Текст книги "Нунивак"
Автор книги: Юрий Рытхэу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
5. НОЧЬ И ДЕНЬ
Молодая девушка
О дружке грустит…
В. КЕУЛЬКУТ,Девушка грустит
Амирак и Неля лежали на широкой постели, сооруженной из нескольких слоев оленьих шкур и положенного сверху пуховика. Было жарко, и пушистое одеяло сбилось к ногам. Комната продавщицы представляла собой тесную каморку. Половину её занимали кровать с медными потускневшими шарами, маленький столик, табуретка с тазом и рукомойником. Через крохотное оконце, упиравшееся в скалу, лился полумрак пасмурного утра.
Амирак лежал на спине, подложив правую руку под голову Нели, а левой гладил её плечо.
– Как у нерпы, – с восхищением говорил Амирак. – Когда нерпу гладишь по ворсу шкуры, чувствуешь такую же прохладу.
– Что ты говоришь! – вздрогнув, отозвалась Неля. – Разве можно женщину сравнивать с какой-то нерпой? Другая бы на моём месте за это прогнала тебя. Культурный человек никогда такого не скажет.
Амирак считал себя культурным человеком, и его обидело замечание девушки. Он сердито выдернул руку из-под ее головы и озабоченно, сухо сказал:
– Опоздаю в бригаду. Надо вставать.
– Не торопись, милый, – вытянув губы наподобие воронки, засюсюкала Неля. – Я уже выходила на улицу. Волна так и хлещет на камни. Тучи закрыли вершину горы, и остров не видать. Никто сегодня не выйдет на охоту. Ничего, отдохнешь сегодня от китов. А то и пахнуть стал нехорошо.
Неля потянулась к его лицу с вытянутыми губами.
Преодолевая раздражение, Амирак зажмурил глаза.
Странное дело, почему это вечером он никогда не замечает недостатков у Нели, а утром стоит открыть глаза, как он ловит себя на том, что ему даже глядеть на неё не хочется? Ведь за ночь женщина не может стать другой? Удивительно!
С тех пор как Амирак поневоле стал морским охотником, он почувствовал, что люди Нунивака по-иному относятся к нему. Первая, конечно, Неля Муркина. Она перестала командовать им и помыкать. Разговаривала с ним почтительно – ну, прямо как послушная жена. Может быть, потому, что Амирак ходил по Нуниваку теперь с высоко поднятой головой? А что раньше было? Заговорить с человеком было боязно – а вдруг спросит: почему болтаешься без дела и не работаешь? Даже в какую-нибудь ссору Амирак не мог вмешаться, могли кинуть: а ты куда лезешь, бездельник?.. Но всё же, как он чувствовал, морская стихия была не для него. Во-первых, потому, что после того как он отколол борт вельбота, с него вычли стоимость ремонта и больше не доверяли гарпун. Во-вторых, даже для такого здоровяка, как он, морская работа была достаточно тяжела. А тут, как назло, не проходило дня, чтобы бригады не загарпунили кита. Председатель Утоюк радовался и сулил колхозникам, что в этом году по стоимости трудодня их колхоз выйдет на первое место в районе.
– Скажи мне: любишь? – спросила Неля, путая мужские мысли Амирака.
– Люблю, люблю, – торопливо ответил Амирак.
– Разве так отвечают любимой женщине? – обиженно протянула Неля. – Почему ты никогда не называешь меня ласковыми именами? Только и слышишь: нерпа…
– А как же мне тебя называть?
– Ну хотя бы тучкой, – сказала Неля.
– Какая же ты тучка! – засмеялся Амирак. – Посмотри в окошко, что наделала тучка с погодой. Если я с тобою разругаюсь, тогда и назову тучкой.
– Вот я читала в книгах про любовь – вот это любовь! – мечтательно заговорила Неля, откинувшись на подушки. – И слова какие! А чувства! Умереть можно!
– Зачем умирать? – удивленно спросил Амирак.
– От любви, – сказала Неля.
– Это не любовь, от которой умирают, – раздраженно сказал Амирак. – Это болезнь.
Скосив глаза, Неля процедила сквозь зубы:
– Тебе этого не понять.
В её голосе Амирак услышал нотки прежнего начальствования над ним и поспешил переменить разговор.
– Заработаю много-много денег в этом сезоне, а осенью уеду в другое селение и устроюсь на культурную работу, – сказал он. – И тебя возьму. Заживем по-человечески.
– Стильно, – подтвердила Неля.
– Как? – переспросил Амирак.
– Стильно, – повторила она.
– Ага, – сказал Амирак.
– Деньги – это всё, – вздохнула Неля.
– И ещё здоровье, – подсказал Амирак.
– Будут деньги, будет здоровье, – наставительно сказала Неля. – Ты думаешь, для чего я поехала на Чукотку? Э-э! За-ра-бо-тать денег! Эх, скорее бы отпуск! У меня кое-что отложено. Махну в Сочи. Рестораны! Аревидер, Ерема! Был бы ты понятливее и авторитетнее, приспособила бы тебя к делу. Какие дела бы могли с тобой провертывать! А вот скоро придет пароход с новыми товарами… Эх, сколько можно заработать! Была бы смелость!
Амирак даже немного отодвинулся от возлюбленной. Он и раньше слышал о подозрениях односельчан, намекавших, что Неля нечиста на руку. Неужели она действительно поворовывает? И его хочет приспособить? Нет, Амирак вором не может быть! Пусть его считают лодырем, но не вором!
Неля почувствовала, что сказала лишнее.
– Ха-ха! – притворно и вместе с тем смущенно хохотнула она. – Испугался? Поверил? Это я тебя хотела испытать…
В дверь постучали. Амирак быстро накрылся одеялом и нерешительно посмотрел на подругу.
– Кто там? – недовольным, скрипучим голосом спросила Неля.
– Утоюк, – послышался голос председателя. – Нельзя ли все-таки открыть магазин?
– Сейчас иду, – заторопилась продавщица. – Иду, иду!
Амирак и Неля быстро оделись.
– Придется без завтрака оставаться, – сказала Неля и улыбнулась.
«Всё-таки она красивая девушка», – подумал Амирак, глядя ей вслед.
Выждав немного, Амирак вышел из домика. Голод погнал его к жилищу брата. Рочгына, как всегда, была занята шитьем. Поздоровавшись, Амирак поинтересовался:
– А где Таю?
– Как где? – удивилась Рочгына. – На работе.
– Какая может быть работа в такую погоду? – пожал плечами Амирак.
– Но он сказал, что идет работать, – сказала Рочгына, подавая еду.
Сообщение о том, что охотники и в плохую погоду не могут свободно распоряжаться своим временем, расстроило Амирака и отбило у него аппетит. Нет, он не пойдет никуда. Мало того, что он надрывается на промысле, так ещё что-то надо делать на берегу.
Амирак отставил в сторону миску с мясом и принялся за чай. Разные мысли лезли ему в голову и мешали наслаждаться вкусом хорошо заваренного чая. Он вспоминал утренний разговор с Нелей, и его пронимала дрожь от мысли, что его возлюбленная может оказаться воровкой. Она ведь почти призналась, что приехала сюда из-за денег, что при известной «смелости» можно недурно устроиться… Правда, если судить по жилищу продавщицы, трудно утверждать, что она живет в непозволительной роскоши. Любой колхозник Нунивака может похвастаться более богатым убранством своего жилища.
До вечера Амирак так и не вышел из нынлю брата, а когда тьма сгустилась и заревел маяк, предупреждая проходящие по Берингову проливу суда, пришел Таю.
– А ты здесь? – удивился брат. – Будешь ночевать у нас?
– Да, – неожиданно сказал Амирак. – В такую темень трудно ходить по мокрым тропам Нунивака.
Через несколько дней в Нунивак пришел пароход. Эскимосы уже привыкли к нему настолько, что удивились бы, если бы по какой-либо причине он не бросил якорь. Пароход привозил продукты для нунивакского магазина, уголь для школы и пекарни, горючее для маяка.
Груза было немного. И если в «Ленинском пути» пароход иногда стоял неделю, заваливая берег строительными материалами, продуктами, углем, бочками с горючим для тракторов, автомашины и электростанции, то в Нуниваке разгрузка длилась всего два дня.
Пока эскимосы разгружали баржу, моряки бродили по крутым тропинкам Нунивака, с любопытством разглядывая древние эскимосские жилища, которые они могли видеть только здесь. Таю испытывал настоящие муки стыда за неприглядный вид своего родного Нунивака и недружелюбно поглядывал на моряков, щелкающих фотоаппаратами.
К вечеру поднялась волна, и прибой, набросившийся на прибрежные камни, прервал разгрузку.
Амирак устало поднимался наверх. Сегодня он много поработал: носил большие ящики с баржи по колыхающемуся деревянному трапу на берег. С непривычки болела шея, ломило мускулы. Пароход был хорошо виден с высоты. Судно ярко светилось огнями, и приглушенные звуки музыки доносились до Нунивака.
Ноги сами принесли Амирака к домику Нели Муркиной. В окошке горел свет, и доносились голоса. Амирак узнал Нелю. Она смеялась громко, закатисто – должно быть, ей было очень весело. Другой голос был незнаком Амираку.
Ветер шарил по нагромождению скал, ища, за что бы зацепиться. Он налетал на человека, неподвижно застывшего на тропе, и толкал его обратно вниз, на волны бушующего моря. Амирак стоял долго. На лицо упали первые капли, и вскоре заморосил частый мелкий дождичек – предвестник осеннего ненастья.
Амирак всё стоял. Он не знал, сколько прошло времени. Не смотрел на часы. Он не мог отвести глаз от светлого пятна – окошка, пока в нём не погас огонь. Амирак подождал. Сейчас появится человек, который сидит там. Но дверь не хлопнула. Ветер свистел у ног Амирака, толкал его в грудь, шевелил волосы. Кулаки сжимались, а в груди поднималась черная туча, застилая сердце, разум.
С глухим стоном Амирак шагнул к дверям домика и сильно рванул на себя. Петли из полусгнившей моржовой кожи выскочили, и вся дверь очутилась в руках Амирака. Он отбросил дверь, сделал два шага и уперся в стену. Нашарив в темноте вторую дверь, ведущую в комнату, Амирак сорвал и её и очутился рядом с кроватью. Сердце бешено колотилось, кровь шумела в ушах, как ураганный ветер.
– Это кто? – послышался слабый, испуганный голос Нели Муркиной.
Дрожащими пальцами Амирак нащупал в кармане спички и чиркнул сразу несколько штук о коробок. Слабый спичечный свет показался лежащим на кровати слепящим лучом маяка, и они зажмурились.
Пока спички горели, Амирак успел рассмотреть рыжую голову пароходной буфетчицы. Она глянула на Амирака испуганными глазами, прижалась к стене и натянула одеяло до подбородка.
– Ты что? – вскрикнула Неля, узнав Амирака. – Немедленно выйди вон!
– Извини, я подумал о тебе плохое, – забормотал Амирак, отодвигаясь от кровати.
Догоревшие спички обожгли пальцы Амирака, но он успел разглядеть не только буфетчицу, но и стол с остатками веселого пиршества, какие-то тюки, сваленные у стены.
Амирак никак не мог нащупать дверь в темноте и громко дышал.
Неля схватила фонарик со стола и направила луч на дверь.
– Вон дверь! – крикнула она испуганному Амираку. – Иди, завтра придешь…
Амирак вышел из комнаты. Как он мог подумать плохое? Что делать? Неля догадалась, с какими мыслями он ворвался к ней…
– Какая гадость! – взвизгнула буфетчица, откидывая одеяло. – Неужели ты с ним живешь? Сочувствую! Ведь здесь нет настоящих мужчин… Хорошо, что он убрался. Какой нахал!
Неля немного оправилась. Она брезгливо оглядела свою гостью и вдруг быстро соскочила с кровати.
– Убирайся отсюда! – крикнула она, кидая буфетчице сложенную на табурете одежду. – Да, я с ним живу! Я его люблю! Он самый лучший, и тебе этого не понять, грязная спекулянтка! На, забирай свои шмутки и уходи! И это забери! – Неля кинула испуганной женщине аккуратно перевязанный узел.
Буфетчица оделась при свете карманного фонарика и сердито сказала:
– Что это такое? Какой-то дикарь врывается в чужой дом, а ты выгоняешь человека на улицу! Куда я пойду в такую темень? Тут запросто можно свалиться в море… Нелечка, ну, не глупи… Продашь кофточки, ковры – денег огребешь… Хорошо? Ты меня оставляешь? Ну, не сердись. Не стоит из-за эскимоса расстраиваться. Получишь отпуск, приедешь в Сочи с деньгами, самостоятельная…
– Уходи! – крикнула Неля, суя в руки буфетчицы свертки и узлы. – Ой, дура я, дура! Чуть не поддалась… Воришкой едва не стала! У-у! Крыса пароходная! Выметайся из моего дома!
Буфетчица, видимо, поняла, что примирение не состоится. Она деловито собрала узлы, свертки и нагрузила на себя.
– Ну, Неля, пожалеешь, что выгнала Катьку! Пожалеешь! Глядите – честная попалась! На Чукотке! Тьфу! Да еще с эскимосом живет!
Амирак слышал ругань, крики, звуки борьбы, но не решался войти. Он стоял рядом с вырванной дверью и не знал, что делать.
Вдруг прямо на него метнулась чья-то грузная фигура и сказала:
– Отдайте фонарик.
Амирак робко вошел в комнату.
– Где её фонарик? – спросил он. – Она может в темноте свалиться в воду.
Неля молча сунула ему в руку длинный электрический фонарик. В комнате было темно, и Амирак, войдя снова, не видел лица Нели, но ясно мог представить, каким оно стало некрасивым от ярости и обиды.
Амирак попытался погладить по голове плачущую девушку и протянул руку. Он нащупал залитое слезами лицо и вдруг почувствовал, как мелкие горностаевые зубки впились ему в руку. От боли и неожиданности Амирак вскрикнул и отдернул руку.
– Что ты делаешь? – укоризненно сказал он. – От злости ты потеряла рассудок. Опомнись, и спокойно поговорим.
– Уходи! – ответила Неля. – Я тебя больше видеть не могу! Кто ты мне – муж?! – и она громко заплакала.
Амирак тяжело вздохнул и вышел из домика. Он споткнулся о сорванную дверь и кое-как её приладил, чтобы ветер не врывался в жилище.
Не разбирая дороги, он карабкался все выше и выше по склону. Ветер гнался за ним, ловя момент, когда можно будет свалить безумца, осмелившегося в такую темень и ветер лезть на гору. Мелкие камни срывались из-под его ног и летели вниз, скача по неровностям.
Амирак не пытался разобраться в своих чувствах. В эту минуту ему хотелось только подняться повыше – туда, где на нанесенном ветрами тонком слое почвы росли редкая трава и кустики полярной ивы.
Над головой ползли клочья туч. Амирак не видел их. Но чувствовал, как они оставляли на его лице, на руках стылую липкую сырость. Ревел вместе с ветром маяк. Пронзительный вой сирены раскалывал воздух, сверлил уши и уносился ветром на простор пролива. Когда звук замирал, вспыхивал яркий луч и за минуту делал полный оборот, хлестал ослепительным светом по мокрым скалам, запрятавшимся в камнях хижинам, по взбухшему от дождя пенному потоку ручья, по лицу Амирака, застывшему в мучительной гримасе обиды и бессильного гнева
Склон становился всё круче. Из-под ногтей сочилась кровь. Склизкие гранитные скалы, разрисованные белым птичьим пометом, таили опасность, грозили сбросить смельчака на острые обломки
Рассвет застал Амирака на горе. Ветер последним усилием стянул с вершины облачный покров, и Амираку открылся Берингов пролив, ещё хмурый после ночного шторма, но уже ожидающий солнца.
Красная полоса на небе светлела – солнце приближалось к черте горизонта. И вот первый луч ударил по глазам Амирака и заставил его прищуриться. Мокрые скалы заблестели, заискрились мельчайшие капельки воды в зеленой траве, на крохотных листиках полярной ивы.
Свет струился вниз по склону, натекая на нагромождения скал, освещая крохотные ущельица, прорытые бурными весенними потоками талой воды, блеском останавливаясь на лужицах, чудом зацепившихся за едва приметные ямки и колдобины. Граница света и тьмы добралась до жилищ, осветила железную трубу пекарни, прыгнула с обрыва в море и побежала по морщинистой воде до парохода
Солнечный свет преобразил Нунивак. Казавшийся в предутренней мгле скопищем каменных могил, он задымился, ожил. Вскоре показались фигурки людей, перебегающих от жилья к жилью, зазвенели ведра, ручей забормотал, сбрасывая в море дождливую воду.
Наступил новый день. Он не был для Амирака неожиданным, потому что не лежала между вчера и сегодня темнота сна.
Человек, встречая пробуждением утро нового дня, чувствует себя вновь рожденным, забывшим вчерашние горести и заботы, ожидающим от будущего только радость, ибо никто не пожелает себе добровольно худого.
Амирак спускался долго. Обувь скользила по размокшему птичьему помету, облепившему скалы.
Когда он достиг морского берега, с парохода пришла первая груженая баржа.
Весь день, наваливая на себя без отдыха ящики, мешки, кипы, бочки, Амирак не мог выкинуть из головы ночное происшествие, и только поздно вечером, когда солнце погрузилось в темную воду, он, обессиленный от работы, едва добрался до постели в нынлю брата Таю и, повалившись на пушистую оленью шкуру, погрузился в глубокий, как океан, сон.
6. ДЕТИ И ОТЦЫ
Дорога жизни увела
Нас, молодых, во все края.
Но память о тебе мила,
Уназик, родина моя!
Ю. АНКО, Уназик
Почтовый сейнер «Морж», совершающий регулярные рейсы вдоль побережья Чукотского района, ныряя во встречных волнах, приближался к Нуниваку. Это было неказистое на вид судно, с широкой кормой. Несмотря на это, «Морж» был достаточно прославленным для своего района судном. Корпус у сейнера был металлический, с широкими противоледовыми обводами, тянущимися по обе стороны бортов, от носа к корме. Команда «Моржа» умела находить лазейки в сплошных льдах, и это позволяло поддерживать пассажирскую и почтовую связь между прибрежными селениями до глубокой осени. Стены кубрика были увешаны почетными грамотами в застекленных рамках.
Линеун и Рита Таю, несмотря на ледяной ветер, не спускались вниз с той минуты, как «Морж» обогнул мыс Дежнева и вошел в воды пролива. Каждому из них хотелось как можно раньше увидеть знакомые очертания окрестных скал.
– Смотри, Рита, – показывая рукой на крутой обрыв, облепленный гагами, говорил Линеун, – здесь мы собирали яйца.
– Помню, – с задумчивой улыбкой отвечала девушка. – Как мы тогда, девчонки, боялись!
– Но мы, ребята, и виду не подавали, – признавался Линеун. – Хотя, когда висишь на ременной петле над морем, сердце начинает от страха прыгать где-то у самого горла.
– Хорошее место выбрали наши предки, – восхищаясь, сказала Рита. – Красивое.
– Правда, красивое, – согласился Линеун. – Но эта красота им дорого обходилась. Сколько на нашей памяти народу сбросило с крутых обрывов в море!
Рита стала припоминать, загибая пальцы на руках. Она знала всех погибших по именам. Когда уже пальцев не хватило, она сказала:
– Я совсем забыла Асыколяна.
– Помнишь, как он мечтал стать настоящим музыкантом? – с грустным оживлением сказал Линеун. – А его отец до сих пор хранит гармошку, на которой он играл…
– Я видела, как он катился вниз, – тихо сказала Рита. – Он даже не кричал. Кричали мы. А камни были скользкие, обледенелые. Как попал он под волну, так больше не показался…
Мерно стучали машины в чреве сейнера, мыс вставал за мысом, а берег, тянущийся по правому борту, заворачивал всё больше к югу. Редко в каменных нагромождениях попадались понижения, отлого спускающиеся к морю. Часто в этих долинах, открытых с пролива, виднелись большие китовые ребра, воткнутые в землю: тут в древности жили эскимосы.
Линеун повернулся к девушке, оторвавшись от созерцания темных береговых скал, и сказал;
– Помнишь у Анко?
Пусть мы уедем далеко,
Пусть даже в небо залетим,
В родной Уназик всё равно
Мы возвратиться захотим…
Рита молча кивнула головой. Взгляд её стал мечтательным, слегка затуманенным, словно глаза подернулись легким облачком. Звонким чистым голосом она продолжила:
Я не забуду, как в туман
Сирена маяка ревет,
И радость всех односельчан,
Когда из тьмы приплыл вельбот…
Линеун схватил руки Риты.
– Послушай, как дальше:
Здесь солнце я любил встречать,
Сидеть часами у воды.
Здесь научился различать
Крик птиц морских, зверей следы…
За мысом открылся маяк. Линеун глянул на него и крикнул:
– Смотри, Рита, маяк!
– Вижу. И толпу на берегу. И блеск ручья на солнце!
– Как приятно иногда вернуться в родное селение! – не удержавшись, громко сказал Линеун.
Рита посмотрела ему в глаза. Линеун смутился и произнес:
– Теперь-то Нунивак не подходит для настоящего селения. Надо убедить родителей переселиться в другое место. Хотя бы в «Ленинский путь».
– Но захотят ли наши перемешаться с чукчами? – нерешительно заметила Рита.
– Что ты говоришь? – засмеялся Линеун. – Всю жизнь перемешивались, а тут вдруг не захотят. Скажи, откуда в Нунивак приехала твоя мать?.. Вот так!
– Я даже побаиваюсь с отцом говорить об этом, – тихо сказала Рита. – Трудно старикам будет расстаться с Нуниваком.
– Конечно, трудно, – согласился Линеун. – Но другого выхода нет: или оставаться в Нуниваке и жить в прошлом, или переселиться, простившись с Нуниваком во имя лучшего будущего…
«Морж» осторожно подходил к берегу. Под прозрачной водой с плавающими бледными медузами зловеще поблескивали поросшие морской травой обломки скал. Иные даже небольшие суда предпочитали останавливаться на некотором расстоянии от коварного берега, но капитан «Моржа» Пахомыч не подчинялся обычным правилам, и ему почти всегда необыкновенно везло.
Таю и Рочгына стояли в толпе встречающих. Рита заметила их и замахала платком. Линеун разыскал глазами отца. Утоюк находился невдалеке от родителей Риты и всем своим видом старался показать, что нисколько не взволнован приездом сына.
Пассажиры сошли на берег, и тотчас Линеун и Рита попали в объятия родителей, многочисленных родственников и знакомых.
Со всех сторон им жали руки, обнимали, целовали. Линеун, смущаясь, бормотал:
– Да что вы, товарищи… Мы же только из соседнего колхоза прибыли, а вы нас чествуете, как зимовщиков с дрейфующей станции.
– В родное селение приехали, не куда-нибудь, – сказал старик Матлю. – В отчие края. Идете по тропинкам, проложенным прадедами, дедами и отцами. Где ещё вас могут так встречать, как не в родном Нуниваке?
Линеун глянул вверх. Змеясь среди скал, вверх вела тропка. Она то скрывалась среди каменных нагромождений, то лепилась тонким карнизом над крутизной. Тропа предков… Линеун шел по ней и оглядывался по сторонам, всё здесь было знакомо до мелочей. Ничто не изменилось с тех пор, как Линеун уехал из родного Нунивака в строительное училище в бухту Провидения. Вот только разве школа. Да, она сильно обветшала. Над жалким деревянным домиком старательно потрудились ураганы, дожди, снежные метели. Так же плачевно выглядели правление и магазинчик, в дверях которого стояла молодая женщина с ярко накрашенными губами. Она с любопытством оглядела Линеуна и задорно крикнула Утоюку:
– Добрый день, председатель!
– Кто она? – спросил Линеун у отца.
– Не видишь – продавщица, – хмуро ответил отец.
– Прости, я хотел спросить: откуда она у вас появилась?
– Из района. Откуда ей ещё быть? – пожал плечами Утоюк. – Кого пришлют, тем и довольны. Торговля – дело темное…
– А вот Рита Таю говорит, что ничего сложного нет в этой торговле, – сказал Линеун.
– А что ещё говорить ей? – махнул рукой Утоюк. – Ждали, ждали её родители, надеялись: приедет, будет в родном селении торговать. А она выбрала, где магазин побольше, где почище. Нехорошо она сделала. Обидно Таю и Рочгыне.
Линеун слушал и чувствовал в словах отца упрек себе.
– Она не сама выбирала, а её назначили, – вступился в защиту девушки Линеун. – Рита как отличница получила назначение в один из самых лучших магазинов округа. Кроме того, ходят слухи, что Нунивак в будущем переселится в «Ленинский путь»…
– Много ходит всяких слухов, – поторопился ответить Утоюк. – А Нунивак стоит.
В сенцах жилища родителей Рита раскрыла чемодан и вытаскивала подарки. Отцу она преподнесла новую курительную трубку. Подарок был не ахти какой – настоящий курильщик редко меняет трубки, но отцу понравилось, что дочка позаботилась о нём.
– А это тебе, дядя Амирак, – сказала Рита и протянула ему цветастый шелковый галстук. – Носи на радость твоей племяннице.
Амирак был растроган. Таю впервые за много дней увидел на лице брата подобие улыбки. С тех пор как Амирак выставил из домика продавщицы пароходную буфетчицу, Неля перестала с ним разговаривать. Да и Амирак, оскорбленный в своих лучших чувствах, не пытался примириться и далеко обходил неказистый магазин и даже делал нужные покупки не сам, а через приятелей.
Раздав подарки, Рита начала пытливо осматривать убогое жилище родителей. Здесь она впервые увидела свет, сделала первые шаги. И как ни старался Таю превратить своё жилище в современный дом, из всех углов выпирал старый дедовский нынлю, от которого давно отказались в других селениях.
Рита чувствовала непонятное волнение от свидания с прошлым. Она водила рукой по закопченным камням, составлявшим стены жилища, разглядывала отполированные от долгого употребления плоские камни для сидения, приподняла полог и увидела обстановку такой же, какой была в тот год, когда она уезжала в Анадырь. Затем в задумчивости прислонилась к столбу, поддерживающему свод крыши, обтянутой водонепроницаемой тканью.
Таю наблюдал за Ритой, и в душе его рождалось глухое раздражение против дочери. Почему она так внимательно всё рассматривает, как будто впервые попала в жилище эскимоса? У неё такой вид, точно она экскурсантка. Можно ли так себя вести в нынлю отца? Конечно, тут нет удобств, которые есть в настоящем деревянном доме, но такое жилище – единственное, которое может противостоять злым силам природы в этих скалах.
– Непривычно снова возвращаться в прошлое? – с усмешкой спросил дядя Амирак. – После «Ленинского пути» здесь всё равно что в кино.
– Нет, мне очень приятно всё это снова видеть, – медленно сказала Рита, оглядывая тесное помещение. – И как-то больно на сердце, что вы всё ещё продолжаете жить в таких условиях… Современный человек не должен так жить. Вот у нас в «Ленинском пути» председатель Кэлы говорит: в коммунизм надо войти с высоко поднятой головой. А каково вам? Тут и выпрямиться нельзя как следует…
– Правильно, племянница! – сказал Амирак. – Вот я им и говорю: надо переезжать туда, где можно строить настоящие дома, где можно жить по-человечески!
– Боюсь, что ты и там не возьмешься за ум, – едко заметил брату Таю. – Почему ты вчера отказался выйти в море?
– Потому что я не член вашего колхоза, – грубо отрезал Амирак. – Мне нездоровилось.
– Идите чай пить, – громко сказала Рочгына, предотвращая ссору, назревавшую между братьями.
За чаем Амирак преувеличенно подробно расспрашивал Риту о жизни в «Ленинском пути». Не подозревая ничего, Рита возбужденно рассказывала обо всём. И о том, как по рельсовому пути возят жир от разделочной площадки к автоклавам.
– Всего один человек работает. Нажимает на кнопку, а лебедка крутится от электростанции… А ещё на другом берегу лагуны выстроили звероферму. Смешные такие лисята! Недавно привезли голубых песцов. На самом-то деле они не голубые, какие-то серые… В больнице поставили новый рентгеновский аппарат… Комсомольцы селения решили приготовить концерт к осенней олимпиаде… Репетируем тайком, чтобы сделать сюрприз. Вы-то, наверное, приедете… – Рита раскраснелась от горячего чая и рассказа. – Отец, там ждут твоих новых песен. Рыпэль хочет посостязаться с тобой…
– Песня у меня растет, – сказал Таю и показал на грудь. – Вот здесь. Посмотрим, чей напев и чьи слова победят.
– Надолго к нам, дочка? – спросила Рочгына.
– Я бы рада дольше побыть, но служба… Я работала по две смены, чтобы получить отгул на три дня. Это меня надоумил Линеун. Он хотел, чтобы мы вместе поехали. Ему надо здесь кое-что отремонтировать…
– Да, – кивнул Таю. – Школу, правление и магазин…
– Кстати, – оживленно сказала Рита. – Мне бы очень хотелось посмотреть на ваш магазин. Это для меня очень интересно.
– Вот Амирак может тебя туда свести, – сказал Таю.
– Спасибо, дядя, – заранее поблагодарила Рита.
По дороге в магазин дядя Амирак вдруг остановился и смущенно сказал:
– Ты, Рита, войди одна, а я постою.
– Ну что ты, дядюшка, пойдем вместе. – И Рита потянула его за руку.
Амирак, упираясь, всё же вошел за племянницей в низкую дверь магазина. Рита вежливо поздоровалась с продавщицей. Неля удивленно уставилась сначала на Амирака, затем на его спутницу. Она отступила в глубину помещения и подчеркнуто радушным жестом пригласила:
– Прошу вас.
Рита веселыми глазами оглядела невзрачные, покосившиеся полки, уставленные вперемежку консервными банками, тканями, ящиками, прилавок, обитый тонкой жестью от банок из-под сгущенного молока.
Пока Рига осматривалась, продавщица вышла из-за прилавка и подошла к Амираку.
– Кого привел? – спросила она, скосив глаза на девушку.
– Это моя племянница, – громко ответил Амирак. – Она работает продавцом в «Ленинском пути».
Неля Муркина отошла от взволнованного Амирака и заново, как бы впервые видя девушку, оглядела Риту с головы до ног.
– Красивая девушка, – тоже громко сказала продавщица. – Вы хотите что-нибудь купить?
Рита, не оглядываясь, быстро ответила:
– Нет, мне просто захотелось взглянуть на магазин. Давно здесь не была.
Лицо Нели Муркиной вдруг покрылось красными пятнами. Амирак перепугался и позвал Риту:
– Пошли отсюда.
– Нет, пусть глядит! – со злой гримасой произнесла Муркина. – Пусть любуется, в каких условиях работают в Нуниваке! Небось в «Ленинском пути» в магазине и чистота и белые халаты! А здесь, в проклятом богом Нуниваке, никогда не выстроят приличный магазин! Что ж, любуйтесь! Вам-то хорошо! Знали, куда ехать.
– Замолчи! – крикнул Амирак. Голос у него был зычный, под стать его силе и росту. Где-то на полках звякнуло ламповое стекло.
– Пошли отсюда! – Амирак взял за руку Риту и потащил за собой, как маленькую непослушную девочку.
А в правлении шёл разговор между отцом и сыном. Линеун осмотрел обветшалые здания, нуждавшиеся в ремонте, и теперь принес отцу план работ.
Утоюк изучал лист бумаги, на котором сын написал, что нужно сделать, требуемый материал и стоимость работы.
Пока он читал, его лицо всё больше хмурилось.
– Придется пересмотреть твой проект, – стараясь быть спокойным, сказал Утоюк. – Многое тут преувеличено. Я просил, чтобы ты сделал необходимый ремонт, а тут всё капитальные переделки. Такой ремонт мы делали только в позапрошлом году, а теперь – снова. И расценки не совсем приемлемы для нашего колхоза… Ну, зачем тебе столько денег? Если собираешься жениться, попроси у отца.
Линеун улыбнулся. Утоюк повеселел: ну, ясно – сын хотел просто показать, как он разбирается в строительном деле.
– Отец, ты тут много наговорил. Давай отвечу по порядку, – сказал Линеун.
– Хорошо, – кивнул Утоюк.
У Линеуна сразу лицо стало серьезным, будто он повзрослел на несколько лет.
– Отец, ты говоришь, что нужно сделать необходимый ремонт. Но дома в таком состоянии, что текущий ремонт им мало поможет. В нашем колхозе не стали бы тратить средства на такие развалины: снесли бы и на их месте построили новые дома. А расценки установлены бухгалтерией нашего колхоза. Я не для своего кармана работаю. Мой заработок начислит мне наше правление… Что же касается женитьбы, то ты верно угадал: мы с Ритой собираемся это сделать во время празднеств, когда вы приедете к нам в «Ленинский путь»…
Утоюк почти не слышал последних слов сына. В его ушах звучало, как надоедливый скрипучий крик чаек: наш колхоз, наше правление, наша бухгалтерия… И это говорит его родной сын, рожденный и вскормленный в этих неприветливых скалах Нунивака, получивший образование в школе, которую он сейчас называет развалиной.
