Текст книги "Нунивак"
Автор книги: Юрий Рытхэу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)
Когда впереди показались огни «Ленинского пути», Емрон обернулся к Таю и сказал:
– А ведь уже близка Октябрьская годовщина. Вот тогда и будет наше празднество.
– Как же иначе? – отозвался Таю. – И наш древний песенный праздник и Октябрьская годовщина – они все народные праздники. Что же их разъединять?
17. НОВАЯ ПЕСНЯ ТАЮ
Мчитесь, звезды,
Вас создали наши руки…
А. КЫМЫТВАЛЬ,Мчитесь, звезды!
Начало ноября на Чукотке – это уже настоящая зима. Редко выпадает светлый зимний день с озябшим, прячущимся за вершины гор робким солнцем. День идет на убыль с заметной быстротой. Всё ярче горят звезды на небе, красочнее и разнообразнее краски полярного сияния. Но обычная погода в эти дни – пурга. Она рыщет по тундре и побережью, выискивая последние клочки земли, оставшиеся без снежного покрова, забивает ущелья, пещеры, трещины во льдах, схватывает крепким холодом земную толщу, морозит неглубокие реки до самого дна.
Трижды заметало дома в «Ленинском пути». Теперь торчат только крыши. По ним свободно разгуливают собаки, не признающие правил уличного движения. Они спокойно мочатся около печных труб, с остервенением нюхая горький угольный дым.
Перед окнами домов вырыты снежные тоннели, такие же проходы сделаны к дверям. Всезнающий заведующий колхозным клубом Куймэль сказал, что так выглядела Помпея, засыпанная вулканическим пеплом, а потом отрытая любопытными археологами. Никто из колхозников не видел Помпеи, поэтому Куймэлю поверили.
Охотники уходили в море, промышляли нерпу и лахтака. Пушники шли в тундру. Они тщательно следили за своей одеждой. Матерчатая камлейка спорила белизной со свежим снегом, а хранящаяся на зимнем ветру одежда пахла морозным речным льдом. Пушники незаметно растворялись в снежной белизне.
Накануне празднования Октябрьской годовщины Таю впервые в эту зиму вышел в море на промысел. Он провел на льду целый день и сменил несколько разводий, пока не подстрелил нерпу. Выйдя на припай, охотник едва не повернул в привычном направлении – в Нунивак.
Таю тащил убитую нерпу. У селения его догнал Утоюк, который шел пустой
Утоюк поздравил Таю с добычей.
– А мне не повезло, – сказал он с досадой, – подстрелил нерпу. Пока разматывал ремень, она возьми да утони. Жалко…
Таю не утешал друга. Так надо.
Возле селения Утоюк предложил Таю помочь.
Таю снял упряжь и облегченно вздохнул.
Охотники шли, освещенные отблеском электрического света, льющегося из множества окон. Яркий свет пламенел, отражаясь от множества флагов, развешанных на домах. Клуб украшали цветными гирляндами электрических лампочек. На высокой лестнице стоял Ненлюмкин и прилаживал провод.
– С добычей! – крикнул он, увидя Таю и Утоюка.
Утоюк дотащил нерпу до дверей дома, где жил Таю, и отстегнул упряжку. Рочгына вынесла жестяную кружку с водой. По древнему обычаю надо было сначала «напоить» нерпу, облив ей голову водой, самому пригубить, а остаток выплеснуть в сторону моря. Таю взял кружку и вопросительно посмотрел на Утоюка. Тот сделал вид, что продолжает любоваться гирляндой электрических огней на клубном здании. Как же быть? Другое дело, когда приволочешь добычу к старой дедовской яранге, а тут – крыльцо с электрической лампочкой… Самое затруднительное было в том, что ни Таю, ни Утоюк не знали, как в данном случае поступали сами колхозники «Ленинского пути»…
Рочгына в удивлении смотрела на замешкавшегося мужа и Утоюка.
Таю как-то воровато огляделся и быстро плеснул на морду нерпы несколько капелек воды. Утоюк не видел.
– Друг, хочешь промочить горло? – громко спросил его Таю.
– Обязательно, – с готовностью ответил Утоюк и выпил остаток воды в кружке.
– Приходи завтра отведать свежего нерпичьего мяса, – пригласил его Таю. – Праздник ведь.
– Праздник, – ответил Утоюк. – Обязательно приду.
– И новую песню мою приходи слушать в клуб, – добавил Таю.
Сколько может длиться демонстрация в селении, где всего лишь две настоящие улицы и от самого дальнего дома до трибуны от силы десять минут ходу? Об этом думал Таю, одеваясь в праздничный наряд. В старом Нуниваке никогда не устраивали демонстрации – негде. Просто собирались в клубе, слушали доклад, смотрели концерт или кинокартину… А здесь ожидается что-то необычное.
Таю с Рочгыной вышли на праздничную улицу. Всё кругом было красно. Тугой морозный ветер разворачивал флаги, играл ими. Отовсюду слышалась музыка, песни, веселый смех. Густая толпа, расцвеченная транспарантами, украшенная яркими лентами, портретами, флагами, стояла возле конторы правления.
– С праздником! – крикнула навстречу Неля Амирак. – Заходите после демонстрации в гости!
Возле колонны демонстрантов к Таю и Рочгыне примкнули Утоюк с женой, Рита и Линеун.
Когда все собрались, Кэлы повел колонну. Первую остановку сделали возле вышки ветродвигателя. Кэлы взобрался на площадку и оттуда обратился с речью.
Он говорил об Октябрьской годовщине, о славных революционных традициях партии. Рассказал он и о делах первых коммунистов Чукотки, упомянул имена Таю и Утоюка.
Кэлы закончил речь и спустился с вышки.
Колонна двинулась дальше. Молодежь пела песни под баян. Несколько раз останавливались на льду лагуны, плясали.
Колонна подошла к зданию зверофермы. Кэлы снова вышел вперед и влез на поставленные друг на друга ящики. Теперь он говорил о передовиках колхозного производства. В конце речи он вытащил из кармана бумажку и зачитал имена охотников, оленеводов и звероводов, которых правление колхоза решило премировать. Таю услышал много имен нунивакцев и в том числе своё.
Демонстрация останавливалась возле каждого сколько-нибудь примечательного здания. Когда стояли возле школы, говорил учитель. С крыльца магазина произнес речь заведующий торговой базой. У мачты радиостанции громче всех произнес слова приветствия демонстрантам техник радиоузла Иван Чайвын: он говорил в микрофон.
Кэлы искренне ему позавидовал:
– Мне бы такую трубку, слышно было бы в райцентре.
Веселье длилось несколько часов. Никто не заметил, как начали сгущаться ранние сумерки. Довольный Кэлы широко улыбался и шутливо говорил:
– Посмотрим, обгонит нас Москва по продолжительности демонстрации или нет? Там начнут ещё только через семь часов.
Едва люди успели пообедать, как началось веселье в клубе. Охрипший от речей на морозном воздухе Кэлы всё же нашел силы произнести ещё одну и поздравить от имени правления премированных товарищей.
Первым по алфавиту назвали имя Амирака. Он прошел по проходу, цепляя ногами тесно расставленные стулья. Вслед за ним несся гул аплодисментов. Кэлы подал премированному сверток. Амирак уже занес ногу, чтобы шагнуть со сцены в зал, но тут требовательные голоса остановили его.
– Покажи премию! – кричали из зала.
Амирак долго развертывал пакет. От волнения он никак не мог развязать бечевку, и ему пришлось перекусить её зубами. Кто-то громко хохотнул, но его перекрыл густой авторитетный бас:
– Правильно!
Где раздобыл Кэлы такой подарок? В большой коробке с красным бархатным дном рядком лежали ножи, вилки и ложки. Они тускло переливались серебряным блеском.
– Радостно будет кормить гостей! – послышались голоса, одобряющие премию.
Утоюк получил большой бинокль в кожаном футляре.
Потом назвали имя Таю.
Он недоуменно оглянулся. Не ослышался ли он? Может быть, есть в зале ещё другой Таю? Но Кэлы смотрел на него и держал в руке что-то тяжелое.
– Иди, иди, – подтолкнула мужа Рочгына.
Таю шел по проходу. Он показался длинным. Грохот аплодисментов и крики врывались в уши, раздвигали стены колхозного клуба.
Подавая овальный футляр, Кэлы предупредил:
– Осторожнее, он тяжелый…
– Что это такое? – не удержавшись, спросил Таю.
Сидевший в президиуме старый Матлю громко ответил:
– Магнитофон!
– Что такое? – переспросил Таю, едва не выронив тяжелую ношу.
– Магнитофон, – подтвердил Кэлы и помог открыть крышку.
– Магнитофон, – обратился Кэлы к сидящим в зале. – Мы долго думали, чем премировать нашего дорогого друга Таю, который сделал так много для укрепления дружбы эскимосов и чукчей побережья. Почему мы премировали его магнитофоном? Чтобы его песни оставались не только в памяти слушавших его людей, но чтобы каждый человек мог в любое время послушать его замечательные песни…
Таю был так взволнован, что не подскочи ему на подмогу Утоюк, магнитофон очутился бы на полу.
После официальной части задернули занавес на сцене. Люди в зале, негромко переговариваясь, терпеливо ожидали концерта.
Рядом с Таю тотчас же собрался кружок молодых людей. Каждый высказывал незаурядные знания по устройству и правилам пользования магнитофоном. Но тут подошел Ненлюмкин и сердито захлопнул крышку.
– Это же техника, – строго сказал он. – Понимать надо.
Моторист наклонился к Таю и сказал:
– Когда вы начнете петь, я его включу. Не беспокойтесь, сейчас я разберусь в его устройстве вот по этой книжке, – он потряс инструкцией, приложенной к магнитофону.
Концерт открыли школьники. Потом парни и девушки «Ленинского пути» пели русские песни и плясали. Вместе с чукчами, эскимосами на концерте выступали русские. Тракторист Шипкин прочитал басню Михалкова «Заяц во хмелю».
После небольшого перерыва на сцену принесли бубны и длинные скамьи, на которые уселись певцы. Первым пел Рыпэль. Высмеяв бухгалтера колхоза, который не хотел давать денег на приобретение нового занавеса для клуба, певец скрылся за кулисами. Оттуда он вышел широкогрудым и сильным. «Это я иду, узнайте меня! – запел Рыпэль. – Знаток жизни животных! Посмотрите на меня! Разве я не похож на ученого? Я открыл новый закон, как нужно кормить коней, чтобы они были сильными… Смотрите на меня. Узнайте меня… Где эго видано, чтобы большой зверь ел одну траву и зерно?»
Хохот покрыл слова песни. Рыпэль отлично изображал богатырскую фигуру Амирака. В веселье, которое вызывали песня и танец Рыпэля, не было злорадства. Все смеялись от души и доброжелательно подмигивали смущенному Амираку.
«А вы не знаете, почему я не сделал подарка невесте? – продолжал Рыпэль. – Потому что заболели звери у меня на ферме. Захотели они витаминов, и я купил их на свои деньги… О-гок-кой!..»
Рыпэль пел долго, и зал вторил ему громким смехом.
Таю смотрел на поющих и танцующих, и в груди у него поднималось волнение. Он волновался так, как будто ему предстояло впервые в жизни выйти в круг и встать лицом к желтым кругам бубнов. Он смотрел на сцену, но не видел ни поющих, ни танцующих. Перед его глазами стояли другие картины, возникали мысли, далекие от веселых песен Рыпэля… Как вложить в песню все чувства, все мысли, весь сердечный жар? Как объять разумом широту жизни, чем измерить глубину всего того человеческого, что делает землю родным домом для всех людей? Где найти достойные слова, которые бы восславили силу разума, умение рук, способных создавать настоящие звезды, бороздящие темное небо?
Когда Таю вышел на сцену, он вдруг почувствовал себя совершенно спокойным. Он обвел глазами многоликий, многоглазый зал и улыбнулся. Улыбнулся мысли, что вот так на морской охоте горячие чувства застилают глаза, заставляют в нетерпении кричать на неодушевленный мотор, чтобы он прибавил скорость, а стоит подойти зверю вплотную и ощутить в руке привычную, шершавую рукоять гарпуна, как мысли вдруг обретают необыкновенную ясность, а рука – твердость…
Певцы, сидящие на широкой длинной скамье, тихо ударили в бубны. Таю пел и лишь изредка помогал себе движениями рук. Слушатели никогда не слышали ничего подобного. Это не был танец-песня в привычном понимании. Но это и не походило на простой рассказ о жизни эскимосов, нашедших своё счастье.
Как и всякая настоящая песня, притом необычная, трудно поддается пересказу то, что исполнял на сцене колхоза «Ленинский путь» Таю. Он вложил в неё все, что мог, и даже рассказал о сомнениях, которые одолевали его, когда он создавал новую песню…
Таю пел, и зал раздвигал стены. Перед Таю были сейчас не только колхозники «Ленинского пути». Он видел перед своими глазами широкое море, бескрайную тундру. Он пел и для Таграта и его земляков, живущих по ту сторону правильного времени, пел для оленеводов тундры, стерегущих стада, пел для летчика Петренко, для молодого капитана почтового сейнера Миши Павлова, для человека, вручившего ему партийный билет, – русского коммуниста Владимира Антоновича…
Таю чувствовал, как сердце рвется из груди, а перед глазами бегут и бегут быстрые звезды…
По традиции, несмотря на то, что на море стоял лед, зажгли маяк. Так салютовали чукотские и эскимосские охотники и оленеводы Октябрьскому празднику.
Яркий луч побежал по тундре, обнимая горы, достиг созвездия огней поселка «Ленинский путь». На мгновение он заглянул в окна клуба, осветил певца и, как бы желая унести его напев, бросился к морю, засверкал на гранях ледяных торосов.
