его перехватило и вся решимость вдруг улетучилась, оставив ужасный холод в желудке и слабость во всех членах. – Клянусь, что… что буду… что поведу её на костёр, если будет доказано, что она… ведьма.

Последние слова он произнёс дрожащим голосом, потому что представил, как одна из арестованных под пыткой называет девушку колдуньей и своей сообщницей… Не важно, правда это или нет, но отныне жизнь её… Нет, лучше не думать.

Готфрид поцеловал перстень викария и поднялся. Фёрнер удовлетворённо кивнул, и произнёс, глядя в бумаги:

– Вот так. Пусть она пока живёт у тебя. Мне кажется, что ведьмы так просто её не оставят в покое, а значит она может сгодиться и для нас. Теперь можешь идти. Пусть ко мне сейчас зайдёт Байер, а ты хорошенько всё вспомни. Нам нужны имена и приметы тех личностей, что участвовали в шабаше. Скажи Байеру, чтобы ждал моего приглашения. И пусть Господь поможет тебе.

Готфрид перекрестился, кивнул и вышел из кабинета.

Толстый секретарь перестал скрипеть пером и воззрился на Фёрнера.

– Как думаете, герр Шталь, – сказал викарий, подходя к нему. – Что заставит впасть человека в больший грех: страх, ненависть, гордыня, жажда власти или искренняя любовь? O tempora, o mores…

С этими словами он взял исписанный протокол и, смяв его, бросил в камин, на тлеющие угли.

– Ну, что? – спросил Дитрих, когда Готфрид притворил за собой дверь.

– Он всё знает! – прошептал тот. – И про девушку, и про то, что ты один пост сдавал…

– Дьявол! – возмущённо ответил Дитрих и сжал кулаки. – Вот ублюдки!

Тут дверь отворилась и Шталь позвал Дитриха внутрь.

Когда он вернулся назад, лицо его было бледнее, чем обычно. Он напряжённо тискал в руках шляпу и то и дело стирал ей пот со лба.

– Снова тебя требует, – сказал он другу. – Давай, с Богом.

Готфрид вернулся в кабинет к викарию. Пока Дитриха не было, он как можно более точно вспомнил события вчерашней ночи и продиктовал имена так уверенно, словно это была молитва «Pater noster». Наскоро записав за ним, секретарь скопировал этот список и вручил викарию. Фёрнер с интересом принял бумагу начал читать в слух, как будто пытаясь выяснить, не ошибся ли его подчинённый:

– Рудольф Путцер – тот, которого уже поймали, скорняк. Дитрих Аальхаут – мелкий торговец. Якоб Вебер – иудей, ростовщик… хорошо, хорошо… и Каталина Фридман.

Несколько раз удовлетворённо кивнув, Фридрих Фёрнер благословил Готфрида на богоугодное дело.

– Хорошо, Айзанханг. На сегодня свободны – советую отоспаться, наверное устали за ночь. За подозреваемыми отправятся другие люди, а вас завтра с утра… хм… нет, к полудню, жду здесь. Свободны.

Готфрид лишь поклонился и вышел.

* * *

Хэлена сидела на чердаке своего дома, завернувшись в старый тёплый плед, и в который раз перечитывала «Тристана и Изольду». Из распахнутого настежь окна лился бледный свет, какой обычно бывает в непогоду. Лёгкий ветерок, иногда забрасывающий в окно брызги тихого моросящего дождя, блуждал по чердаку, вороша старую пыль. Её сухой запах смешивался с ароматом пасмурной сырости. И так очевидна была грань между мёртвым спокойствием тёмного чердака и унылым бытием шумного ненастья.

Иногда ветер игриво пытался перелистывать страницы, но Хэлена удерживала их тонким пальчиком, хотя в этом и не было необходимости – она никак не могла сосредоточиться на чтении. Книгу она уже давно выучила наизусть, но всё время ловила себя на том, что мысленно она не в Корнуолле, а где-то далеко оттуда, совсем в другом месте. Неважно где, важно лишь, что рядом с ней Он. Глубоко вздохнув, она отложила книгу и оперлась на рассохшийся от времени подоконник, положив голову на руки и наблюдая за серым и холодным дождём. Она любила ненастья, потому что в эти часы так по-особому воспринимался привычный домашний уют.

Едва Хэлена проснулась сегодня утром, как её охватили мысли о том таинственном незнакомце. Цернунне. Рогатом. Эти мысли и фантазии жгли её изнутри подобно огню, и она уже не находила себе места – так страстно желала поскорее увидеть его вновь. Не спасали даже любимые книги. «Наверное, это любовь» – говорила она себе, задумчиво поглаживая волосы. Может быть хоть этот мужчина будет не похож на других, будет таким, что никогда не надоест, никогда не опостылит… Хотя и понимала, что это лишь мечты.

Она бросила последний взгляд на булыжную мостовую под окном, которая сейчас была скрыта под слоем воды и грязи, и пошла вниз, осторожно ступая по ступенькам старой лестницы.

– У герра Нойманна заболела дочь, – бросила ей мать, когда Хэлена проходила мимо её комнаты. – Он просил помочь ей, и готов заплатить.

– Хорошо мама, – тихо сказала Хэлена, надевая тяжёлый кожаный плащ. – Я зайду к нему попозже.

Почему-то Хэлена всегда говорила тихо, точно стесняясь звука своего голоса, в отличие от матери, у которой тон был истинно командирским. Хотя, возможно, первое вытекало из второго.

Она вышла на улицу и пошла в одной ей известном направлении. Ступая по торчащим из луж камням мостовой, она слушала, как дождь барабанит по толстому капюшону плаща. Сначала было зябко, но потом она согрелась, быстро шагая по мокрой дороге. Она направлялась к Матери. И Мать была ей чуть ли не ближе родной. Она должна рассказать ей о Рогатом. Никогда у Матери не было секретов от Хэлены. Ну, почти никогда. Поскорее бы узнать хоть что-нибудь о том незнакомце. Эта жажда не давала ей спокойно существовать, требуя действовать. И пока Хэлена шла по улицам Бамберга, её посещали сладкие мечты, которым она давала волю. Казалось, что она нашла смысл жизни, и теперь следовала тому, что велит сердце – подобно героям её любимых произведений.

Так она добралась до одного неприметного дома и постучала в дверь трижды по три раза. Ей открыла седая старуха, выглянула на улицу, проверяя, не притаился ли там кто, а затем поманила её внутрь костлявым пальцем, с длинным обломанным ногтём на конце. Хэлена вошла, плотно затворив за собой дверь. Старуха тем временем направилась вглубь дома, бормоча что-то неодобрительное по дороге. А она повесила плащ, сняла платок с плеч, и последовала за ней, смиренно ожидая, когда Мать заговорит.

– Ну, чего пришла? – спросила наконец та то ли недовольным, то ли усталым голосом. – У меня сейчас хватает забот. Если зелий каких нужно, так у меня самой мало осталось, а ты уже не маленькая, знаешь сама, как их готовить…

– Мать, – тихонько перебила её Хэлена. – Простите, но я не за этим пришла. Вчера на шабаше был незнакомец, о котором я не могу забыть…

Она замолчала, ожидая. Та, которую она назвала Матерью, насторожилась и повернула подозрительное лицо к девушке.

– Я не могла оторвать взгляд от него, и хотя лицо этого… мужчины было скрыто маской, но всё же я почувствовала такую силу, что последовала за ним, когда появились солдаты, – продолжила она, и её сердце замирало от восторга. Её чувства были не просто возвышенны и красивы, как в древней легенде, они также были настоящими. Истинными.

Глаза Матери округлились от удивления.

– Дура! – воскликнула старая ведьма. – Ты хоть представляешь, что ты могла наделать? Чудо, что ты в живых осталась!..

Хэлена потупилась, опасаясь встречаться глазами с яростным взглядом Матери. Колдунья бросила грязную сковороду в кадку с водой, и вновь, но на этот раз с пониманием, посмотрела на Хэлену.

– Глупая, – выдохнула она. – Да если б ты знала, кто это на самом деле, то убежала бы прочь.

– Мне всё равно, – упрямо ответила Хэлена, так и не поднимая взгляда. – Скажите мне, кто он, и я последую за ним хоть на край света…

Мать безнадёжно покачала головой.

– Нет, нет, нет! Не нужно тебе этого знать…

– Но я хочу быть с ним! – Хэлена сказала это так резко, что сама испугалась, однако Мать лишь вновь покачала головой.

– Ты думаешь, ему нужна такая, как ты? – ведьма сощурила глаза и подозрительные морщинки исчеркали всё её лицо. – Ты думаешь, что не получив Эрику, он согласится на другую?

– Но чем я хуже Эрики? – недоумевала Хэлена.

– Она… да хотя бы и то, что она – девственница. Я чувствую это даже сейчас. А вот ты… – Мать многозначительно промолчала, оглядывая ученицу с ног до головы.

Хэлена вновь потупилась и покраснела. В который раз она пожалела о своей развязности, однако сколько ещё раз ей предстоит этому радоваться?

– То-то же! – произнесла Мать. – Поэтому-то ты ему и не нужна.

– Тогда скажите хотя бы, человек это или и вправду…

– Вправду, – кивнула Мать, спрятав глаза.

– Я хочу увидеться с ним, пожалуйста…

– Ни за что! – отрезала старуха. – Ты ему совершенно безразлична. Его блудницы не интересуют.

В глазах выступили предательские слёзы. Казалось, весь мир сейчас рухнет. Блудница… Как же тяжело носить это клеймо. Не стоит рассчитывать на любовь или даже простое человеческое уважение. Но самое обидное, что она не нужна Ему. Как будто все её чувства ничего не значат. Но нет, это ложь. Мать просто не хочет, чтобы Хэлена встретила своего бога. Но почему?

Мать прервала её мысли, погладив девушку по плечу.

– Ну ничего, ничего. Не грусти. Кажется, я знаю средство…

Хэлена с надеждой подняла на Мать заплаканные глаза, а ведьма продолжала:

– Если Рогатому угодна только Эрика, то нужно вернуть девчонку.

Хэлена слушала молча, изредка кивая, а Мать продолжала:

– Он ведь мужчина, поэтому, возможно, захочет не только Эрику, но и…

– Я согласна! – с плохо скрываемой радостью произнесла Хэлена.

Мать тоже улыбнулась и кивнула.

– Тогда ты будешь помогать мне. Где она и с кем – вот, что нам нужно узнать.

* * *

Разволновавшись в ратуше, Дитрих с Готфридом решили немного успокоиться. Ни о каком сне уже и речи быть не могло – Дитрих признался, что у него коленки тряслись в кабинете викария. Готфриду тоже пришлось поволноваться. Поэтому они решили, чтобы не терять время на пустой сон, зайти в любимую пивную и выпить пива, благо оно отлично помогает уснуть, и набить животы.

Они расположились за угловым столом, чтобы не мешали болтающиеся туда-сюда посетители. Стол был грязным, в царапинах от ножей, словно мясницкая доска, и был зрелищем довольно печальным. Но лишь до того момента, как его украсили двумя зайдлами пива и цепочкой толстых сосисок.

– Я думаю, кто-то донёс Фёрнеру, что я забрал её к себе, – мрачно сообщил Готфрид, отрывая одну из них.

Дитрих даже отставил кружку.

– Уверен! Проклятые стражники! – он закатил глаза, соображая с явным усилием. – Как думаешь, Гога, ради выслуги нажаловались или по глупости наболтали?

Готфрид пожал плечами, сосредоточившись на пиве, и ничего не ответил.

Дитрих тоже взялся за еду и пиво, и только изрядно выпив, продолжил говорить. Причём ещё больше, чем обычно.

– Вот ведь мерзавцы. Нет чтобы промолчать, просто по дружбе… Рассказали… Надо их выловить да потолковать по душам. А лучше рожи им почистить. Ненавижу тех, кто ради выслуги, ради звания готов дружбой и всем поступиться… А ещё ненавижу этих еретиков! Всяких там ведьм, колдунов, гадалок, некромантов, дьяволов, предсказателей и знахарей! А знаешь за что? Да за то что они против веры, против Бога идут! Да и ладно бы, если б просто Господу не молились, но ведь и людей губят, посевы уничтожают, скотину портят! Вера, христово учение, она ведь для того нам, грешным, дана, чтобы души спасти и начать жить в мире и любви. – он отхлебнул и продолжил, – А ещё ненавижу людей, которые друзей предают. Вот я ради друга, ради тебя, Готфрид, хоть в ад спущусь! – и Дитрих похлопал товарища по плечу. – Пусть хоть вся шведская армия против нас двоих встанет, а всё равно нельзя бежать, потому что друг рядом. А с другом и умирать веселей! Правильно?

– Да, – кивнул Готфрид. – А я презираю тех людей, кто не только против веры идёт, но и против власти, против всех, пытаясь своего выгородить. Если обвиняют твою жену или дочь в колдовстве, так стоит ли из-за этого против людей, против всего поворачиваться? Писать доносы, с еретиками сговариваться… А может жена твоя дьяволу отдавалась? А может она детей новорождённых живьём ела? Ведь нельзя из-за страха потерять близкого человека против всей империи становиться? Все мы близкими людьми дорожим, но ведь если жена, допустим, душу дьяволу продала, то разве можно её женой твоей назвать? Она ведь что-то вроде дьявола, получается. Нечисть, одним словом. Ведь если не будет власти божьей и мирской, то и родственникам твоим опасность стократ выше будет от дьяволов, от чародеев беспутных, которые ради удовольствия людям вредят. Если не умрёт одна ведьма, могут пострадать множество невинных.

– Вот! – поднял Дитрих палец. – Дерьмо. Это, брат, от слабости всё! Если слаб человек духом, то он ради мирского, ради суетного готов свою жалкую душу загубить! Ему говорят, что спасётся он, если выдаст жену-ведьму или дочь, а он упираться начинает! Страх и слабость – вот что душу губит, заставляет человека против веры идти.

– То-то и оно, – вздохнул Готфрид. – Представь, если бы каждый, ради спасения души, взял бы да и открыл инквизиции каждого еретика, каждую ведьму или знахарку, которую знает. Вот тогда бы мир от скверны очистился. Жаль, не все это понимают. Думают, что могут к знахарке сходить или к травнице, чтобы она их вылечила, а потом в церковь. Бог всё простит.

– Ох, всех бы знахарей извести, то-то дело хорошее было бы… – Задумчиво обронил Дитрих. – Все болезни молитвой да верой в Господа излечить возможно, а они с дьяволами якшаются…

– Не скажи, – помотал головой Готфрид. – Кажется, герры Шпренгер и Инститорис в своём великом труде писали, что если знахарка Господу служит и молится ему ежедневно, то таких можно в живых оставлять, потому что они людям будут пользу приносить своим чародейством и знахарским умением. Хотя, возможно, я что-то путаю.

– Не знаю, не читал я «Молота ведьм», – отмахнулся Дитрих. – И никакие знахари мне не любы. Конечно, они могут вылечить от болезни какой или ещё чего, но кто знает, не нашлют ли они порчу на тебя? Особенно те, что в колдовстве сведущи. Им только дай волю!..

– Вот поэтому и нужно, чтобы инквизиция о них знала! Чтобы раненый или больной не боялся за душу свою. У герра Фёрнера их, по слухам…

– На то он и герр Фёрнер! Давай этот разговор прекратим, мало ли? – сказал Дитрих, осматриваясь по сторонам. – Глянь лучше, как на нас те двое смотрят!

Готфрид обернулся и всмотрелся в лица двух мужчин, наблюдавших за ними.

– А спорим, я их сейчас глазами прогоню, как чародей какой?

И, не дожидаясь ответа, Дитрих уставился подозрительным взглядом на двоих спутников. Готфрид искоса наблюдал за их реакцией: мужчины, хлюпавшие дешёвой похлёбкой, сначала опустили глаза принявшись вдруг что-то искать в чашках. Дитрих смотрел на них не мигая, приговаривая что-то себе под нос, словно шепча заклинание. И вдруг один мужчина спешно поднялся, едва не опрокинув длинный прямоугольный стол, и, что-то неразборчиво бросив второму, направился к выходу. Второй же, с опаской глянув в сторону друзей, последовал за ним с расторопностью рекрута имперской армии.

– Что я тебе говорил! – загоготал Дитрих, когда испуганные посетители исчезли за дверями. – Ведь ни единого колдовского слова не знаю, а вот прогнал этих двоих! Выходит сила колдунов только в страхе, который они маловерным да деревенщинам всяким внушают! Эти же, вон, испугались, что я сейчас их в Труденхаус потащу, вот и сбежали!

Уже стемнело. Мартин ходил где-то, а не встречал Готфрида, как обычно. Спасённая уже давно, наверное, бежала. Проснулась в чужом доме, в чужой постели, испугалась всего того, что могло произойти, и, выбравшись через окно, вернулась в свой опустевший дом.

Однако он всё равно достал гребень, который всегда носил с собой, и расчесал волосы.

Затем, покачиваясь, Готфрид повернул ключ в замке, открыл дверь и… не узнал своего жилища. Исчезла серая паутина со стен и потолка. В камине, избавленном от сажи, догорали несколько толстых поленьев. С кухни тянуло ароматом жаркого. Пол был тщательно вымыт, а на отскобленном от грязи столе, словно войско императора на смотре, стояла вычищенная до блеска посуда. Гостья, устав от проделанной за день работы, спала на постели для гостей, укутавшись в тёплое шерстяное одеяло. Готфрид тихо прикрыл дверь, будто боясь спугнуть сладкое наваждение, затем немного постоял над спящей. Её лицо было так прекрасно в неровном свете от пламени очага, что у него сжалось сердце, едва он подумал о том, что мог бы промедлить в прошлую ночь. Тогда бы он поймал того колдуна, что рядился в маску дьявола, но что бы потерял? Потерял бы душевный покой, если бы позволил нелюди надругаться над этим творением небес… хотя покой теперь потерян ещё вернее, и гулко колотящееся сердце на даст заснуть до утра. И пусть герр Фёрнер сетует, что из-за него самые сильные и злые ведьмы ещё на свободе. Готфрид чувствовал себя виноватым, но не сожалел об этом.

Когда Готфрид оставлял её у себя дома, то боялся, что она сбежит и больше никогда не встретится ему на пути. Но она осталась и даже отблагодарила спасителя, прибрав его дом. Это, конечно, не тот вид благодарности, которую часто испытывают благородные дамы, спасённые рыцарем из когтистых лап дракона, но Готфриду, любящему порядок, но не умеющему его поддерживать, этого хватило с лихвой. Но вот знает ли она, кто её спас? Запомнила ли она лицо, хоть и была подобна кукле – безвольная и бессмысленная пародия на человека? А может быть ей действительно некуда было больше идти, вот она и осталась в доме неизвестного хозяина?

«Клянусь, – сказал Готфрид сам себе, – что буду защищать её до последней капли крови, чего бы мне этого не стоило». И пусть он произнёс всё это про себя, пусть он был пьян и его слегка покачивало, слова эти были так же крепки, как клятва, данная викарию.

Он ещё постоял над ней, любуясь, глубоко вздохнул, а затем медленно поднялся по скрипучей лестнице, задерживая дыхание на каждом шагу. Скорее бы пришло утро…