Текст книги "Мехлис. Тень вождя"

Автор книги: Юрий Рубцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В связи с этим особый интерес представляют обстоятельства, при которых появился знаменитый лозунг «За Родину! За Сталина!». В периодической литературе даже возникал спор, существовал ли такой лозунг или клич, шли ли с ним в бой в Великую Отечественную? Как установил О. Ф. Сувениров, Мехлис, начиная с хасанских событий, а затем и во время боев на Халхин-Голе, на Карельском перешейке всеми доступными ему способами добивался, чтобы этот лозунг был главным призывом для политработников, командиров, красноармейцев.

Надо ли при этом говорить, что безудержное восхваление «отца народов» и его политики в пропаганде сопровождалось абсолютным замалчиванием колоссальных жертв, принесенных народом на алтарь сталинской деспотии.

Завидную способность к словесной и смысловой эквилибристике проявил Мехлис, когда потребовалось объяснить стране и армии резкий поворот во внешней политике и причину заключения договора о дружбе с еще вчера заклятым врагом – фашистской Германией. Договор устранил угрозу войны с Германией, демонстрирует «блестящую победу сталинской внешней политики» – ориентировал начальник ПУ руководство политуправлений округов и армий. В работе с личным составом он требовал обязательно раскритиковать англо-французскую «провокационную» политику, разъяснять, что советско-германский пакт «полностью [себя] оправдал… Он устраняет возможные военные столкновения в Европе…»

Правда, позднее, летом 1940 года, советские руководители несколько опомнились. Сталин дал указание Мехлису негласно, на политических занятиях подогревать недоверие к немцам. И все равно, чтобы преодолеть инерцию мышления масс, требовались немалые пропагандистские ухищрения.

Крайнее фарисейство начальника ПУ РККА ярко проявлялось и в отношении армейской партийной организации. Система была сработана так, что член партии оказывался в эти годы как бы под перекрестным огнем: неукоснительно действовал приказ Ворошилова, в соответствии с которым все военнослужащие, исключенные из ВКП(б) по политическим мотивам, подлежали немедленному увольнению из рядов РККА. В большинстве случаев это сопровождалось и арестом.

Выступая на Всеармейском совещании, Мехлис говорил буквально следующее: «Привлечение к ответственности и исключения из партии нарастали в 1937 г. (было исключено более 11 тысяч человек. – Ю. Р.) из месяца в месяц, в геометрической прогрессии… Если бы ЦК ВКП(б) не приостановил бы эту преступную вакханалию, мы перебили бы всю парторганизацию РККА» (подчеркнуто Мехлисом. – Ю. Р.). Напрашивается вопрос: кто виноват в этой вакханалии? Разве не Ворошиловы и мехлисы, торопившиеся услужить вождю, искореняя даже тень инакомыслия? Оказывается, нет. По словам докладчика, здесь основательно поработали «крикуны, перестраховщики, враги», которым выгодно ослабление рядов партии.

Ладно, пусть так. Но тогда после таких филиппик в адрес разоблаченных «врагов» следовало ожидать, что массовые исключения из партии прекратятся, «охота на ведьм» стихнет. Ничуть не бывало: погром продолжался с прежней силой, пойдя на спад лишь к концу года. Всего в 1938 году было исключено из партии 7753 человек, причем две трети – как «враги народа» и за связь с «врагами». Немало изгонялось из партии и в последующем, при этом удар наносился в первую очередь по начсоставу, что еще более ослабляло готовность Красной Армии к будущей войне.

Разумеется, верхушка ВКП(б) для упрочения своей власти нуждалась в массовой партии. На место коммунистов со стажем, проверенных в боях еще Гражданской войны и послевоенного строительства, приходила неискушенная в политике и уже оболваненная официальной пропагандой молодежь, которой было значительно сложнее увидеть в лице Сталина и его окружения могильщиков революции.

Если говорить о Мехлисе, то он с большим успехом обеспечил резкий приток новых сил в армейскую парторганизацию. Менее чем за два с половиной года (с января 1938-го по май 1940 года) число коммунистов в РККА выросло почти в 3,5 раза – почти до 211 тысяч членов и 224 тысяч кандидатов в члены партии. Особенный рост, докладывал начальник ПУ в ЦК, дало участие Красной Армии в боевых действиях на Хасане, Халхин-Голе, в походе в Западную Украину и Западную Белоруссию, в войне с Финляндией.

Какая гримаса судьбы! Большинство людей по зову души рвались в «первые ряды» строителей нового общества, искренно веруя в «царство свободы», но на деле лишь цементировали своим порывом утвердившийся в стране тоталитаризм. А Мехлис, как и вся верхушка, беззастенчиво эксплуатировали энтузиазм людей, намертво привязывая их партийной дисциплиной к сталинской колеснице.

На место коммунистов со стажем, проверенных в боях гражданской войны и послевоенном строительстве, приходила неискушенная в политике молодежь, манипулировать которой было значительно проще. «Армейская парторганизация молода и по возрасту, – докладывал Мехлис в ЦК ВКП(б) в мае 1940 года. – Коммунисты в возрасте до 30 составляют 66,1 %, от 30 до 40 лет – 38,5 % и старше 40 лет – всего лишь 3,4 %». Принятых в партию до 1920 года насчитывалось всего 4,4 %, получившие же партбилеты в последние два года (1938–1939) составляли более одной трети армейской парторганизации. [82]82
  Мехлис Л. О работе Политического управления Красной Армии. Из доклада Политического управления Красной Армии ЦК ВКП(б) 23 мая 1940 г. // Известия ЦК КПСС, 1990, № 3. С. 195.


[Закрыть]Это был сознательный курс сталинской политической верхушки на изменение социального и возрастного состава армейской партийной организации, как, впрочем, и партии в целом.

Разъясняя, что понимать под лозунгом «большевизации» Красной Армии, Мехлис на словах предупреждал против механического увеличения численности партийных и комсомольских организаций: «Нужно добиваться качества, по-большевистски воспитывая вновь принятых в партию и комсомол». На деле же, как показывают факты, всеми средствами растворял коммунистов со стажем и твердыми убеждениями в подавляющей массе совершенно неискушенных в политике.

В эти годы была у него и еще одна роль, сродни бериевской. Как зловещему Лаврентию, дабы сыграть на авторитет правящего режима, было позволено вернуть из тюрем и лагерей кое-кого, оказавшегося там вроде бы только из-за вражеской деятельности Ежова, так и Льву Захаровичу разрешили часть военных восстановить в партии. При этом он, зарабатывая авторитет принципиального руководителя, был не прочь поработать на публику, ударить по бюрократам и перестраховщикам.

Вот что услышали от него делегаты XVIII съезда ВКП(б):

«Был у нас и такой дикий случай исключения из партии. Уполномоченный особого отдела одного полка заявил комиссару, что он хочет забрать начальника клуба политрука Рыбникова. Комиссар Гашинский шепнул об этом партийной организации, и Рыбников был исключен низовой парторганизацией из партии. Вскоре выяснилось, что Рыбников неплохой большевик и что особисты хотели взять его… к себе на работу. Ошибка была исправлена, но тов. Рыбников порядочно поволновался».

До какой же степени нравственного падения надо было дойти, до какого фарисейства скатиться, подавая такие «дикие» случаи как редкое исключение! А ведь вычищение из партии, увольнение из армии, аресты и беззаконные расправы по вздорным, самым нелепым основаниям были правилом.

По части политической мимикрии с нашим героем редко кто мог потягаться. Усердно повторяя пропагандистские клише о развертывании внутрипартийной демократии, он под разными благовидными предлогами ее – и без того куцую – душил как только мог. Центральное партийное бюро, много лет подряд на выборной, общественной основе руководившее партийной работой в Наркомате обороны, начальник ПУ издевательски назвал «центропробкой», которую якобы создали враги народа «как ширму для прикрытия своих темных делишек». Обратившись к секретарю ЦК Андрееву и заведующему отделом ЦК Маленкову, он добился упразднения бюро, а взамен создал подчиненную себе структуру – отдел партийно-политической работы в центральном аппарате Наркомата обороны. При отделе создавалась парткомиссия, тоже непосредственно подчиненная ПУ РККА.

Мехлис добился в ЦК также разрешения изменить порядок привлечения к партийной ответственности командиров и комиссаров полков, бригад, дивизий и равных им соединений. Тут наступление на внутрипартийную демократию шло поэтапно. Вначале, 25 февраля 1938 года, последовала директива во все политорганы, в которой установившаяся практика решения этих вопросов в первичных парторганизациях была признана неправильной. Вопрос о партийности командиров и комиссаров мог быть решен только «с ведома и согласия» ПУ РККА.

28 декабря того же года последовала новая директива, предусмотрительно утвержденная в ЦК. Предшествующая директива (от 25 февраля) «оказалась недостаточной», заявлял Лев Захарович, ибо «отдельные крикуны» имели возможность шельмовать команднополитический состав, который из-за этого не мог «уверенно, не оглядываясь по сторонам, руководить». Посему командиры и комиссары отдельных частей и соединений теперь вовсе выводились из-под партийной «юрисдикции» первичных организаций. Компрометирующий их материал должен был передаваться в вышестоящую партийную инстанцию – парткомиссию бригады, дивизии, армии, военного округа и рассматриваться в присутствии секретаря первичной парторганизации. Вопрос об исключении из партии командира и комиссара полка и выше мог решаться только по специальному разрешению Политуправления РККА.

В мае 1940 года первичные парторганизации были лишены последнего права в отношении состоявших у них на учете коммунистов-руководителей – давать им характеристики. Делать это мог лишь старший начальник.

Надо ли говорить, что все эти перемены шли под аккомпанемент заклинаний о заботе об авторитете командного и политического состава, хотя в действительности означали наступление на последние островки внутрипартийной демократии. При этом свой произвол мехлисы хотели бы творить без широкой огласки. Лев Захарович еще не успел обжить свой кабинет в Политуправлении, а уже запросил у ЦК разрешения не выполнять решение январского пленума 1938 года об обязательной публикации в печати информации парткомиссий об исключении коммунистов из партии. Мол, «это может быть использовано врагами и способствовать разглашению военных тайн». И своего добился: 5 марта всем начальникам политуправлений округов и армий была отдана соответствующая директива, при этом милостиво разрешалось сообщать о фактах исключения из партии на собраниях в «первичках». Что ж, Мехлис был не чужд показной демократичности.

От монгольских пустынь до карельских скал

На протяжении всей второй половины 30-х – начала 40-х годов Советский Союз, так или иначе, воевал, не выходя из цепи локальных войн и вооруженных конфликтов на западных и восточных рубежах. Негласное участие в национально-революционной войне в Испании 1936–1939 годов и японо-китайской войне 1937–1939 годов, военный конфликт у озера Хасан (июль – август 1938 года), бои у реки Халхин-Гол (май – август 1939 года), так называемый «освободительный поход» в восточные районы Польши (западные районы Украины и Белоруссии) в сентябре 1939 года, а затем в Бессарабию и Северную Буковину в июне 1940 года, война с Финляндией (1939–1940) – такая цепь событий даже дает некоторым историкам основание считать, что наша страна вступила во Вторую мировую войну задолго до 22 июня 1941 года.

Утвердить или опровергнуть эту точку зрения можно лишь при ясном понимании того, какие цели преследовал Советский Союз, инициируя свое участие в этих событиях или будучи втянутым в них. Убедительного ответа пока нет. Автор настоящей книги, как и некоторые другие исследователи, одно время склонялся к выводу, что участие СССР в указанных войнах и конфликтах было следствием не только агрессивности некоторых соседей и законного стремления нашей страны обезопасить свои западные и восточные рубежи, но и возрождения во внешней политике концепции мировой социалистической революции, популярной в советских политических и военных кругах в 20-е годы.

Однако более глубокий и всесторонний анализ реальной политики показывает, что, скорее всего, это не так. Сталин, и раньше не очень благоволивший к идее мировой революции, апологетом которой выступал ненавистный ему Троцкий, довольно быстро увидел утопичность ожидания мирового революционного пожара. Давнюю стратегическую цель – сократить фронт капитализма, ликвидировать «капиталистическое окружение» – он с повестки дня не снимал, но перешел к ее решению с совершенно иных позиций. Не интересами и ресурсами Советской страны жертвовать во имя ее разрешения в пользу мирового пролетариата, а, наоборот, отвоевывать у классового противника все новые плацдармы в интересах собственной страны. Если можно так выразиться, Сталин из интернационалиста эволюционировал в русского империалиста.

Будучи до мозга костей прагматиком, в Коммунистическом Интернационале он стал видеть помеху своим планам, тем более, что значительная часть коминтерновских кадров разделяла троцкистские взгляды. Не случайно его мало заботила судьба коммунистических партий в тех странах, где победил фашизм, а коммунисты ряда стран, эмигрировавшие в СССР, как и аппарат Коминтерна, были в своем большинстве репрессированы.

В 30-е годы большевистское руководство в решении своих стратегических задач на международной арене полагалось не на мировую революцию, а на Красную Армию. Пропаганда устами Молотова, Жданова, Щербакова и других политических деятелей усиленно навязывала общественному сознанию мысль о присущей первому социалистическому государству наступательной стратегии сокрушения, о необходимости при благоприятной ситуации взять на себя инициативу наступательных действий «с целью расширения фронта социализма». По существу, под прикрытием лозунга «освобождения» готовились и осуществлялись территориальные приращения за счет сопредельных государств. Даже Сталин не скрывал, что «с точки зрения борьбы сил в мировом масштабе между социализмом и капитализмом» СССР делает большое дело, поскольку «мы (т. е. Советский Союз. – Ю. Р.) расширяем фронт социализма и сокращаем фронт капитализма». [83]83
  Цит. по: Невежин В. А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев», 1939–1941 гг. М., 1997. С. 111.


[Закрыть]

В пропаганду этих идей включился и Мехлис. Заключая свою речь на XVIII съезде партии, он заявил буквально следующее: «Не за горами, товарищи, то время, когда наша армия, интернациональная по господствующей в ней идеологии… поможет рабочим стран-агрессоров освободиться от ига фашизма, от ига капиталистического рабства и ликвидирует капиталистическое окружение, о котором говорил товарищ Сталин». [84]84
  МехлисЛ. З. Речь на XVIII съезде ВКП(б). С. 16.


[Закрыть]Может быть, это была оговорка, импульсивное, заранее не согласованное с генеральным секретарем высказывание? Исключено. И не только потому, что оратор никогда бы не решился на столь опрометчивый шаг. Факты говорят сами за себя: не выражай его слова официальную линию сталинского руководства, он был бы неизбежно снят со своего поста, если не хуже. В действительности же через несколько дней Лев Захарович был избран членом ЦК, а потом и членом его Оргбюро. С «впавшими в ересь» в ВКП(б) поступали иначе.

Справедливости ради надо сказать, что, призывая сокращать фронт капитализма, Мехлис не собирался отсиживаться за спиной других. Везде, где Красная Армия в те годы скрещивала с врагом штыки, он побывал сам, будь то жаркие пески у Халхин-Гола или ледяные скалы Карельского перешейка.

Первым пробным камнем стала поездка по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 июня 1938 года на Дальний Восток в связи с обострением обстановки в районе озера Хасан. Когда Мехлис и заместитель наркома внутренних дел Фриновский прибыли в Хабаровск, командующий Дальневосточным Краснознаменным фронтом маршал Блюхер, похоже, уже знал, какую «помощь» следует ждать с их стороны. После ознакомительного разговора с московскими эмиссарами он не случайно сказал жене: «Приехали акулы, которые хотят меня сожрать, они меня сожрут или я их – не знаю. Второе маловероятно».

Мехлис устроил здесь подлинное избиение кадров. Очистку от «врагов народа» частей Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (в эти дни преобразованной во фронт) он начал с… Краснознаменного ансамбля песни и пляски Союза ССР, прибывшего туда из Москвы на гастроли. Тут же Сталину ушла шифрованная телеграмма: «Доношу: в ансамбле краснознаменной песни тяжелое положение. Прихожу к заключению: в ансамбле орудует шпионско-террористическая группа. Уволил на месте девятнадцать человек. Веду следствие. В составе есть бывшие офицеры, дети кулаков, антисоветские элементы. Привлек к работе начальника] особого отдела…» В конце концов, с ансамблем (хорошо еще не с жизнью) расстались 22 человека, из них пятеро были все же арестованы.

Ну а уж что касается непосредственно кадров ОКДВА, тут начальник ПУ РККА развернулся вовсю. Следует, очевидно, заметить, что репрессии против дальневосточников были предопределены загодя до инспекционной поездки Мехлиса. Отправляясь в Хабаровск, он уже имел четкую установку – «чистить» кадры беспощадно. Не случайно вместе с ним был отряжен Фриновский, заместитель наркома внутренних дел, прославившийся палачеством и казненный со своим шефом Ежовым.

О масштабах содеянного лишь на первом этапе дает представление телеграмма, направленная Мехлисом вождю 28 июля: «Уволил двести пятнадцать политработников, значительная часть из них арестована. Но очистка политаппарата, в особенности низовых звеньев, мною далеко не закончена. Думаю, что уехать из Хабаровска, не разобравшись хотя бы вчерне с комсоставом, нельзя». [85]85
  Вопкогонов ДА. Триумф и трагедия. Кн. 1. С. 544.


[Закрыть]

Непосредственно в районе боевых действий на Хасане между командующим фронтом и начальником ПУ РККА все время происходили стычки. Дело в том, что Блюхер настаивал на своей оценке пограничного инцидента, с которого начался конфликт. А именно: в районе высоты Заозерная границу нарушили советские пограничники, в условиях высокой напряженности это провоцировало японцев. Свое мнение он доложил в Москву и потребовал наказания виновных.

В ответной телеграмме, посланной по поручению Сталина и Молотова и адресованной не только Блюхеру, но и Мехлису с Фриновским, нарком обороны Ворошилов назвал утверждения командующего чепухой. А 1 августа в разговоре по прямому проводу Сталин вообще поставил под сомнение желание своего собеседника Блюхера «по-настоящему воевать с японцами».

Московский эмиссар, почувствовав охотничий азарт, поскольку действительное отношение вождя к Блюхеру не было для него тайной, не стал разбираться в подлинных обстоятельствах дела, а слепо принял оценку, продиктованную из Кремля. В позиции маршала он увидел двурушничество, «льющее воду на мельницу японцев», враждебные мотивы. «Порой трудно отличить, когда перед тобой выступает командующий или человек в маске», – сделал он вывод в обстоятельной телеграмме Сталину и Ворошилову 27 июля 1938 года.

По воспоминаниям Г. Л. Блюхер, ее муж «вернулся с Хасана в состоянии крайне возбужденном… Из рассказа Василия Константиновича я поняла следующее. Мехлис все время во все вмешивался, отдавал свои распоряжения, пытаясь подменять командующего. Он, Блюхер, был вынужден отменить один приказ Мехлиса 40-й дивизии. Говорил, что если б этот приказ был выполнен, то сороковую дивизию японцы оскальпировали бы».

Морально и психологически добить маршала стремились и после окончания конфликта на Хасане. Первая скрипка принадлежала все тем же Мехлису и Фриновскому. Лейтмотивом их докладов в Москву становится призыв как можно скорее снять Блюхера с должности. Так, начальник ПУ РККА в пространной телеграмме Сталину и Ворошилову, направленной 12 августа, сообщал: «Дела здесь находятся но моему глубокому убеждению [в таком состоянии], что надо скорее решать вопрос. В присутствии подчиненных известное Вам лицо ведет себя так, что это расшатывает дисциплину». 18 августа Блюхер уже отбыл по вызову Ворошилова в Москву, а ему вслед несется: «Красноармейцы и командиры военным делом не занимаются, а отвлечены хозяйственными работами. Боевая подготовка, я повторяю свои формулировки, на последнем месте… Известный Вам человек скажет, что это клевета на армию и на него… К сожалению, этот человек многие годы скрывал от наркома истинное положение вещей и обманывал, сознательно или бессознательно – это другой вопрос, наш Центральный Комитет». А своеобразным апофеозом неприятия, ненависти к Блюхеру стала шифртелеграмма Сталину и Ворошилову, направленная 24 августа: «Я мог бы исписать сотни страниц, характеризующих бездеятельность, граничащую с преступлением известного Вам лица». [86]86
  Цит. по: Новая и новейшая история, 2004, № 1. С. 179.


[Закрыть]

На телеграммах и докладах Мехлиса во многом базировалось решение Главного военного совета, о котором сказано выше и которое предрешило трагическую гибель Блюхера.

На Хасане начальник ПУ РККА не только вмешивался в оперативную деятельность командования, но и в своем стиле вершил скорый суд и расправу. По его приказанию были арестованы лейтенанты Лебедев и Ахметов и политрук Мордвинов. Их и еще одного лейтенанта обвинили в трусости и измене на том основании, что они бросили на произвол судьбы свои батареи и тем посеяли панику среди бойцов. По закону они должны были предстать перед судом военного трибунала. Но Мехлису не терпелось вынести собственный приговор. Лично допросив обвиняемых, он телеграммой запросил у Сталина и Ворошилова санкцию на «расстрел всех четырех без суда моим приказом». Основание – «чтобы не затягивать вопроса» (!). Как здесь не согласиться с эмоциональной оценкой известного историка О. Ф. Сувенирова: «Вот она, суть фанатичного изувера, способного и готового «для быстрейшего решения вопроса» без всякого следствия и суда стрелять налево и направо». [87]87
  Сувениров О. Ф. Воспитание боем и наградой // Геополитика и безопасность, 1994, № 2. С. 54.


[Закрыть]

Новый район боев – Халхин-Гол оказался для Мехлиса не похожим на Хасан. Его привычное стремление вмешаться в оперативное управление войсками жестко пресек Г. К. Жуков, поставленный во главе 1-й армейской группы и столь блистательно проявивший себя как полководец современного типа. Так что начальнику ПУ Красной Армии пришлось в основном заниматься партийно-политической работой, тем более что дел оказался непочатый край.

Мехлис еще из Москвы 26 июня 1939 года дал указание политуправлению Забайкальского военного округа немедленно прервать отпуска политработников, а также вернуть в свои части тех, кто находится в командировках, на разного рода курсах и работах. На деле повысить бдительность. Провести разъяснительную работу среди красноармейцев в связи с японскими провокациями на границе и необходимостью приведения частей в полную боевую готовность. Политотделы и газеты соединений должны быть готовы к походу.

Внедрение в сознание воинов Красной Армии мысли, что скоро, возможно, придется воевать, проводилось всеми имеющимися средствами агитации, устной и печатной пропаганды. Однако, как и на Хасане, был допущен серьезный просчет: неверной оказалась первоначальная политическая установка, определявшая содержание пропаганды в среде личного состава. Красноармейцам предлагалось воодушевляться идеей освободительной миссии: РККА, как известно, действовала против японцев на территории Монголии. По признанию самого Мехлиса, этот тезис оказался неудачным, многими не понятым. Пришлось вносить поправку, сформулировав основной лозунг следующим образом: «Защищая границы МНР, Красная Армия обороняет территорию Советского Союза от Байкала до Владивостока, препятствует Японии превратить МНР в плацдарм для войны против СССР». На разъяснение нового лозунга были брошены все силы, которыми располагали политорганы.

И после того, как японцы были разгромлены, Мехлис не позволил политаппарату впасть в самоуспокоенность. 29 августа, по горячим следам событий, он отдал категорическое распоряжение политуправлению 1-й армейской группы использовать победу для еще большего укрепления веры в свои силы: «На собраниях, митингах, беседах… надо развенчать японских генералов как бездарных руководителей и поднять роль наших командиров и комиссаров – подлинных сынов народа».

Как и в большинстве случаев, Лев Захарович составлял директиву сам, и стиль документа это отразил ярко: «Неплохо будет выпустить листовку – конкретную, без телячьих восторгов, но подъемную к бойцам… Составить короткую листовку и для противника – помочь его солдатам подвести итоги».

На Халхин-Голе и сам Мехлис, и руководимые им политорганы приобрели первый реальный опыт ведения контрпропаганды. Еще до решающих событий в июне 1939 года Лев Захарович утвердил программу 15-дневных сборов редакций и типографий газет на иностранных языках. Перед руководителями сборов ставилась задача ознакомить приписной состав с географией, экономикой и политическим положением страны, на языке которой будет выходить газета, с организацией, тактикой, вооружением и политико-моральным состоянием армии вероятного противника; обучить сотрудников редакций методам разложения армии и тыла противника. По его инициативе приказом наркома обороны в мирное время формировались редакции и типографии газет на языках стран, сопредельных с Советским Союзом, а также вероятных противников. Один перечень языков, на которых предполагалось выпускать газеты, впечатляет – японский, китайский, немецкий, польский, финский, корейский, монгольский, эстонский, латышский, румынский, турецкий, фарси.

Но вернемся непосредственно в район, где у монгольской реки сошлись две армии – советская и японская. На Халхин-Гол Мехлис приехал перед генеральным наступлением, запланированным на конец июля. По его приказу здесь уже действовала группа по разложению войск противника во главе с полковым комиссаром М. И. Бурцевым, недавним выпускником Военно-политической академии. По существу, настоящей работы не было: группа дислоцировалась в городке Тамцак-Булак в 120 км от фронта, не имела ни переводчиков, ни типографии, ни редакции газеты. Все осталось в Чите, за 700 км от Монголии.

Как только начальник ПУ узнал об этом, он тут же распорядился перевести из Читы все три находившиеся там редакции газет на японском, монгольском и китайском языках. Плюс к этому он вызвал из Москвы единственный тогда звуковещательный отряд, очень мощный, размещенный на пяти машинах. Звук был слышен за 8–10 км. Вскоре отряд сыграл большую роль, во-первых, в дезинформации противника – имитировались оборонительные работы в то время, как наши части готовились к наступлению; а во-вторых, уже в ходе наступления – в распропагандировании японцев, манчжуров и барбутов.

Энергия и распорядительность начальника ПУ нередко вступали в противоречие с самонадеянностью и неспособностью к трезвой самооценке. В беседе с автором генерал-майор в отставке Бурцев вспоминал в связи с этим, как Мехлис сам написал текст первых четырех листовок, обращенных к японским солдатам. «Мне сразу же, – рассказывал генерал, – как человеку более или менее знакомому с интернациональной пропагандой, стало ясно, что он слишком упрощенно подходит к делу. Он обращался к японцам так, как привык обращаться к нашим солдатам – в тех же выражениях, с теми же аргументами, применяя открытый классовый, революционный подход. В одной из листовок, характеризуя японского императора, не удержался: он-де сукин сын, агрессор, грозит Советскому Союзу, словом, враг он японскому народу.

Когда мы показали листовку военнопленным, те за голову схватились: как можно? Император не может быть неправым, это – божественное существо. Не он виноват в войне, а генералы – им нужны чужие земли, походы, ордена. Император же – нет. От таких листовок японцы, особенно офицеры, становились только злее. К сожалению, подобные просчеты преследовали Мехлиса и на финской войне, и в первые месяцы Великой Отечественной».

17 сентября 1939 года частям Красной Армии был отдан приказ перейти советско-польскую границу, начался так называемый освободительный поход в Западную Украину и Западную Белоруссию. Вопреки утверждениям официальной пропаганды, решение предпринять его не было импульсивным, продиктованным ходом событий на германо-польском фронте. По крайней мере, фронтовые подразделения для ведения пропаганды, нацеленной на население Польши и польские войска, по указанию Мехлиса начали формироваться как минимум за 12 суток до начала боевых действий. В политуправлениях каждого из двух фронтов – Украинского и Белорусского были созданы отделы по работе среди населения, войск противника и военнопленных, по штатам военного времени развернуты шесть редакций газет на иностранных языках и типографии.

15 сентября начальники политуправлений округов получили указание срочно перепечатать в окружных газетах передовую статью газеты «Правда» «О внутренних причинах военного поражения Польши» и, опираясь на нее, развернуть массовую разъяснительную работу. Исключительное внимание слушателей требовалось обратить на положение крестьянства украинской и белорусской национальности в Польше, сопоставив его с положением в советских Украинской и Белорусской республиках. [88]88
  РГВА, ф. 9, оп. 40, д. 62, л. 258–260.


[Закрыть]Показательно, что эту телеграмму Мехлис дал не из Москвы, а из штаба Белорусского военного округа, куда прибыл загодя до начала боевых действий.

Он находился в боевых порядках войск, вступивших в восточные воеводства Польши, и лично контролировал проведение идеологической работы. Просчеты, допущенные на первых порах им и возглавляемым им ведомством, были того же рода, что и на Халхин-Голе – пренебрежение менталитетом тех, на кого была рассчитана пропаганда. Тезисы, заранее подготовленные в ПУ РККА для обоснования цели похода, грешили серьезным изъяном: в них содержался призыв «бить польских панов», при этом не учитывалось, что в польских землях, населенных украинцами, панами одинаково именуют и помещиков, и трудящихся. Только на шестой день после перехода советско-польской границы, 22 сентября 1939 года, начальник ПУ РККА испросил у Сталина и Ворошилова разрешение на то, чтобы внести необходимые коррективы в тезисы. Это сразу же дало свой положительный результат.

Позднее начальник ПУ РККА потребовал оперативно, к 15–20 ноября 1939 года обобщить материал по партийно-политической работе, проведенной в частях. Последовательно должны были быть освещены различные этапы похода: непосредственно боевые действия, вступление на территорию, которую ранее занимала немецкая армия, передача немцам Люблинского воеводства, дислокация наших частей на землях, до этого принадлежавших Польше.

Впервые Лев Захарович заинтересовался и опытом идеологической обработки личного состава армии противника. Потребовав от военных советов и начальников политуправлений фронтов дать ответы на ряд вопросов: какие органы и должностные лица в польской армии занимались идеологической работой, что из материально-технических средств имелось в казармах, какова роль ксендзов, есть ли разница в обработке личного состава в мирное и военное время и другие, он подчеркнул, что «это представляет для нас огромный интерес». [89]89
  РГВА, ф. 9, оп. 40, д. 63, л. 160–162 175–179.


[Закрыть]