Текст книги "Дипломатическая быль. Записки посла во Франции"

Автор книги: Юрий Дубинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Договор

Между тем развитие событий в Европе принимало все более стремительный характер. На встрече М. С. Горбачева с Г. Колем в Ставрополе в июле 1990 года были приняты решения о форсированном объединении Германии. Ставропольские договоренности оказались столь радикальными, что явились полной неожиданностью для всего мира.

По свидетельству таких авторитетных американских политологов, как М. Р. Бешлос и С. Телботт, госсекретарь США Дж. Бейкер, которому сообщили эту новость в аэропорту Шенона в Ирландии, где сделал посадку его самолет на пути в Европу, был поражен. До того, как стали известны результаты встречи в Ставрополе, госсекретарь вообще считал, что она не заслуживает внимания. Сопровождавшие госсекретаря в полете американские журналисты подкалывали его, что он был застигнут врасплох, Дж. Бейкер оправдывался тем, что если это и сюрприз, то «сюрприз великолепный». Он, пишут эти авторы, высказывал предположение, «что, за счет согласия принадлежать Германии к НАТО, Горбачев хотел продвигаться вперед как можно быстрее с тем, чтобы завоевать полное доверие немцев, которые отныне будут доминировать в Европе»[9]9
  M. R. Beschloss and S. Talbott, «At the Highest Level». Little, Brown and Company, Boston, Toronto, London, p. 239.


[Закрыть].

Во Франции новость произвела огромное впечатление. Министр иностранных дел Р. Дюма заявил на пресс-конференции, что в Париже с большим удовлетворением восприняли итоги состоявшихся переговоров, поскольку они отвечают тому, к чему всегда стремилась Франция.

Несмотря на такие официальные заявления Р. Дюма, реакция французов была не столь однозначной. Французы усматривали, разумеется, положительные элементы в случившемся. Но они видели в то же время, что в долгосрочном плане им будет все сложнее конкурировать с нарождающимся гигантом. В отдельных высказываниях зазвучали напоминания о Рапалло. Один из французских государственных деятелей – Пьер Жоке – в беседе со мною говорил, что результаты недавних переговоров на Кавказе вызвали во Франции состояние, близкое к шоковому. Не то чтобы французы особенно тревожились по поводу самого факта германского объединения, утверждал он, но они пребывают в смятении. Их обуревают противоречивые чувства будущее Германии еще не просматривается, но зато ее прошлое слишком хорошо известно для того, чтобы безмятежно взирать на происходящие процессы.

Ставропольские договоренности предполагали, что сразу после объединения Германии между СССР и ФРГ будет заключен «всеобъемлющий и основополагающий двусторонний договор, который на долгий срок и на основе добрососедства будет регулировать отношения» между двумя странами. Цель договора состояла в том, чтобы придать советско-германским отношениям стабильность, предсказуемость, утвердить в них доверие, открыть путь к взаимодействию в будущем. Имелось в виду вскоре начать интенсивную работу над договором с тем, чтобы, как заявил Г. Коль, «самое позднее через год заключить такой договор»[10]10
  «Правда», 18 июля 1990 года.


[Закрыть].

Общее понимание сводилось к тому, что в результате «кавказских договоренностей», как их окрестили во Франции, в европейской и мировой политике произошли фундаментальные перемены. Известны и более резкие суждения. Так, З. Бжезинский считал, что главными победителями в холодной войне стали США и Германия, а проиграли прежде всего Советский Союз и Франция.

В Париже серьезно задумывались над новой ситуацией и будущим Франции.

Германское объединение становилось реальностью. В этих условиях проблема, по мнению французского руководства, заключалась в том, в каких рамках и на каких условиях это единство будет построено. Именно на этом должны были быть сосредоточены в тот момент дипломатические усилия.

Как добиться того, чтобы процесс строительства германского единства вписался в общеевропейский баланс, который еще предстоит определить в военном, дипломатическом и экономическом плане? В Париже рассчитывали, что в этом Советский Союз и Франция могли бы относительно легко выйти на нужное взаимопонимание.

В Париже исходили из того, что фактор единой Германии, расположенной в самом центре Европы, вновь побуждает всех ее соседей, будь то на Востоке или Западе, заниматься поисками основ для взаимодействия. Достигнуть этой цели, полагали во Франции, будет не так уж трудно, поскольку этот процесс развивался в условиях мирного периода, что отличало обстановку от той, что иногда складывалась раньше, на предыдущих этапах истории, когда действовать приходилось в кризисных ситуациях.

Взаимодействию Франции с Советским Союзом придавалось большее, чем раньше, значение.

В целом вставал вопрос о том, чтобы определить пути подъема советско-французских отношений на качественно новый уровень.

Прямо из Ставрополя министр иностранных дел СССР прилетел 17 июля в Париж на встречу министров иностранных дел шести государств – знаменитая формула 4+2, – в задачу которых входила разработка договоренностей о внешних аспектах германского объединения и подготовка проекта Договора об окончательном урегулировании в отношении Германии.

18 июля Э. А. Шеварднадзе был принят Ф. Миттераном. Беседа прошла в обстановке самого широкого взаимопонимания.

После беседы мы пешком отправились в резиденцию посла на рю де Гренель, где остановился министр. Был отличный летний день. Мы проходим между Большим и Малым дворцами. Возведенные для Всемирной выставки 1900 года, они стали органичной частью парижского архитектурного облика и местами самых престижных выставок. Приятно было вспомнить, что Малый дворец, сравнительно недавно с триумфом сломав устоявшиеся стереотипы, открыл для Франции богатство русской реалистической живописи XIX века.

Впереди Сена. Мост Александра III. Заложенный 7 октября 1896 года и открытый в 1900 году, он носит имя русского императора, при котором был разработан и заключен русско-французский союз (1891, 1893–1894 гг.). Этот мост – символ дружбы двух стран. Думаю, что вдохновение мастеров с российской и французской сторон, создавших его, брало свое начало во взаимном влечении самих народов обеих стран. Смею утверждать, что это самый красивый мост французской столицы.

Любуясь Парижем, мы находим время для обмена замечаниями насчет новой обстановки в Европе, планов на будущее в отношениях с Францией.

Я предлагаю министру заключить с Францией политический договор.

Объективные предпосылки для этого имеются. Время действовать, судя по всему, пришло.

«Это было бы хорошо», – говорит министр.

Я прошу согласия провести необходимый зондаж в Париже. Поскольку это делалось бы без предварительно го решения нашего руководства, беседы я мог бы провести от своего имени.

Министр не возражает.

Сразу же после отлета Э. А. Шеварднадзе я запросил встречи с министром иностранных дел Франции Р. Дюма и генеральным секретарем Елисейского дворца Жаном-Луи Бьянко.

Первым откликнулся Жан-Луи Бьянко. Что представляет собой пост генерального секретаря Елисейского дворца? После принятия в 1958 г. ныне действующей конституции – ее отцом, как известно, был генерал де Голль – этот пост приобрел особый вес в механизме французской государственной машины. На должность генерального секретаря назначаются люди, пользующиеся особым доверием президента.

В Елисейском дворце кабинет генерального секретаря находится напротив кабинета президента Это просторная комната с богатым гобеленом на стене, с окнами в парк Елисейского дворца Около одного из них стоит небольшой круглый мраморный столик для беседы трех-четырех человек. В условиях острого кризиса с помещениями в Елисейском дворце такой кабинет лишний раз подчеркивает значимость его обитателя.

Итак, уже утром 20 июля мы вдвоем с Ж.-Л. Бьянко расположились за тем самым круглым столиком у окна. Я – с чашкой чая, он – кофе.

Оговорив доверительный характер беседы и предупредив, что я веду ее от себя лично, я высказал идею о том, что перед лицом новой исторической ситуации, складывающейся в Европе, видимо, стоило бы подумать над тем, как поднять и конкретно выразить роль советско-французского фактора в международных делах в расчете на длительную перспективу.

Пояснил, что в пользу этого говорит многое: история, география, политика, согласие Москвы и Парижа рассматривать их отношения в качестве привилегированных, их подход к преодолению раскола Европы на путях сближения между всеми европейскими государствами.

В случае согласия стоило бы подумать над тем, как сформулировать и представить идею советско-французского сотрудничества на новом этапе. Высказал мнение, что с советской стороны можно предполагать большую свободу и смелость действия в отношении содержания и формы возможного документа.

Далее говорю о факторе времени. Хорошо бы сделать так, чтобы проект соответствующего документа мог бы быть рассмотрен министрами иностранных дел на одной из их ближайших встреч. В таком случае можно было бы подумать о проведении специальной встречи глав наших государств еще до Парижского совещания государств – участников Общеевропейского совещания в ноябре 1990 года, с тем чтобы подписать советско-французский документ.

Получалось так, что с учетом имевшейся тогда прикидки с календарем заключения советско-германского договора советско-французская акция могла бы состояться раньше, и это, по моему замыслу, должно было представлять интерес и для Москвы, и для Парижа. Прежде чем направить предложения по этому вопросу в Москву, мне хотелось бы иметь определенность в отношении настроений в Париже.

Ж.-Л. Бьянко быстро реагирует. Ему лично идея представляется и своевременной и приемлемой. Действительно, отдельных акций, пусть даже значительных, недостаточно для того, чтобы выразить весь потенциал, заложенный во взаимодействии Советского Союза и Франции. Отношения между двумя странами заслуживают большего, особенно перед лицом развивающейся геополитической ситуации и в деле создания новой Европы. Действуя только в рамках общеевропейского процесса, этого не сделаешь.

Собеседник просит времени для обдумывания, имея в виду доклад Ф. Миттерану и возможные консультации с Дюма. Он просит меня зайти к нему рано утром 25 июля. С учетом важности обсуждаемой проблемы мы договариваемся, как держать связь друг с другом в случае возникновения срочной необходимости.

Беседа заняла несколько минут, мне даже показалось, что это был всего лишь миг, в течение которого короткие фразы вели к быстрому взаимопониманию, хотя и не все говорилось прямо.

В моих многочисленных контактах с французскими государственными и политическими деятелями последующих дней я стараюсь, не раскрывая конкретно замысла, прочувствовать настроения собеседников в отношении договорного оформления советско-французских отношений.

Я часто обращаюсь в эти дни мысленно к позиции в отношении политического договора между нашими странами, занятой в 1965 году де Голлем, к спорам в Москве насчет ее трактовки. Так что же, может быть, наконец, настал час, в который верили оптимисты?

Я побывал в Бордо, где беседовал с одним из крупнейших политических деятелей Франции, сподвижником де Голля Ж. Шабан-Дельмасом. Свой политический взлет он совершил на посту премьер-министра, но продолжал прочно удерживать свою политическую крепость в Бордо, мэром которого он был не одни десяток лет. Ж. Шабан-Дельмас был предельно определенным в своих суждениях. Памятуя об уроках истории и в интересах своей безопасности, заявил он, Франции и Советскому Союзу требуется постоянно крепить взаимопонимание и взаимодействие между собой, В любых исторических условиях это должно быть основополагающим фактором мира и сотрудничества в Европе. Собеседник подчеркивал, что именно теперь созрели условия для реализации идеи де Голля о создании Европы от Атлантики до Урала, и ведущая роль в этом процессе должна принадлежать нашим странам. Его позиция была ясна мне без дополнительного уточнения.

Председатель Сената Франции П. Поэр, в свою очередь, видел цель совместных советско-французских устремлений в придании нового качества Европе, не скованной закостеневшими идеологическими догмами, чуждой культивирования среди европейских народов образа врага. Было видно, что всякое сближение в этих целях между СССР и Францией вызвало бы одобрение с его стороны.

Ж. Ширак также делал акцент на сотрудничестве в масштабах всей Европы. Он подчеркивал, что советско-французское взаимодействие должно при этом замышляться не для того, чтобы составлять конкуренцию объединяющейся Германии, а прежде всего ради стабильности и надежного мира на европейской земле. Подобно тому, как Франция, сближаясь с Советским Союзом, стремится не создавать впечатления, будто Париж, перечеркивая плоды многолетнего французско-германского примирения, ищет «союза наизнанку» – с Советским Союзом против Германии, так и Москва поступит правильно, если у нее будет подобная политика в отношении как Франции, так и Германии. Его мнение имело особое значение.

Я находил много справедливого в словах Ж. Ширака Действительно, время заключения союзов, направленных против кого бы то ни было, уходило в прошлое. Задача состояла в том, чтобы объединить усилия в деле построения целостной, развивающейся по законам нормального человеческого общения Европы.

Да, общественное мнение Франции относилось, несомненно, положительно к укреплению советско-французского сотрудничества – такое заключение утверждалось у меня все больше.

Вот и 25 июля – день назначенной встречи с Ж.-Л. Бьянко. Рано утром, за час до начала рабочего дня, «Пежо-605», шурша по мелкой щебенке внутреннего дворика Елисейского дворца, доставляет меня к центральному входу.

Слово за Ж.-Л. Бьянко. Он говорит, что идеи, которые мы обсуждали во время предыдущей встречи, были доложены Ф. Миттерану и обсуждены с министром иностранных дел. Они представляют для Франции большой интерес, и отношение к ним положительное. Ж.-Л. Бьянко заявляет далее о готовности Парижа к тому, чтобы проект документа о будущем отношений между двумя странами был обсужден Э. А. Шеварднадзе и Р. Дюма во время их намечающейся встречи в августе и затем доработан с расчетом на его одобрение М. С. Горбачевым и Ф. Миттераном во время их встречи, которую стоило бы запланировать на октябрь. Во всяком случае, это желательно сделать до парижского саммита государств – участников Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, намеченного на ноябрь.

Ж.-Л. Бьянко просит рассматривать сказанное им как реакцию принципиального плана, имея в виду, что окончательное решение в Париже, как, вероятно, и в Москве, будет принято после того, как станет ясным содержание возможного документа. Заняться его разработкой, сказал Бьянко, в Елисейском дворце были бы готовы, не теряя времени, имея в виду, что сроки поджимают. Он сказал в этой связи о готовности Р. Дюма принять меня для беседы.

В ходе дальнейшего разговора мы в неофициальном порядке обменялись с Ж.-Л. Бьянко мнениями насчет возможных подходов к разработке задумываемого документа. Этот разговор выявил следующие совпадающие моменты: речь могла бы пойти о подготовке и подписании полномасштабного договора об отношениях между Советским Союзом и Францией, заключенного с соблюдением всех соответствующих атрибутов (en bonne et due forme), что должно предполагать его ратификацию. Названия договора мы не касались. При подготовке договора желательно учитывать уже накопленный в последние десятилетия опыт советско-французского сотрудничества, выраженный во многих совместных документах; идеи и опыт общеевропейского процесса; полезные элементы сотрудничества в рамках Европейского Экономического Сообщества; идеи, рожденные новым развитием событий самого последнего времени (на этом следовало бы сделать акцент). В договоре стоило бы отразить принципиальный подход СССР и Франции к их взаимоотношениям; главные цели их сотрудничества, области советско-французского взаимодействия с упором на новые сферы, которые выдвигаются на первый план забот Европы и международного сообщества; механизм взаимодействия. Наконец, желательно, чтобы договор был емким, понятным широким кругам общественного мнения, как бы несущим новое слово народам Советского Союза, Франции и Европы.

Было бы желательно одновременно принять в виде отдельного документа программу взаимодействия СССР и Франции в конкретных областях их взаимоотношений, прежде всего в сфере экономики.

Ж.-Л. Бьянко просит, чтобы обсуждение вопроса о договоре проводилось строго конфиденциально, особенно с учетом того, что речь шла о стадии зондирующих бесед.

Последнее замечание было вполне понятным. Кстати, в нашем посольстве на этом этапе в курсе данного вопроса был только заведующий референтурой, лично отправлявший мои шифртелеграммы в Москву.

Итак, высказанная в принципиальном плане реакция французской стороны была ободряющей, хотя я вполне отдавал себе отчет, что впереди объемная и непростая работа, поскольку, как говорится, дьявол в детали.

На мою телеграмму последовала незамедлительная реакция из Москвы, представьте соображения по существу вопроса Хороший сигнал.

Уже на следующий день я в кабинете Р. Дюма на Кэ д’Орсе. Министр весьма приветлив. Все так же в неофициальном плане я излагаю суть замысла, но теперь уже с прямым упоминанием понятия «договор». Отмечаю, что именно обсуждение этой проблемы было целью моего запроса к министру сразу после отлета Э. А. Шеварднадзе. Упоминаю, что у меня было два доверительных разговора с Ж.-Л. Бьянко. Подчеркиваю важность выяснения точки зрения руководителя внешнеполитического ведомства Франции.

Министр высказывается за то, чтобы продемонстрировать предпочтительный характер отношений между Советским Союзом и Францией, причем еще до объединения Германии.

Затем Дюма рассуждает насчет того, как это можно было бы сделать наилучшим образом. Вероятно, главное, говорит он, показать содержательность, значимость сотрудничества двух стран, сделать так, чтобы оно не выглядело носящим общий характер, не акцентировало внимания лишь на широких идеях, культуре, хотя, разумеется, и это важно, в то время как, скажем, сотрудничество СССР с ФРГ приобретало бы все более весомый и конкретный характер в экономической, научно-технической и других областях.

Как бы делая вывод, министр заключает, что достичь этого можно было бы путем принятия в результате франко-советской встречи на высшем уровне декларации общеполитического характера с одновременным подписанием серии соглашений в таких областях, как экономика, финансы, экология и т. д. Я с удовлетворением воспринимаю его слова, поскольку сам хочу того же.

Министр остановился, улыбнулся. Подали оранжад. Значит, беседа, а по сути дела переговоры, пусть и неформальные, только начинается.

Я говорю, что в Москве также хотят придать советско-французскому сотрудничеству как можно более содержательный и предметный характер. Поэтому в этом вопросе можно рассчитывать на широкое совпадение взглядов советского и французского руководства.

Далее перехожу к форме документа. Напоминаю, что за время советско-французского сближения, т. е. с середины шестидесятых годов, было испробовано очень многое, пожалуй, все возможное в отношении формы договоренностей, кроме договора. Поэтому именно договор мог бы подойти для того, чтобы выразить качественной важности шаг вперед.

Р. Дюма внимательно слушает. По вполне понятной переговорной традиции, он вправе ждать по меньшей мере аргументации, обоснования инициативы, с которой перед ним выступает собеседник.

Если бы отношения между СССР и Францией остались на уровне общеполитической декларации, продолжаю я, в то время как отношения СССР с Германией поднялись бы до уровня договорных, то в чем же была бы предпочтительность советско-французского взаимодействия? С правовой точки зрения отношения между СССР и Францией оказались бы не на должной высоте.

Большой кабинет министра наполнен светом солнечного летнего дня. Его окна выходят во внутренний двор дворца министерства. Сюда не доносится шум бурлящего за стенами Парижа. Может быть, поэтому особую выразительность приобретают даже паузы в разговоре. Сказанное мною не назовешь просто аргументом. Это реальность.

Министр не реагирует, и я воспринимаю это как поощрение к тому, чтобы двинуться дальше.

В случае принципиального согласия, говорю я, надо было бы подумать над тем, каким должен быть договор. Либо краткий документ с конденсированным выражением новой сущности советско-французских отношений с приложением к нему или одновременным принятием отдельного документа, посвященного сотрудничеству в конкретных областях. Либо более развернутый договор, включающий в себя все – и политику, и отношения в других сферах. Это вопрос выбора.

Я останавливаюсь. Очередь за министром. Он говорит короткими фразами. В них нет больше возражений против договора. Напротив, мне врезаются в память его слова о том, что действительно речь могла бы идти о деле исторического значения. Р. Дюма соглашается с тем, что не суть важно – один или два документа, особенно если бы оба были приняты одновременно.

Это шаг вперед. Но все-таки у министра прозвучало сослагательное наклонение. Что это? Я напрягаю внимание.

Как бы рассуждая вслух, Р. Дюма ставит вопрос: а не лучше ли было бы Советскому Союзу вместо заключения договоров с Германией, Францией, возможно с Англией, пойти по пути заключения одного договора – с Сообществом, с объединением двенадцати стран Общего рынка?

В словах министра, когда он говорит о договоре между СССР и Европейским Сообществом, конечно, есть резон. Более того, развитие сотрудничества с ЕЭС – одно из направлений политики Советского Союза, которому, несомненно, суждено будущее. Но это как бы взаимодополняющие линии действия по сравнению с тем, о чем идет речь. Отвечая министру, я делаю акцент на том, что разговор о договоре с Германией – реальность. В принципиальном плане это решенный вопрос. Что касается Англии (интерес министра к этому вопросу вполне понятен), то мне ничего не известно. Далее подчеркиваю, что, укрепляя свои двусторонние отношения со странами Западной Европы, Советский Союз стремится содействовать всем благоприятным процессам как на Западе континента, так и в общеевропейском масштабе, стремится все более широко и эффективно участвовать в них. На этот счет не должно быть сомнений. В то же время каждое из направлений действий имеет свою специфику.

– Но, может быть, было бы достаточно развития сотрудничества в рамках Хельсинкского процесса? – спрашивает министр.

– Одно будет дополнять и усиливать другое.

Р. Дюма не настаивает. Видимо, он удовлетворен, поскольку переводит беседу в другую плоскость.

– Как я понимаю, – говорит он, – возможный советско-французский договор могли бы подписать президенты.

Я с радостью отмечаю для себя, что разговор принимает практический характер. Что касается поставленного министром вопроса, то для меня ответ на него ясен, но, поскольку беседа пошла в благоприятном ключе, я, набираясь уверенности, в свою очередь решаю проверить министра Поэтому, уходя от авансов, я отвечаю: «О вашем вопросе я сообщу в Москву».

Р. Дюма быстро реагирует. Чеканя слова, он заявляет, что следовало бы сделать именно так. Более того, для подписания договора потребовалась бы специальная встреча президентов, которой пока в календаре советско-французских контактов нет. Она могла бы иметь место до встречи руководителей 35 государств в Париже.

Отлично. Теперь это уже предложение Франции.

Далее министр, проявляя настойчивость, проводит мысль о том, что Ф. Миттеран хотел бы оказать гостеприимство президенту СССР с учетом того, что сам он уже два раза подряд побывал в Советском Союзе.

Я убежден, что такая постановка вопроса справедлива и поступить следовало бы именно так. Все эти высказывания Р. Дюма важны прежде всего как свидетельство того, что мы приблизились к принципиальной договоренности о подготовке договора.

Министр поясняет в заключение, что доложит о беседе президенту, которому и надлежит принять решение. Это решение он либо сообщит мне, если оно поспеет до моего отъезда в отпуск, либо привезет в Москву, где 25 августа должна состояться его рабочая встреча с советским министром иностранных дел.

Министр и я, мы оба в прекрасном расположении духа Р. Дюма делает необычный жест – провожает меня к выходу через великолепные залы дворца Орсе, что дает возможность сказать немало приятных слов друг другу.

Вслед за отчетом об этой беседе я направляю в Москву и запрошенные предложения по заключению советско-французского договора.

Через несколько дней я в Москве.

В кабинетах МИД я нахожу неоднозначные настроения в отношении договора.

Э. А. Шеварднадзе дал задание подготовить концепцию советско-французского договора но работа эта ведется вяло.

На среднем уровне руководства Министерства иностранных дел имеются разные взгляды. Восторгов я не слышу, но имеются и откровенные сомнения.

Спрашивают: к чему договор с Францией? Что может дать он Советскому Союзу? (Это мягкое выражение сдержанности.)

Или утверждают: Франции, дескать, не нравится то, что мы готовим договор с Германией. Переговоры с нами по договору она использует для того, чтобы постараться сорвать заключение советско-германского договора (крайнее выражение тех же взглядов). Приходится спорить, стремясь, по крайней мере, нейтрализовать такие настроения. Главное же состояло в том, что политическое решение в отношении договора в Москве было принято. Эго создавало основу для подготовки предварительной концепции договора в расчете на то, что окончательный ответ, который мы ждем из Парижа, будет положительным.

С этим я улетаю отдыхать на юг.

Накануне прибытия французского министра меня по ВЧ-связи просят быть в Москве для участия в переговорах 25 августа. Наш министр выезжает в правительственный аэропорт Внуково-II встречать Р. Дюма, что было оправданным обстоятельствами исключением из протокольной практики, по которой это поручалось обычно заместителю министра.

Из аэропорта мы ехали в одной машине с французским послом. Тот с нескрываемым изумлением восклицает: «Оказывается, это чертовски важный визит!»

Я соглашаюсь, отмечая про себя, что слова посла после его краткой беседы с Р. Дюма в аэропорту – неплохое предзнаменование.

По обычаю, мы сопроводили Р. Дюма до резиденции французского посла, однако вместо чаще всего происходящего прощания перед входом в здание Р. Дюма пригласил Э. А. Шеварднадзе и меня зайти в резиденцию. Мы расположились в узком кругу в маленькой комнате на первом этаже, что рядом с парадной лестницей. Показывая на меня, французский министр заявил: «Ваш посол вел известные беседы в Париже. Я привез ответ президента Франции. Он положительный. Мы готовы заключить договор с Советским Союзом и открыты к тому, чтобы его подготовка началась незамедлительно».

Взаимное удовлетворение. Рубикон перейден. О решении Советского Союза и Франции заключить договор объявлено в печати.

После моего возвращения в Париж должна была быть проведена работа по подготовке текста договора.

Кстати, немцы, с которыми, по всей вероятности, разговаривали французы, сами, без каких-либо вопросов с нашей стороны, сообщили в Москву, что они приветствовали бы подписание договора между СССР и Францией. Это было свидетельством широкого подхода к европейским делам, отвечавшим идее гармоничного развития европейской ситуации.

12 сентября Р. Дюма вновь прилетел к нам, чтобы принять участие во встрече шести министров иностранных дел для завершения работы над Договором об окончательном урегулировании в отношении Германии и подписания этого документа.

Я находился в Москве и встретился в МИД с директором европейского департамента МИД Франции Ж. Бло, которому с французской стороны были поручены переговоры по договору. Ж. Бло привез соображения французской стороны, главным образом в отношении статей, относящихся к европейской политике. Мне они представлялись приемлемыми с тем, быть может, нюансом, что нам требовалось уточнить наш подход к французской идее создания европейской конфедерации.

Инициатива насчет европейской конфедерации была незадолго до этого выдвинута французской дипломатией. Ее связывали с именем Ф. Миттерана. Париж дорожил ею. Мне эта идея представлялась заслуживающей поддержки, но такой точки зрения придерживались не все в МИД. Французы это знали и, поскольку они хотели, чтобы вопрос о конфедерации в Европе нашел должное отражение в договоре, были заинтересованы получить согласие на это на начальной стадии переговоров, т.е. во время пребывания Р. Дюма в Москве. Эго действительно облегчило бы работу в Париже. Для этого требовалась встреча Р. Дюма с Э. А. Шеварднадзе.

Для такой встречи была и другая, более существенная причина.

Дело в том, что в Москве наряду с подписанием Договора об окончательном урегулировании в отношении Германии министрами иностранных дел СССР и Германии был парафирован Договор о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве между СССР и Германией. Эго означало, что темп событий нарастал. То, что сам Г. Коль в Ставрополе предполагал сделать примерно в течение года, теперь свершалось в несколько месяцев. Во Франции на это обстоятельство обратили серьезное внимание. Парафирование советско-германского договора было расценено как начало новой эры в отношениях между СССР и ФРГ. В то же время многие наши французские собеседники не скрывали своего разочарования тем, что немцам удалось опередить Францию, которая обсуждала с Советским Союзом аналогичный документ. Требовалось уточнить график подготовки и подписания советско-французского договора По поведению наших французских партнеров было видно, что без этого на поверхность вновь могли бы всплыть идеи подписания вместо договора политической декларации.

Такой поворот событий был бы неоправданным, поскольку анализ обстановки, советско-французские контакты предшествовавших недель свидетельствовали о том, что время для заключения советско-французского договора пришло.

Даже если подходить к делу с точки зрения увязки мероприятий, проводившихся в рамках двух линий развития нашей европейской политики: СССР – ФРГ, с одной стороны, и СССР – Франция, с другой стороны, – то и здесь развязка находилась, а именно: если советско-германский договор был первым парафирован, то подписан первым мог быть договор между СССР и Францией. Эго я и предложил Э. А. Шеварднадзе, с чем он согласился.

Заранее встреча министров иностранных дел СССР и Франции в Москве не планировалась. Но уже находясь в нашей столице, французы ее запросили. Для нее нашлось время непосредственно перед обедом, который Э. А. Шеварднадзе давал министрам иностранных дел ФРГ и ГДР в особняке на уд Алексея Толстого.

Р. Дюма пришел на встречу с большим опозданием, что привело к тому, что и начало обеда оказалось в конце концов сдвинутым. Сама беседа прошла хорошо. Было условлено продолжить работу над проектом договора, ведя дело к его подписанию в октябре. При этом министры договорились, что состояние дел с подготовкой договора должно быть доложено им во время встречи в Нью-Йорке по случаю их пребывания на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Тем самым заранее решался и вопрос о том, что такая встреча – впрочем, традиционная для советско-французских контактов – состоится.