Текст книги "Становой хребет"

Автор книги: Юрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

10

Пока Егор работал в экспедиции, в Незаметном произошло много событий…

Однажды Тоня с вечера почувствовала неладное, долго не могла уснуть, боли в пояснице не давали покоя, и только придремнула, как её пробудил хрипастый петушиный крик.

Спросонья она подумала, что приблазнилось, откель взяться на прииске куриному ухажеру, ему старатели и расплодившиеся собаки враз укорот дадут, но тут опять антихристом, да с переливами, истошно завопил кочет.

Тоня аж перекрестилась в забывчивости, опомнившись, толкнула локтем рядом спящую подружку, ту самую сиделку Малышеву.

– Ты поглянь! Петух орёт, или я умом тронулась?

– Пущай орёт, – сладко потянулась Стеша.

– Да ты послушай!

– Счас, счас, – она почмокала губами и залезла с головой под одеяло, приноравливаясь уснуть.

– Ну и дрыхнешь ты, – завистливо проворчала Тоня и спустила ноги на холодный пол.

Хотела встать, но тут что-то ворохнулось в ней и осадило на кровать. Остудной волной полыхнула боль.

– Степанида, Стешка! Проснись же!

– Чё? – вскинулась девка, разлепляя глаза.

– Кажись, приспело… ой, мамоньки! Ой, Стенька-а…

– Счас, счас. Я мигом за Петром Николаевичем, мигом.

– М-м-м… не вздумай. Какую-нибудь бабку ищи. Моисеиху зови… стыдно с чужим мужиком при таком деле. Ой, больно, Стеша-а-а!

Но ей отозвалась только прихлопнутая дверь парфёновской избенки. Тоня лихорадочно нащупала спички и зажгла лампу. Под исподней рубахой тугим клубком шевелился уродливо вспухший живот. Истошный вой оглушил шагнувшего через порог бородатого врача.

– А-атставить! Ты что, не знаешь, что сейчас бабы уже не кричат? Постановление вышло… Эко тебя раздирает, товарищ Гусевская, – уже спокойно обронил Пётр Николаевич. Доктор начал не спеша полоскать руки, позвякивая стержнем умывальника, – небось, когда милуетесь, не страшно, а счас воете. Да норовите пожалобней взять… эх-ха-ха.

– Стешка, – промычала Тоня, – прогони этого варвара, чтоб не измывался. Не то счас встану. Я тебя за кем послала? – еле слышно просипела она, кусая губы, пытаясь залезть под одеяло и отворачивая голову от срама.

– Я те встану! Отпрыгалась, девка, – рванул подол рубахи врач, заголяя живот.

Тоня дернулась, с потугой влезла спиной на подушку, бешено сверкая глазами и ловя его руки.

– Уйди! Нет у тебя правов касаться меня.

– Есть, милушка, есть. Степанида! Придержи эту недотёпу, ибо я счас начну матюкаться на чём свет стоит. Да я на ваши кормилицы нагляделся до ряби в глазах, такую оскомину набил, что жениться досель не могу.

Не интересно. Не ты первая, не ты последняя. Дура! Подохнуть хочешь? Сдыхай, а дитя губить не дозволю по закону Гиппократа. А ну! Сползи вниз и убери свои лапки, не то счас свяжу. Расслабься… вот та-ак.

Воды уже отошли, счас мы тебя, товарищ Гусевская, из активистки произведём в наипервейшие мамаши. Мило дело! Благодарить ещё будешь и в ножки кланяться. Это поперва страшно, а потом, при твоей бабьей стати, зачнёшь детей катать, как курочка яички. Вот та-а-ак…

Стеша испуганно жалась к столу, расширенным от ужаса глазами следила за клещатыми ручищами врача. Им бы в кузнице наворачивать пудовой кувалдой. Он говорил ласковые слова ополоумевшей Тоне, а потом как-то разум рявкнул с нею вместе и поднял вяло шевелящееся дитя.

– Есть один! Степанида! Доверяю тебе хлопнуть его ниже спины и пробудить, басурмана, к новой жизни. Мне некогда, там ещё один активист понужает. Ты глянь! Этот куда бойчей, угребает руками, как моряк.

Сдвоено шибанул в уши забывшейся роженице крик младенцев. Она открыла глаза, сквозь слезливую мглу увидела в свете лампы на руках у Стешки и врача два белых комочка. Благим матом опять заорал петух.

– Ну, Тонька! – ворковал бородач, умело вытирая чистым рушником детей. – Перестарались вы с мужем. Оттого двойной приплод организовался. Да как по заказу, парень и девка. Ну, вражина! Это уметь надо же так угадать.

– Да что? Двойня? – невнятно прошептала она чёрствыми, покусанными губами.

– Хо-хо-хо! Стеша, мамаша глазам своим не верит. А коль ещё так лихо станешь баловать с мужиком, и от тройни не гарантирую, – залился смехом врач, задрав свою бороду, – ой уморила-а! Хо-о, хо-хо-хо-о. – Следом зашлась рыдающим смехом Стешка, а потом уж дернулись в слабой улыбке губы матери.

За стеной избы сатанел петух на возбудителей спокойствия в своих не вмеру огромных владениях. С этой ночи прищемила нужда беспокойную Гусевскую – отдалилась она от горячки культпросветработы.

Загубил окаянный старатель активную женделегатку и, по неразумению своему в вопросе текущего момента, сотворил из неё детную бабу на радость гидре мирового капитала. А может, и на горе.

Но вот, когда всё отболело и настала пора радоваться, то на Тоню накатила какая-то сухая злоба по отношению к ещё вчера желанному Егору, бросившему её одну в таком положении и скитавшемуся невесть где.

Потом, так же внезапно, с ещё большей силой, обуяла её глубокая любовь к мужу и детям, к их нежному молочному запаху, к заспанным мордашкам.

Они и глазки-то открывали, лишь когда жадно сосали груди, растопыривая маленькие пальчики, от прикосновения которых мать испытывала небывалое наслаждение.

Ребята оказались на удивление спокойными, совсем не ревели, даже пугали её этим. Ей всё ещё не верилось, что это она, Антошка Гусевская, явила на белый свет такое великое чудо.

Она отчётливо помнила себя в последние месяцы перед их рождением. Свою дурноту лица, его водянистую отёчность и кирпичные пятна по щекам, свои ощущения в ожидании последнего дня. Она уже тогда жила не для себя, а для них.

Лихорадочно и неумело кроила распашонки, какие-то несуразные штанишки, всё это без конца перебирала, вздыхала и опять шила, словно намеревалась одеть целый детский приют.

И тут ей захотелось похвалиться детьми, вот, мол, глядите! И порадуйтесь! Через две недели она запеленала детишек, перекинула сутунками через обе руки и понесла в окружком.

Шла осторожно, огибая ямы, ещё более покрасивевшее лицо излучало заботливый восторг. Ловила взгляды встречных людей и видела в них понимание, безукорную шутливость, доброе удивление.

С обеда работа окружкома была сорвана. Все собрались в её кабинете, тормошили спокойных детишек, открывали их и опять пеленали, тащили из магазина подарки, а к вечеру все переругались, выбирая близняшкам имена.

Какие только не выносили на обсуждение! Но тут же отвергали, предлагали новые: уборщица, та самая дородная Моисеиха, приволокла от своего деда святцы и сунулась было с ними к счастливой от такого внимания мамаше, но была вынуждена ретироваться от мгновенно сплотившихся в негодующем крике «воинствующих безбожников».

Наконец Бакшаев выдвинул на голосование свое предложение.

– Товарищи! Ввиду того, что наша комсомольская семья выросла в два раза, пополнилась членами будущего социалистического общества, дети не могут иметь аполитичные имена, потому что являются продолжателями революции.

Я предлагаю назвать Тониного сына – Рево, а дочь – Люция. Революция! Кто за, прошу голосовать. Так, принято единогласно. Все! Вопрос дня закрыт. Быковы Рево и Люция с пеленок усвоят идейную убеждённость рабочего класса и станут достойными гражданами нашего государства. Митинг закрывается, комсомольское крещение считаю законченным. Тоня отозвала в коридор Бакшаева.

– Вот что, секретарь. Без работы прокисать я не могу. Дай какую-нибудь бумажную работёнку на дом, пока твои крестники не зачнут бегать ножками.

– Что я тебе могу дать? Только сюда с ними не являйся, развалишь работу окружкома. Ты глянь, как все ополоумели, особенно женщины. Так что, сиди дома, вот закончим строительство детсадика – и тогда милости прошу к нашему шалашу.

– Товарищ Бакшаев, я не намерена с тобой играть в бирюльки и прошу немедля решить вопрос. Или каждый день буду тебя осаждать с ними вместе. Не отступлюсь.

– Ты не отступишься, – усмехнулся секретарь, – ох, Тоня, что же тебе поручить посильное. – Он задумался. – Вот что, смонтирована типография.

Через недельку выйдет долгожданный номер газеты «Алданский рабочий». Мобилизую тебя на скорейший подбор заметок. Можешь посиживать дома, я буду направлять к тебе рабкоров, а ты готовь материалы к печати. Сойдёт?

– Сгодится. Только дома я не шибко усижу, уже договорилась с Моисеихой, она приглядит за детьми, когда отлучусь.

– Не сидится же тебе. Да уж ладно, не сгуби голодом Рево с Люцией.

– Не сгублю, не бойся.

– Да, вот ещё что. Коркунов запурхался с отчётом по политпросвету и охвату культработой. Возьми у него документы и помоги разобраться.

– Ладно, до свидания, – она нашла Кольку и позвала к себе домой.

Стеша уже пришла из больницы и, при виде своего дружка, радостно засуетилась у плиты. Лучи закатного солнца прожигали избёнку через окно. После ужина взялись за отчёт. Колька усердно выводил строчки на серых листах бумаги:

«За отчётный период грамотность русского населения поднялась до сорока процентов, когда среди тунгусов и якутов грамотность едва шесть процентов. Согласно указаний особой комиссии нацмен при ЯЦИКе, среди туземцев, главным образом тунгусов, организовано восемь туземных Советов в округе.

Для них же имеются в наличии два хлебозапасных магазина с товарами на сумму свыше сорока тысяч рублей, распределены олени на сумму семь тысяч рублей, открыто два ветпункта и на стойбищах работает один ветврач.

На оседание туземцев за два года потрачено двенадцать тысяч рублей и отпущено кредита на тридцать тысяч.

На школьное дело ушло двадцать восемь тысяч шестьсот рублей, в новом бюджетном году отпущено в два раза больше для постройки новых школ.

Работают четыре тунгусские школы, ныне предположено открыть ещё три с шестьюдесятью стипендиями. От округа в Якутской совпартшколе обучалось три тунгуса, в этом году заступят ещё пять человек.

Два человека направлены в Ленинградский Севрабфак. Годовой расход по медпомощи на кочевья равен 27962 рублям. Общее число школьников в округе 246 душ».

Над отчётом корпели допоздна, а когда Стеша ушла проводить Коркунова. Тоня засела составлять, по заданию Бакшаева, план культурной работы окружкома.

Когда он был готов то внимательно перечитала его:

Культурный поход комсомола

Она подчеркнула заголовок.

«Всесоюзный культурный поход – одна из важнейших мер на культфронте. Мы обязаны завтра же развернуть беспощадную войну с безграмотностью масс, дать решительный отпор сгнившим пережиткам старого дореволюционного быта, ополчиться против нашего врага – алкоголизма, отравляющего организмы миллионов людей и самого государства.

Вот цель культпохода. Культпоход назначено провести до истечения года. Надо в эти оставшиеся месяцы развернуть активное наступление:

1. На фронте ликбеза. Немедленно ещё раз провести учёт неграмотных, открыть новые ликпункты во всех приисках и взбодрить работу действующих. Поголовно мобилизуются грамотные комсомольцы для учёбы неграмотного населения.

2. На бытовом фронте. Провести широкую ревизию условий жизни и отдыха рабочих. Поставить жёстко вопрос перед органами милиции о выселении с приисков хитрушек и шинкарок в 24 часа. Особо грязные и тесные бараки закрыть под снос, привлечь их жильцов к самострою светлых домов и оказать им помощь в кредитах, лесоматериалах, гвоздях и прочем.

3. На алкогольном фронте. Перейти в решительное наступление. Борьба с пьянством стоит на первом плане. Жители, в среднем, пропивают за год до двадцати процентов заработка. Это же повальная гибель от водки и сплошная преступность в пьяном виде. Культармейцы! Все как один на защиту здоровья рабочих, против мерзкого „зелёного змия“!»

Стеша заявилась поздно, смущённая и растерянная. Тоня подняла голову от бумаг, улыбнулась:

– Ты чего это такая шальная, как от медведя убегала, запалилась вся.

– Ой, Тонька, как хорошо на улице, такая лунная ночь, а ты сидишь взаперти, – она обняла подругу за плечи, и Тоня почуяла торопливый стук её сердца.

– Задушишь, отвяжись. Небось нацеловалась с Колькой досыта!

– Ну тебя!.. – Стеша зарделась и отвела глаза.

– Да я же без укора. Дело молодое.

– Зовёт он меня замуж, не знаю, что и делать. Страшно ведь! Тоня, присоветуй?

– А чего бояться? Раз зовёт, иди, если любишь. Парень самостоятельный и работящий. Я вот, как ни боялась, а очутилась в жёнах.

– Так в армию его забирают.

– Кольку?!

– Ну да, я ему сама говорю, давай распишемся до призыва, но он потом засомневался. Мол, подождём до возвращения, на КВЖД неспокойно, не дай Бог война, станешь, мол, потом вдовицей молодой.

– Молодец! Жалеет тебя. Завидую я тебе, Стеша, всё у тебя только начинается, а у меня трах, бах – и свадьба. И где же мой непуть шляется, неужто забыл меня и прилабунился к какой-нибудь бабе?

– Не оговаривай, что ты! Он так любит тебя, Тоня. Скоро прибежит. Егор твой – куда видней моего, я прям в него влюблённая, – скосила усмешливые глаза на подругу.

– Ты, девка, не шути, – построжела Тоня и подозрительно оглядела Стешу, – не то враз прогоню от себя, не погляжу, что подруга. И глазки не вздумай строить. Гляди…

– Да не ревнуй ты, поддразнила я тебя. Колька мой намного лучше. Бойчей на слово.

– Прям уж! До моего Егорушки ему не достать. Вот расхвалились мужиками! – засмеялась она и накрест обхватила Стешку сильными руками. – Мой-то, как обнимет – и дух не перевести. Соскучилась я по нему, прямо сил нет. Оттого и злюсь. Больше никуда от себя не отпущу, ни на шаг.

– Отпустишь, куда денешься. Мой дед говорил, что собаку и мужика надо изредка отпускать погулять, тогда они свой дом шибче ценят. Я своего мужа не буду сдерживать, где бы ни гулял, а лучше меня не найдёт. А если найдёт, значит, я маху дала, не баба.

11

Забойщик,

Счетовод,

Шурфовщик,

Деловод,

Печник,

Конторщик, Истопник, Уборщик, Бухгалтер, Плотник,

Милицейский работник.

Почтовик, Оленевод, Ломовик, Старатель,

Домохозяин, Обыватель

И прочий, и прочий.

Подпишись на газету «Алданский рабочий»!

Не жалей своей

Кассы,

Внедряй газету

В массы!

Газета освещает их спросы,

Твои,

Пусть она войдёт

Во все слои!

Газета выходит аккуратно,

Доставка на дом бесплатно.

Подписка на год пятнадцать рублей,

Спеши подписаться скорей!

Газета явилась не только детищем комсомола, но, главным образом, окружкома партии и профсоюза горнорабочих. В редколлегию вошли самые боевитые люди, самые грамотные. Все твёрдо надеялись, что газета станет действенным организатором, истинным рупором масс.

На страницах обсуждались самые животрепещущие вопросы. На третьей полосе печатался «Якутский уголок», где на якутском языке разъяснялась текущая политика.

Четвёртая полоса была самой занимательной, там помещались объявления и фельетоны, заметки рабкоров. Или, к примеру, такие объявления:

«Кто даст отвод?

В комиссию по приёму в партию окружкома ВКП (б) поступили заявления о приёме в партию:

т. Соловьева Ивана Васильевича, Хмурого Петра Лукича, Баранова Кузьмы Прокофьевича.

О переводе из кандидатов в члены ВКП (б):

т. Оськина Ильи Павловича, Гнетова Корнея Ивановича, Ващенко Мирона Ивановича.

Материалы, компрометирующие указанных товарищей, направлять в комиссию при окружкоме партии.

Комиссия»

Это всё делалось не зря, а ради чистоты рядов партии. Мало кто знал приехавших и пришедших сюда со всех концов света людей.

…Игнатий Парфёнов случайно, на деляне, прочитал объявление и не поверил своим глазам: «Ващенко Мирон Иванович». Справился, где тот работает и живёт, пошёл глянуть.

Да сомнения отпали, тот самый Ващенко. Когда Игнатий, с помощью двух красноармейцев, привёл его в домзак, то следователь завёл протокол:

«Парфёнов Игнатий Федотович, 1871 года рождения, уроженец Зеи, в настоящее время проживает в Незаметном.

По национальности – русский.

Подданство: – РСФСР, паспорт получил в Незаметном.

Род занятий: – Старатель.

Соцпроисхождение: – Сын рабочего, имущества не имеет.

Соцположение: а) До революции рабочий приисков Бодайбо, Амура, Охотска и прииска Сарала, Енисейской губернии.

б) После революции рабочий приисков Алдана с лета 1925 года.

Состав семьи: – Женат, жена Парфёнова Лукерья Степановна, тунгуска-охотница, кочует по тайге. Имеют двоих детей.

Образование: – Самоучка.

Партийность в прошлом и настоящем: Состоит членом ВКП(б) с 1925 года в Незаметнинской парторганизации.

Судимость: – Не судим. При Колчаке сидел девять месяцев в тюрьме, как пленный красный партизан. Приговаривался к расстрелу и находился в „эшелоне смерти“ вместе с Бертиным Вольдемаром.

Парфёнов Игнатий Федотович, предупреждённый о привлечении за ложные показания, по существу дела на предложенные вопросы показал:

Вопрос: Расскажите, товарищ Парфёнов, что вы знаете из биографии гражданина Ващенко Мирона, работающего председателем Ороченского поссовета?

Ответ: Я был арестован в больном состоянии японцами на Зее и направлен под следствие на Красную речку, где в то время проводились массовые расстрелы белыми карателями. Угодил в „эшелон смерти“ по причине отказа назвать место нахождения партизанского отряда.

Вольдемар Бертин спас меня и ещё троих товарищей за выкуп, данный якутом Ивановым, нас перевели в тюрьму. Но там случился повальный тиф, а мы были переведены в военные казармы. И в это время надзирателем там служил Ващенко Мирон Иванович, тот самый, который, в настоящее время, председательствует в поссовете.

Этот колчаковский надзиратель тюремный бил нещадно прикладами нашего брата куда попадя, не дозволял разговаривать меж собой, отбирал ценные вещи у вновь прибывших.

Помню, один раз заключённые партизаны и красноармейцы, чтобы не помереть с голоду, получили с воли и собрали со всех более двух тыщ рублей, отдали Ващенко Мирону, чтобы он купил продуктов.

Надзиратель забрал деньги и бесследно с ними куда-то скрылся, больше мы его не видели. Многие опосля скрючились и померли от голода. Он подло обобрал нас и способствовал этим смертям. Такая сволочь достойна только одного – расстрела!

А он представляет у нас Советскую власть, да ещё норовит пробраться в партию. Отпустил бороду, голову бреет кажний день, думал, не признают, а вот, фамилию сменить не догадался…»

Молоденький следователь закончил писать и сказал:

– Я сейчас вам устрою очную ставку в присутствии понятых, и вы ещё раз, при них, повторите свои показания. Подождите пока во дворе.

Игнатий вышел, всё ещё кипя от раздражения и ненависти к Ващенко. Он вспомнил, как испугался бывший надзиратель, когда пришли за ним…

Скоро Парфёнова снова вызвали к следователю. Ващенко сидел у стола.

– Товарищ Парфёнов, – обратился к Игнатию следователь, – повторите свои показания и расскажите в присутствии понятых, откуда вы знаете этого человека.

– Что без толку говорить, у вас всё записано. Можете связаться с Бертиным в Якутске и только назовите ему фамилию – Ващенко, он вам обскажет не хуже меня, кем этот гад был. Враг этот человек, хитрый и уживчивый, вот что скажу.

– Всё же, повторите, это нужно для следствия.

Игнатий рассказал опять, где и когда видел Ващенко. Тот отпирался, вилял, всё отрицал, грозился пожаловаться на следователя, который поверил сумасшедшему старателю.

Но, припёртый неопровержимыми фактами, наконец, Ващенко сдался. Когда Игнатий собрался уходить, то бывший надзиратель отчётливо проговорил:

– Мало я вас извёл в ту пору, наука будет дураку… надо было бы всех под корень. Вот, в чём каюсь! – Вскочил, хотел ударить табуретом отвернувшегося к двери Парфёнова.

Следователь успел подмять арестованного. А у Игнатия ещё долго стоял в ушах сверлящий крик: «Су-у-у-у-ки-и, ну, погодите! Придёт наш час, уж тогда пощады не ждите!»

Угрюмо насупившись, Парфёнов вышагивал домой. Нет, зря он радовался, что борьба закончилась. Много ещё таится вражьей нечисти, не один Ващенко ждёт крушения Советской власти и дня расправы.

«Когда же это всё кончится, Гос-с-споди-и, – прошептал старатель, – когда придёт покой, устал я, устал от смертей и крови…»

Шла незримая борьба, ежечасная, непримиримая и беспощадная. Пробирались скрытыми тропами контрабандисты. В Якутии ещё действовали многочисленные банды, доставлялось из Японии и Америки оружие.

В начале двадцать восьмого года в Якутию, по решению ВЦИКа, была направлена специальная правительственная комиссия для оказания помощи автономной республике в политическом, хозяйственном и культурном строительстве, а самое важное – для окончательной ликвидации контрреволюции.

Возглавил её – Пузицкий, ближайший соратник Дзержинского; правительство СССР было обеспокоено из-за действующих на глухих пространствах Якутии банд.

Обстановка требовала решительных мер. На Колыме, в Охотской тайге и даже вблизи Якутска бывшие купцы, тойоны и недобитые попеляевцы серьёзно готовились поднять мятеж, захватить власть, а затем призвать на помощь иностранные державы.

В короткий срок были погашены многие очаги контрреволюции и выявлено немало главарей белого подполья. Кадровый военный, американский шпион Шмидт создал широкую агентурную сеть по всей Якутии: его люди ожидали сигнала, чтобы поднять восстание.

Но, в самый канун мятежа, Шмидт и ядро его штаба были арестованы чекистами. Они захватили много документов, благодаря которым, остальных заговорщиков взять было не так уж трудно.

Оперативный сектор ГПУ установил, что одну из групп контрабандистов возглавлял старый китаец по кличке дядя Гриша. Он развернул большую работу по завозу на прииски опия, его продаже и отправке золота тайными тропами в Манчжурию.

Поставщиками наркотиков на Алдан являлись крупный контрабандист с дореволюционным стажем – некий Кистов и его брат.

По заданию дяди Гриши, они ездили по разным городам СССР с целью приобретения наркотиков и, как потом выяснилось, попутно собирали сведения оборонного значения: знакомились в поездах с военными, бывали вблизи крупных заводов, интересовались численностью и вооружением частей Красной Армии.

Дядя Гриша имел, кроме Кистовых, ещё свою агентуру по переправке золота за границу. Удалось установить его связи с японским консульством во Владивостоке.

Сам дядя Гриша находился в России с 1917 года, много раз нелегально переходил границу. На приисках Алдана содержал тайные притоны, где процветала картёжная игра, сонная лотерея, опиумокурение, нелегальный постоялый двор для контрабандистов-восточников, не имеющих никаких документов.

При аресте матёрого преступника, у него было найдено около пуда золота и шесть фунтов морфия.

Братьев Кистовых взяли в Иркутске с большим количеством денег в совзнаках и с четырьмя фунтами золотого песка.