Текст книги "Конец вечной мерзлоты"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава четвертая

28 января 1920 года Анадырский уездный Ревком объявил о подготовке к выборам в уездный Совет, которые намечалось провести по возвращении ревкомовцев из Маркова.

Однако позиции свои Ревком закрепить не сумел. Не было создано революционного отряда для защиты завоеваний социалистической революции…

«Очерк истории Чукотки с древнейших времен до наших дней»

– Павловна, мы пойдем! – сказал Громов, прислушиваясь к вою ветра.

– Кешенька, ну куда ты в такую погоду? А если увидят?

Евдокию Павловну еще беспокоило и то, что все трое – и муж, и Струков, и Бессекерский – порядочно выпили.

Ветром подхватило всех троих и понесло в сторону лимана. Упали на снег, зацепились за сугробы.

Ногами разгребли снег, и Струков кулаком забарабанил в дверь.

Через некоторое время испуганный голос Тренева спросил из-за запертой двери:

– Кто там?

– Отворяй, свои! – стараясь перекричать ветер, ответил Бессекерский.

– Кто свои? – переспросил Тренев.

– Бессекерский! – рявкнул торговец.

Загремела в темноте щеколда, и все вошли в кухню, освещенную керосиновой лампой.

– Здравствуйте, Зиновьевна! – чинно поздоровался Громов.

– Проходите, господа, в комнату, – стараясь не выдать охватившего его ужаса, произнес Тренев. – Груша, принеси что есть у нас. Дорогие гости, наверное, согреться хотят.

– Это уж точно, – крякнул Громов, усаживаясь за недостатком стульев прямо на кровать.

Гости расположились, словно у себя дома, говорили громко, смеялись.

– Ну, как служится у большевиков, Иван Архипыч?

– Да вы что, господин Громов! – Тренев выразил на своем лице крайнее оскорбление. – Какая служба!

– А в следственной комиссии? – напомнил Струков.

– Господа, – с дрожью в голосе заявил Тренев. – Я согласился войти в следственную комиссию только ради вас, ради вас!

Тут подала голос молчавшая до этого Агриппина Зиновьевна:

– Вместо того чтобы сказать спасибо… Нехорошо, господа, неблагородно. Знали бы вы, сколько претерпел Иван Архипыч, чтобы вызволить вас сначала из тюрьмы, а потом с угольных копей. Он ведь рисковал не только имуществом, но и своей жизнью!

– Однако его не приговорили к расстрелу! – напомнил Струков.

– Ну и что? – с вызовом ответила Агриппина Зиновьевна. – Еще успеют, если дознаются, как он помогал вам выбираться из неволи.

– Господа, пререкаться не след нам сегодня, – миролюбиво сказал Громов. – Мы пришли к тебе, Иван Архипыч, как к человеку ясного ума и благородства. Твое бескорыстие нам тоже хорошо известно…

Тренев поднял голову и встретился с глазами Громова: не верит, что деньги утоплены в проруби, точно не верит.

– Ты вот лучше нам расскажи, как дальше думают жить большевики?

Тренев налил всем по рюмке. Все выпили, но свою он только пригубил, откашлялся и заговорил:

– Видите, какое дело, господа… В Петропавловске тоже установилась советская власть.

– Что ты говоришь! – Громов был сражен.

– Кстати. – Тренев вымученно улыбался. – В первые дни вашего ареста, когда я упорно занимался облегчением вашей участи, ко мне приходила ваша супруга, Иннокентий Михайлович. Она принесла валюту и золото с просьбой запрятать все… Но, господа, я сам ждал ареста, обыска, всего что угодно. Честно говоря, я было наотрез отказался взять сверток, но Евдокия Павловна настаивала… Она сама и подала мысль утопить сверток в проруби возле моей бани…

– Утопил? – с явным недоверием в голосе спросил Струков.

– Да ты что! – прикрикнул на него Громов. – Подозреваешь этого честнейшего человека? Да если бы не он, ты, господин Струков, сейчас гнил бы на шахте или глодал сухую юколу!

Струков втянул голову в плечи. Черт знает что такое! Никогда не угадаешь, куда поведет этого сумасброда…

– Иван Архипыч, не слушайте этого дурака, – обратился Громов к испуганному Треневу. – Болтает пустое. Это у него бывает, находит на него… Не в деньгах счастье, как говорится. Вот вы лучше скажите, Иван Архипыч, как вы думаете, долго продержатся большевики?

– Ну как вам сказать, – пожал плечами Тренев. – Это все зависит…

– Верно, Иван Архипыч, это зависит! – поднял палец Громов. – Да вы не думайте о деньгах! Нет их и нет! Лежат на дне реки Казачки! А может, их уже унесло далеко течением… Ведь верно, Иван Архипыч?

– Течение, оно, конечно, так-так-так.

Тренев был в полном замешательстве. Поверил Громов или играет с ним? Смирился с потерей денег? Нет, такой человек так просто не выпустит из своих рук деньги. Черт дернул взять этот сверток! Леший попутал. А теперь вот изволь выкручиваться.

– Нынче у нас другая забота, – приглушенно заговорил Громов, глядя прямо в глаза Треневу. – Вернуть себе власть.

Тренев внутренне вздрогнул.

– Другого выхода у нас нет, – продолжал Громов. – Весной будет пароход или не будет – нас все равно расстреляют.

Громов смотрел в бегающие глаза Тренева и все больше и больше убеждался, что его деньги лежат в укромном местечке в этом доме.

– Нужно запасаться оружием и действовать, пока не вернулся этот латыш со своими друзьями, – продолжал Громов.

– Оружие есть, – громким шепотом сообщил Бессекерский. – Мне удалось припрятать семь винчестеров. Наберем еще столько у друзей.

– Иван Архипыч. – Громов смотрел на Тренева почти с умилением. – Уж извини нас, но будем собираться у тебя… Местоположение твоего дома удобное, в окошко в хорошую погоду виден ревком.

Гости уходили поздней ночью, в пургу.

Тренев запер за ними дверь и в изнеможении повалился на измятую Громовым постель.

Пойти в ревком и рассказать все Мандрикову? Поверит он? А самому как потом жить? Ну хорошо, с деньгами останешься, а дальше? Большевики не выпустят с Чукотки в Америку.

Тренев стонал и метался в постели, и Агриппина Зиновьевна, понимая его состояние, ни о чем не расспрашивала.

Булатов, Милюнэ и Мандриков пришли в ярангу Тымнэро.

Обитатели яранги сидели в чоттагине. По заведенному обычаю Тынатваль тут же занялась приготовлением чая, а Милюнэ стала переводить завязавшийся разговор. Сначала шли обычные вопросы о жизни, о дороге на угольные копи.

– Как тебе нравятся новые цены на перевоз угля и на товары? – спросил Мандриков.

– Очень хорошие! – живо ответил Тымнэро. – Справедливые. Теперь не так обидно.

Мандрикову был симпатичен этот чукча, обстоятельный, казалось, всегда углубленный в свои мысли. Среди нескольких человек, намечаемых ревкомом в будущий Совет, был и он, Тымнэро. Об этом и пришли поговорить с ним Мандриков, Булатов и Милюнэ.

– А сети так и не взял, – с упреком заметил Мандриков.

– Не могу чужое брать, – упрямо заявил Тымнэро.

– В скором времени в Анадыре избрана будет новая власть, – начал Мандриков.

Когда Милюнэ перевела это, Тымнэро с испугом спросил:

– Опять?

– Да не пугайся, – улыбнулся Мандриков. – Ревком – это переходный период, как бы мостик к настоящей советской власти, власти народа. Сегодня такая власть на большей части России. И вот мы пришли к тебе, чтобы сказать – хорошо бы, Тымнэро, и тебе быть среди тех, кто будет избран.

Тымнэро внимательно слушал через Милюнэ то, что говорил Мандриков, и страх поднимался у него в душе. Ну, зачем они хотят втянуть меня в свои дела? Кому мешаю?

– Я не буду! – твердо и решительно заявил Тымнэро и, прежде чем Милюнэ открыла рот, добавил: – Не хочу ввязываться в их дела.

– Если все так будут рассуждать, – грустно сказала Милюнэ, – вернется Громов, а то и Солнечный владыка. И снова нас не будут считать за людей…

– Ну и пусть не считают! – вспылил Тымнэро. – Я тоже не очень-то считаю их за людей! Разве настоящие люди будут из-за власти убивать друг друга? Разве настоящий человек обманывает другого?

Булатов и Мандриков внимательно прислушивались к разговору Милюнэ и Тымнэро.

– Не хочет он, – вздохнула Милюнэ и взяла чашку…

На обратном пути Милюнэ передала содержание перепалки с родичем.

– Еще не созрел политически, – грустно произнес Булатов, – или, как бы сказал Ваня Куркутский, не доспел…

Мандриков некоторое время шел молча, а потом вдруг остановился и громко произнес:

– А все-таки он мне нравится, этот Тымнэро! Придет время – и он поймет нас, будет с нами! Я верю в это!

Дома Булатов зажег лампу, и Милюнэ принялась готовить ужин.

Мандриков присел к столу. Он достал список предполагаемых членов Совета, снова перечитал его и, дойдя до имени Тымнэро, остановился. Подумал, но вместо того чтобы вычеркнуть, подчеркнул это имя.

– Михаил Сергеевич, – как-то смущенно обратилась к Мандрикову Милюнэ.

– Что, Маша?

– Я тут говорила Булату… У нас будет ребенок…

– Что ты говоришь! Вот это здорово! – Мандриков искренне был обрадован. – Поздравляю вас!

– Маша просила меня сказать тебе… – Булатов замялся. – Свидетельство бы надо нам…

– Сделаем! – сказал Мандриков. – Завтра же выпишем – от имени ревкома.

Снаружи раздался стук в дверь. Милюнэ выглянула в сени и сказала:

– Волтер пришел.

– Бессекерский много ходит! – возбужденно рассказывал Волтер. – К Треневу ходит, к Громову ходит, к Струкову ходит. Нехорошо это! Я видел Громова…

– Он же хворый, больной, – заметил Мандриков.

– Я думал так, – нерешительно произнес Волтер. – Большая шуба, большая шапка – трудно узнать.

Булатов встревоженно посмотрел на Мандрикова. Тот встал и сказал:

– Пойдем проведаем арестанта. Кто-нибудь бывал у него, проверял, как он соблюдает условия домашнего ареста?

Булатов растерянно развел руками:

– Ну, больные и больные, как-то в голову не приходило.

Они шли, держась друг за друга в пурге.

Порой Мандрикову мерещились какие-то тени, но когда подходили – оказывалась стена дома или сарая.

Булатов громко постучал в дверь.

Пришлось ждать порядочно.

Наконец послышался испуганный голос хозяйки:

– Кто там?

– Отворяй, это Мандриков.

Евдокия Павловна долго возилась с засовами, никак не могла отворить дверь, но когда увидела перед собой троих, испуганно вскрикнула.

– Не бойтесь, – успокоил ее Мандриков. – Проведать пришли вашего мужа.

– Хворает, бедняга, так стонет, – запричитала Евдокия Павловна. – Боюсь, к весне совсем ослабеет…

В комнате, кроме хозяев, находился отец Михаил. Он уже порядочно клюкнул, но старался высоко держать голову. Громов лежал в кровати, весь до самого подбородка укрытый одеялом, с полотенцем на голове, и стонал.

– Здравствуйте, Иннокентий Михайлович! – поздоровался Мандриков. – Как здоровье?

– Худо мне… Худо…

– А вы, отец Михаил, уходите отсюда, – обратился к священнику Мандриков. – Господин Громов находится под арестом, и для посещения его требуется специальное разрешение.

Испуганный священник заторопился:

– Хорошо, хорошо! Иду! Простите, ради бога!

Он засеменил к выходу. Следом вышли и ревкомовцы.

Как только за ними закрылась дверь, из кладовой появились Струков и Бессекерский.

Струков быстро вошел в комнату. За столом уже сидел Громов и дрожащими руками пытался наполнить стакан. Горлышко бутылки звенело о стекло.

– Оружие я раздал, – сообщил Бессекерский.

– Да, господа, решаться надо…

– У нас уже все продумано и готово, – продолжал Струков. – Засады будут устроены в домах вокруг ревкома. Главный наблюдательный пост – дом Тренева. Таким образом, ревком оказывается под перекрестным огнем.

– Лучшее время для выступления – тридцатое января, – сказал Бессекерский. – Тренев говорит, что на этот день назначено заседание ревкома. Вся головка соберется там.

– Покажи, что ты сочинил? – с улыбкой попросил Мандриков, протягивая руку к листку бумаги.

«Удостоверение.

Дано Чукотским ревкомом в том, что Мария Милюнэ из стойбища Армагиргина и Александр Терентьевич Булатов из села Заходы Смоленской губернии являются мужем и женой, что и удостоверяется.

Председатель Чукотского ревкома Михаил Мандриков».

– Ну, Булат, – разочарованно произнес Мандриков. – Ну что ты написал? Это же первое брачное свидетельство, выданное именем революции! Надо поторжественнее! Поройся-ка там в ящиках, посмотри, нет ли бумаги покрасивее. Сейчас напишу сам мандат о революционной женитьбе.

Булатов быстро пробежал глазами написанное, аккуратно сложил листок и спрятал во внутренний нагрудный карман.

– Вечером покажу Милюнэ.

– Так вот, Волтер предлагает ввести комендантский час, объявить Анадырь на военном положении и в домах Струкова и Громова поставить вооруженную круглосуточную охрану, – сказал Мандриков. – Но главное – это кандидаты в Совет. Сход можно назначить на второе февраля, сегодня тридцатое – время на подготовку есть… Слушай! От имени местного населения в Совет выставим кандидатуру твоей Маши! Грамотна, политически правильно ориентируется… Да у нас просто нет лучшей кандидатуры!

Булатов подумал и сказал:

– Она моя жена.

– Ну и что? Жена большевика – такой же политически ответственный человек, как и ее муж! – заявил Мандриков.

– А потом будут говорить – ревкомовцы своих проталкивают в Совет, – угрюмо произнес Булатов.

– А мы и будем проталкивать своих! – убежденно сказал Мандриков. – Мы таиться не будем: кого считаем нужным, полезным для истинно народной власти – того и будем поддерживать. Давай садись и пиши воззвание к жителям Анадыря – второго февраля сход всех жителей для избрания Совета.

После обеда, ближе к ранним сумеркам, стали приходить ревкомовцы.

Вошел механик Фесенко и с удивлением сказал:

– Или мне померещилось, или и впрямь так, будто Громов попался мне навстречу.

– Не может быть, – спокойно ответил Мандриков. – Мы вчера его навещали: похоже, скоро концы отдаст, не встает с постели.

Милюнэ вошла в ревком и заглянула в комнату. Заседание еще не начиналось, и она поздоровалась со всеми. Булатов сидел у стола и писал очередное воззвание. Он трудился старательно, выводил каждую букву.

Один за другим сходились ревкомовцы, и каждый ласково здоровался с Милюнэ.

Последним пришел Волтер.

Наблюдавший из дома Тренева Струков оглянулся и сказал:

– Ну вот. Все в мышеловке.

Он вошел в комнату, оставив наблюдать Бессекерского.

За богато накрытым столом сидели сам хозяин, Иван Архипович Тренев, одетый строго и торжественно, его супруга Агриппина Зиновьевна в черном кружевном платье и Иннокентий Михайлович Громов, возбужденный, краснолицый, с лихорадочно бегающими глазами.

– Минут через десять начнем, – спокойно заявил Струков.

– Огонь по сигналу откроют Петрушенко, Сукрышев и Учватов. Пощекочем немного, а потом предъявим ультиматум – полная капитуляция. Надеяться им не на что.

Треневы сидели молча, печально, как на поминках.

Захмелевший Громов посмотрел на Тренева и вдруг сказал:

– А понырять придется, Иван Архипыч…

Тренев не понял, но когда смысл дошел до него, он побледнел.

Агриппина Зиновьевна с нескрываемой ненавистью посмотрела на Громова, но тот выдержал, не отвел своего улыбчивого, издевательского взгляда.

В комнату вбежал Бессекерский. Лицо у него перекошено от испуга.

– Один вышел! – крикнул он. – Сюда идет!

– Ах, черт! – выругался Струков, выхватил револьвер и выбежал из комнаты.

Со стороны ревкома к дому Тренева приближался Булатов. Он держал в руках большой лист бумаги, видно, с одной стороны он уже был намазан клеем. Булатов чему-то улыбался и, похоже, даже что-то напевал про себя.

Струков перекрестился и чуть-чуть отворил дверь.

Булатов подошел к стене дома и принялся наклеивать лист, водя оленьей рукавицей по бумаге. Он стоял боком к Струкову, который целился в него из полуотворенной двери. Сначала Струков прицелился в голову – там тяжелый меховой малахай. Руки парня были высоко подняты. Под левую, как раз в сердце.

Раздался выстрел.

Булатов как-то удивленно оглянулся и рухнул. Но слабый выстрел услышали в других домах. Пули защелкали по крыльцу ревкома. Струков и Бессекерский выскочили из дома Тренева и оттащили убитого Булатова за сарай.

Струков бегом вернулся в дом, разбил маленькое окошко в сенях и оттуда принялся стрелять по крыльцу ревкома.

В комнате слушали выстрелы.

Побледневшая еще больше Агриппина Зиновьевна крестилась и шептала молитвы, Иван Архипович нервно хрустел пальцами, а Громов, усмехаясь, ел красную икру и иронически поглядывал на хозяев.

Милюнэ с удивлением смотрела, как то в одном месте двери, то в другом как бы сами по себе возникали маленькие круглые дырочки. Мандриков схватил ее и потащил в комнату:

– Да ты что! Под пули встала! Убьют!

Все члены ревкома вскочили и так, стоя, слушали выстрелы.

– Спокойно, товарищи! – сказал Мандриков. – Это явно провокация, попытка контрреволюционного переворота. У кого есть оружие?

– Я имею! – сказал Волтер.

– У меня есть, – Фесенко поднял над головой револьвер.

– Больше нет?

Ни у кого больше не было оружия.

И вдруг, прислушиваясь к выстрелам, Милюнэ поняла, что происходит.

– Там Булат! – закричала она. – Там Булат! Они его убивают!

Она рванулась к двери, но тут ее догнал Мандриков, схватил за плечи.

– Маша! Они нас только пугают… С Булатом ничего не случилось, я тебя уверяю… Надо думать, что делать дальше. Всем, у кого есть оружие, занять места у окон и дверей. Следите за домами Тренева и Бессекерского.

Выстрелы не прекращались ни на минуту. Порой казалось, что стреляют из пулемета – так частили колчаковцы.

– Если попытаемся выйти отсюда, – заговорил Василий Бучек, – то они нас, как кур, перестреляют прямо на крыльце.

Милюнэ, казалось, успокоилась. Она лишь часто всхлипывала.

Никто не заметил, как Милюнэ выбежала на улицу и оказалась между ревкомом и домом Тренева.

– Маша! Маша! – закричал, бросившись вслед, Мандриков, но его остановил Волтер.

Милюнэ бежала, не отрывая глаз от темного пятна под приклеенным воззванием. Это была кровь. Кровь Булата.

В доме Тренева услышали страшный, раздирающий душу вой. Трудно было поверить, что так безысходно, по-волчьи может выть человек. Это было горе, ставшее криком.

Агриппина Зиновьевна встала, обратилась к иконе. Она истово крестилась и шептала молитвы.

Струков наблюдал из окошка за Милюнэ, потом хладнокровно сказал Бессекерскому:

– Надо ее втащить сюда…

Они вышли, подняли Милюнэ и втащили в комнату.

– Приведите ее в чувство! – приказал хозяйке Громов.

Агриппина Зиновьевна взяла свою недопитую рюмку.

– На, выпей, Машенька!

Она силой разжала ей рот и влила водку.

Милюнэ закашлялась, повернулась и узнала Агриппину Зиновьевну.

– Что с моим Булатиком? Что с ним сделали? Зачем его убили?

– Успокойся, Маша, успокойся, – уговаривала ее Агриппина Зиновьевна.

– Где мой Булат?

Милюнэ поднялась.

– Ты сначала помоги нам, а потом мы покажем тебе твоего Булата, – сказал Струков. – Иди обратно и скажи – пусть сдаются!

– Почему вы стреляете? – с плачем спросила Милюнэ.

– Пусть сдадутся! – повторил Струков. – Без всяких условий! Полная капитуляция!

– Ты попроще выражайся, – посоветовал Громов. – А то она все перепутает.

– Ну, сука большевистская! – Струков погрозил кулаком Милюнэ.

– Господа! – вдруг дрожащим голосом заговорил Тренев. – В моем доме прошу вести себя прилично.

– И вправду, господа, не надо терять самообладания, – примиряюще произнес Громов. – Давайте, Бессекерский, будем составлять ультиматум. И вы, Иван Архипыч, помогите… На юридическом все же учились.

– Прежде всего без ругани и угроз, – сказал Тренев. – Будучи противниками напрасного кровопролития, предлагаем капитулировать, сдать оружие и выйти из здания ревкома… Гарантируем жизнь…

– Во! Видели, как надо? – Громов умиленно посмотрел на Тренева. – Сохранение жизни! Они должны клюнуть на это.

Бессекерский написал ультиматум, сложил вчетверо бумажку, и Струков сказал Милюнэ:

– Иди обратно! Если будешь хорошо себя вести, получишь своего Булата.

– Не пойду! – мотнула головой Милюнэ.

– Пойдешь! – сердито отрезал Струков и соврал: – Твой Булат чуточку ранен, но жив. Хочешь его видеть – чеши живо обратно к своим и отдай эту бумагу непременно в руки самого Мандрикова.

– Не пойду! – повторила Милюнэ. – С Булатом пойду… Живым или мертвым – только с ним…

– Ах ты! – Струков грязно выругался и ударил Милюнэ по голове.

– Умоляю вас! – заломил руки Тренев. – В моем доме! Прошу вас!

Струков схватил Милюнэ, протащил через сени и вытолкал на улицу. Прикрывая дверь, он крикнул в сторону ревкома:

– Эй, вы! Если не сдадитесь – пристрелим женщину!

Милюнэ повалилась в снег. Она поняла слова Струкова. Собрав остатки сил, она приподнялась и закричала:

– Мандриков! Пусть стреляют! Пусть убивают!

Струков поднял револьвер.

– Прошу вас! Умоляю! – Тренев вцепился в его руку. – В женщину!

– Подождите! – послышался со стороны ревкома голос Мандрикова.

Мандриков повернулся к товарищам.

– Милюнэ беременна! У нее будет ребенок!

– Это что же – сдаваться будем? – спросил Фесенко.

– Да, придется выбросить белый флаг, – кивнул Мандриков. – Это не пустые угрозы – они убьют Милюнэ… И потом – у нас же нечем защищаться! – Он промолчал, всматриваясь в напряженные лица товарищей. – Только так мы можем спасти Милюнэ и ее будущего ребенка. Что же, посадят нас в тюрьму – будем продолжать борьбу и в тюрьме. И еще – Берзин на свободе. Он скоро должен вернуться… Кто за то, чтобы сдаться?

Никто не спешил поднимать руки.

Тогда Мандриков поднял первым. За ним Василий Титов. Один за другим поднимали руки члены ревкома.

Фесенко сидел напряженно, словно приготовившись к прыжку.

– Ну что, Игнат? – обратился к нему Мандриков.

– А я против! – с каким-то судорожным всхлипом крикнул Фесенко, и не успел Мандриков ответить ему, как раздался выстрел, и на пол с глухим стуком упал револьвер. Тело Фесенко медленно сползло со скамьи на пол.

– Выходят! – вбежал в комнату Струков. – Наша взяла!

Теперь можно было пошире отворить дверь. Отсюда, из сеней треневского дома, голос Струкова был хорошо слышен.

– Становитесь в пяти шагах друг от друга! – командовал Струков. – У кого есть оружие – бросайте в эту сторону!

Он считал про себя… Вот вышла Милюнэ. Должен быть еще один.

Но больше никто не выходил.

Кажется, нет Фесенко.

– Где Фесенко? – крикнул Струков. – Пусть тоже выйдет!

– Фесенко застрелился, – ответил Мандриков.

– Не врешь? – Струков чуть высунулся из двери, опасаясь, что из глубины ревкома Фесенко может выстрелить. Но выстрела не последовало.

Из домов, откуда шла стрельба, уже выходили вооруженные люди и окружали ревкомовцев, выстроившихся в ряд с поднятыми руками.

– Обыскать их! – крикнул Струков. – Руки не опускать!

Оружия ни у кого не оказалось.

– Все идите с поднятыми руками к дому Бирича!

Новый, недавно построенный дом Бирича находился несколько на отшибе и хорошо просматривался со всех сторон. Еще заранее было решено на первое время посадить туда арестованных.

По улице Анадыря шла удивительная процессия. Последней еле двигалась Милюнэ в кэркэре.

Струков проследил за ее взглядом и гневно приказал Сукрышеву:

– А ну, влазь на крышу и сорви эту большевистскую тряпку!

– Дело сделано, – доложил он Громову, войдя в дом Тренева.

Громов долго не отвечал. Потом вдруг обратился к Треневу:

– Ну как – нырять будем?

Тренев вскинул голову, но Громов тут же принялся его успокаивать:

– Ну хорошо, хорошо! Я пошутил… – Он встал и торжественно произнес: – Господа! Прошу всем налить по полной и выпить за победу! Агриппина Зиновьевна! Иван Архипыч! Поздравляю вас с возвращением законной власти!

В здание бывшего ревкома прибежал милиционер Кожура и сообщил:

– Баба беснуется! Просит выпустить или доставить туда же раненого Булата, ейного мужика.

– Где тело? – спросил Громов.

– В угольном сарае у Тренева, – ответил Струков.

– Оттащите на Казачку, на лед. А ей скажите, что пытался бежать и тут его застрелили.

– Иннокентий Михайлович! Почему только его одного? Всех надо при попытке к бегству, всех до единого! – горячо, брызгая слюной, заговорил Струков.

– Не будь таким жестоким, Струков! Ну зачем так? – почти плачущим голосом ответил Громов. – Женщину хоть пожалей.

Струков удивленно посмотрел на Громова, пошмыгал носом.

– Ну, бабу-то можно оставить, уж ладно, – согласился он.

Милюнэ совсем обезумела. Ее держали товарищи, но стоило им чуть ослабить усилия, как она вырывалась, подбегала к двери и начинала биться о дверь, крича при этом:

– Где мой Булат? Отдайте мне моего Булата! – Она падала, снова цеплялась, билась о дверь.

– Послушайте! – крикнул наконец выведенный из себя Мандриков. – Если вы не позовете кого-нибудь из вашего начальства, мы разобьем окна!

– Приказано стрелять в таком случае! – невозмутимо ответил милиционер Кожура. – И вообще не мешайте мне сполнять мои служебные обязанности.

То ли угроза подействовала, то ли самому начальству и впрямь понадобилось прийти сюда, но на переломе дня, когда снова начало темнеть, в дом пришел Струков.

Не дав ему открыть рта, Мандриков потребовал:

– Среди нас больная женщина. У нее законное право знать о судьбе своего мужа!

Струков слушал, и насмешливая улыбка кривила его потрескавшиеся губы.

– Вас сегодня переведут в тюрьму, – медленно ответил он. – Женщину велено помиловать, в смысле того, что она останется в доме…

– А где Булатов?

– Вы скоро с ним воссоединитесь, – загадочно ответил Струков.

Распахнулась дверь в комнату, впустив облако морозного воздуха. Все жадно стали глотать воздух – в тесной запертой комнате было душно.

– Выходить по одному! – послышался приказ. – Идти с поднятыми руками! Расстояние друг от друга – пять шагов! Не скопляться! Баба остается здесь!

Все по очереди подходили к Милюнэ и прощались с ней. Она обняла Мандрикова и сказала:

– Увидишь Булата, скажи: я его жду! Пусть за меня не волнуется, пусть бережет себя. Помогите ему – он ведь ранен.

Первым вышел Мандриков.

Яркая луна висела в чистом небе Анадыря.

Растянутая цепь миновала церковь и ступила на лед реки Казачки. Позади на довольно приличном расстоянии шли конвойные.

Послышалась какая-то неясная команда, и Мандриков оглянулся. Конвойные разбегались. И в ту же минуту он вместе со звуками выстрела ощутил горячий удар и упал.

Мандриков нашел в себе силы крикнуть:

– Трусы вы! Расстреливаете, а показаться боитесь!

На белом снегу при лунном свете он был хорошей мишенью.

Он упал опять и больше не поднялся.

Из ближайшего дома вышел Струков. Начальник колчаковской милиции медленно, с некоторой опаской подошел к лежащим телам ревкомовцев и носком торбаса тронул каждое тело.

– Вон там, чуть выше лежит их товарищ. Оттащите трупы и сложите их вместе, – обратился он к конвойным.

Повернулся и тяжелой походкой направился к дому Тренева.

Он распахнул ногой дверь.

Играл граммофон. В табачном дыму виднелись неясные лица, бледные, с лихорадочно блестевшими глазами.

– Господа! – крикнул с порога. – Все! Конец ревкому!

Захмелевшая, какая-то отчаянно веселая, Агриппина Зиновьевна поднесла ему большую рюмку, поцеловала и, взмахнув рукой, закричала:

– Ура нашему герою! Ура избавителю!

Через пять дней с верховий показались нарты – это возвращались Берзин, Мальсагов и Галицкий.

Дозорный прибежал в уездное правление и сообщил об этом.

Всех троих схватили, как только нарты достигли берега, и в тот же вечер расстреляли.

Милиционер Кожура, стороживший Милюнэ, доложил начальству:

– Кажись, баба рехнулась!..

– Откуда ты знаешь?

– Пищу не берет, воет диким голосом, – объяснил Кожура.

Струков посмотрел на Громова.

Тот устало махнул рукой;

– Да выпусти ее. Пусть идет куда хочет…

Милюнэ поначалу не поняла, что ее выпускают.

А когда вышла, от слабости повалилась прямо на крыльцо. Милиционер Кожура помог ей встать и легонько толкнул в спину:

– Топай домой! Топай!

Сквозь затуманенное сознание пронзительно светилась одна мысль: где Булат? что с ним?

Она дошла до дома Тренева. На стене под клочьями изодранного воззвания по-прежнему темнело на снегу кровавое пятно. Что вело Милюнэ? Какие силы подсказали дорогу? Но она шла прямо туда, где на льду тундровой реки Казачки лежали расстрелянные.

Дойдя до Булата, она упала перед ним на колени, шепча:

– Булат! Милый, хороший! Мое недолгое счастье! Ты вознесся в зенит и все твои товарищи. В мир героев, в царство «окровавленных». Теперь вы там… И вместо сердца у меня кусок льда…

Булат лежал с широко открытыми, удивленными глазами. Снежинки падали на глаза и не таяли.

И снова Тымнэро долбил мерзлую землю.

Он работал с остервенением. Ему помогал Ермачков.

– Кажись, мы в сплошной лед попали, – тихо сказал Ермачков.

– Это хорошо, – отозвался Тымнэро. – В мерзлоте они будут вечно лежать.

Последним опускали Булатова.

– Подождите, – попросила Милюнэ, когда Тымнэро и Ермачков взялись за него. Она сняла оленью рукавицу и положила на лицо своего мужа, своего любимого.