Текст книги "Дипломатическая быль. Записки посла во Франции"

Автор книги: Юрий Дубинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Де Голль уже сделал попытку как-то подкрепить свои позиции в алжирском вопросе, использовав визит Хрущева во Францию. При разработке программы одна из линий, прочерчивавших маршрут перемещения Хрущева по Франции, была протянута Парижем через Средиземное море до района Хасси-Мессауд. Там, в центре Алжирской Сахары, французы вели крупномасштабную разработку нефтяных месторождений.

– Это в порядке ознакомления с французскими достижениями, – вкрадчиво пояснили нашим представителям на Кэ д’Орсе. – Мы предлагаем, чтобы Хрущев посмотрел, как мы добываем газ в Аквитании, на западе Франции, производим кукурузу в Провансе, так вот еще и это наше начинание… – Сказали, сумев так глубоко спрятать улыбку, будто и сами поверили в то, что говорили. Карандаши в Москве также без улыбок тех, кто держат их в руках, неизменно обрубали это бросок за Средиземное море. Советское руководство вело себя в алжирском вопросе осмотрительно, стремилось предельно оградить отношения с Францией от негативного воздействия этой войны, но пойти на политическую поддержку политики Франции в отношении Алжира Москва не могла по причинам принципиального характера.

Париж же настаивал на поездке в Хасси-Мессауд. Он не ограничился разговорами через наше посольство во Франции. Незадолго до визита французский посол в Москве, многоопытный М. Дежан получил аудиенцию у Хрущева. Посол завел разговор о программе визита. Вернее, об одном ее элементе – полете в Хасси-Мессауд.

Хрущев вместо ответа задал вопрос:

– А будет ли Франция готова признать Германскую Демократическую Республику?

Дежан улыбнулся. О Хасси-Мессауде больше не вспоминали. Для признания Парижем ГДР время еще не пришло, посещать советскому лидеру т. н. алжирские департаменты Франции было уже поздно.

Но в Рамбуйе де Голль алжирскую тему поднял. Вернее, поднял более широкий вопрос о трансформации французской империи. Французский президент утверждает, что готов поддержать тенденцию к приобретению самостоятельности у африканских народов, но при условии, что события будут развиваться не против Франции, а с ее участием. Именно поэтому, поясняет де Голль, мы создали Французское сообщество, т.е. объединение Франции с целым рядом африканских государств.

Разумеется, эта эволюция проходит не так идиллически, как можно было бы представить, признает французский президент.

Перейдя затем к алжирскому вопросу, де Голль говорит, что делает исключение для Хрущева. Мы не любим обсуждать эту тему с иностранцами, пояснил он. Алжирский вопрос – это дело Франции и алжирцев.

Характеризуя обстановку в Алжире, де Голль заявил, что там в ряде пунктов продолжается, хотя и в ослабленной форме, «восстание». Восстаний там было много, но на этот раз оно приняло особенно серьезный и затяжной характер. И поэтому он считает необходимым создать для Алжира новую перспективу.

По мнению де Голля, из возможных вариантов в конце концов будет выбрана форма ассоциации Алжира с Францией.

Этот вывод президент пытается подкрепить своими представлениями об истории Алжира и его возможностях. В Алжире, говорит он, никогда не было государства, В Алжире, как он выразился, существовала какая-то «человеческая пыль».

Де Голль, как известно, мастер необычных дефиниций. Хотя, как мы можем убедиться, они не всегда верны.

– Таким образом, – продолжал он, – в этой стране не сложилось никаких местных кадров. Положение осложняется тем, что на территории Алжира с давних пор проживает миллион французов. Если Франция уйдет из Алжира, – продолжает де Голль, – в Алжире воцарится хаос.

– Я, конечно, не хочу сказать, – уточняет де Голль, – что эта страна не способна ни к чему вообще. Когда-нибудь, может быть, лет через 25, она сможет организоваться. Но не сейчас. Более тою, уход Франции из Алжира может превратить эту страну в яблоко раздора между Востоком и Западом, и я не исключаю возможности возникновения между ними войны из-за Алжира.

Это аргумент, специально рассчитанный на советского лидера, но президент хватил через край.

Хрущев не видел большого интереса в обсуждении этой проблемы. Поэтому он ответил коротко:

– Благодарю за изложение позиции. Мы ее понимаем.

Но де Голль захотел добиться чего-то большего и продолжил разговор.

– Во Франции, – заявил он, – не все думают как я, но именно президент, правительство выражают официальную позицию страны. – Кого имел в виду де Голль, говоря о раскладе сил в стране вокруг алжирского вопроса: коммунистов, которые резко клеймили войну в Алжире, или крайне правых, не мысливших себе Алжира иначе как французским? Он не уточнял. Видимо, больше первых.

Разговор пришлось продолжить.

– Вы, вероятно, заметили, – сказал Хрущев, – что после того, как в Алжире началась война, мы заняли очень сдержанную позицию, чтобы дать возможность Франции справиться с трудностями в решении алжирского вопроса. Но война в Алжире становится все более кровопролитной и затяжной. Это все более вредит Франции.

Разногласия обнажились.

– Мы заявили, – говорит далее Хрущев, – что были удовлетворены заявлением Франции о праве алжирского народа на самоопределение. По нашему мнению, это заявление может служить основой для решения вопроса. Алжирское правительство за несколько дней до моего отъезда во Францию проявило инициативу с тем, чтобы добиться нашего содействия в решении алжирского вопроса.

Это новый элемент: готовность помочь Франции своими добрыми услугами, если хотите.

Последовала реакция де Голля. Более чем прохладная.

– Мне неприятно слышать ваши слова о том, что война идет между Францией и Алжиром, На самом деле проблема там между Францией и некоторой частью алжирцев. Не существует и алжирского правительства Есть группа людей, которые выдают себя за алжирское правительство. Но Франция не признает их в качестве такового.

– Я понимало, – говорит Хрущев, – что не все алжирцы поддерживают алжирское правительство в борьбе против Франции. Учитываю также и тот факт, что в Алжире живет более миллиона французов. Однако приходится считаться с тем фактом, что вот уже 6 лет в Алжире не прекращаются военные действия.

Де Голль замечает, что он не хотел бы спорить с Хрущевым по алжирскому вопросу. Он хотел лишь изложить свою точку зрения.

В это время до нас доносится звук сильного удара и шум падающих осколков стекла.

Французский президент вроде бы не обращает на это никакого внимания.

Завершая разговор на алжирскую тему, он говорит, что принимает к сведению все то, что было сказано Хрущевым. Пока я переводил, он нажал на кнопку. Появился адъютант. Он вполголоса доложил президенту, что порыв ветра разбил окно в соседнем помещении.

– Узнайте, не пострадал ли там кто-нибудь, и скажите мне, – дает ему указание де Голль.

Беседа продолжается.

Хрущев делает затем важное для де Голля заявление. Он заверяет его, что Советский Союз не хочет в какой бы то ни было степени разрушать Французское сообщество.

Де Голль удовлетворенно кивает головой. Для Франции такая позиция Советского Союза значила тогда много.

Французский президент переводит беседу на более широкую тему отношения к арабскому миру. Собеседники быстро вычленяют два аспекта проблемы – оказание экономической помощи и продажу оружия. При этом они приходят к единому мнению, что об этой проблеме следует говорить применительно не только к арабским, но и вообще к слаборазвитым странам.

Хрущев предложил на широкой основе договориться о запрещении продажи оружия всем странам, не производящим его. Это способствовало бы разрядке международной напряженности. Такое соглашение должно быть обязательным для всех стран, входящих в оба военно-политических блока.

Де Голль с этим согласился и высказал мнение, что эти вопросы следовало бы обсудить на предстоящем совещании четырех.

Беседа завершилась на позитивной йоте.

Де Голль находит момент для того, чтобы посоветоваться по такому крупному вопросу, как отношения с Китайской Народной Республикой. Он признается, что плохо знает эту страну, просит Хрущева поделиться, что он думает о развитии Китая и его будущем.

Хрущев отмечает, что Китайская Народная Республика бурно развивается, рассказывает о большой помощи, которую оказывает ей Советский Союз.

У де Голля звучат нотки опасения: к чему приведет это развитие? Какую, по мнению Хрущева, роль будет играть Китай во всемирном плане, когда станет мощной державой? Он рассказывает Хрущеву об озабоченности, которую испытывают в отношении Китая некоторые африканские страны, например Мадагаскар. Представители этих стран говорят: Африка – малонаселенный континент, и Китай может наводнить его за счет своего избыточного населения.

Хрущев отвечает, что население Китая действительно быстро возрастает, но мы на эти вещи смотрим иначе, В Китае существуют огромные возможности для увеличения производства продуктов питания. Он делает акцент на том, что нормализация отношений между Китаем и западными странами затянулась. Западные страны не признают Китай, и сами же терпят от этого ущерб, так как не знают этой страны, но от Китая отвернуться нельзя.

Много времени прошло после этих бесед, и они любопытны для сравнения того, как мыслили себе развитие событий сильные мира сего и что произошло на самом деле.

* * *

Большие переговоры в Рамбуйе завершаются на той же теме, с которой начались, – развитии советско-французских отношений.

Да, во Франции и Советском Союзе разные социально-экономические системы. Но де Голль подчеркивает: я придерживаюсь того мнения, что со временем между социализмом и капитализмом будет все меньше и меньше разногласий. Он полагает, что в дальнейшем в социалистических странах получат большее развитие свобода и либерализм. Таким образом, различия между двумя системами будут не углубляться, а наоборот, сглаживаться. Ничто не мешает нам уже сейчас начать сотрудничество. Нужно, разумеется, действовать постепенно т.е. начать нужно с начала.

Хрущев за всяческое развитие сотрудничества. В его словах тоже звучит нечто, обгонявшее время: нам следует, подчеркивает он, умножать встречи не только между руководителями, но и между простыми людьми двух стран. Тогда народы Советского Союза и Франции лучше поймут друг друга. Оба они приходят к выводу, что развитие отношений между СССР и Францией в духе дружбы и сотрудничества и установление лучшего взаимопонимания между ними будут содействовать дальнейшему ослаблению международной напряженности и укреплению мира в Европе и во всем мире.

Следует прогулка по парку, катание на лодке. Обстановка непринужденности, взаимного удовлетворения. Подходит к концу и весь визит. Позади гладь автострад, перелеты, скоростные поезда и встречи, встречи. Они казались бесчисленными: синие спецовки рабочих заводов «Рено», хитроватые взгляды крестьян, королева красоты, приветствовавшая Хрущева в Арле, депутаты и министры, коммунисты и правые. Километры подземных подвалов с шампанским, горы золотистой серы, водохранилища, гидростанции, блеск Гран-Опера, острая приправа знаменитого марсельского буйабеса – всего не перечесть – и все это на фоне расцвеченной весной Франции-сада. Франция была воистину щедра своим гостеприимством, кстати, щедростью, которая больше никогда не повторится при приеме кого бы то ни было из именитых иностранных гостей. Такое решение будет принято после того, как Национальное Собрание страны ознакомится с расходами на визит Хрущева.

Де Голль произвел большое впечатление на Хрущева. Советский лидер счел необходимым поделиться этим со своими коллегами по руководству даже в краткой информации, отправленной из Парижа. Он написал о французском президенте как о человеке очень внимательном и обходительном, подчеркнул умение де Голля глубоко анализировать политические явления, четко излагать мысли, смотреть на вещи широко. И особую концентрацию де Голля на европейских проблемах.

Перед гем как подняться на борт самолета, Хрущев заявит: «Мы увозим с собой глубокое убеждение, что между Советским Союзом и Францией могут и должны сложиться отношения большой и прочной дружбы».

Де Голль об этом моменте прощания напишет: Хрущев «улетает 3 апреля, сердечный и радостный, оставляя меня – не могу не сказать этого – под глубоким впечатлением от силы и яркости его личности, готовым поверить в то, что, несмотря ни на что, у мира есть шанс на мирную жизнь, а у Европы на будущее, с мыслями о том, что в вековых отношениях между Россией и Францией свершилось нечто по-настоящему важное и значительное»[5]5
  Charles de Gaulle, Memoirs d’espoir, Plon, 1970, p. 251–252.


[Закрыть].

* * *

Время и практика бесстрастным мерилом и непререкаемым авторитетом отбирают из деяний лидеров то, чему суждено стать частью истории, войти в летопись стран и народов. Не всегда то, что задумывалось, инициировалось ими, свершается так, как они это замышляли. Но подлинно значимым из дел их суждено жить и нести печать их авторства. Сегодня во сто крат зримее содеянное Хрущевым на XX съезде как начало целой полосы преобразований, через вихри которых проходят и сегодня народы нашей страны, да и только ли нашей. Может быть, придет время, и мир признает, что в дни пребывания Хрущева в Организации Объединенных Наций главным был его страстный призыв покончить с колониализмом, давший возможность переложить на язык решений этой организации то, чего требовала история, равно как и небывалая раньше по масштабу постановка вопроса о разоружении.

Что касается Шарля де Голля, то его роль уникальна уже в силу того, что он дважды вывел свою страну из катастрофического положения.

Встреча таких двух людей в 1960 году – мы возвращаемся к тому, что и как они говорили друг другу, как прислушивались один к другому, и особенно охватываем взглядом годы, прошедшие с тех пор, – эта встреча дала немало странам, которые они представляли, и последующему развитию международных отношений. Де Голль сумел подняться до согласия с полной независимостью Алжира, пойти на признание Китайской Народной Республики. Хрущев не перешел рубеж крайностей в его порывах в германском вопросе. Главное же в том, что отношения между Советским Союзом и Францией встали на маршрут сближения.

Между двумя этими людьми в уединении Рамбуйе зарождалось согласие в том, что решение самых трудных, самых проклятых проблем следует искать не в лобовой конфронтации позиций, не в споре вокруг формулировок, неизбежно и неотвратимо более бедных, чем жизнь, а в изменении атмосферы международных отношений, в такой новой политике, когда самая крупная конкретная проблема может быть сведена, подчинена в своем разрешении общей благотворной динамике.

Ни Хрущеву, ни де Голлю не довелось дожить до принятия Хельсинкского заключительного акта, идеи которого значили так много для изменения обстановки в Европе, сближения между всеми европейскими государствами. Они не дожили до этого временного рубежа в формировании Большой Европы, если использовать терминологию де Голля, но они, несомненно, внесли свой вклад в развитие этой тенденции в мировой политике, и что особенно примечательно – в самом начале ее зарождения.

В ряду и в сочетании, вкупе с усилиями многих других деятелей, многими другими акциями? Да, конечно. Но признание этого не должно заслонять их заслуг.

Однако международной политике, а с нею и советско-французским отношениям предстояло развиваться непростыми путями.

Де Голль в Советском Союзе

Раннее утро 14 мая 1960 года. У трапа самолета «Ил-18» во Внуковском аэропорту собралось несколько членов политбюро, еще какие-то ответственные чины. Между ними юрко скользил А. Аджубей. С пачкой газет под мышкой он раздавал свежий номер «Известий» всем знакомым. Подъехал черный лимузин. Из него появился Хрущев. Началась суета. Сопровождающих попросили занять места в самолете. Но Хрущев с членами политбюро удалился на какое-то время в правительственный павильон аэропорта. Оттуда вышел улыбающийся, поднялся по трапу. Взлет, и мы взяли курс на Париж, где 16 мая должно было состояться совещание четырех держав – СССР, США, Франции и Англии – на высшем уровне. Я был рад новой возможности побывать во французской столице для участия в таком крупном событии снова в роли переводчика советского премьера. Кстати, в качестве переводчика американского президента в Париже выступал полковник Уолтерс, с которым судьба снова свела меня через 26 лет, когда оба мы оказались в Нью-Йорке в качестве постоянных представителей наших стран при ООН.

Встреча в верхах уже в течение нескольких месяцев концентрировала на себе главное внимание мира. Она следовала за двумя масштабными визитами Хрущева сначала в США, потом во Францию. Казалось, в мировой политике открывается новая страница. В нашей стране эти визиты были встречены с оптимизмом. Новый внешнеполитический курс начинал давать результаты. Теперь надежды переместились к четверке великих. Вскоре после парижской встречи должен был состояться ответный визит в СССР президента США Эйзенхауэра. Его готовились принять радушно. На Байкале спешно возводился особняк для невиданного броска гостя в глубь страны. Приглашен в Советский Союз и президент Франции Шарль де Голль. Думали, что он тоже сможет побывать у нас тем же летом 1960 года.

Люди в стране хотели верить, что действительно рождается что-то новое, может быть, даже доверие в международных делах?!

И вдруг Пауэрс! Об имени этом никто, конечно, ничего не знал и не слышал. Был сбит американский разведывательный самолет. Сбит не где-нибудь вблизи границ, а около Свердловска – в самом центре страны. Сбит к тому же 1 мая, то есть в большой праздник. Новость эта прозвучала резким диссонансом тому, на что надеялись люди. Возмущение было глубоким. Вашингтон запутался в нелепых, ничего общего с действительностью не имевших версиях случившегося. Они только усиливали чувства разочарования и раздражения.

Детали оставались неизвестными широкой общественности. О судьбе летчика не сообщалось, хотя распространенное предположение состояло в том, что он, конечно, погиб. Хрущев был полон негодования. Я переводил его беседу с французским послом М. Дежаном. Хрущев рвал и металл. М. Дежан кивал головой, поддакивал. Его основной интерес состоял в том, чтобы выяснить, поедет ли советский руководитель в таких условиях на встречу в Париже.

– Да, поедем, – отвечает Хрущев, – но мы выступим там с такими разоблачениями, что мир ахнет!

Какими? Позже стало известно: Хрущев как сенсационную бомбу приберегал для раскрытия уже в Париже, на самой встрече четырех то, что американский летчик остался жив. Но Хрущева лишили этого эффектного политического оружия. Как известно, проговорился заместитель министра иностранных дел Я. Малик. Сделал он это вопреки всякой логике, здравому смыслу, не говоря уже о том, что разгласил сведения, носившие в высшей степени закрытый характер. Хрущев неистовствовал. В адрес мидовцев летели сочные эпитеты, и чувствовали мы себя все, даже нисколько не причастные к этому абсурдному промаху, крайне неуютно. Вместе с тем расправы над Маликом не последовало. Полученное им порицание было весьма снисходительным. Говорили, что какую-то роль сыграло то, что он сам, сразу после злосчастной беседы с иностранным послом на дипломатическом приеме, сделал запись этой беседы, где зафиксировал свои слова о том, что летчик остался жив. Это., конечно, исключало возможность худшего толкования его поступка – тайной передачи секретных сведений иностранцу, однако главное было не в этом: просто времена были уже не сталинские…

* * *

Ровно гудят моторы. Я сижу в салоне в передней части самолета. Здесь разместились сопровождающие лица «средней руки». Далее главный салон, где сам Хрущев. С ним A. А. Громыко, Р. Я. Малиновский, Ю. Жуков, может быть, кто-то еще, сын Сергей. А в отсеке ближе к хвосту – охрана, обслуживающий персонал.

Вдруг начинается какое-то движение. Одною за другим моих спутников по салону вызывают в глубь самолета. В конце концов нас остается всего два-три человека. Возвращаются вызванные не скоро, в легком возбуждении, но не многословные. По не совсем ясным признакам чувствуется, что в большом салоне был какой-то серьезный разговор, но какой?

Приземлились. Хрущев приготовился к выходу. Стоит, ждет, когда откроется дверь. Я рядом, чтобы помочь там, внизу, с переводом. На лице премьера блуждает улыбка. Взглянув на стоящего тут же Громыко, он спрашивает его полушутливо: так зачем мы сюда прилетели?

– Давать МАТивированное объяснение, Никита Сергеевич?

Хрущев оценивает солоноватую игру слов министра, смеется, говорит:

– Министр понимает задачу правильно.

Через много лет из воспоминаний Сергея Хрущева я узнал, что именно во время перелета Москва – Париж советский руководитель окончательно уточнил, как ему вести себя на встрече в Париже, хотя принципиальное решение на этот счет было принято в аэропорту Внуково на короткой встрече членов политбюро.

Во французскую столицу Хрущев прилетел с запасом времени и накануне встречи нанес визит де Голлю. Это был не просто визит вежливости, а часть разработанного плана действий. Премьер сказал де Голлю, что хочет заранее ознакомить его с тем, что намеревался заявить в начале заседания на следующий день. Я зачитал по его указанию несколько страниц текста, сформулированного в самолете и отредактированного уже в Париже. В нем содержалось разоблачение шпионской акции Соединенных Штатов. Изложение завершалось, или, вернее, как бы обрывалось, на резкой критической ноте в отношении американского президента.

Наутро следующего дня перед самым выездом в Елисейский дворец, где состоялось заседание, мне, как переводчику, была вручена вторая часть заявления, о которой де Голлю не было сказано ничего. В ней ставился вопрос об извинениях со стороны Эйзенхауэра за полет Пауэрса и о том, чтобы Соединенные Штаты взяли обязательство не совершать подобных акций в будущем. От этого зависело, быть или не быть самому совещанию.

Выступая на самом заседании, Хрущев зачитал заявление полностью, то есть вместе с последним добавлением. Эффект неожиданности от такой концовки заявления Хрущева был полным. Было видно, что изучение текста, переданного Хрущевым накануне де Голлю (такая же акция была предпринята и в отношении английского премьера Мак Милана), настроило западных лидеров на бурное начало встречи, но не на такой крутой разворот событий. Началось обсуждение. Хрущев вел себя напористо, подчеркивая голосом и без того выразительную позицию. Эйзенхауэр растерялся. Лицо его покраснело от возбуждения. Он оказался в глухой обороне, не лучшим образом реагируя на натиск советского лидера. В острый момент дискуссии он вдруг попросил своего госсекретаря Гертера задать Хрущеву вопрос: остается ли в силе в сложившихся условиях договоренность о его визите в Советский Союз, сроки которого приближались? Вряд ли уместно было это делать на заседании четырех, а тем более в такой накаленной обстановке. Это только подлило масло в огонь и поставило американского президента в еще более тяжелое положение, поскольку из ответов Хрущева было ясно, что визиту этому не бывать. Де Голль как хозяин и председатель заседания пробовал внести примирительную нотку, мол, со спутников все равно скоро можно будет снимать все, что угодно и у кого угодно. Хрущева он попросил говорить тише, поскольку, дескать, небольшой размер помещения, где проходило заседание, позволял слышать ораторов и без повышения ими голоса, всех призывал искать выход. Поскольку Эйзенхауэр удовлетворить требования Хрущева был не готов, стала очевидна угроза срыва совещания, точнее, этот срыв тут же на глазах и происходил.

Не очень продолжительное это заседание завершилось достаточно ясным результатом: если Эйзенхауэр не пойдет навстречу Хрущеву, совещание должно закончиться, так по существу и не начавшись. Вечером того же дня Хрущев изложил свою позицию публично на многолюдной пресс-конференции, подчеркнув, что будет ждать ответа американского президента. Сам же на следующий день утром отправится в сопровождении министра обороны маршала Малиновского Ю. Жукова, посла и меня в Шампань искать деревню, в которой стояла часть Малиновского во время первой мировой войны, когда русский экспедиционный корпус был направлен во Францию для помощи французским войскам. Хрущев был в отличном расположении духа. Он нашел адекватную его на строениям развязку мучившей его в последние недели проблемы, порожденной Вашингтоном, так некстати заславшим в советское небо Пауэрса. В момент, когда мы в открытой маши не выезжали из ворот посольства, он, нагнувшись к спутникам, со смаком произнес: «Ну, вот мы и сделали Эйзенхауэра».

Перед отлетом в Москву Хрущев еще раз посетил де Голля. Он подробно разъяснил мотивы своих действий. С учетом несомненной досады де Голля в связи с тем, что Пария из-за столкновения между СССР и США стал местом «совещания-выкидыша», как его окрестили журналисты, советски: премьер специальное внимание уделил тому, чтобы оградит советско-французские отношения от негативных последствие случившегося. Де Голль Эйзенхауэра не оправдывал, хотя и не разделял полностью оценок, которые Хрущев давал президенту США. Что же касается отношений между Францией; СССР, то он, казалось, тоже проявлял заботу о них и даже подчеркивал, что «провал совещания в верхах не должен оказать какого-либо отрицательного влияния на дальнейшее и развитие». Все намеченное во время визита Хрущева в марте апреле, говорил он, остается в силе.

* * *

После срыва совещания в верхах в мае 1960 года в международной обстановке последовала полоса усиления напряженности. Она захватила и отношения Советского Союза с Францией. По германскому вопросу и в кубинском кризисе, который стал высшей точкой противостояния СССР и США, де Голль не только занимал сторону США, но и порой придавал своим заявлениям особую жесткость. Негативную реакцию в Москве вызывало форсированное сближение Франции и ФРГ. В свою очередь, Париж остро отреагировал на признание Советским правительством де-факто временного алжирского правительства в октябре 1960 года. Из Франции последовало предупреждение: если Советский Союз признает алжирское правительство де-юре, это повлечет за собой разрыв дипломатических отношений между Францией и СССР. 18 марта 1962 года между французским правительством и временным правительством Алжирской Республики были заключены соглашения о прекращении военных действий в Алжире на условиях осуществления самоопределения алжирского народа. На следующий день Советское правительство признало временное правительство Алжирской республики де-юре и заявило о готовности установить с ним дипломатические отношения. В ответ французское правительство отозвало из Москвы своего посла Дежана. Советскому послу было заявлено, что он «должен вступить в прямой контакт со своим правительством». Эта элегантная формула означала требование отъезда посла из Парижа. Отношения были, таким образом, снижены до уровня поверенных в делах.

В январе 1963 года был подписан франко-западногерманский договор о сотрудничестве. Этот шаг вызвал взрыв критики в Советском Союзе.

Я не отношу себя к знатокам германского вопроса. Как и многие, на веру воспринимал проводившуюся тогда нами линию резкого осуждения политики ФРГ. В то же время чем дальше, тем больше было видно, что Париж набирает очки перед ФРГ, выступая в роли непреклонного защитника ее интересов, а это, в свою очередь, отравляет наши отношения с самой Францией. Вместе с тем проблема гармоничного сочетания двух этих направлений – французского и германского – одна из важнейших задач для внешней политики нашей страны. Об этом свидетельствует более чем вековая история. Во время, о котором я веду рассказ, мы только начинали нащупывать пути придания динамизма нашим действиям в этой области, их правильной увязки в современной международной обстановке. А пока отношения СССР и с Францией, и с ФРГ были очень плохими.

Политические контакты с Францией оказались сверну ми. В проблему превращалось даже получение виз для го док во Францию по линии общественности.

В июле 1963 года меня направили на работу в посольство в Париже в качестве первого секретаря. Послы Советского Союза и Франции после отсидки в течение нескольких месяцев в столицах своих государств успели к этому времени вернуться на свои прежние места, и то, что ни одна из сторон пошла на назначение новых послов, было проявлением известной преемственности в отношениях, однако в остальном картина продолжала оставаться мрачной.

С. Виноградову, как и тем, кто убежденно поддержал его в посольстве, – к очень немногим таким дипломатам относился и я – положение, складывавшееся в наших отношениях с Францией, представлялось иррациональным. Алжирская война была перевернутой страницей, сближение Франции с ФРГ не снимало внутренней противоречивости отношений между этими странами. К тому же оно не могло быть процессом изолированным и нуждалось в некоем балансе в Европе, который без Советского Союза был невозможен. Наконец, провозглашенная де Голлем самостоятельность внешней политики Франции, а стало быть, ее дистанцирование от Соединенных Штатов, не могли проявиться должным образом без придания нового качества ее отношениям с Советским Союзом. Учитывали мы в своих рассуждения большой капитал симпатии к нашей стране во французском народе, давние традиции отношений двух стран. Возник сложности представлялись нам преходящими, вызваны обстоятельствами конъюнктурного характера. Из этого мы делали вывод, что поворот к лучшему в отношениях с Францией не только желателен, но и возможен. Ближайшей задачей мы считали осуществление визита в Советский Союз генерала де Голля. Что же касается цели наших усилий, то мы хотели видеть ее в заключении политического договора между двумя странами.

Даже первая задача – визит де Голля в нашу стран представлялась весьма амбициозной. Что же касается второй, то она была близка к политической фантастике. Добавьте к этому, что не только в Москве, но даже в нашем посольстве, то есть среди тех, кто находился в прямом контакте с французской действительностью, люди, скептически относившиеся к таким замыслам, составляли подавляющее большинство.

Более того, и в Москве, и в Париже было немало и активных противников такой политики. Одни из них считали советско-французское сближение недопустимым по идеологическим соображениям, другие полагали, что в мире, скованном холодной войной, две страны из противостоящих лагерей не способны сказать какое-либо живое слово, третьи, наконец, будучи подвержены силе инерции, полагали, что спокойнее жить по старинке, без попыток перемен.

Однако, движимые энтузиазмом, мы были настроены оптимистически.