Текст книги "Ведьмы танцуют в огне"

Автор книги: Юрий Чучмай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 12
НОЧЬ БЕЗ СНА

– Сколько времени? – крикнул он, сбегая по лестнице, на ходу одеваясь.

– Почти полдень, – ответила Эрика. – Я хотела тебя разбудить, но ты так крепко спал…

Он наскоро собрался и ушёл, оставив свою хозяйку наедине с обедом. И пока бежал до ратуши, в голове его проносились картины ночных видений.

Зачем человек спит? Для чего он видит свои сны, приумножающие печаль? Ведь если тебе снятся картины счастья, то, проснувшись утром и обнаружив, что всё произошедшее лишь иллюзия, и ты непременно впадаешь в тоску. А если снятся кошмары, то наутро ты просыпаешься разбитым и напуганным, и весь день пытаешься совладать с вырвавшимися страхами, которые, казалось, навсегда похоронил в душе.

Ведьмы и кресты… Сны как будто подталкивали его к чему-то, на что-то намекали. И он знал, на что. Но не хотел в это верить.

Эрика не могла видеть, как он мучается. Каждую ночь она слышала его стоны и тихие вскрики. Она понимала, что происходит, и, рискуя навлечь на себя гнев Готфрида, а то и вовсе попасть в железные руки инквизиции, она взяла кое-какие травы и засунула их в маленький мешочек. У них был тонкий пряный аромат, и они должны были отогнать неприятные сновидения. Мешочек она спрятала под кроватью Готфрида, когда он ушёл.

Ратуша пустовала, только одинокий секретарь собирал с пола разлетевшиеся бумаги.

– Герр Фёрнер у себя? – спросил Готфрид, проходя мимо.

– Отправились на дознания, – ответил тот.

Готфрид помог ему собрать белые листки в неаккуратную пачку, а потом поспешил в Труденхаус.

Карета, которую он поймал по дороге, быстро домчала до места. Готфрид выскочил на улицу, вбежал внутрь, где наскоро поздоровался с Денбаром и столкнулся лицом к лицу с Дитрихом.

И на дознание он опоздал, и не выспался. Это было поистине дьявольским коварством. Или божьим проведением?

– Путцера уже отпустили? – спросил Готфрид, переводя дыхание.

– Не-не, всё только начинается, – ухмыльнулся Дитрих, пожимая руку. – Оставили пока, после обеда вернутся и продолжим.

Они вошли в пыточную. Скорняк, привязанный к креслу, злобно глядел на них.

– Давно они уехали?

– Да вот только что, не знаю, как ты их не встретил.

Готфрид оглядел пыточную и кивнул на скорняка:

– Молчит?

– Молчит, – вздохнул Дитрих. – Надо бы ворот смазать, а то скрипит, как стариковские кости. Ах да, тебя же их светлость к себе просили! Если, говорит, появишься, то сразу…

– Что ж ты сразу не сказал?

Дитрих пожал плечами.

У Готфрида вдруг появилась идея, и он кое-что шепнул ему на ухо, а потом добавил так, чтобы Путцер мог слышать:

– Пока пожалеем, нужно кое-что узнать, – миролюбиво сказал он. – Я сейчас схожу к Фёрнеру, а ты пока привяжи его к лестнице, но не вздумай пытать раньше времени!

– Всенепременно! – с ухмылкой ответил Дитрих.

Бухнув дверью, Готфрид ушёл. Послышались его шаги по тёмному коридору.

– Ну что, изверг колдовской? – плотоядно улыбнулся Дитрих жёлтыми зубами. – Пока герра Айзанханга нет, я тут повеселюсь с тобой чутка.

С этими словами он привязал ноги скорняка к длинной лестнице, приставленной к стене, привалил его к ней, взял кусок толстой измочаленной верёвки и затянул его петлёй на связанных руках несчастного. Затем он перекинул верёвку через верхнюю ступеньку лестницы и что есть силы натянул.

Скорняк издал только приглушённый рык, сухожилия его захрустели.

– Крепкий, кабан эдакий! – ругнулся Дитрих и всем телом повис на верёвке.

Жирная спина скорняка вытянулась на округлых перекладинах, снова раздался хруст и Рудольф Путцер тихо, словно неуверенно, начал мычать от боли.

– Ага! – обрадовался Дитрих. – Кричи погромче, всё равно никто не слышит!

И он заржал так злорадно и мерзко, что Путцер застонал уже в полный голос.

Почти час он мучил скорняка – растягивал его на лестнице, отдыхал, снова растягивал. Путцер молчал, только бубнил что-то в усы. Когда Дитрих в очередной раз, пыхтя и отплёвываясь, начал своё тяжкое дело, вошёл Готфрид с бумагами в руках.

– Дитрих! – заорал он с порога. – Я же тебе велел!..

– Извините, – лепетал Дитрих. – Я решил, что его, богоотступника, надобно помучить, чтобы знал цену своим прегрешениям…

– Иди сюда, – рявкнул Готфрид, вытащил его за дверь и плотно затворил её. – Ну, как? – осведомился он шёпотом.

– Да никак! – так же тихо ответил Дитрих. – Даже не испугался.

– Но поверил?

– А чёрт его знает! А что викарий сказали?

– Отчитал меня за опоздание. Сейчас они с судьями будут. Раньше них пришёл, чтобы проверить.

– Ладно, пока ещё попробуй, – Готфрид хлопнул друга по плечу и рявкнул: – Ну, погоди у меня, сейчас я герров судей приведу, перед ними и…

Он втолкнул Дитриха обратно и ушёл, захлопнув дверь.

Возможно, такая уловка поможет Готфриду заслужить доверие скорняка, чтобы вечером…

Путцер тяжело вздохнул и исподлобья посмотрел на Дитриха.

– Ну, чего смотришь? – спросил он. – Нравится мне это, понимаешь? Погоди, он ещё не скоро вернётся, некому тебя защищать.

Он ударил скорняка в живот, а затем снова растянул его на лестнице, то и дело отвешивая ему оплеухи и гадостно посмеиваясь.

Через некоторое время вернулся Готфрид с судьями, и пытка началась уже официально.

Однако так ничего и не принесла. Колдун молчал, будто ему отрезали язык.

– Нет, в этом скорняке всё-таки секретов больше, чем дерьма, – сказал Дитрих, когда они с Готфридом шли в пивную, чтобы расслабиться после рабочего дня. – Поверь мне, я-то вижу. Мне сначала показалось, что он на девок пошёл глядеть, но нет. Он у них там если не главный, то уж точно не на побегушках.

– Он был на похоронах Альбрехта, – сказал Готфрид, надеясь, что вместе с Дитрихом они смогут распутать эту сеть.

– Кого? – переспросил тот вместо блистательной гипотезы.

– Мастера, который мою шпагу выковал. Ну, друг моего отца.

– А-а-а-а… – протянул Дитрих, сворачивая на Доминиканерштрассе и разбрасывая ботинками дорожную грязь. – Значит скорняк точно к этому причастен.

Дитрих был бы гением, если бы не был таким бараном.

– Я знаю, – сообщил ему Готфрид.

– Да я про то, что они были знакомы с твоим Альбрехтом. Что-то тут не чисто. Думаешь, твою Эрику прямо на похоронах опоили?

– После. Я видел, как она возвращалась с них.

Дитрих задумался.

– Значит так и есть, если только она не пригласила братьев-ведьмаков к себе на праздник, – и он скривился в подобии зловредной усмешки, вытянув лицо вперёд.

Они всегда возвращались из пивной вместе по Ланге штрассе. И этим вечером всё было как всегда – они распрощались в начале Геллерштрассе. Дитрих пошёл дальше, а Готфрид свернул, будто бы к своему дому.

На самом же деле он прошёл мимо него и снова отправился в Труденхаус через тёмные вечерние переулки.

У дверей стоял жалкий мужичок, комкавший в руках шляпу и жалобно глядя в глаза приближающемся охотнику на ведьм. Наверное просился внутрь, но его не пустили. И правильно сделали.

– Герр инквизитор, помогите, пожалуйста, – начал он, однако Готфрид направился мимо него, поэтому мужичок в отчаянии продолжил: – Помогите, Господом Богом молю! Жену мою позвольте повидать… а можно ли её как-то вызволить?

– «Все, кто вступает в союз с дьяволом, подлежат пытке, казни огнём и конфискации имущества» – процитировал Готфрид эдикт императора Максимилиана от 1611 года. С этими попрошайками можно разговаривать только так – холодно и односложно. Да и по-другому он не мог.

Путцер сидел в своей камере и всё так же пялился на Готфрида ненавидящим взглядом. Словно не его сегодня пытали. Словно Готфрид в последний раз заходил сюда минуту назад.

– Ну что, скорняк? Ты ответишь на мой вопрос?

Скорняк молчал.

– Ну? – Готфрид нахмурился, но попытался придать голосу теплоты. – Кто такая Эрика Шмидт? Почему для ритуала понадобилась именно она? Ты должен признаться, иначе этот безумец Дитрих убьёт тебя. А так я могу ходатайствовать, чтобы тебе смягчили пытки или вообще протащить свидетелем.

Путцер молчал ещё какое-то время, а затем, скривившись в ядовитой ухмылке, заорал истеричным голосом:

– Да потому что она ведьма! Невеста дьявола! Она ведьма, ведьма!..

С большим трудом Готфрид сдержался, чтобы хорошенько не отходить скорняка сапогами. Вместо этого он резко развернулся и хлопнул дверью.

Слава Богу! Слава Богу, что проклятый колдун не стал её выгораживать! Слава Богу, что он начал так истошно орать, кривясь в своей дурацкой улыбке! Не знаешь ты, Рудольф Путцер, как выдают настоящих ведьм. Какие муки нужно вытерпеть, чтобы вот так указать на своего друга. И какие муки нужно вытерпеть, когда укажешь. А твоя ложь лишь подтверждает чистоту Эрики. На этом Готфрид пока успокоился. Покоя ему не давало другое – то, что он проспал до полудня, мучаясь кошмарами!

Эта дрянь ему снилась из-за Эрики – обманывать себя он больше не мог. Не было Эрики, не было снов. Появилась Эрика – начались сны, пусть и не сразу. Сегодня он проспал до полудня, а вдруг завтра он вообще не проснётся? Он будет день и ночь смотреть сны о ней. И никто не сможет его разбудить. Если судить по тому, с какой лёгкостью дьявольские силы продержали его в мире кошмаров сегодня, то сомнений в том, что они могут продлить это мучение надолго, не оставалось.

Дома Готфрид был мрачен как туча. Вошёл, даже не поздоровавшись с Эрикой, хлопнул дверью, быстро разделся и принялся растапливать камин. Ночь предстояла длинная, а на улице собирался дождь.

Он уже всё решил, он уже знал, что будет делать.

– Всё хорошо? – спросила Эрика, подняв на него глаза, полные тревоги.

– Да, всё нормально, – ответил он, разжигая огонь тонкой лучиной.

Она ещё немного помолчала и вернулась к своему делу. Готфрид искоса проследил за ней: прибрав во всём доме и приготовив ужин, она не нашла ничего лучше, как заняться шитьём.

– Что ты шьёшь?

Эрика подняла глаза.

– Я сходила сегодня за материей решила сшить нам новые шторы – эти-то уже все истрепались. Надо здесь подшить, а тут сделать петельки…

«Нам»? Как много значило сейчас это слово.

– Ничего, что я уходила? – спросила она тихо.

Готфрид только пожал плечами. Ему жутко хотелось спать, и не хотелось вступать ни в какие пререкания.

Однако он поднялся.

– Есть у нас что-нибудь на ужин?

– Конечно, – Эрика отложила шитьё и принялась выставлять на стол ещё тёплую снедь.

Пока она хозяйничала, Готфрид взял в руки будущие шторы. Они были бордовыми, его любимого цвета, из плотной, тяжёлой ткани. Хорошая защита от солнца и любопытных глаз. Не такие пышные, как в кабинете у герра Фёрнера, но тоже очень даже ничего.

Потом он сел за стол, а она продолжила шить. Рассказать ей о том, что он решил сделать? Она ведь всё равно узнает.

И с этого момента всё в их жизни пошло наперекосяк.

– Знаешь, я решил не спать этой ночью, – сказал он.

Эрика оторвалась от своего дела и подняла взгляд.

– Сегодня я проспал до полудня. А вдруг завтра я совсем не проснусь? Меня замучили эти ужасны сны… если бы ты знала, что я вижу каждую ночь… – он отвёл взгляд. – Наверное, лучше не спать совсем?

– Что? – переспросила она с тревогой, но он промолчал и снова принялся есть. – Может быть сегодня ты всё же попробуешь выспаться, чтобы завтра…

– Нет, – Готфрид помотал головой. – Я уже решил. Лучше совсем не спать, чем каждый вечер бояться, что не проснёшься утром.

– Человек не может совсем не спать, – сказала она.

– Я знаю, – кивнул он. – Но постараюсь. Хотя бы пару дней, чтобы забыть это всё… всю эту дрянь.

А про себя сказал: «Прости меня, Господи, если иду против воли Твоей, но не могу иначе, потому что я слаб, я всего лишь человек. Я не могу сделать, как ты просишь, и потому достоин самого сурового наказания».

– Что будешь делать всю ночь?

– Сидеть у огня, – пожал он плечами. – Сначала хотел в пивную пойти, но от пива только больше спать хочется. Эту ночь постараюсь не заснуть, потому что… потому что не хочу.

Он не смог признаться ей, что ему тяжело видеть в снах её, а не сами видения.

– Да, наверное, лучше так. А я хочу с тобой. Можно?

Готфрид даже улыбнулся.

– Можно.

И вот, едва стемнело, они уселись перед камином. Пламя в нём плясало и щёлкало, излучало нестерпимый жар и наполняло дом теплом. А на улице снова начался дождь. Он стал стеной, отделившей их от внешнего мира. Преградой всем злым силам. Вокруг них была темнота, и только широкая полоса света падала из горячей пасти камина, отбрасывая блики на холодное окно.

Эрика немного пододвинулась к Готфриду. Порой такие ночи заканчиваются много большим, чем просто посиделками.

– Ты знаешь, Альбрехт ведь был другом моего отца.

– Правда? А где теперь твой отец? – будто бы с тревогой спросила Эрика.

– Умер давно, – пожал плечами Готфрид. – Они вместе служили в армии.

– Расскажи, – попросила она.

– Альбрехт чином был выше моего отца, Олафа, но всё-таки они сдружились. Воевали вместе где-то два года, а потом твоего отца ранило в ногу. Пришлось ему возвращаться в Бамберг. Твой дед ведь тоже кузнецом был? Вот и он, получается, пошёл по его стопам. Отец говорил, что он ухаживал за твоим дедом, когда тот умирал, перенимал у него мастерство. А сам он приезжал к нему изредка. И однажды Альбрехт даже подарил ему шпагу, которая потом перешла ко мне.

– Я не знала твоего отца, – сказала Эрика. – Я почти не была знакома с друзьями моего.

– Я тебя тоже не видел у него дома. Хотя в последний раз я у него был лет пятнадцать назад, ещё с отцом. С тех пор не заходил. Думал, что он не узнает меня. Да и о чём нам с ним было говорить?

Готфрид помолчал и продолжил:

– А твоя мать? Что с ней?

– Умерла давно, – пожала плечами Эрика. – Когда я была ещё маленькой.

– И моя. Только она умерла при родах. Отец, говорят, совсем разбит был. Когда я чуть подрос, он отдал меня на воспитание монахам, в монастырь святого Михаила, а сам продолжал воевать. Иногда он приезжал, учил меня фехтованию, рассказывал о войне, о матери, а потом снова уезжал на год или два.

– Какое тяжёлое детство, – сказала Эрика грустно.

– Да не такое уж тяжёлое, – пожал плечами Готфрид. – Отца, конечно, не хватало, но в монастыре было хорошо.

– А что было дальше?

– А потом отец погиб. Как только началась война, в самом первом её сражении. Перед смертью он просил передать мне шпагу, – Готфрид усмехнулся. – Кто-то до сих пор считает, что она проклята и разит только католиков.

Повисло молчание, только шуршала за окном серая мантия дождя.

– Но я в это не верю, – сказал он.

И снова молчание.

– А я жила с отцом. Он продавал свои изделия, и мы не бедствовали, – Эрика улыбнулась. – Вот так скучно. Я всегда жила дома, обо мне всегда заботились, всё было хорошо… а потом отец умер.

– А почему все эти люди, Рудольф Путцер, например, хотели…

– Я же сказала, что не знаю, – Эрика чуть повысила голос и отвернулась, а потом, словно стыдясь этой вспышки, добавила: – Я не хочу об этом вспоминать. Расскажи лучше, как ты стал охотником на ведьм?

Готфрид вздохнул.

– Меня воспитывали как писаря или богослова, но мне хотелось быть похожим на отца. Поэтому я пошёл служить в гарнизон. Там же, кстати, и познакомился с Дитрихом. А потом меня взяли в охотники на ведьм, потому что я был воспитан в монастыре и хорошо нёс службу. Я же замолвил слово за Дитриха – нам хотелось служить вместе. Нашим делом было выслеживать и ловить колдуний и еретиков, и только недавно герр викарий приказал нам участвовать в дознаниях в качестве палачей…

К ней подошла кошка, потёрлась об руку, а потом устроилась на коленях хозяйки.

– Когда я впервые тебя заметил, там, в лавке, ты мне сразу понравилась… – промолвил Готфрид.

– Я… ты мне… тоже…

Эрика подняла на него глаза и их взгляды встретились. И оба они ощутили притяжение. Молча, они смотрели друг на друга. Затем Эрика облизнула губы, и её тело как бы само собой подалось вперёд, грудь начала вздыматься чаще…

Но Готфрид отвёл глаза и тяжело вздохнул.

– Я поклялся герру Фёрнеру… – он хотел рассказать о своей клятве, но ком встал в горле и он промолчал.

Эрика тоже отвела глаза, а потом пододвинулась почти вплотную и положила голову ему на плечо.

– Ты хотела бы жить где-нибудь в деревне, подальше от города? Чтобы своё хозяйство и никого кругом, только ты и… любимый человек? – спросил Готфрид.

Эрика помолчала и ответила:

– Да. Иногда я мечтаю об этом.

– Я тоже.

Они снова надолго замолчали.

– А что тебе снится? – вдруг спросила она осторожно, будто опасаясь его гнева.

– Разная дрянь, – вяло ответил он. Ему хотелось спать, а не отвечать на больные вопросы.

– А именно? – Эрика начала проявлять странную настойчивость.

– Ну, ведьмы всякие, колдовство, кресты какие-то.

– Каждую ночь?

– Да. А что?

Она помолчала, глядя в огонь, а потом ответила.

– Я знаю, кто насылает их.

У Готфрида взлетели брови от удивления. Откуда? Хотя, если подумать, ей ли не знать, ведь именно с ней они связаны.

– И кто же?

Она заглянула ему в глаза и сказала:

– Дьявол. Только ты не верь им. Он хочет нас разлучить.

– Откуда ты знаешь? – спросил он тихо, но Эрика молчала в ответ. – Откуда?

– Прости, Готфрид, я не скажу.

– А кресты?

– Дьявол всегда прикрывается святыми символами.

С него слетели все остатки сна, но он не подал виду. Только удивился про себя: когда она успела стать такой… уверенной? И не граничит ли эта уверенность с наглостью? Ведь он судил исходя из своего к ней отношения, а сам он не мог бы позволить себе быть с ней наглым или настойчивым. Потому что клятва. Как это легко.

Он промолчал.

Так они и сидели, слушая дождь и глядя в горящий камин. Когда же за окнами забрезжил слабый отсвет серого, пасмурного утра, Эрика уснула на плече Готфрида. А он глядел на тлеющие угли, не решаясь подбросить дров, потому что боялся нарушить её сон. Её хрупкий, драгоценный сон.

Глава 13
АЛЬБЕРТА ФЕГЕР

Когда он пришёл в ратушу, там уже кипела работа. Фёрнер с порога отправил его в Труденхаус.

– Я зайду туда попозже, – сказал он, поднимая глаза от бумаг. – Проконтролирую дознания. А пока у меня много дел…

В пыточной камере все уже были на своих местах: два священника, писец и доктор права герр Герренбергер. Ввели подозреваемую – женщину средних лет, давно растерявшую всю красоту юности. У неё были густые рыжие волосы и бледная кожа, покрытая веснушками.

– Альберта Фегер? – спросил судья.

– Да.

– Ваше семейное положение?

– Замужем пятнадцать лет, мать восьмерых детей, пятеро из которых живы.

– Вы обвиняетесь в соитии с дьяволом и колдовстве. Вы готовы признаться? – устало спросил Герренбергер, словно уже зная ответ. Хотя ответ и вправду очевиден.

Женщина нагло ухмыльнулась и покачала головой:

– Я невиновна.

– Это решать суду. Против вас серьёзные обвинения.

И судья зачитал ей свидетельства других еретиков, а так же обвинительный акт.

Однако ведьма только смеялась, чем начала выводить судей да и Готфрида из себя.

– Зря вы меня поймали. Денег у нас отродясь не водилось. Я никогда не была на шабаше, – отвечала она и смеялась. Её рыжие кудри тряслись в такт смеху. – Никогда не видела дьявола, никогда не травила урожай…

– Покажите ей инструмент… А, к чёрту! Давайте сразу начнём, – махнул рукой судья.

Кажется, не только у Готфрида было сегодня плохое настроение. Даже Герренбергер были какими-то вялым и спешил поскорее выбить из ведьмы признание, вместо того чтобы долго задавать ей дурацкие вопросы, на которые все отвечают одинаково: «Невиновна».

Подсудимую растянули на лестнице, хрустнули её суставы и она вдруг оглушительно закричала, что она ведьма. Однако герр инквизитор не спешил её отпускать.

– Вы принадлежите к ковену, действующему в городе?

– Да! Только отпустите!

Дитрих, повинуясь приказу ослабил верёвки.

– Я невиновна! Клянусь, нет моей вины! Клянусь Богом!

Герренбергер вздохнул, с шумом выпустив воздух из волосатых ноздрей.

– Давайте опять.

Альберту снова растянули на лестнице, и она снова начала кричать, что она ведьма. Но едва её отпустили, она снова начала божиться, что невиновна. Так повторялось пять раз.

– Почему вы сначала сознаётесь, а затем вновь отрицаете свою вину? – без особого интереса спросил наконец судья.

– Это потому, что у ваших палачей руки коротки, – ответила ему наглая ведьма, усмехаясь.

– Господа, пойдёмте обедать – вдруг предложил Герренбергер, и остальные с радостью согласились. – А вы, Айзанханг, добейтесь от неё признания. Если что, потом задним числом запишем.

Герренбергер, а с ним священники и даже писарь, поднялись со своих мест и ушли.

– Что с тобой сегодня, Гога? – накинулся на Готфрида Дитрих. – Я уж не знаю, что думать! Вдруг, думаю, тебя там околдовали или ещё что… Ты какой-то… сам не свой.

– Я не спал всю ночь, – ответил Готфрид хмуро.

– Это ещё почему?

– Потому что мне такое ночами снится…

И Готфрид рассказал ему о своих снах, и о том, как они провели эту ночь с Эрикой.

Дитрих присвистнул.

– Всё говорит в пользу того, что Эрика – ведьма, – авторитетно заявил он.

– Кстати, я тут подумал, – Готфрид словно и не слышал его. – Ведь она девственница, умеет читать и писать, так может быть она монахиня? Или готовилась уйти в монастырь? Представь, ведьмы, чтобы навредить Господу…

– Откуда ты, Гога, знаешь, что она девственница?

– Сама сказала.

Дитрих расхохотался, а потом спросил с ехидцей:

– Сама сказала?

Готфрид только вздохнул.

– Убивают монахиню? – с сомнением проронил Дитрих. – Гога, ты придумываешь ей оправдания.

– Можешь думать что хочешь, – разозлился Готфрид. – Только никому об этом не говори. Понял?

– Хорошо, хорошо. А теперь давай её это… – Дитрих кивнул на Фегер и взялся за ремень.

– Подожди, – одёрнул он друга. – Сначала признания добьёмся, а потом делай что хочешь. Почему тебе неймётся всё время?

Дитрих пожал плечами.

– А ты чего разозлился? Тебе какая разница? Эта ведьма сама свою душу погубила, я-то причём?…

– Заткнись и помоги лучше, – Готфрид отвязывал Альберту от лестницы.

Вдвоём они посадили её на деревянное кресло, защёлкнули руки в железные кандалы. Дитрих, как профессиональный палач, мигом всё смекнул и принёс две пары тисков – для пальцев рук и ног.

– Давайте ребятки, – сказала Альберта, злорадно усмехаясь, – пытайте бедную женщину…

– Сам с ведьмой связался, а меня… – начал сетовать Дитрих.

– Ты заткнёшься или нет? – заорал Готфрид.

Дитрих отпрянул от него, в глазах его на секунду мелькнул страх, но он сразу сменился презрением.

– Что ты орёшь-то, как на дыбе? – брезгливо сказал он, однако в голосе его чувствовалась попытка примириться. – Делов-то…

Однако Готфрида это только больше злило. Он разогнул пальцы упирающейся Альберты, надел на них тиски и рывками принялся закручивать винт.

– Альберта Фегер, вам же лучше будет подписать признание. Таким образом вы сможете избежать многих мучений, – монотонно говорил Готфрид сквозь её крики.

– Хорошо, я признаюсь! – закричала она, и Готфрид тут же ослабил тиски.

Альберта с болью покосилась на свои искалеченные пальцы, но лицо её тут же злобно скривилось, и она выпалила:

– Я признаюсь, что вы сопляки, каких свет не видывал!

– Вот шлюха, – бросил Дитрих, плюнув на пол. – Корчишь из себя вторую Шварц?

Он стоял чуть поодаль и живо разминал кулаки, будто готовясь к драке.

Готфрид снова завернул тиски до упора, так, что, казалось, они вот-вот сойдутся, измельчив кости ведьмы в муку.

– Да ты пошибче, пошибче! – издевательски кричала Фегер, обезумев от боли. – Каши мало ел? А ты знаешь, что такое восьмерых детей родить?!

– Давай тиски для ног, – бросил Готфрид.

Дитрих отошёл в угол, где какой-то идиот свалил палаческий инструмент, и принялся рыться там.

– Господи Иисусе, помоги мне выстоять, пресвятая Дева, дай силы…

– Господь не помогает ведьмам, – рявкнул на неё Готфрид. – Дитрих, хватит возиться!

– Я всю жизнь была честной женщиной! Это вас он накажет! Это вы – слуги дьявола! Зад ему целуете, говно его жрёте…

Этого Готфрид не мог стерпеть. Ярость и ненависть захлестнули его, и он ударил её. Потом снова. И снова. Кулаком прямо по лицу. И ещё раз. Что-то хрустнуло, и он как сквозь сон услышал голос Дитриха:

– Гога, Гога, да ты с ума сошёл что ли?

Друг перехватил его посередине груди и оттаскивал от кресла, в котором безвольной куклой лежала Альберта Фегер. На левом виске её была вмятина, из которой торчала белая кость и медленно сочилась кровь.

– Успокойся, успокойся, – бормотал Дитрих, постепенно ослабляя хватку.

– Шлюха, – процедил Готфрид, тяжело дыша.

– Правильно, я бы всех баб в цепи! Бог создал их после мужчины, так что они должны подчиняться. Ноги нам должны целовать. А они дьявольское семя, прелюбодействуют и богохульничают… ты только успокойся, Гога, успокойся!

Внезапно дверь скрипнула. Фёрнер показался в проходе, произнёс «Здравствуйте, герры…» и тут же остановился, уставившись на окровавленное тело.

– Айзанханг, что здесь происходит? – спросил он, глубоко дыша, точно пытаясь подавить ярость.

– Я… – Готфрид плохо соображал, язык у него заплетался. – Простите, герр Фёрнер, я решил, что надо получить признание…

– И для этого убили ценного подозреваемого, Айзанханг? Вы знаете, сколько она могла нам рассказать?!

Готфрид виновато кивнул, спрятав глаза.

– Это всё сны! – вступился за друга Дитрих. – Готфрид не рассказывал вам, что его преследуют страшные ведения? Поэтому в прошлую ночь он не спал, вот и не рассчитал силу…

Фёрнер недовольно фыркнул.

– Дознания в отсутствие судейской коллегии категорически запрещены. Просто потому, что некому будет записать признания подозреваемого, – сказал он. – Вам обоим грозит дисциплинарное взыскание.

– Мы ж хотели, как лучше, – промямлил Дитрих. – Притом, герр инквизитор сами сказали, что можно задним числом…

– А вас, Айзанханг, я попрошу в мой кабинет для объяснений.

Дитрих остался снаружи, а викарий закрыл дверь на ключ.

Вместе они уселись в карету, и пока ехали, Готфриду казалось, что его везут на казнь. Всю дорогу Фёрнер молчал, глядя в окно.

Они доехали до ратуши и поднялись в кабинет викария. Готфрид, понурив голову, плёлся сзади.

– Это было весьма неосмотрительно с вашей стороны, Айзанханг – сказал Фёрнер, усевшись за письменный стол. – Как можно было?

– Она богохульничала, ваше преосвященство…

– Она ведь ведьма! – выпалил он. – Глупо было бы ожидать от неё пения псалмов!

– Это получилось случайно, – буркнул Готфрид, стоя перед викарием по стойке «смирно» и стараясь не встречаться с ним взглядом. – Она разозлила меня своей бранью и богохульством…

– Случайно? В нашей работе, Айзанханг, не должно быть таких случайностей. Вы понимаете, что дисциплинарного взыскания вам не избежать? Вам повезёт, если получите пару сотен палок или временное заключение. Но я боюсь, как бы герры судьи не изволили судить вас по всей строгости. Герру Герренбергеру, кстати, тоже не сладко придётся.

Готфрид молчал, опустив голову.

– Как можно было так легкомысленно поступить? – вопрошал Фёрнер.

Готфрид молчал. Это было похоже на очередной сон.

– Понимаю, всех нас порой захлёстывают эмоции, которые мы не в силах сдерживать. Как говорится: «ira furor brevis est», – викарий уже говорил своим обычным, размеренным тоном.

Не в силах сдерживать? Если Фёрнер и знал о них, то лишь понаслышке – уж его-то нельзя было упрекнуть в горячности. Казалось, что все его поступки, слова и действия продуманы и по нескольку раз просчитаны. Каждая улыбка, каждый жест… Может быть поэтому Готфрид так хотел быть похожим на него? А может Фёрнер просто казался ему таким?

– И извольте рассказать, что это за сны, о которых говорил Байер? – спросил викарий.

Готфриду пришлось рассказать викарию о своих видениях. О кладбище, дьяволе, буре… О летучих мышах, чьи коготки не оставили царапин…

Его сердце сжалось и похолодело, но он так же признался, что в каждом из них присутствовала Эрика. Он не мог лгать викарию. Не мог лгать церкви. Господь не простил бы ему. И Готфрид надеялся на снисходительность и понимание.

Фридрих Фёрнер задумчиво глядел на него.

– Если бы это повторилось раз или два, – наконец произнёс он, – можно было бы заподозрить нервное расстройство. Но, так как это повторяется каждую ночь… Когда они начались?

– Через несколько дней после шабаша. Точной даты я не помню.

– Плохие сны бывают у тех, у кого совесть не чиста, – задумчиво произнёс викарий и оценивающие посмотрел на Готфрида.

Тот похолодел. Казалось, сапоги солдат уже грохочут по лестницам, уже звенят кандалы и скрипит ворот в пыточной камере.

И допрос, как во сне позапрошлой ночью.

Готфрид никогда до этого не думал, что его видения могут быть пророчествами. Но как же Эрика и кладбище, как же железная маска дьявола?

– Однако я не берусь толковать видения, потому что это ересь, – спокойно сказал Фёрнер. – И всё же, Айзанханг, я бы посоветовал вам сей же день исповедаться и освятить жилище. И не распространяйтесь о ваших снах – кто знает, что подумают люди о вас и об инквизиции в целом? Чтобы воин Господа видел демонов? Думаю, это может дать нежелательный толчок к ереси. Вы понимаете?

Готфрид кивнул.

– Вероятно, вы думаете, что это могло быть колдовство? – сказал викарий. – Так вот, я приведу вам один пример из жизни. Как вы думаете, Айзанханг, сколько раз меня, как главу инквизиции, пытались околдовать?

Готфрид пожал плечами. Но Фёрнер не продолжал, а выжидательно глядел на него.

– Ну… много… раз сто, наверное? – вдавил он, поняв, что ответить всё равно придётся.

– Мне самому неизвестно, – ответил он. – Но ничего чудовищного или сверхъестественного со мной не происходило. Истинная вера – вот защита от колдовских штучек. По вере вашей, Айзанханг, да воздастся вам. Веруйте в Господа, а не в колдовство, пожалуйста. Вот ещё что: тотчас же отправляйтесь в церковь и попросите священника освятить ваш дом.

И, кстати, есть ещё кое-что по нашему делу, – викарий испытующе посмотрел на Готфрида. – Завтра в ваше распоряжение поступит новая подозреваемая. Её зовут Доротея Флок. Несколько арестованных уже указали на то, что она может принадлежать к верхушке ковена. Нужно любой ценой выбить из неё признание, понимаете? Любой ценой!

Готфрид кивнул.

– Разрешите идти?

– Нет. Теперь самое главное. Готфрид, вы хороший солдат, но инквизиция не может делать вид, что ничего не произошло. Убийство – это тяжкий, смертный грех. Это также очень тяжкое преступление. Мне бы очень хотелось избавить вас от вины, но, увы, я не вижу способов этого сделать. Суд по вашему делу будет в понедельник. И я бы на вашем месте не рассчитывал на милость. Также я хотел бы видеть на нём фройляйн Шмидт, в качестве свидетеля и…

Викарий замолчал, но Готфриду показалось, что он хотел сказать «…и подозреваемой».

– Мне следовало бы приказать арестовать вас и держать в тюрьме, но сейчас мне как никогда нужны люди, – продолжал викарий. – Вы хороший солдат и, ко всему прочему, охраняете ценного свидетеля. Поэтому я разрешаю вам оставаться на воле до следующего воскресения. Только не вздумайте пытаться сбежать из города – стража у ворот будет оповещена и вас не выпустят. Сегодня можете больше не приходить, так что извольте быть свободны.