Текст книги "Мехлис. Тень вождя"
Автор книги: Юрий Рубцов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Более живая, напрямую смыкающаяся с практическими ревизиями и проверками работа началась, когда Лев Захарович возглавил центральную административную инспекцию Рабкрина – одну из основных в наркомате. По положению она ревизовала деятельность центральных учреждений: наркоматов внутренних дел, юстиции, почт и телеграфов, национальностей, Государственного политического управления, Центрального статистического управления, а также ведала хозяйственной деятельностью учреждений СНК РСФСР и ВЦИК. Иначе говоря, Мехлис-аппаратчик приобретал своеобразный опыт: ему довелось контролировать не производственный сектор, а главным образом аппарат, и общаться приходилось в основном с управленцами центральных ведомств.
Сохранившиеся от тех дней архивные документы дают представление об объеме и разнообразии работы, осуществленной коллективом инспекции с приходом Мехлиса: тут и ревизии войсковых частей ГПУ, и проверка соблюдения норм хранения вещественных доказательств в судебных учреждениях, и проверки хода передачи мест заключения в ведение НКВД, и контроль секретных расходов ГПУ. [26]26
ГАРФ, ф. 4085, on. 11, д. 382, л. 148 об, – 149.
[Закрыть]
Благодаря проведенной работе Рабкрин смог «прижать» кое-кого из высокопоставленных аппаратчиков:
– сэкономить валюту в аппарате уполномоченного Центральной эвакуационной комиссии. После вмешательства инспекции была запрещена перевозка в Варшаву 300 тыс. рублей (по ценам 1922 года), якобы предназначенных для отправки из Польши на родину русских военнопленных, поскольку подобные расходы по обоюдному соглашению должна была нести польская сторона;
– предупредить непроизводительные расходы в Наркомате юстиции. После вмешательства административной инспекции сумма, намеченная на ремонт зданий, снизилась с более чем 5 млн рублей до 2,7 млн. Более чем в 2 раза была сокращена заявка НКЮ на средства, предназначавшиеся для проведения выездных сессий нарсудов и ревтрибуналов;
– не допустить хищения и разбазаривания средств сразу в нескольких учреждениях. Был установлен факт растранжиривания в системе Центроэвака крупных денежных сумм, выделенных для голодающих; выявлена переплата более 270 млн рублей за сверхурочные работы, выполненные ремонтно-строительным бюро при НКВД; обнаружено незаконное удержание более 300 млн рублей МОГЭСом с управления уполномоченного ВЦИК по делам венгерских эмигрантов-коммунистов;
– своевременно исправить последствия халатности при исполнении должностных обязанностей. В Российском бюро филателии Наркомата почт и телеграфа был выявлен факт неоприходования знаков почтовой оплаты на 1 трлн рублей в ценах 1921 года.
Надо отдать должное Льву Захаровичу: он не был лишь механическим исполнителем указаний «сверху», но задумывался и над тем, как с пользой для дела распорядиться имеющимися возможностями. К примеру, в качестве одного из главных условий успешной работы Рабкрина он рассматривал независимость ведомства, решительно возражая против установившейся практики, когда инспекторы РКИ участвовали в ревизионных комиссиях, назначаемых подконтрольными органами для ведомственной проверки. По его мнению, это обезличивало роль представителей РКИ, измельчало масштаб их работы, затрудняло применение судебных мер к провинившимся в случае, если ведомственные проверки завершались административными взысканиями, как бы освященными одним лишь участием инспекторов Рабкрина.
Ко времени работы в Наркомате РКИ относятся первые активные выступления Мехлиса в печати. Многие его предложения, прозвучавшие со страниц ведомственного издания «Известия Рабоче-крестьянской инспекции», весьма здравы и рациональны. Так, отказ от участия представителей РКИ в ведомственных проверках он предлагал дополнить отменой постоянных представительств наркомата в подведомственных учреждениях. Таковое представительство он называл пережитком, который отвлекает значительные кадры от непосредственного проведения ревизий и создает возможность излишнего сближения с проверяемыми лицами на корыстной основе. Резонны также его доводы в пользу предложения публиковать в газетах фамилии тех лиц, которые были освобождены от должности по материалам проверок, чтобы нерадивые работники не могли устроиться на «теплые» места в других госучреждениях. Сделанное лет на десять позднее, такое предложение вряд ли встретило бы понимание, поскольку подрывало сложившуюся к 30-м годам номенклатурную систему подбора и расстановки кадров. Но в 20-х подобное вольнодумство поощрялось, хотя в жизни воплощалось не часто.
Вместе с тем в работе возглавляемой Мехлисом инспекции все более проявлялся недостаток, вообще характерный для деятельности Рабкрина, а именно – увлечение чисто контрольно-ревизионными функциями и пренебрежение работой, которая способствовала бы совершенствованию государственного аппарата. Эта позиция нашла отражение в тезисах, утвержденных коллегией НК РКИ в августе 1922 года, где констатировалось, что переход к новой экономической политике придал лозунгам учета и контроля особо важное значение. Однако, отводя ведущую роль инспекционной работе, руководители наркомата при этом напрочь упускали из виду вопросы совершенствования системы управления, сокращения и удешевления госаппарата. [27]27
Роль и задачи РКИ в связи с новой экономической политикой (Тезисы, принятые коллегией НК РКИ в заседании 2 сентября 1921 года). М., 1921.
[Закрыть]
В письме членам коллегии Наркомата РКИ от 21 августа 1922 года Ленин писал по этому поводу: «Тип работы – отдельные обследованияи доклады. Старина. А переделкиаппарата и улучшения его нет» (курсив В. И. Ленина. – Ю Р.). [28]28
Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т.54. С. 274.
[Закрыть]
Справедливости ради следует заметить, что Мехлис видел эту проблему, хотя и в локальном масштабе, без ощутимых последствий для аппарата хотя бы одного из центральных ведомств. Тем не менее благодаря усилиям именно административной инспекции был поставлен вопрос о создании при НКВД центрального регистрационного бюро взамен трех органов, выполнявших одни и те же функции учета преступников – статистического отдела НКЮ, отдела моральной статистики ЦСУ и учетно-статистической части Вертриба (верховного трибунала). Были также упразднены кассы при автобазе и конной базе СНК, при санитарном управлении Кремля, за ненадобностью закрыто строительное бюро в хозяйственном отделе НКВД и прочее.
Именно в РКИ Мехлис почувствовал себя настоящим аппаратчиком. Отвечая на вопрос анкеты, какую работу по линии Рабкрина он считает для себя наиболее подходящей, написал: «По налаживанию аппарата». И причину указал: «Имею опыт».
Работа в РКИ сделала частым и регулярным общение Мехлиса со Сталиным. Им было что вспомнить общего по Гражданской войне, но, раз и навсегда избрав линию поведения по отношению к своему руководителю – бывшему члену РВС Юго-Западного фронта, ныне – наркому, а очень скоро генеральному секретарю ЦК, Лев Захарович никогда не переступал незримую черту. Всегда собран, деловит, готов откликнуться на своеобразный юмор Сталина, но – упаси Бог – сбиться на фронтовое панибратство.
Вырастает добрый коммунар
Когда 10 октября 1922 года у Льва Захаровича родился сын, счастливый отец решил, по его словам, «дать возможность будущему человеку изучать свое детство, знать условия, в которых жил и воспитывался». А потому взял толстую, в картонной – чтобы износа не было – обложке тетрадь и стал записывать в нее всякую чепуху о своем чаде, милую сердцу любого родителя.
На обложке дневника молодой папаша вывел слова: «Новый человек». Надо понимать, имел в виду сына, «юного коммунара, полезного члена семьи нашего будущего социалистического общества». Но, безусловно, таковым «новым человеком» – членом когорты новаторов, революционеров, призванных по только им одним известным схемам строить общество будущего, – в первую очередь считал себя.
И сегодня, спустя восемьдесят с лишним лет, по-своему интересны эти записки, к сожалению, нерегулярные и оборванные в 1930 году. Ибо в них не столько сын Леонид, «Леничка», сколько его отец – быстро поднимавшийся по служебной лестнице функционер. Образ мыслей Льва Захаровича, отличавшийся крайней ортодоксальностью, его мечты и планы, его быт.
Но перед этим несколько слов о жене Мехлиса – Елизавете Абрамовне Млынарчик. Они повстречались еще в Гражданскую. Сохранилось семейное предание: во время мятежа григорьевцев в Екатеринославе Мехлис был тяжело контужен (документально это, правда, не подтверждено). Подобрала его и оказала медицинскую помощь молодой врач Млынарчик. К утру, когда стало лучше, комиссар из медпункта сбежал, но военврача не забыл. В 1919 году они поженились. Забегая вперед, скажем: пережившая мужа на два десятка лет Елизавета Абрамовна до конца дней преданно заботилась об увековечении его памяти. Ее усилиями на ноги были подняты Главное политуправление Советской Армии и Военно-Морского Флота, Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, многие архивы, музеи – везде шло выявление документов, связанных с деятельностью Мехлиса, создавались его личные фонды…
Но вернемся к «Новому человеку». Когда жену увезли в роддом, Лев Захарович был на службе. Вернулся в густо населенную жильцами коммунальную квартиру – и тут такая новость! «Денег ни гроша, – пишет молодой отец. – Взял в НК РКИ аванс в 300 миллионов. Будущий человек поразится величине этой цифры, не зная ее фактической ценности в революционный период. Купил необходимое».
И вот «новый человек у себя на квартире в кругу любимых его родителей». Понятно признание молодого отца: «Сына люблю – эти два слова произношу в жизни впервые». И здесь же (запись от 2 января 1923 года): «На ширме портрет Ильича «с новыми силами – он на посту» и красный бантик. Малыш частенько смотрит на портрет, не понимая, что это вождь пролетариата. Надо полагать, что когда малыш вырастет, человечество только тогда осознает это великое имя».
Со временем «политика» в этих записях все больше вытесняла «быт». В связи с похоронами дипломата В. В. Воровского, застреленного в Лозанне русским эмигрантом, 23 мая 1923 года Мехлис делает следующую запись: «Я был бы счастлив, если б знал, что Люсик… будет верным пролетарием, будет честным последователем погибших и сражающихся коммунаров». [29]29
РГВА, ф. 40 884, on. 1, д. 7, л. 17.
[Закрыть]
Скорее всего, подобная высокопарность отражала не только и не столько идейность Мехлиса, сколько усвоение им – а он к этому времени уже работал в ЦК РКП(б) – правил игры, принятых партийной верхушкой. Правила эти сводились к несложной, но жесткой схеме: разделяешь ты коммунистическую идеологию и мораль или нет, но всегда и везде обязан публично клясться ей в верности. Отрабатывай доверие, коль попал в число избранных.
Вот – мелочь, деталь: своего младенца Мехлисы кормили молоком, фруктовыми соками – и это в голодную, смертельную для десятков тысяч людей зиму 1923 года! Причем в дневнике написано об этом как-то вскользь, как о само собой разумеющемся. Многие ли могли похвастаться такими возможностями в разруху, а ведь Лев Захарович был тогда аппаратчиком отнюдь не высшего звена.
Летом Мехлис отправил жену с ребенком на спецдачу в Серебряный Бор, живописнейшее место под Москвой, где старую знать после революции сразу же сменила новая, советская. А оттуда семейство уже в полном составе отправилось в Марьино Курской губернии в дом отдыха ЦК имени Ленина. «Здесь в Марьино, – записал Мехлис, – исключительно барская обстановка, каковой сам не видел и, понятно, в какой никогда не жил. Да, буржуазия умела устраиваться… Покатал мальчугана и на лодке. Пусть набирается сил, развивается, готовится к жизненной борьбе».
Полтора месяца набирался сил и здоровья, необходимых для «борьбы», и отец. Оказалось, что барская обстановка служит этому куда лучше, чем ханжеская пуританская мораль, демонстрируемая на людях. Чтобы к этому вопросу больше не возвращаться, скажем: не заметно, чтобы «идейного коммуниста» Мехлиса беспокоили мысли о, говоря сегодняшним языком, незаслуженных привилегиях и льготах. Он очень полюбил бархатный сезон в Крыму. Войдя во вкус, иной раз позволял даже уговаривать себя оторваться наконец от дел, расслабиться.
Сохранилась записка Сталина А. И. Рыкову, тогдашнему главе Совнаркома, и секретарю ЦК В. М. Молотову от 17 июля 1925 года:
Еще во время работы Льва Захаровича в Наркомате Рабкрина семья из коммуналки перебралась сначала в прославленный писателем Юрием Трифоновым «дом на набережной», в соседи ко многим членам правительства (москвичи знают дом по расположенным там кинотеатру «Ударник» и Театру эстрады), а позднее в так называемый 1-й Дом Советов на углу Тверской и Моховой, где жили ответственные работники ЦК партии. Позднее были еще более престижный дом по улице Грановского и персональная дача. От «народа» жильцов охраняла комендатура ГПУ. К их услугам были закрытые распределители, поликлиники, дачи. Как функционер, достигший известных высот, Мехлис получил от столичного ГПУ разрешение на ношение огнестрельного оружия.
Если Лев Захарович не видел во всем этом ничего исключительного, находясь на нижних ступенях номенклатурной пирамиды, то тем более считал это нормой, поднявшись «наверх». Известен, например, случай, когда он во время войны пытался вызвать к себе на Брянский фронт стоматолога из кремлевской клиники на специально для этого случая выделенном санитарном самолете. И об этом человеке распространялись легенды, будто он за работой не знает ни сна, ни отдыха, годами не бывает в отпусках, скромен до болезненной щепетильности!
Да, в отличие от многих высокопоставленных деятелей, Мехлис не был коррупционером. Но тем, что было «положено» в связи с занимаемыми служебными постами, пользовался без стеснения. Ибо сама его «невзыскательность» в быту была особого рода, между нею и уровнем жизни рядовых сограждан пролегала огромная дистанция. Объективные исследователи установили, что система привилегий, сопровождавшая жизнь советской элиты, возникла уже в первые послереволюционные месяцы и потом неуклонно совершенствовалась. Ссылки на партмаксимум, как ограничитель роста материального благосостояния руководителей, при ближайшем рассмотрении не срабатывают. Например, в 1925 году ставка партийного работника была как минимум в 3,5 раза выше средней зарплаты промышленного рабочего, не говоря уже о значительно большей покупательной способности рубля у первого. А многочисленные и не афишируемые привилегии верхушки (любопытный получается переклик между джиласовским «новым классом» и мехлисовским «новым человеком») в снабжении продуктами и промтоварами, в обеспечении жильем, путевками в санатории и дома отдыха, в том числе за рубежом, транспортными и медицинскими услугами, в установлении персональных пенсий…
Грандиозная система подкупа льготами и привилегиями служила одной цели – приручить, спаять общими материальными интересами входящих в этот избранный круг, сделать их обязанными тому, кто этот круг очерчивает. Как тут не вспомнить Троцкого, уже в начале 30-х годов пытавшегося, правда, уже из-за границы, привлечь общественное внимание к «дачно-гаремному характеру» сталинской бюрократии!
В сталинском секретариате
Окончание Гражданской войны, введение нэпа вызвали существенные изменения в политической жизни страны. Складывание многоукладности в экономике не сопровождалась расширением демократии. Все большая политическая власть сосредоточивалась в руках большевистской партии. Однопартийная система, отсутствие конструктивного противовеса формирующемуся единовластию неизбежно вело к обюрокрачиванию аппарата, отбору в него не по профессиональным, а по идеологическим мотивам, к самозахваливанию коммунистов. Не за горами было время, когда народ был принужден говорить партии спасибо за все то, что достиг собственным изнурительным трудом.
Власть в стране стала сосредоточиваться даже не в руках парторганизаций, а их комитетов, освобожденного аппарата. Роль последнего особенно хорошо и много раньше своих соперников в Политбюро уловил Сталин. Через Секретариат и Оргбюро ЦК, организационно-распределительный отдел ЦК он подбирал и расставлял в центре и на местах свои кадры, которые через какое-то время были бы способны (и в конце концов оказались способны) обеспечить генсеку большинство на партийных съездах, что являлось основным условием для легитимизации завоеванной неправедным путем власти.
Уникальная роль в возвышении Сталина принадлежала Политбюро ЦК, которое, по мнению некоторых исследователей, уже в 1923–1924 годах «превратилось в гипертрофированное сверхправительство, одновременно выполнявшее функции верховного законодателя страны… Таким образом, «политику партии» определяла не партия и не ее ЦК, а узкая верхушечная группа… Наиболее важные вопросы проходили через личную сталинскую канцелярию».
Именно сюда, в «личную канцелярию», а точнее, секретариат Сталина, пришел Мехлис, став в ноябре 1922 года одним из помощников генерального секретаря ЦК. О специфике его должности – помощника, а потом первого помощника и заведующего бюро Секретариата ЦК (позднее – секретного отдела ЦК) – широкая публика имеет некоторое представление по воспоминаниям политиков, управленцев высшего эшелона, военачальников в той их части, которая касается небезызвестного А. Н. Поскребышева.
Но какую же конкретную роль отводил Сталин именно Льву Захаровичу, беря его в свое ближайшее окружение? Об этом сам Мехлис предпочитал не распространяться, а архивы весьма скупы на подобные материалы. И дело тут не только в сугубой секретности документов, исходивших из сердцевины партийного аппарата – секретариата генсека. Надо также иметь в виду, что деятельность Мехлиса в этот период не носила публичного характера, само положение помощника, секретаря предполагает преимущественно личные, устные, не фиксируемые на бумаге отношения с шефом и его окружением.
Как писал американский биограф советского лидера Р. Такер, «будучи Генеральным секретарем, Сталин в 20-е годы образовал корпус личных помощников, отобранных в силу таланта, смекалки и преданности. Они держали Сталина в курсе всех событий в любой сфере, включая и международные дела, и помогали ему вырабатывать политическую линию. Они же являлись связующим звеном между ним и бюрократическим аппаратом… Личных помощников Сталина, среди которых в 20-е годы особо выделялись Товстуха и Мехлис, наделили титулом «ассистент секретаря ЦК»». [31]31
Роговин В. З. Партия расстрелянных. М., 1997. С. 191–192.
[Закрыть]
Об этом периоде жизни ЦК, генсека и его аппарата более или менее подробно рассказал бывший секретарь Сталина Борис Бажанов, бежавший в 1927 году за границу и оставивший злую, но интересную и в основном достоверную книгу воспоминаний. Именуя себя помощником по Политбюро, Мехлиса он называет личным помощником генерального секретаря. Тот получает всю корреспонденцию, которая приходит лично шефу, и сам же ее докладывает. Только он да Бажанов имеют право входа к Сталину без доклада, что не позволено даже Г. О. Каннеру и И. П. Товстухе – двум другим помощникам. Всем остальным в кабинет генсека можно войти только после доклада Мехлиса.
…К моменту исчезновения КПСС с политической арены в августе 1991 года непомерно разросшийся аппарат ее ЦК занимал целый комплекс зданий в районе Старой площади. В мрачноватом сером здании, что смотрит окнами на сквер посредине площади, на пятом этаже размещалось высшее руководство. Эта традиция шла от первого генерального секретаря.
«Поднявшись на 5-й этаж, – читаем у Бажанова, – можно пойти по коридору направо – здесь Сталин, его помощники и секретариат Политбюро… Первая дверь ведет в бюро Каннера и Мехлиса. Только через него можно попасть в кабинет Сталина, и то не прямо, а пройдя сквозь комнату, где дежурит курьер…» [32]32
Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М… 1990. С. 54.
[Закрыть]
Кроме доклада почты и упорядочения приема посетителей, Лев Захарович вместе с остальными помощниками Сталина и других секретарей ЦК готовил различную справочную информацию, принимал участие в предварительном рассмотрении вопросов, которые выносились на Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК, вел необходимую переписку, следил за стенографированием заседаний руководящих органов партии, выполнял многочисленные личные поручения генсека, причем, по свидетельству Бажанова, подчас «темные» и «полутемные».
Помимо всего прочего, на сталинском секретариате лежала также обязанность формировать положительный имидж Сталина. Был установлен порядок, в соответствии с которым Товстуха, Каннер, Мехлис, а позднее Поскребышев ежедневно просматривали и визировали все материалы о нем и фотографии для печати, внося немалую лепту в раздувание культа генерального секретаря ЦК, в утверждение в сознании масс мифов типа «Сталин – это Ленин сегодня», «любимый вождь», «отец народов».
Вполне возможно, Лев Захарович и сам не сразу оказался способен оценить головокружительность той высоты, на которую столь стремительно взлетел. Новая должность, благодаря приближенности к первому лицу партии, давала ему больше возможностей, чем иному члену правительства. Лицо вроде бы техническое, чья главная задача – по крайней мере, публичная – регулировать поток бумаг и посетителей, Мехлис приобрел незримую, но вполне осязаемую власть над огромным слоем партийных и государственных чиновников, исключая пока разве что высшую элиту.
Конечно, одновременно приходилось выполнять и мелкие, порой унизительные поручения. Вождь любил позабавиться, ставя «подданных» в неловкое положение, вроде раз за разом повторявшегося подкладывания помидора на стул подслеповатому Михаилу Ивановичу Калинину. Похожее случалось и с нашим героем. Художник Борис Ефимов вспоминал, что его брату, известному журналисту Михаилу Кольцову, Мехлис сам рассказывал о службе у Сталина. Когда вождю было нечем раскурить трубку, он звонком вызывал помощника. Тот входил. Сталин требовал: «Товарищ Мехлис, спички!» После неоднократных повторений одной и той же сцены Мехлис установил на столе у Сталина специальный звонок с надписью «спички», и когда звонил этот звонок, посылал спички с курьером. Но Сталин не отказывал себе в удовольствии поиздеваться. Он звонил в основной звонок и, когда помощник появлялся в дверях, «виновато» разводил руками и с усмешкой говорил:
– Товарищ Мехлис, спички!
Любопытно, что объект сталинских шуток рассказывал об этом безо всякой обиды и даже благодушно посмеиваясь.
Его влияние еще больше возросло, когда в ноябре 1924 года он стал первым помощником Сталина и одновременно заведующим бюро Секретариата ЦК, которое действовало на правах отдела Центрального комитета.
Круг дел и обязанностей Мехлиса заметно расширился. Определенное представление об их характере дают выдержки из личной переписки его предшественника в указанной должности А. М. Назаретяна, относящейся ко второй половине 1922 года: «С одной стороны, я прохожу здесь большую школу и в курсе всей мировой и российской жизни, прохожу школу дисциплины, вырабатывается точность в работе, с этой точки зрения я доволен, с другой стороны, эта работа чисто канцелярская, кропотливая, субъективно малоудовлетворительная, черная работа, поглощающая такую уйму времени, что нельзя чихнуть и дохнуть, особенно под твердой рукой Кобы». «Коба меня здорово дрессирует. Прохожу большую, но скучнейшую школу. Пока из меня вырабатывает совершеннейшего канцеляриста и контролера над исполнением решений Политического бюро, Организационного бюро и Секретариата».
Судя по всему, Мехлис сумел не поддаться валу текучки и внести в работу возглавляемой им структуры много нового, способствовавшего аппаратными средствами сосредоточению всей реальной власти в руках Политбюро и лично Сталина.
Деятельность бюро Секретариата ЦК, как, впрочем, и его заведующего Мехлиса, – одно из «белых» пятен в литературе. Дефицит информации на этот счет объясняется атмосферой крайней скрытности, конфиденциальности, а очень скоро и абсолютной тайны, в которой высшие органы РКП(б) – ВКП(б) осуществляли свою деятельность. Еще 8 ноября 1919 года Политбюро рассмотрело заявление Сталина об утечке сведений о заседаниях ЦК и приняло решение ввести такой порядок, при котором ознакомление с документами руководящих органов партии было возможным лишь для «минимального количества товарищей». Решения по наиболее серьезным вопросам в протокол не заносились. [33]33
Известия ЦК КПСС, 1990, № 5. С. 159.
[Закрыть]
С победой в Гражданской войне и укреплением большевистской власти нужды в такой закрытости, ранее оправданной обстановкой военного времени, казалось бы, больше не было. Однако наблюдалась иная закономерность: чем выше была реальная властная роль партийного органа, тем в большей степени его работа опутывалась покровом секретности, причем не только для населения и партийных масс. Различная информация все более строго дозировалась и на разных уровнях власти в зависимости от реального положения того или иного лица в ее системе.
В качестве руководителя бюро Секретариата ЦК, занимавшегося техническим обслуживанием руководящих органов ЦК, Мехлис принимал самое непосредственное участие в утверждении такого режима секретности. В бывшем Центральном партийном архиве при ЦК КПСС хранятся многие постановления, циркуляры и инструкции по этому вопросу, проекты которых принадлежат его руке. Например, постановление «О порядке сношений отделов ЦК РКП с советскими, профессиональными, кооперативными и пр. организациями», утвержденное на заседании Секретариата ЦК 17 июля 1925 года, разрешало вести переписку со сторонними государственными и общественными органами только заведующим отделами ЦК и их заместителям; при этом она должна была касаться исключительно вопросов, входящих в компетенцию отделов.
29 мая 1925 года Секретариат ЦК РКП(б) утвердил подготовленные руководителем его бюро проекты еще нескольких постановлений о порядке выдачи справок о решениях высших органов партии. Был резко ограничен круг лиц, имевших право лично запрашивать справки относительно решений: Оргбюро и Секретариата – не ниже заместителя заведующего отделом ЦК, другие лица (уровня наркома, помощника заведующего отделом ЦК) – только по вопросам соответствующего ведомства или отдела; пленума ЦК и Политбюро – только члены и кандидаты в члены ЦК и президиума ЦКК, первые помощники секретарей ЦК и заведующий бюро президиума ЦКК. При этом все справки фиксировались в специальной книге, на их выдачу требовалось разрешение заведующего бюро Секретариата ЦК, то есть самого Мехлиса, в крайнем случае, его заместителя или первых помощников секретарей ЦК. [34]34
РГАСПИ, ф. 17, оп. 86, д. 75, л. 129, 130.
[Закрыть]
В целенаправленном утверждении режима секретности принципиальный характер имеют также подготовленные Мехлисом документы, определявшие порядок регистрации, приема и отправления секретной корреспонденции, правила пользования печатями ЦК, порядок опечатывания и охраны помещений бюро Секретариата на 5-м этаже здания ЦК на Старой площади, где находились кабинет Сталина, комнаты Политбюро, шифровальное бюро, секретный архив и ряд других. Разработаны они досконально, вплоть до четких указаний, как прошивать пакет и какую ставить печать, сколько заводить контрольных карточек и какие отметки на них делать при движении документа. Безусловно, общие параметры режима секретности в постановке партийной информации задавал не заведующий бюро Секретариата ЦК. Но нет сомнений, что в лице Мехлиса руководители партии нашли талантливого, даже вдохновенного исполнителя, в полной мере разделявшего мысль о необходимости творить партийную политику в максимальной тайне.
При его непосредственном участии утвердился переживший потом десятилетия порядок рассмотрения вопросов на заседаниях Политбюро ЦК. Заведующий бюро разделял озабоченность секретарей ЦК большим процентом «лапши» из незначительных, второстепенных вопросов, поэтому была установлена следующая процедура. В течение недели каждый из помощников секретарей ЦК аккумулировал у себя поступавшие из наркоматов и других ведомств материалы для возможного рассмотрения на Политбюро. По понедельникам Лев Захарович собирал у себя помощников генерального секретаря, секретаря Политбюро, своего помощника, дежурного секретаря, ведающего контролем за исполнением ранее принятых решений, для рассмотрения предварительной повестки дня заседания Политбюро. Он заслушивал краткие доклады о результатах работы, проведенной с поступившими материалами, и решал, какие вопросы остаются в повестке дня, а какие следует исключить. Выработанный в ходе совещания документ представлялся секретарям ЦК, а затем Сталину, который и принимал окончательное решение.
Такие факты весьма выразительно свидетельствуют о чисто аппаратных, но оттого не менее значительных возможностях Мехлиса влиять на решение важнейших для партии и страны вопросов. Его не тяготила большая ответственность (к примеру, за ним оставалось последнее слово при решении, кого из номенклатурных работников можно проинформировать по тому или иному решению Оргбюро или Секретариата; в определенных случаях он был единственным, кто, кроме секретарей ЦК, мог дать разрешение снять печати с секретных помещений ЦК, и т. п.). По некоторым признакам видно, что он был не прочь расширить рамки своих обязанностей, как партийного функционера, и, если удастся, войти в круг публичных политиков. Так, в одном из документов, направленном руководству и определявшем круг лиц, которым целесообразно предоставить право присутствовать на всех заседаниях Политбюро и пленумах ЦК, он среди других назвал и себя, правда, одним из секретарей ЦК был вычеркнут из списка.
Этот период в жизни партии, в том числе ее аппарата, отмечен острой фракционной борьбой за власть, во многом незримой, но от того не менее напряженной и жестокой. Чтобы не потеряться в ее атмосфере, нужно было определиться: за кого ты? Факты говорят о том, что он, не колеблясь, с самого начала встал на сторону Сталина. В первую очередь это относится к противостоянию генсека с Троцким. В силу своего положения Мехлис не только был в курсе закулисных встреч Сталина с Каменевым и Зиновьевым, союзниками по антитроцкистскому «триумвирату», но и организационно обеспечивал их. Как и другие помощники вождя, он всецело разделял ненависть своего руководителя к Троцкому и соответственно настраивал весь аппарат бюро Секретариата.
По наблюдениям Бажанова, его коллега прибегал к «удобной маске «идейного коммуниста». Я в нее не очень верю, я вижу, что он – оппортунист, который ко всему приспособится. Так оно и произойдет. В будущем никакие сталинские преступления его не смутят. Он будет до конца своих дней безотказно служить Сталину, но будет при этом делать вид, будто бы в сталинское превосходство верит». Похожую оценку высказал и биограф вождя Д. А. Волкогонов: «Не лишенный способностей, но с откровенно полицейским мышлением, едва ли это был человек идеи».
