Текст книги "Тепло отгоревших костров"
Автор книги: Юрий Вознюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
На этом все и закончилось. Курок чакнул—лис поскакал. Он взял галопом и пока я сообразил, что мой роскошный самопал выкинул очередной фокус—его хвост уже победно мелькал в зарослях валика. Я передернул затвор и в панике начал палить по лисовину. Он остановился, посмотрел на меня (что-то, вероятно, сказал нехорошее) и помчался дальше.
Сначала я хотел поломать ружье, подложившее мне свинью, но поостыл и передумал. Если уж не повезет... Я закинул его за спину, и до самой деревни меня изводила дурацкая песенка, привязавшаяся, как настырная муха.
Не женитесь на курсистках, Они толсты, как сосиски...—
беспрерывно вертелось в голове. Ух-ма! Тру-ля-ля!—
не выдержав, гаркнул я и от звука собственного голоса почувствовал сперва удивление, а затем и спокойствие.
Димка и Брагин вернулись в темноте. За день они отмахали километров сорок и добыли четырех лис. Могли бы принести и пятую, если бы не поторопились. Я еще раз прослушал запись, но так и не смог обнаружить сколько-нибудь грубой фальши в своем писке. Видимо, она скрывалась в частотах, лежащих за пределами моего музыкального слуха. И все-таки я не хотел смириться с неудачей. Надежду подогревала одна мысль: почему лисы поначалу все же обманывались моим писком? До полуночи я ворочался, припоминал малейшие детали минувшего дня и наконец заснул зыбким сном. За окном противно скрипела под ветром оборванная водосточная труба, и, должно быть, этот звук преобразился в скрип снега под моими ногами. Мне снились мои ноги, шагающие по снегу. «Рып... рып... рып...»– хрустело под ними. Под утро я увидел себя со стороны. Рядом со мной шла на поводке лиса.
«Шух-шух-шух...»– неслось из-под ее лап. Неприятное и неожиданное чувство пробуждения я помню отчетливо. Это был какой-то необычный, насильственный переход от сна к совершенно ясной, не затуманенной мысли. Никакой расслабленности в теле, как будто я и не спал.
– Шух-шух-шух!– произнес я, интуицией чувствуя, что нашел отгадку.
До рассвета еще оставалось больше часа, а я уже сидел в кухне и поторапливал Сергея и Димку. Покоренная нашими успехами Дуся хлопотала у плиты и тоже покрикивала на них. Мы вышли под хмурое ноябрьское небо, направляясь в сторону полей, на которых еще не бывали. Против вчерашнего заметно потеплело, в воздухе чувствовалась близость снегопада.
– Завтра и лыжам придет пора,– сказал Димка, продираясь сквозь ветки ивняка к берегу Заманухи.
Спустившись на лед реки, мы зашагали к ее верховьям. Слева от нас тянулись рисовые поля, справа—темнела, заросшая деревьями и непролазным кустарником, пойма.
– Братцы, да тут же у них лаз!– воскликнул Димка, всматриваясь вперед.
Правый берег Заманухи, обвалившись небольшим овражком, был испещрен лисьими следами, которые цепочками тянулись через реку к пойме.
Я выглянул из-под берега, но на полях стояла темнота, и они казались безжизненными. Скоро мы встретили еще один лаз.
– Учти на будущее,– сказал Димка Брагину. Лису заметил Сергей. Рыжая столбиком торчала на чеке и даже в бинокль было непонятно, куда она смотрит.
– Ну что?– взглянул на меня Димка,
Я махнул рукой, и они пошли дальше.
– Ни пуха ни пера,– пожелал Брагин. Это был убийственно трудный и долгий путь. Я вил свои петли вокруг лисы больше часа. Полз по-пластунски, на четвереньках, перекатывался, раздвигал носом снег, а когда подобрался—она перебежала на соседнюю чеку. Тем же порядком пришлось давать по оросителям новый круг. Нет, все-таки есть у нормальных людей основания смотреть на охотников со снисходительным недоумением. Трудно понять человека, готового окочуриться в снегу ради комка рыжей шерсти.
Наконец, занятая поисками мышей, лиса оказалась напротив меня. Прежде чем поманить ее, я отогрел губы, и только когда почувствовал, что они вновь обрели чувствительность – пропищал в тыльную сторону ладони. Шатавшаяся возле кучи соломы лисица сразу же насторожила уши и замерла.
«Э-э, нет.—шалишь!»—подумал я. Лисица направилась ко мне– и я опять поманил. Она остановилась—и я молчал до тех пор, пока она снова не побежала. В этом был весь секрет. Лису нельзя было обмануть, когда она стояла и слушала, но за шумом собственных шагов даже ее удивительный слух не мог уловить подвоха. Она пришла ко мне, вознаградив за все мучения.
Вторая лиса заметила меня раньше, чем я ее. Надо полагать, рыжая плутовка получила большое удовольствие, наблюдая, как человек пахал снег по оросителям. Вдоволь поиздевавшись, она удрала, когда я уже поверил в удачу. Спустя два часа после новых бесплодных поисков я встретился с Брагиным и Моргуновым. Они сидели на валу старой дамбы и курили.
– Ничего горжетка,—сказал Димка, рассматривая мою добычу,– но у нас смешнее.
– Мы рыся хлопнули,– объяснил Брагин.
Я недоверчиво посмотрел на него, и он выволок из за спины странного зверя. Это была обыкновенная ли са... без хвоста.
– А краса-то ее где?!
Узнать, как лисица лишилась хвоста, не представлялось возможным, но, судя по обрубку, это случилось с ней еще в детстве.
Утомленные долгой ходьбой, мы сидели на старом валу. Перед нами лежали заснеженные поля со скирдами рисовой соломы. На вершинах их маячили неподвижные канюки и коршуны. Невдалеке от нас петлял по заметенным дорогам зеленый газик.
– Чего его нелегкая здесь носит?– проговорил Димка, поднимая бинокль.
Минут пять он наблюдал за вездеходом и вдруг воскликнул:
– Смотри!
Машина съехала с дороги и остановилась на стерне поля, оставленного под пар. Из нее вышел человек.
– Вперед, смотри вперед!– крикнул Димка. Я перевел бинокль и увидел, что в трехстах метрах от него бежит лиса. Вдруг она подпрыгнула, кувыркнулась и забилась, вздымая снежную пыль. Навстречу человеку поднялись три фигуры в маскировочных халатах и пошли к неподвижной лисице. Они сошлись, постояли и направились к машине. Вскоре газик снова запетлял по бесчисленным дорогам рисовых чеков.
– Вы что-нибудь поняли?– спросил Димка, и мы с Брагиным неопределенно пожали плечами.
– Ни черта вы не поняли!—процедил он.—Те трое вывалились из машины на ходу, а четвертый объехал лису и нагнал ее на дружков. Пять минут—и вся охота. И ноги не гудят... Вся наша затея,—Димка похлопал себя по куртке, под которой был спрятан магнитофон,—в сравнении с ихней—детская забава. За день они объездят столько, что ты и в месяц не выходишь. А ведь скоро такие машины будут продаваться на каждом углу. Теперь уж точно: нечего ждать милости от природы – ей бы кто подал.
Хмурившееся весь день небо наконец сыпануло снегом. Он пошел крупными, густыми хлопьями, спрятав в своей пелене все, что находилось дальше десяти шагов. Когда мы подошли к дому, даже на дороге ноги утопали в нем.
– Ну завтра уже ни на какой машине по полям не поездишь!—прокричал Брагин, отворачивая лицо от налетевшего вихря.
Димка нагнул голову и ничего не ответил. Снег шел весь вечер и ночь. Только под утро небо, опустившись, взглянуло на заснеженную землю туманным светом звезд. Наступила лучшая пора охоты на лисиц, но Димка неожиданно отказался идти с нами.
– Надо снять шкуры, посадить на правилки...– объяснил он свой отказ.
Сергей взял его лыжи, и мы ушли вдвоем. О, благословенная охотничья пороша! Как бесшумно ступают лыжи и как нарядна под твоим покрывалом земля. Снегопад упрятал все комья осенней пахоты, и теперь поля лежали словно ровные пуховые одеяла.
Против ожидания, прошел час и два, а мы все еще не могли найти лису.
– Может, они ушли?—засомневался Я, но -Брагин отрицательно покачал головой.
Не хотят барахтаться в снегу, ветра ждут. Ну да голод не тетка...
Будто в подтверждение его слов мы вскоре увидели зверя. Снег для него был так глубок, что, казалось, он плывет по нему. Добравшись до соломы, лисица заходила вокруг стожка. Позже выяснилось, что мы с Брагиным подобрались к ней на одинаковое расстояние, с той только разницей, что я это сделал раньше. Сначала лиса пошла ко мне, но в это время Сергей включил магнитофон, и она сразу же повернула в его сторону. Глядя ей вслед, я понял, что никогда не смогу соперничать с мышиным хором, записанным на пленку транзистора марки «Сони».
Наш единственный в тот день трофей дался нам тяжело и обошелся дорого. Вскоре поднялся северный ветер и началась колючая, злая поземка. Подхваченные ветром, тучи снега неслись по равнине, слепили глаза и забивали дыхание. Наш путь обратно длился в два раза дольше. Изнемогая от усталости, разгоряченные и вспотевшие, мы уже в сумерках пробились к дому. Это была наша последняя совместная охота. Ночью я почувствовал жар, и на следующий день Моргунов увез меня во Владивосток. Все обошлось благополучно, но на охоту за лисами я больше не ездил.
Весной ко мне заглянул знакомый биолог из Дальневосточного научного центра и от него я совершенно случайно узнал, что «магнитофонные страсти» захватили не только нас.
Вместе со своим приятелем он долгое время работал В заповеднике, где пытался завязать знакомство с дикими животными.
Незадолго до этого в зарубежной литературе появились сообщения натуралистов, в которых утверждалось, будто человек может установить контакт с хищниками, живущими на свободе, с помощью ласковых интонаций голоса. Коллеги не искали сенсаций, но было, конечно, заманчивым проверить на практике такое утверждение. Фотоснимки подобных ситуаций могли стать стержнем книги, над которой они работали. Не откладывая в долгий ящик, они принялись за дело. Объектом опыта был избран медведь. Учитывая, что одна из действующих сторон шатается где-то в тайге и неизвестно, как много времени пройдет, прежде чем она выразит желание. Встретиться с людьми, было решено ускорить события. За свои деньги – ни один бухгалтер не утвердил бы подобных расходов – они купили две канистры свежего меда и вымазали им деревья в подходящем, по их мнению, медвежьем углу. Сидеть там круглосуточно они, разумеется, не могли и потому, через систему хитроумных насторожек, установили магнитофон с записью своих голосов, выдержанных в заискивающем, подхалимском тоне. По замыслу, магнитофон включался, как только зверь, увлекшись медом, задевал за одно из пусковых устройств.
Соль опыта состояла в том, что после того, как медведь привыкнет к их голосам, они намеревались установить с ним личное знакомство. Оба они верили, что зверь способен понять добрые, филантропические намерения науки.
К великому их огорчению, затея провалилась из-за одной простой, как репа, детали. В тайге оказалась такая прорва любителей сладкого, что они не успевали мазать медом деревья. Если бы медведь даже знал, где для него приготовлено угощение—ему бы пришлось очень торопиться к столу.
Когда Моргунов услышал об этом случае, он так заинтересовался, что захотел встретиться с его участниками. Как произошла эта встреча – не знаю, потому что Вскоре я ушел в рейс.
Это было большое наполненное экзотикой всех морей плаванье. В конце августа наше судно зашло на ремонт в Японию. Там я подружился с инженером завода Кэндзо Исихара. Я поделился с ним пустяковой идеей ремонта распределительного вала главной машины, чем, вероятно, и снискал его расположение. Идеи в Японии стоят дорого. Он пригласил меня к себе, и я сидел на татами в его странном доме (осталось впечатление, что дом состоит из пола, крыши и подпорок) и, вульгарно орудуя хаси*, угощался такими искусно оформленными блюдами, что их жалко было разрушать.
Перед отходом Кэндзо пришел ко мне на судно. Вспоминая этот визит, я с полным основанием утверждаю, что не всегда алкоголь зло. Во всяком случае, укреплению дружеских международных связей «московская» в тот вечер способствовала весьма успешно. И вот ведь что удивительно: через полчаса я свободно заговорил на японском и прекрасно понимал русскую речь своего друга. Справедливости ради следует сказать, что мы не занимались риторикой. Наш разговор был по-мужски сдержан.
– До-дзо**,—говорил я, наполняя рюмку Кэндзо.
– Оченя холосё, едрена мать!– бойко отвечал он. Так мы беседовали часа два и, как и следовало ожидать, наша встреча завершилась русско-японским хором. Расставаясь, я подарил Кэндзо свой фотоаппарат, он же преподнес мне небольшую коробку, перевязанную с японской элегантностью красивой лентой. Проводив его, я вернулся в каюту и развязал подарок. В коробке оказался магнитофон размером с портсигар. Вряд ли эту машинку можно было назвать музыкальным аппаратом, но я вспомнил наши мытарства с громоздким ящиком Димкиного транзистора и понял, что получил поистине бесценный дар.
Вернувшись во Владивосток, я застал пустую квартиру. Моих домашних обуяла страсть к путешествиям, и они отправились в туристическую поездку. Передав свои судовые дела и полномочия, я поехал к Моргуновым. Димки тоже не оказалось дома. На мой вопрос, куда он подевался, чем-то расстроенная Аня ответила:
– Через три дня ему уезжать, а он—в деревню.
___________________________
– Хаси—палочки для еды.
—* Пожалуйста.
– Куда он опять собрался?
– На Север, в командировку.
Услышав, что Димка уезжает, я огорчился. Рушились все мои планы и я, не скрывая досады, сказал об этом Анне.
– А он летом успел побывать в тайге,—ответила она.
– Летом?.. Что он там мог. промышлять? Аня вышла в другую комнату и вернулась с большой фотографией. Это был потрясающий снимок. Среди таежного бурелома сидел громадный медведь. В ногах у него валялся магнитофон. Медведь поднял голову, и на его морде и во взгляде было безмерное удивление и какая-то тоска. И даже не тоской, а беспомощностью и беззащитностью, мольбой о пощаде веяло от могучего зверя.
– Это тебе,—сказала Аня, когда я хотел вернуть фотографию.– Он думал, что вы не увидитесь.
Я перевернул снимок. На обратной стороне Димкиной рукой было написано: Est modus in rebus!*
Задолго до рассвета я выехал в Милую Девицу и уже часам к девяти был в деревне.
– А где же мужики?– спросил я Дусю, которая, нацепив подаренные мною ультрамодные очки, превратилась во что-то несуразное.
Рассматривая свое изображение в зеркале, она, довольная подарком, махнула рукой.
– Где ж им быть – комаров на болоте кормят. «Опять что-то затеяли»,– подумал я, но спросил другое:
– Ну, как вы тут перезимовали? Много Серега лис задушил?
– Откуда?– Дуся сняла очки и стала снова приятной женщиной.– Вот Пупырь, тот поизвел лисичек. Здесь у нас такое было... Помнишь Налима? Ну сторожа с рыбалки, с которым вы поцапались в том году на охоте. Хоть он и сам гусь хороший, но в этот раз его жалко: разделали ему Пупырь с племянником физиономию в лоскуты.
– Побили что ли?
Дуся хохотнула и поведала мне историю, к которой я долго не мог определить своего отношения.
_____________________________________
– «Есть мера в вещах»—слова Горация.
Потерпев в соревновании с нами неудачу. Пупырь, смирив гордыню, пришел к Сергею с предложением взять его в компаньоны. Теперь он как на духу рассказал ему свою «методу» охоты на лис, которая не была уже для нас секретом. Не зная об этом, но понимая, что для Брагина она теперь ни к чему, он выложил и козырную карту: брал на себя заботу выделывать шкурки.
Серега выслушал Пупыря, выпил принесенную им водку, а потом самым бессовестным образом показал кукиш. Досада старика Софрона была так велика, что, возвращаясь домой, он не удержался и из двух ноздрей высморкался на боковое стекло старого газика, невесть зачем приткнувшегося за его сараем. Малость облегчив душу, он, все еще сумрачный, ввалился в дом, где его ожидал гость, вокруг которого хлопотала старуха. Своего племяша он не видел лет двадцать и теперь не узнал его в молодцеватом парне, который встретил Софрона скромной и сердечной улыбкой.
– А ладным ты, Васька, мужиком вымахнул,– сказал Пупырь, разглядывая плотного, белозубого племянника. Тот развел руками: дескать, какой есть.
– Ну, сказывай, как это ты удумал пожаловать? Аль случилось чего? Иван-то как?
– Да батя пока в порядке. А приехал я, дядя Софрон, проведать вас по-родственному, ну и поохотиться заодно. Отпуск у меня...
– На че это ты вздумал охотничать?– спросил Пу– пырь.– Гуси-лебеди улетели.
– Так на лис – жена шапку просит.
При упоминании о лисах старик снова помрачнел.
– Больно много вас развелось,– буркнул он,– откуда тут зверю быть.
– Но промышляют же потихоньку люди,—негромко и словно извиняясь произнес Василий.
Пупыря вдруг схватила тихая злость на этого новоявленного варяга, свалившегося на его голову.
– Промышляют! А ты что – великий промышленник? Знатный стрелок?—наклонив набок голову и выставив вперед бороду, спросил он.
– У меня, дядя Софрон, и ружья нет,—простодушно сказал племянник, и от такой наглости у Пупыря аж дух захватило.
– Дак ты че – лис с огурца стрелять наладился?– проговорил он, язвительно поднося к носу племянника соленый огурец, тарелку которых поставила на стол жена.– Иль на мое наметился вместе с припасами?
«Ну что за погань народ пошел,– кипело в душе старика.– Прикатил, стервец... Радуйся на него...»
Гость смущенно промолчал, отказавшись от продолжения разговора. Чуть позже, подобревший от подарка и поставленной выпивки. Пупырь сказал:
– Так уж и быть, Васька, одарю я тебя одной шкурой по дешевке, нехай твоя женка форс задает. Тридцатку дашь – и вся охота.
– Да не надо, дядя Софрон, я как-нибудь и сам добуду. Мне только чтоб ночевать было где и спросить тебя кое о чем. Вот, скажем, позарится лисица на эту штуку?—подцепил он вилкой кусок мороженого сала.
– Должна бы...—ответил Пупырь, удивленный не столько вопросом, сколько отказом племянника и уверенностью, с которой тот заявил, что добудет зверя. Видать не такой уж племяш простофиля, как ему показалось.
– Ты никак капканы приволок?—осторожно промолвил он.
– Капканы в наш век – пережиток,– произнес Василий, усмехнувшись.
– Чей-то?—не расслышал Пупырь.
– Я говорю – устарело это железо.
– А-а,—протянул Софрон.—Значит, ружья нету, капканов—тожеть. Тода, может, на сало с крючком будешь имать лису?
– На сало с пилюлями,– ответил племянник, и хотя голос его прозвучал добродушно. Пупырь заметил в темных глазах гостя насмешку. Теперь в них уже не было прежней почтительности.
– Ты мне не темни, парень,—насупился он.
– Я и приехал, чтобы начистоту. Только начинать надо издалека, в чем ты, дядя Софрон, не силен, потому что книг не читаешь.
– Поглядеть бы на твое чтиво, как доживешь до моего,
– Поживем—увидим, а книги все же—полезная вещь.
– Ну-ну...
– Вот, к примеру, один американец написал, как дотошный эскимос добывал белых медведей.
Племянник потянулся за бутылкой, налил в стаканы, и они чокнулись.
– ...«Сказание о Кише» называется рассказ. Не читал, дядя?
– Как же, кажиный раз, как утром глаза продираю, так сразу хвать—чё там медведи и эскимосы? В нужнике сижу и то изучаю.
– Напрасно ты так, дядя Софрон,—проговорил племянник, разрезая огурец продольными дольками.– Тот эскимос был умным, а может и писатель все выдумал, только выдумка дельной получилась. Так вот: брал эскимос китовый ус, сгибал,– гость взял двумя пальцами дольку огурца и изогнул ее посредине,—потом закатывал его в тюлений жир и шарики те разбрасывал. Медведь глотал ту приманку, а когда жир у него внутри растекался—ус делался вот так,—Василий разжал пальцы—долька огурца выпрямилась,—и порол зверю кишки. Эскимосу только и оставалось, что потрошить тех медведей.
«Брехня все это»,—хотел сказать Пупырь, но передумал.
– Так ты улавливаешь, дядя Софрон?—спросил Василий.—Что если бы лиса такую начинку проглотила? А?
Теперь Софрон понял.
«Хитро завернул, стервец»,– подумал он, но тут же отбросил эту мысль, как пустую.
– Во-первых, где ты столь уса наберешь, у нас в Заманухе киты отродясь не водились, а опосля: лиса всяку поживу жует—она твою хитрость враз выплюнет.
Пупырь думал, что его слова скуксят Ваську, но тот не только не огорчился, а даже обрадовался. Поднявшись из-за стола, он заходил по комнате и от удовольствия потер руки.
– Так, говоришь, китов в Заманухе нет?
– Нету.
– И приманку лиса жует?
– Ага.
– Давай, дядя Софрон, еще по черпаку,—снова берясь за бутылку, сказал Василий. Он положил на плечо Пупыря руку и, приблизивши лицо, зашептал:
– Я тебе этого уса могу машину приволокти. Видел мою колымагу за сараем?
Старик, затянувшись папиросой, закашлялся.
– Только зачем он нам? Пускай им дикие пользуются. Я ведь в институте исследовательском работаю. Слесарю, ну и что? Там раздобыл такое, что и во сне тому писателю и не снилось. Понял?
Пупырь снова ничего не понял, от выпитого он как-то сразу захмелел, огруз и потому не сказал ни да, ни нет. Сунув кулак под бороду, он, облокотившись на стол, молча смотрел, как племяш сходил в сени, принес оттуда небольшой чемодан, открыл и достал из него жестяную банку. Щелкнув крышкой, Васька выкатил на ладонь два серовато-фиолетовых шарика величиной с орешки лещины. В комнате запахло чем-то острым и приятным.
– Отрава, что ли?—оживился Пупырь, стряхивая сонную тяжесть.
– Хороша отрава за семью замками, но это еще почище будет. Хочешь, попробуем?
– Че-его?!—вытаращился старик.
– Да нет,– засмеялся Васька.– Не на себе. Собаку или кошку найти надо. Пойдем-ка на улицу, может, кто и набежит.
Пупырь поводил шеей, словно ему мешал воротник, потом почесал бороду.
– Гляди-кась...—забормотал он, потянувшись к руке племянника.– Сказываешь, не хуже... А давай поглядим? Животину такую бездомную мы вмиг раздобудем.
Он вытащил из-за печки валенки, сунул в них ноги и взялся за полушубок.
– Аида, чё ли?
– Не спеши, дядя Софрон. Бутерброд надо сделать. Васька перочинным ножом отрезал от куска кубик сала, выковырял в нем углубление, засунул в него пилюлю и залепил сверху обрезками.
– Вот теперь айда,– сказал он.
Они вышли под звездное, стылое небо, в тишину засыпающей деревни. Скрипел под ногами снег, где-то вдалеке лаяли собаки. Дом Пупыря стоял рядом с током, по другую сторону дороги располагались совхозные мастерские и гараж.
– Живет там одна псина,– вполголоса проговорил Пупырь, ткнув рукой в сторону мастерских.—Счас мы ее выманим. Они нашли Шарика в конуре, пристроенной трактористами к теплой стене кочегарки. Шарик был небольшим рыжим псом с гладкой шерстью. Чтобы стать. бродягой у него не хватало роста и силы. Не прибейся он к людям, жизнь его кончилась бы в первую же зиму. К счастью, природа наградила Шарика удивительным хвостом, который неизменно торчал кверху и заканчивался длинноволосым бутоном, распадавшимся в разные стороны. Когда пес трусил по земле, казалось, что кто-то подшутил над ним, пристроив к хвосту осоковую кочку. Чем-то он напоминал американского скунса, и, может быть, за этот редкостный вид рабочий люд мастерских пригрел собаку. Но за один красивый хвост не очень-то будешь сыт, и Шарик быстро усвоил трюки, которым его обучили работяги: он «служил» и ходил на задних лапах, ползал на брюхе и прыгал через палку—, в общем, зарабатывал свой хлеб как мог. Днем он околачивался во дворе мастерских, убегал в деревню, но на ночь неизменно возвращался к теплой стене кочегарки. И все же, как ни грела эта стена, сытый желудок—приятнее, потому он и выскочил из конуры, потянувшись к руке с хлебной коркой. Проглотив подачку, он затанцевал на своих коротких лапах вокруг бородатого человека, ожидая добавки.
– Давай, что ли?—повернулся Пупырь к племяннику.
– Ты, дядя Софрон, перепил, верно,—отозвался тот,—Может, еще в клуб загребем и там всенародно?
– Так ведь нет никого.
Вместо ответа Васька указал на освещенное окно кочегарки. Пупырь хмыкнул и, маня собаку, пошел на дорогу. Подбирая хлеб. Шарик бежал за ними. Они вышли к берегу Заманухи, где лежали перевернутые на зиму деревенские лодки. Свет одиночного фонаря над крайними сараями еще достигал сюда, но дальше начиналась темень.
– Отойди-ка, дядя,—сказал Васька, отодвигая Пупыря в сторону.—Кыш, паскуда!—топнул он ногой на собаку.
Шарик, недоумевая, отбежал на несколько шагов, не спуская с человека глаз. Васька медленно опустил руку в карман полушубка, достал сало и плавно бросил его собаке. Пес вскинулся на задние лапы, схватил на лету пищу и, почувствовав блаженный запах и вкус, впился в нее зубами. И в то же мгновение что-то гулко ухнуло в пасти пса, короткая багровая вспышка разорвала полутьму, собака, перевернувшись, упала на спину и молча забилась на снегу.
Как ни настраивал себя Пупырь на неизвестное, но то, что он увидел, испугало его. Он уже полвека в бога не верил, а тут совершил крестное знамение, поспешно и истово.
–Чё это... чё это?—оглядываясь то на племянника, то на неподвижного Шарика, спрашивал он.
– А тот крючок, про который ты говорил,– сказал Васька, вытряхивая из пачки сигарету,– пластической взрывчаткой зовется.
– Какая такая?
– Да уж есть такая. Погляди, как сработала – внутри фарш, а шкура целая.– Васька подошел к мертвой собаке и, нагнувшись, приподнял ее голову, из которой еще стекала кровь.—Хорош ус, дядя?
Пупырь медленно приходил в себя, чувствуя, как заполняет его радость.
– Да как же она бахает?– еще сдерживая себя, спросил он.
– А это уж тебе ни к чему,—сухо ответил племянник.—Твое дело указать, где лисы.
– Васек, а ежели еще и на колонков настроить?
– На все настроим, что идет на приваду,– отозвался тот, зарывая собаку в сугроб под обрывом берега.
Они проговорили полночи и легли спать в одной комнате.
Утром Васька укатил на своем газике, а старик Софрон отправился резать и смолить чушку соседки, с которой сговорился получить за работу кишками. Вечером племяш привез павшую телку, а Пупырь затащил на кухню полный таз свиных внутренностей. Они заготавливали приваду еще два дня, потом развозили ее по дальним полям, разбрасывали на лисьих лазах в тростниках плавней. Пупырь знал, где держится и ходит зверь, но не будь у них вездехода – они бы и в неделю не обошли свои заминированные угодья. Он носил их по замерзшим каналам и протокам, одолевал пахоту и снежные заносы. И всюду оставались за ним адские шарики, упрятанные в обрезки кишок куски сала и мяса. Ночью из тростников плавней и оросительных каналов выходили голодные звери и то тут, то там, в морозной мгле, словно тяжелый выдох, раздавался приглушенный взрыв и падали на заснеженную землю желто-рыжие лисы и колонки, так и не поняв, откуда пришла к ним смерть. Дом Пупыря провонял уксусом. Последние дни он уже не объезжал приваду, а только квасил, сушил и разминал шкурки. К середине третьей недели одних только лис набралось шестьдесят штук. Их могло бы быть больше, но напакостили вороны. Эти чертовы твари находили приманку и если не подрывались на месте, то уносили ее неведомо куда. Скоро взрывчатка кончилась. Собравшись уезжать в город, Васька, уложив пушнину в матрасовку, сказал:
– Мне торговать в розницу не с руки, потому я отдам лис чохом – по тридцатке.
Через пять дней он вернулся. Не торопясь разделся, прошел в кухню и, усевшись на табуретку, вытянул ноги.
– Ну чё?—спросил Пупырь.
– Выбил отпуск без содержания,—ответил он.
– И весь сказ?
Васька, ухмыляясь, вытащил из пиджака пачку денег и бросил ее на стол.
– Это твои, дядя Софрон. Здесь восемьсот рублей – чуток меньше половины. Ну так у меня расходы...
Пупырь уже давно подсчитал свою долю, и хотя одни лисы тянули на эту долю больше—противиться он не стал.
«А хрен с ней—с сотней, авось подавится ею, стервец»,—подумал он, не подозревая, что сидевший перед ним родственник объегорил его без малого на полторы тысячи.
– А тута у нас, Васек, плохо,—сказал он.
– Что стряслось?
– Да огольцы деревенские, в рот им дышло, гоняют на лыжах, ну и нашли приваду—огузок конский, и тут же лисовина. Мужики в гараже галдели, но так ничё и не поняли. Говорят, кто-нибудь стрелял в харю—он и подох. Вчерась я побег к тому месту, гляжу – кто-то уж наследил опосля мальцов. Как бы нам не загудеть за браконьерничество?
Васька помолчал, потом отмахнулся.
– Ничего нам, дядя, не будет. Не браконьеры мы. Закон он точность любит. С вертолетов бить зверя нельзя, из-под фар, само стрелы и яд запрещены, а про наши пилюли там ничего не сказано. Не додули еще законники до этого, думали мы вертолетами быстрее разживемся. Есть здесь, конечно, для нас закавыка, ну да мы ее разогнем—тылы прикроем... А вообще, подберем здесь остатки и двинем к тетке Дарье в Петровку. Пока я приваду добуду—ты поглядишь там вокруг.
Остатки, которые они собрали на полях Милой Девицы, стоили лисьему племени пятнадцати шкур. Пупырь хотел было выделать их, но племянник сказал, что этого делать не нужно и предложил сдать пушнину в госпромхоз. Тут уж старик заупрямился и Ваське пришлось уговаривать его.
– Тылы нам нужно прикрыть, чтобы было куда бежать,—раздражаясь, говорил он.—Нашли одного лисовина—найдут и другого, а через год-два застукают и спросят, сколько набарышничал. А ты им квитанцию – для государства старался, мол. Не жадничай, дядя Софрон!—уже тоном приказа сказал он, и на этот раз его привычное «дядя Софрон» прозвучало как «старый дурак!»
Пупырь скрепя сердце подчинился, он съездил в район и сдал шкуры. В госпромхозе так удивились и обрадовались удачливому старику с первосортными шкурами, что охотовед сфотографировал его для районной газеты. Слава пришла к Пупырю в день несчастья. Племяш как в воду глядел, вот только ошибся в сроках. Беда нагрянула откуда ее не ждали, и, может быть, еще не один год печатался бы портрет Пупыря в газете, не встреться на его пути Налим, судьбу которого так круто изменил Димка Моргунов. Он сдержал свое обещание и вскоре вся троица ханкайских корсаров встретилась с прокурором. Их судили за кражу государственных сетей, потому что внести в дело нюансы таких же проделок с сетками самодеятельных рыбаков не представлялось возможным – ни один браконьер не подал, конечно, искового заявления, хотя в зале суда этой публики было достаточно.
Бывший инспектор получил четыре года, его помощник—два. Налим же отделался тремя месяцами. Вернувшись после отсидки в Милую Девицу, он устроился в совхозную кочегарку. В то дымящееся поземкой воскресное утро, когда Пупырь с племянником собирались ехать на грабеж новых мест. Налим шел на смену. На улице было темно и зябко, на душе—паршиво. Напротив кочегарки, возле дома Пупыря он увидел зеленый газик с самодельной будкой кузова. Мотор машины работал, горели красные фонари,—она должна была вот-вот тронуться. Но в это время на крыльце дома появилась старуха и что-то повелительно и негодующе закричала. Из машины вылезли два человека и ушли в дом. Налим поравнялся с газиком и заглянул через стекло—внутри никого не было. Тогда, влекомый непреодолимым инстинктом, мгновенно вспыхнув решительностью и остервенением, он рванул дверцу машины и лихорадочно забегал рукой по груде вещей, наваленных на заднем сидении. Какие-то тяжелые мешки, тряпки... Но вот пальцы наткнулись на ручку чемодана, он дернул его вверх, перевалил на себя и, захлопнув дверцу, побежал к кочегарке. Налетел снежный вихрь и Налим исчез в его круговерти. Сунув добычу в бывшую собачью конуру, он принял у напарника смену и, дождавшись, пока тот уйдет, выглянул на дорогу. Машины там уже не было. От привалившей удачи он крутнул в воздухе кулаками, достал чемодан и унес его в кочегарку. Его пьянила и восхищала смелость и та умная, расчетливая предусмотрительность, которую он видел в том, что закрыл дверцу машины. В чемодане оказался настоящий гастрономический набор: бутылка коньяку, водка и вино, в коробке с надписью «Балык из лосося» лежало аккуратно нарезанное сало. Все это было тщательно перемотано ватой.
