Текст книги "Дипломатическая быль. Записки посла во Франции"

Автор книги: Юрий Дубинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Однако для целей данного очерка имеет значение не столько детальный разбор этого эпизода, сколько отражение сквозь призму этих событий настроений президента и правительственного аппарата в отношении Советского Союза и развивающихся там процессов. Линия Елисейского дворца, воздержавшегося от каких-либо громогласных деклараций по этим делам, отличалась от оценок ситуации в Прибалтике средствами массовой информации Франции.

Более того, 24 января Ф. Миттеран говорил мне: в последние дни мы постарались умерить реакцию некоторых наших европейских партнеров на то, что происходило в Прибалтике.

Во французских средствах массовой информации нарастала кампания с критикой за поворот М. Горбачева к опоре на консервативные силы. Р. Дюма прореагировал на это публичным заявлением, отметив, что «настоящий вопрос для нас заключается не в том, опирается ли М. Горбачев на тот или иной элемент своего общественного мнения. Он состоит в том, намерен ли президент Советского Союза продолжать свою политику или же группы давления возьмут верх над ним».

В последующие месяцы во Франции стали набирать силу дебаты вокруг того, кто должен быть партнером Франции как на самое ближайшее время, так и в долгосрочном плане: центр или республики. Усиливалась поляризация между двумя тенденциями. Французское правительство демонстрировало надежду на то, что хаос в СССР будет преодолен и ситуация будет поставлена по контроль центра.

Официальные представители не только в беседах, но и публично высказывали беспокойство по поводу катастрофических последствий, которые мог бы иметь развал страны, ее «атомизация», что поставило бы под вопрос статус-кво в Европе, сложившийся на базе итогов не только второй, но и первой мировой войны, т. е. в результате территориального урегулирования времен Версальского мира.

Р. Дюма отмечал непредсказуемость последствий возможного образования на месте СССР 10–15 государств и роковую роль, которую это могло бы сыграть в «дестабилизации континента». Эти размышления увязывались со все более неблагоприятным развитием обстановки в Югославии – государстве, к созданию которого была причастна Франция.

В то же время представители другой тенденции – главным образом это была правая оппозиция – настаивали на том, что надо спешить с установлением прямых контактов с новыми центрами власти, прежде всего в союзных республиках. Борьба по этому вопросу усиливалась.

Результаты референдума, проведенного в нашей стране 17 марта, давшие большинство в пользу сохранения Советского Союза, вызвали в этих условиях противоречивую реакцию во Франции.

В руководящих кругах тон задавал Елисейский дворец. Там считали, что референдум стал успехом союзного правительства, шагом к прекращению деградации обстановки и выходу из тупика последнего времени. Высказывалась надежда, что начнется прагматическая работа по решению острейших проблем в области экономики и национальных отношений.

В разговоре со мной Ф. Миттеран 21 марта заявил, что он желал именно такого результата референдума.

Р. Дюма тоже выражал удовлетворение. По его мнению, итоги референдума давали дополнительные аргументы, чтобы продолжать работу с французским общественным мнением в поддержку конструктивной линии президента Франции в отношении Советского Союза.

Наряду с этим министр давал и совет: надеемся, что советское руководство найдет возможность использовать результаты референдума в интересах решения межнациональных проблем в спокойном ключе.

У правых политиков и советологов была иная точка зрения: референдум – это бесцельно потраченные деньги. Голосование за Союз ничего не изменило в раскладе политических сил и является лишь видимой победой центра, поскольку ряд республик не участвовал в голосовании, в некоторых крупных городах результаты голосования неудовлетворительны для центрального правительства, а Россия поддержала предложение об избрании президента этой республики всеобщим прямым голосованием.

Во влиятельных политических кругах все серьезнее стали задаваться вопросом по поводу возможных сценариев развития отношений между центральным руководством и руководством России.

Р. Дюма в разговорах со мною говорил, что к Ларину все больше обращений, просьб об установлении различного рода контактов со стороны союзных республик. Мы хотели бы, отмечал он, найти золотую середину между желанием откликнуться на эти обращения и стремлением уважать советскую федерацию.

Французский министр пояснял вместе с тем, что в Париже намерены пойти на развитие ограниченных контактов с прибалтийскими республиками в области культуры и образования, но эти контакты не будут носить дипломатического характера.

Ритм событий в Советском Союзе ускорялся. Последовавшее в начале апреля заявление о независимости Грузии вызвало в Елисейском дворце беспокойство по поводу нарастающих в Советском Союзе центробежных тенденций. Близкие к аппарату президента советологи расценили это решение как безответственное, поскольку помимо всего остального взятый новым грузинским руководством курс явно вел к расширению уже начавшейся гражданской войны в Южной Осетии и Абхазии.

10–11 апреля в Париже состоялся международный форум на тему «Безопасность Европы на пороге XXI века». Состав участников был представительным.

Во многих выступлениях звучала обеспокоенность за будущее международной безопасности. Практически единодушной была констатация, что возможность мирового конфликта, порождаемая конфронтацией Восток – Запад, существенно отдалилась. В то же время все больше говорилось о новых опасностях – особенно на региональном уровне. Отмечалось, что во многих регионах, если не повсюду, меняются параметры внутренней политики, оживают дремавшие до сих пор национальные противоречия. Ставился вопрос о новых концепциях безопасности. В то же время мысли о таких новых концепциях, как правило, отличались поверхностностью, эклектичностью. Чувствовалась нарастающая растерянность перед ходом событий, которые, казалось бы, должны были развиваться к лучшему.

Ф. Миттеран воспользовался форумом, чтобы изложить свой взгляд по вопросу о «новой архитектуре Европы». Безопасность континента он представил в виде системы взаимодополняющих друг друга европейских институтов – Североатлантического союза, Европейских Сообществ, Совета Европы, Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. В совокупности они составили бы своего рода «страховочную сетку» для предотвращения конфликтов. Совещанию по безопасности отводилось при этом особенно важное место.

Поставил Ф. Миттеран и проблему национальных меньшинств. Ее решение французский президент считал одним из ключевых компонентов нового мирного и демократического порядка Суть его размышлений состояла в том, что «в интересах безопасности и стабильности на континенте, чаяния национальных меньшинств, их законные права должны обеспечиваться в рамках существующих государств». Тем самым Ф. Миттеран стремился способствовать предотвращению распада европейских государств.

То, о чем все более настойчиво французский президент говорил в беседах, звучало теперь публично.

В середине апреля Ф. Миттеран отмечал в беседе, что он советовал и советует своим западным европейским партнерам и США содействовать необходимому «умиротворению» в сфере межнациональных проблем в Советском Союзе. Важно, говорил он, избежать такого положения, при котором прибалтийские республики «заразили бы» своим примером другие, более значительные во всех отношениях советские республики. При этом он сетовал, что следовать взвешенной, серьезной линии французскому руководству иногда нелегко, учитывая поступающие от некоторых союзных республик настойчивые просьбы об установлении каких-то особых отношений с Францией. Однако, подчеркивал Ф. Миттеран, с избранного курса он сворачивать не собирается.

В эти дни нам стало известно от французских знакомых о намечавшейся поездке во Францию Б. Н. Ельцина. Судя по переданной в посольство организаторами поездки программе, пребывание Б. Н. Ельцина, в то время Председателя Верховного Совета РСФСР, должно было быть весьма насыщенным и включало, в частности, встречу с председателем Национального Собрания Франции Фабиусом.

Б. Н. Ельцин занимал высший государственный пост в самой крупной союзной республике нашей страны. В силу этого я счел необходимым проинформировать Москву о полученной нами программе его пребывания. Я знаю, что эта телеграмма, как и положено, была размечена, иными словами, послана, в его адрес. Никаких указаний из Москвы о возможных действиях посольства я не получил. Вместе с тем я полагал естественным и непременным, как посол Советского Союза, встретить Б. Н. Ельцина и принять участие, разумеется, в случае одобрения с его стороны, в официальных мероприятиях по случаю его пребывания.

Б. Н. Ельцин прилетел 14 апреля в Страсбург. Туда я и отправился, взяв с собой нашего консула для помощи во всех возможных формальностях, а также дипломата – знатока французского языка на случай необходимости в переводе. Все официальные представители – мэр Страсбурга, руководство Совета Европы – с большим удовлетворением восприняли сообщение о моем возможном участии в основных мероприятиях программы. Они откровенно говорили мне, что это снимало с них определенные неудобства, связанные со сложностью внутриполитических отношений в Советском Союзе.

Самолет Б. Н. Ельцина прилетел в Страсбург из Минеральных Вод, где Б. Н. Ельцин находился на отдыхе. Уже стемнело. Вместе со встречающими я вышел к трапу. Предстоял мой первый контакт с Б. Н. Ельциным. До этого я видел его только издали на пленумах ЦК КПСС. Французы соблюдали необходимый протокол. Я поздоровался с Б. Н. Ельциным первым и представил ему основных французских официальных лиц во главе с заместителем мэра Страсбурга. Несколько в стороне расположилась группа журналистов.

Направившись к журналистам, Б. Н. Ельцин кратко изложил цели своей поездки. Сделал он это сбалансированно, подчеркнув, что его «демарш» является не альтернативой политике М. Горбачева в отношении западных стран, а возвращением России в Европу. Говорил он и о том, что не имеет намерения заключать какие-либо стратегические договоры, относящиеся к компетенции Союза, но хотел бы завязать экономические и культурные связи с Европой, с которой каждая союзная республика должна иметь возможность сама подписывать соглашения.

В кратком разговоре в аэропорту я сказал Б. Н. Ельцину о своем намерении принять участие в официальных мероприятиях по случаю его пребывания. Это он воспринял с удовлетворением.

Б. Н. Ельцин выражал готовность незамедлительно подписать европейскую конвенцию по правам человека, другие документы, которые открывали бы путь для вступления РСФСР в Совет Европы. Об этом он прямо говорил, в частности, на завтраке, который дала в его честь генеральный секретарь Совета Европы Катрин Лялюмьер. Ответ со стороны Катрин Лялюмьер состоял в том, что Совет Европы может поддерживать отношения только с международно признанными суверенными государствами. Таким государством в данном случае является Советский Союз. К. Лялюмьер добавляла: надо дождаться подписания нового союзного договора, чтобы вести разговор об установлении отношений с отдельными республиками, входящими в СССР, с учетом содержания этого договора. Секретарь Совета Европы оговорилась, что подготовка нового союзного договора, равно как и решение вопроса о взаимоотношениях между центром и республиками, являются сугубо внутренним делом Советского Союза.

Б. Н. Ельцин выразил уверенность, что необходимая правовая база для решения вопроса о присоединении России к Совету Европы будет создана в ближайшее время.

В Париже французы предусмотрели в программе пребывания встречу Б. Н. Ельцина с Председателем Национального Собрания Л. Фабиусом. Я предупредил их о своем намерении сопровождать Б. Н. Ельцина на этой беседе. Однако еще в Страсбурге они мне доверительно сказали, что против моего участия выступает кто-то из ближайшего окружения Б. Н. Ельцина, кто отвечал за программу. Меня это удивило, и я переговорил с Б. Н. Ельциным, который сразу же заявил, что он за мое участие в беседе.

Со стороны собеседников Б. Н. Ельцина и в Париже, и в Страсбурге открыто выражалась озабоченность сепаратистскими тенденциями внутри Советского Союза, подъемом националистической волны. Отмечалось, что это грозит целостности не только Советского Союза, но и стабильности в Европе в целом. Председатель Европарламента Э. Барон Креспо сетовал на то, что, в то время как Западная Европа объединяется, вырабатывает общую политику, создает общую валюту, на другом конце континента наблюдается обратная тенденция.

Б. Н. Ельцин в беседе с Председателем Национального Собрания отрицал наличие личного конфликта с М. С. Горбачевым, но говорил, что не разделяет позиций М. С. Горбачева по целому ряду вопросов. Подчеркивал, что если демократия в стране окажется под угрозой из-за выступления правых сил, то будет найдена возможность объединиться с М. С. Горбачевым.

После завершения официальных мероприятий в Страсбурге я по договоренности с Б. Н. Ельциным улетел в Париж.

Б. Н. Ельцину предстояли в Страсбурге встречи с Европейским парламентом, и поэтому он прилетел в Париж на день позже меня. Я встретил его в аэропорту Шарль де Голль. В его кратких оценках чувствовалась неудовлетворенность тем, как идет поездка. Она усилилась, когда в Париже возникли сложности в организации встречи Б. Н. Ельцина с Ф. Миттераном. Этим команда Б. Н. Ельцина занималась сама, не прибегая к помощи посольства Нам стало известно, что принимал Б. Н. Ельцина в Елисейском дворце его генеральный секретарь Ж-.Л. Бьянко, а во время беседы к ним присоединился Ф. Миттеран, которого Б. Н. Ельцин пригласил посетить Россию. По окончании беседы официальный представитель Елисейского дворца Ю. Ведрин сделал публичное заявление, в котором говорилось: «Ельцин представляет Россию, и интерес имеет беседа с ним именно в этом качестве. Однако здесь не должно быть неясности. У Советского Союза один президент. Им является М. Горбачев».

Оценка этой поездки дана Б. Н. Ельциным в вышедшей в 1994 г. книге его воспоминаний «Записки президента».

За отказ Ф. Миттерана от полноценного приема Б. Н. Ельцина он был подвергнут массированной критике со стороны оппозиции. Вряд ли где-либо в мире противоречия по вопросу об отношении в тот момент к Российской Федерации проявились с такой силой, как во Франции, и это во многом сказалось на действиях французского президента в первый день августовского путча в Москве. Но об этом позже.

В начале мая Ф. Миттеран посетил Москву с однодневным визитом. Переговоры были нацелены на развитие линии на сотрудничество двух стран в духе подписанного в октябре Договора. Много, значительно больше обычного, места заняло обсуждение крупных экономических проектов в отношениях между СССР и Францией. Основную политическую окраску визиту придала подчеркнутая публичная политическая поддержка Ф. Миттераном М. Горбачева.

Ситуация в союзных республиках СССР привлекала к себе все большее внимание Национального Собрания Франции. Отвечая 3 июня 1991 г. на соответствующий вопрос, госсекретарь по иностранным делам А. Вивьен отметил, что Франция проводит различие в подходе к прибалтийским странам и другим республикам Советского Союза. В отношении первых Франция будет продолжать с особой бдительностью следить за развитием ситуации, поощряя любые действия, направленные на продвижение мирного переговорного процесса, в результате которого эти три государства должны вновь обрести атрибуты своего суверенитета.

Что касается других республик, то Франция поддерживает инициативы, позволяющие республикам по-новому определить свои отношения с Советским Союзом в духе уважения к законам и Конституции СССР.

Госсекретарь пояснил, что в таком духе французская позиция излагается представителям советских республик, посещающим Францию, в частности президенту Армении Тер-Петросяну, которого принимал для беседы Ф. Миттеран.

Избрание З. Гамсахурдия президентом Грузии было встречено в Париже с настороженностью. Его политическое кредо вызывало сомнения в отношении его демократичности, поскольку действия З. Гамсахурдия носили густой налет воинствующего национализма, авторитарного стиля руководства.

Поздравление Б. Н. Ельцину в связи с избранием президентом Российской Федерации было направлено от имени премьер-министра Э. Крессон. В нем выражалось пожелание, чтобы «развитие многообещающих отношений между Францией и Советским Союзом нашло многочисленные точки приложения в Российской Республике». Президент и правительство Франции намеревались сохранить курс на диалог с союзным руководством при одновременном развитии контактов с республиками в рамках СССР. В то же время мэр Парижа Ж. Ширак направил Б. Н. Ельцину развернутую поздравительную телеграмму.

С пристальным вниманием наблюдали в Париже, как идет в Москве обсуждение вопросов, отягощавших подписание нового союзного договора. Визит Б. Н. Ельцина в США более предметнее, чем раньше, поставил в повестку дня вопрос о том, каким образом становление новой власти в Российской Федерации скажется на внешней политике СССР. Французские наблюдатели делали вывод, что этот визит усилит в США тенденцию к проведению в отношении СССР политики на двух уровнях – союзном и республиканском. В Париже по-прежнему старались не забегать в этом отношении вперед, но и не отставать от других западных стран.

В то же время не только в оппозиционных французских кругах, но и в правительстве чем дальше, тем больше возникали сомнения, сумеет ли М. С. Горбачев сохранить ситуацию под своим контролем. Это проявилось в затягивании процесса ратификации советско-французского договора. В июне французское правительство пересмотрело практику, в соответствии с которой поездки официальных французских представителей в союзные республики осуществлялись только с заездом в Москву. Произошло это в связи с визитом Р. Дюма в Киев. Формальным поводом было открытие там генконсульства Франции. Москва рассчитывала, что Р. Дюма посетит союзную столицу во время этой поездки, о которой, кстати, в Москве узнали в последний момент. Р. Дюма не возражал, но выдвинул условием непременный прием его президентом СССР. М. С. Горбачев всегда охотно встречался с Р. Дюма, но, судя по сообщениям, которые я получал из Москвы, действительно не мог принять Р. Дюма в названный французским министром день. С нашей стороны предлагалось (об этом мне не только писали, но и настойчиво говорили по телефону) либо организовать беседы с Р. Дюма на других, самых высоких возможных уровнях, либо изменить даты его поездки в Москву и Киев, с тем чтобы сделать возможной его беседу с М. С. Горбачевым. Все эти варианты были отведены французским министром, что не оставило сомнений в политическом выборе французского правительства.

В конце июня Ф. Миттеран принял Ландсбергиса. Однако этот шаг отличался большой осторожностью. В средствах массовой информации промелькнуло сообщение, что с Ландсбергисом обсуждался вопрос об открытии в Вильнюсе французского культурного центра Однако МИД Франции подавал нам достигнутую договоренность как расширение уже имеющихся культурных связей с Литвой по линии «Альянс франсез» на базе существовавшего в Вильнюсе «Дома Стендаля». При этом было подчеркнуто, что никакое окончательное решение не будет приниматься Парижем без соответствующего информирования Москвы.

Появились новые моменты и в поведении Совета Европы. Нам передали от имени К. Лялюмьер, что с учетом хода подготовки нового союзного договора, результатов выборов президента Российской Федерации, намечаемых аналогичных выборов в других республиках, в частности на Украине, руководство Совета Европы приняло решение о диверсификации его связей с Советским Союзом. Если до этого единственным партнером Совета Европы было центральное правительство, то отныне в силу реальностей, складывающихся в Советском Союзе, организация хотела бы развивать прямые параллельные связи с республиками европейской части Союза При этом сообщалось, что такие связи будут осуществляться с ведома и согласия центральных властей.

Провозглашение независимости Словении и Хорватии было встречено во Франции с тревогой. В Париже опасались, что такое развитие событий может поставить под вопрос европейскую стабильность. Р. Дюма выразил сожаление по поводу этого решения. Он заявил, что Франция не признала эти государства. В каком направлении шли в те дни размышления в Париже? Я задаю этот вопрос не для того, чтобы браться за анализ югославской ситуации, а для того, чтобы лучше виделась общая направленность мышления официальных властей в период, непосредственно предшествовавший августовским событиям 1991 г. в СССР. Да, в Париже признавали, что модель федеративного устройства, сконструированная Тито, изжила себя в глазах всех югославских республик. Но там не исключали (а хотели в еще большей степени) сохранения югославского государства в форме конфедерации суверенных республик. Правда, уже тогда взвешивались и другие сценарии вплоть до распада Югославии, но этот последний вариант рассматривался как наихудший.

В официальном Париже с надеждой следили за развитием новоогаревского процесса Результаты встречи М. С. Горбачева с руководителями девяти союзных республик были расценены как успех президента СССР. Особое удовлетворение вызвало то, что на встречу с семеркой в Лондоне Советский Союз идет как единое целое. В Париже считали важным, что М. С. Горбачев будет выступать там от имени всех девяти республик, имея на это ясный политический мандат. Особое внимание в этой связи обращалось на заявления руководителей Российской Федерации и Украины. Эти заявления во многом снимали спекуляции, вызванные на Западе тем, что до встречи в Лондоне оказалось невозможным подписать новый союзный договор. Удовлетворение вызвало и то, что в Новоогарево был достигнут консенсус на базе четкого выбора в пользу радикальной экономической реформы и интеграции Советского Союза в мировую экономику.

14 июня состоялась встреча Ф. Миттерана с Дж. Бушем в Париже. Из Елисейского дворца нам сообщили, что французский президент подчеркнул в беседе: следует положить конец философскому спору, что первично – курица или яйцо, – и не дожидаться осуществления реформ, а уже сейчас оказать президенту Советского Союза необходимую помощь в их успешном проведении. Эго было французским ответом на тезис Дж. Буша – сначала реформы, затем помощь. Встреча в Рамбуйе вновь показала, что французский президент готов пойти дальше и решительней в поддержке политики преобразований в Советском Союзе, чем его американский коллега.

А затем были трагические августовские дни. Сказанное до этого призвано ввести читателя в те настроения во французских правящих кругах, превыше всего настроения самого Ф. Миттерана, которые определили их позицию по отношению к этим событиям. Эго важно, потому что именно это, а не второстепенные преходящие обстоятельства лежали в основе поведения Ф. Миттерана в августовские дни, и прежде всего в решающий день 19 августа.

* * *

Этот день, 19 августа 1991 года, был моим первым рабочим днем после отпуска. Только накануне мы с женой приехали на машине из Марселя, куда приплыли на теплоходе «Белоруссия». Утро началось с тревожного звонка дежурного по посольству дипломата, сообщившего о событиях в Москве. Включаем радио, телевизор. Информация отрывочная, но все более драматическая. ГКЧП, чрезвычайное положение, первые кадры с танками на улицах. Эго не где-то, а у нас, в столице! Нарастает беспокойство за страну, за ее будущее, за близких там, в Союзе, в Москве. Реакция общественного мнения Франции, Запада формируется быстро. Встревоженная, осуждающая.

Спешу в посольство. По дороге слышу в машине первый официальный отклик Франции. Краткое сообщение, которое передается со ссылкой на Р. Дюма «Смещение М. Горбачева, – говорится в сообщении, – если его окончательный характер подтвердится, – это значительное событие…» Нечто нейтральное? Нет, больше чем нейтральное – холодно бесстрастный текст.

В первые часы по линии МИДа из Москвы не поступает ничего. Потом приходит циркулярное указание, подписанное первым заместителем министра, в котором всем загранучреждениям предписывается руководствоваться документами ГКЧП. Эти документы мы получаем отдельной телеграммой, подписанной начальником общего секретариата Это обычный для мидовской практики порядок направления директивных установок центра Стало быть, Министерство иностранных дел функционирует нормально. Но у меня уже достаточно впечатлений из французских средств массовой информации, чтобы относиться к тому, что исходит из Москвы, с нарастающей настороженностью. С телеграммами знакомлю только трех политических советников. Некоторое время спустя новая телеграмма за подписью первого заместителя министра с указанием срочно передать руководству Франции текст обращения ГКЧП к руководителям иностранных государств.

В нормальных условиях естественно стремление любого посла исполнить такое задание на максимально высоком уровне. В тот день, несмотря на отпускной период, все французское руководство в Париже, так что выбор для запроса о встречах может быть самым широким. Но у меня уже достаточно сомнений насчет того, что следует искать аудиенции высоко – у премьер-министра, а тем более у президента Какой ответ, например, давать на вполне уместный вопрос: «Что с президентом СССР? Действительно болен? Как относится к событиям он сам, его окружение? И что вообще происходит в Москве?»

В то же время репортажи французского телевидения усиливают впечатление трагичности московской ситуации. Нет, ни о какой инициативе о встрече на высоком уровне не должно быть и речи. Я останавливаюсь на варианте формального исполнения поручения через Министерство иностранных дел. Связываемся с кабинетом министра Мне назначает свидание сам министр на 16.00. Но чем дальше уходят стрелки часов, тем больше у меня сомнения в том, чтобы вообще встречаться в этих условиях с министром иностранных дел. Да, у посольства есть указание из МИДа. У посольства тексты документов для передачи, но уже к полудню мне ясно, что я не в состоянии, не могу, не должен защищать ни содержание этих документов, ни то, что происходит в Москве. Зачем же тогда встреча с министром иностранных дел? Более того, быстро утвердившаяся в средствах массовой информации Франции оценка московских событий начинает все больше подтверждаться. В этих условиях правильно было бы найти способ отмежеваться от действий ГКЧП. Решаю позвонить министру. Зачем? Чтобы отказаться от встречи. Р. Дюма на проводе. Интересуется, как дела.

– Ужасно, – отвечаю. Далее благодарю министра за готовность принять меня, но заявляю, что не вижу необходимости в назначенном свидании, и прошу отменить его.

Р. Дюма спрашивает, в чем дело.

Я поясняю, что у меня указание из Москвы передать французскому руководству обращение ГКЧП, но я не в состоянии разъяснять этот документ, и поэтому беседа с министром теряет всякий смысл. Добавляю, что, если министра интересует сам документ, я могу передать его на Кэ д’Орсе.

Думаю, не надо быть профессиональным дипломатом, чтобы понять значение такого рода действий с моей стороны. Встреча с министром иностранных дел всегда событие в деятельности посла, и, если он от такой встречи, к тому же назначенной, уходит, это означает, что он не хочет защищать то, что ему поручено сообщить центром. Иными словами, демонстрирует свое несогласие с полученной директивой.

В разговоре наступает пауза, после которой Р. Дюма, проявляя настойчивость, говорит, что он все-таки хотел бы видеть меня. Это неожиданность уже для меня. Отказать в просьбе министра в таких обстоятельствах становится и нетактичным, и неразумным. Во-первых, потому что свою политическую позицию я ему уже изложил и он не мог не понять ее. Другой у меня не будет и у него в кабинете. Во-вторых, это фактически уже его инициатива, его пожелание поговорить со мной, и уходить от этого было бы некорректно. Я даю согласие. Отправляюсь на Кэ д’Орсе. Где-то в конце Елисейских полей, через которые пролегает путь от посольства до французского МИД, в машину звонит жена. Она почти всегда у радио или телевизора. Говорит, что о моей встрече с министром сообщено по радио. Не успел повесить трубку – звонок помощника Павла Котова. Он спешит предупредить меня о том же. Вот тебе и сюрприз. Я просил встречу отменить вообще. Согласился на нее в порядке учтивости в отношении министра. А французский МИД стремится придать ей публичный характер. По принятым во Франции правилам, далеко не о каждой встрече посла с министром иностранных дел вообще сообщается средствам массовой информации, тем более заранее. Заблаговременное объявление означает и другое: более чем вероятное присутствие журналистов около кабинета министра Но если я решил, что не хочу и не буду защищать обращение ГКЧП в закрытой беседе с министром, то тем более я считал недопустимым для себя делать это перед журналистами, перед Францией, перед всем миром. Эти мысли стучат тревожными ударами в моем сознании. Но машина уже перемахнула через Сену. Вот и парадная лестница Кэ д’Орсе. Навстречу бежит привратник. Заведенная техника несет меня туда, куда я идти не хочу, куда идти не надо. Привратник приглашает меня присесть на минутку на диван, чтобы, как обычно объявить Р. Дюма о моем приходе. Я вижу, как в этот момент через зал спешат телерепортеры в соседнюю комнату, явно накапливаясь для встречи со мной после беседы с министром. Эго последний сигнал. Приходит окончательное решение: этому не быть! Я встаю и ухожу от кабинета министра Навстречу улыбающийся заместитель начальника пресс-службы министерства:

– Здравствуйте, господин посол. Видите, мы здесь готовимся.

– Здравствуйте. Спасибо, но где мне найти кого-нибудь из помощников министра?

Сотрудник поясняет и спешит к своим журналистам. Я отправляюсь к заместителю директора кабинета министра иностранных дел Д. Жерару. Мое появление для него неожиданность.

– Но ведь вас ждет министр, – недоуменно говорит Д. Жерар.

– Знаю. Но не могу быть у него сейчас. Зашел к вам, чтобы предупредить об этом. Если вас интересует документ из Москвы, я могу отдать вам его.

Помощник проявляет интерес к документу. Пробежал обращение ГКЧП. Говорит:

– Мы этот текст не только получили еще утром из посольства в Москве, но и прочли в уже вышедшем номере газеты «Монд». Могли бы вы что-нибудь добавить к этому?