Текст книги "Кап, иди сюда!"

Автор книги: Юрий Хазанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

«А не забыл ты погулять с собакой?»

Так у Семёна появилась собака.

Заботы его начались с того, что он побежал к соседке за тряпкой. А потом стал придумывать щенку имя. Собственно, имя уже было готовое – такое, как у лайки на Шпицбергене: Каплин. Семён стал подзывать его, и пёс оказался очень сообразительным – на пятнадцатый раз вылез, наконец, из-под тахты с одёжной щёткой в зубах и положил её к ногам Семёна.

– Молодец, Каплин! – похвалил Семён и дал ему кусочек сахару.

Назавтра Семён купил три книжки про собак и начал воспитывать Каплина. Он кормил его серой и минеральными солями, поливитаминами и рыбьим жиром, водил гулять на бульвар и во двор… Но чаще всего держал в руках тряпку. Он использовал уже все соседские и два раза брал тряпки у Вовиной мамы.

Вскоре Семён начал работать в своей поликлинике через день, с утра до вечера, так что бедная собака по двенадцать часов сидела одна. Он уж просил Толю, соседского мальчика, иногда погулять с ней. Толя-то с удовольствием, но бабушка ни за что не разрешала. Тряпку ещё даёт, а гулять ни в какую! Мало ли, говорит, что случится, а мы потом в ответе.

К Семёну часто заходили друзья. Если его не было дома, они сами открывали дверь – ключ-то ведь в старом пальто на вешалке, – заваливались с ногами на тахту и читали или держались за больной зуб. А иногда так и уходили, не дождавшись.

Теперь Семён стал вешать на дверь записку – там была нарисована ушастая голова и красным карандашом слова: «А не забыл ты погулять с собакой?»

Но всё равно почти все забывали, а Вовин папа даже стал реже заходить – всё больше Семёна к себе приглашал. И тот приходил – но не один, а с Каплином.

По улице Семён его уже не носил, а водил на поводке, приучал идти рядом. Пока дойдут до дома Вовиного папы, столько раз скажет это «рядом», что прямо язык распухал. Ещё он учил его командам: «сидеть», «лежать», «фу», «голос».

Вовина мама, Лариса, бывала не очень довольна, когда Семён приходил с Каплином, потому что Вова тут же начинал с ним возиться, подымался крик, лай. На шум прибегала соседская Кнопка, белый карликовый пудель без носа и без глаз – так казалось, потому что их совсем видно не было под шерстью, – и тогда начинался «настоящий бедлам». Так говорила Вовина мама. А если со двора прибегал Тоська, то начинался «бедлам в квадрате». Просто возиться с собаками ему было неинтересно, он придумывал всякие страшные истории и тут же начинал командовать.

– Смотри, Хмыра! – кричал он и хватал Вову за руку. – Ты садись сюда, а я напротив – это мы плывём на лодке по морю. Волна накрывает лодку, ты роняешь вёсла…

– Почему это я? – говорил Вова. – Может, совсем ты…

– Ладно, я. А вёсла тонут…

– Чудак! Разве вёсла могут утонуть?

– Ну, неважно, не утонули – значит, их акула проглотила. Что делать? Но с нами Каплин! Мы поднимаем ему уши… вот так… Смотри, Хмыра… вместо паруса… и мчимся на всех парусах.

– На всех ушах, – уточнял Вовин папа.

Кончался «бедлам» обычно тем, что в комнату входила соседка, подхватывала Кнопку и уносила к себе. А Каплин, наигравшись, сворачивался в клубок возле кресла и тут же засыпал. Тоську же выпроваживали домой.

После этого в комнате устанавливалась тишина, все садились пить чай, и Семён мог начать свой увлекательный рассказ про гранулёму и про удаление зубов без боли. Хотя он рассказывал об этом много раз, взрослым всё равно было интересно слушать – потому что у кого же не болели зубы!

Перед уходом Семён будил Каплина, тот выполнял на прощанье команду «голос», давал лапу и получал два куска сахару.

А жизнь у Семёна с появлением Каплина становилась всё трудней и трудней. Гулять с псом было некогда и негде. Когда бы Семён ни выходил с ним во двор, со всех концов раздавались окрики: то собака на газон забежала, то на детскую площадку, то залаяла и ребёнка испугала, а то прямо под ноги кому-то бросилась. На Семёна кричали, грозили милицией, писали жалобы в домоуправление, и он отдыхал от криков и замечаний только во время ночного гуляния, после одиннадцати.

Обо всех этих неприятностях не догадывался только один Каплин. Сколько бы ни кричали во дворе, он жизнерадостно помахивал хвостом, бросался от одного к другому, вынюхивал что-то известное только ему одному, а один раз попытался даже забраться на сапог к самому участковому. Вообще он любил всех. Особенно детей.

…Так прошло месяца два. Скоро у Семёна отпуск. И мечтает он уехать с Каплином куда-нибудь за город, подальше от сварливых соседей: будет там его натаскивать – готовить к охоте. Не зря ведь книжек накупил!..

А окно комнаты оставит открытым на целый месяц. Пусть как следует проветрится.

Если бы не хвойные ванны…

Вы, конечно, удивитесь, но Каплин теперь у Вовы. Вон лежит в углу комнаты, а рядом – его любимая клизма… Нет, он не в гости пришёл, он живёт здесь. Конечно, временно. Вовина мама так и сказала:

– Двадцать четыре плюс три дня на дорогу – и ни часа больше!

Три дня на дорогу нужно Семёну: полтора туда, полтора обратно. Потому что он сейчас в Пятигорске – ходит, наверно, там по цветнику, нюхает в Провале сероводород и пьёт нарзан в Лермонтовской галерее.

А случилось это так. На прошлой неделе Семён позвонил Вовиному папе на работу и говорит:

– Слушай, Миша, прямо не знаю, как быть…

– Женись, – сказал Миша. – Уже давно мечтаем тебе спеть: «Тили-тили-тесто – жених и невеста!»

– Брось глупые шутки! – закричал Семён. – Я из поликлиники говорю.

– Я и не шучу, – сказал Миша. – Что случилось?

– А то случилось, что предлагают путёвку в санаторий.

– Поезжай, конечно. Пронзят тебя там раз тридцать шприцем с витаминами, окунут в хвойную ванну – и станешь опять прекрасным царевичем.

– Но туда не пускают с собаками, – сказал Семён.

– Жаль, – ответил Миша. – Попробуй позвонить Тиграну. Может, пристроишь на время.

– Звонил. И не только ему…

– Д-да, – сказал Миша. – История. Тогда позвони…

– Звонил, – сказал Семён. – Слушай, Миша. Поговори с Ларисой, а? Может, возьмёте? Всего двадцать семь дней. Даже двадцать шесть с половиной.

– Я бы с удовольствием, – сказал Миша, сам не очень веря в свои слова. – Только Вовка скоро в лагерь уедет, ты знаешь. А мы работаем…

– С ним уже можно гулять четыре-пять раз, – сказал Семён. – А когда Вова уедет… У вас соседка хорошая – Анна Петровна. Если попросить, раза два погуляет…

– Остальные два раза он в комнате, да? – сказал Миша и со вздохом добавил: – Ну ладно. Заходи сегодня вечером, что-нибудь придумаем. А путёвку бери, конечно…

Вечером пришёл Семён с Каплином.

– Сначала обеспечим тылы, – сказал Вовин папа, и они постучались к соседке.

– Чего путёвкой тычете? – ответила им Анна Петровна, когда они всё рассказали. – Я и так согласная. Днём покормлю да и выведу, когда с Кнопкой пойду. Никакой Вова не нужен. Пусть в своём лагере в этот… валяйбол играет… У, ты, ушастик!.. – И она ласково почесала Каплину живот.

Он в это время вытянулся на спине и сверху был похож на ушастую щучку.

Вовина мама даже обиделась, что разговор начали не с неё.

– Видимо, в этом доме я уже не котируюсь? – сказала она, поджав губы. – Всё решили без меня.

– Не употребляй понапрасну иностранных слов, – сказал ей папа. – Ты была и остаёшься главой семьи. Недаром «глава» женского рода. Твоё слово последнее.

– Это удивительно спокойная собака, – сказал Семён. – Но, конечно, обувь лучше держать от неё подальше. На всякий случай.

– Думаю, что и стулья тоже, – сказала Вовина мама.

В это время со двора пришёл Вова. Он быстро сообразил, о чём идёт речь, и на радостях вскочил на стул.

– Ура! – заорал он. – Ура! Каплин остаётся у нас. Да здравствует Каплин! Я буду с ним гулять хоть весь день. И в лагерь не поеду. Научу его ходить рядом и в прятки играть. Да, Каплин?

– Слышите? – сказала Вовина мама. – Вот вам первый результат. Сто́ит этому мальчику услышать о собаке…

Семён и Вовин папа даже побледнели при этих словах: вдруг раздумает? Но Вовина мама успокоила их:

– Я не отказываюсь от своих слов. Только учти, Семёрка, что мы идём на это в виду исключительных обстоятельств и только на двадцать семь дней. Слава богу, в году бывает один отпуск… И слезь, наконец, со стула!

Это она уже Вове сказала.

Вова с грохотом спрыгнул на пол и бросился во двор, чтобы скорей оповестить всех об этом великом событии, а Семён подробно стал рассказывать, как и чем кормить собаку, какими словами с ней разговаривать, как причёсывать. Он разложил на подоконнике пакеты с витаминами, серой, костной мукой, мелом, оставил книгу «Выращивание и дрессировка собак», где несколько страниц были обведены синим карандашом, повесил на стуле поводок и ошейник, поставил на пол две миски – для воды и для супа.

– Буду век вам благодарен, – сказал он и стал прощаться – с Каплином за лапу, с остальными – за руку.

По улице он не шёл, а бежал, потому что, кто знает, что ещё могла надумать в последнюю минуту Вовина мама. Лучше уж поскорее скрыться с глаз…

Утверждать, что Вовины родители были очень довольны появлением в доме собаки, было бы не совсем верным. Они частенько ворчали и, наверно, делали не всё точно так, как написано в книге, но, в общем, им обоим было даже приятно. О Вове и говорить нечего… Приятно глядеть на лохматое чёрно-бело-серое косолапое существо, когда оно встречает тебя, виляя хвостиком с неимоверной быстротой и с не меньшей радостью; когда потом со всех четырёх лап бросается за клизмой или за мячиком и подносит их тебе. И тут уж как ни отказывайся, а приходится брать из влажной пасти игрушку и минуты две гладить это ушастое животное, которое сразу затихает и, изогнувшись дугой, прижимается к твоим ногам…

Вовина мама нередко теперь открывала на кухне диспут о том, чья собака лучше.

– Вы только посмотрите, – говорила она, – какой у Каплина выразительный хвост! Он ведь даже улыбается хвостом!

– Никакой улыбки я не вижу, – отвечала Анна Петровна. – Лучше поглядите на мою Кнопку. Вот она уж правда улыбается, и не каким-нибудь хвостом, а лицом. Как все нормальные люди.

Но Вовина мама говорила, что на Кнопкином лице ничего, кроме шерсти, не видно, так что ни о какой улыбке не может быть и речи.

– Вам не видно, а мне видно, – отвечала Анна Петровна и переводила разговор на посторонних собак. – Можете не верить, а недавно на бульваре я встретила одну собаку, так она «Надя» умела говорить… Да, да! Вот так стои́т от меня, как вы сейчас, и вдруг – «Надя»!

– Это что, – говорила Вовина мама. – Я вот слышала пластинку – собачий джаз. Там собаки лают на разные голоса: ав, ав, ав, ав… Понимаете? Вроде гаммы или этих… как их… арпеджио.

– Просто удивительно, на что только собаки способны, – говорила Анна Петровна, выходя из кухни.

Всё было бы ничего, если б не поздние прогулки, когда Вова уже спал. Выходить никому не хотелось, так что Вовиным родителям приходилось идти вместе или при помощи самой обыкновенной викторины решать, кто будет очередной жертвой. Они брали Вовин журнал «Глобус» и задавали друг другу вопросы из разделов «Знаете ли вы?». Например: «Чьим именем назвали железнодорожную станцию «Ерофей Павлович»?», «Какое озеро самое глубокое в мире?», «Сколько зубов у улитки?» Кто набирал меньше очков, тот и надевал на Каплина ошейник.

А потом всё было как в кино, если ленту пустить быстрее, чем нужно: Каплин молнией бросался к двери, проигравший хватал поводок и стремительно кидался вслед. Где-то в конце коридора удавалось защёлкнуть поводок на ошейнике, а затем собака вылетала на лестницу, а за ней, откинувшись назад, как ямщик, натянувший поводья, мчался проигравший.

Во дворе к Каплину вскоре привыкли. Может быть, двор у них был побольше, чем у Семёна, или люди там жили другие, но никто не писал в домоуправление и не грозил милицией. Некоторые взрослые даже улыбались Каплину или играли с ним. Только один раз какой-то мужчина кинул в него кирпичом, но, к счастью, не попал. Вовин папа как следует поговорил с этим мужчиной, да и те, кто во дворе, помогли. Он был не то пьяный, не то немного ненормальный. А может, просто притворялся, потому что струсил. Всё твердил, что у него на душе, понимаешь, тяжело. Он, понимаешь, не хотел, а собака подвернулась, понимаешь…

– Хорошо, человек не подвернулся, – сказал кто-то. – Себя небось не ударит, как ни тяжело.

Но больше всех, конечно, привязались к Каплину ребята. На прогулки с ним собирались чуть не со всего двора. Они по очереди водили его на поводке, а если кто-нибудь долго не отдавал поводок, то дело доходило чуть не до драки, а Тата и Зоя кричали, наверно, громче всех.

Однажды Тоська предложил научить Каплина вылавливать преступников. Он был человеком дела и тут же распределил роли: себя назначил преступником, Вову агентом угрозыска, а Тату своей соучастницей. Однако Тата наотрез отказалась совершать преступления даже понарошку, и поэтому обучение Каплина пошло по способу, который предложил Вова. Каплину давали понюхать палку, потом преступник – чаще всего это был всё-таки Тоська – прятался с палкой в руках около помойки, а Вова держал Каплина за ошейник. Потом он отпускал его, кричал: «Ищи!» – пёс кидался за палкой, ребята за псом, и соединёнными усилиями находили и палку, и довольного нарушителя закона.

Как-то в самый разгар игры Каплин не бросился, как обычно, на поиски преступника, а задержался у сараев. Он глядел куда-то вверх и лаял как заведённый.

Ребята подошли к сараям, но ничего такого сначала не заметили. А пёс прямо разрывался. Когда они догадались посмотреть наверх, то увидели, что между сараями засунут старый ящик, не такой большой, чтобы в нём мог поместиться преступник, но и не маленький.

Ребята стали бросать в ящик камнями, и вдруг оттуда послышалось мяуканье.

Подкатили большой камень, Вова встал и ухватился за ящик, а снизу подлезли Тоська и другие ребята.

– Смотрите! – завизжала Зоя. – Кот!

– И совсем не кот, а котёнок, – сказала Тата. – Уй ты, мой хорошенький! Тощий какой! Кто тебя сюда посадил?

Ребята столпились у ящика, но в это время сверху, из окна третьего этажа, раздался крик:

– Эй вы, шантрапа! Зачем ящик вытащили? Кто просил? Что он, мешал? – Это кричал Витька Мохов из 5-го «Б».

– Туда котёнок попал, – сказал Вова. – Молчи, Каплин.

– «Попал»! – ответил Мохов. – Не попал, если б не посадили. Хотим проверить, сколько дней без еды и питья выдержит. Уже четыре дня сидит… Эй ты, чёртов глаз, что делаешь?! Зачем доску отрываешь? Получить хочешь?

Но Тоська уже оторвал планку ящика, Вова придержал Каплина, а котёнок выскочил и помчался к помойке.

– Учёный какой нашёлся! – сказал Вова.

– Тебя бы так, паразит! – крикнул Тоська. – Только выйди теперь!

– Какой глупец! – сказала Тата про Мохова.

Это вместо «дурак». Тата никогда не ругалась. Говорит, дала сама себе слово и будет держать его всю жизнь. Она чуть что – давала себе слово. С Зоей всегда дружить – слово. Научиться прыгать с парашютом, когда вырастет, – слово. Маме никогда «подумаешь» не отвечать – слово…

– Даже неохота в лагерь уезжать. – Это Вова сказал. – Кто с Каплином гулять будет?

– Я могу, – сказал Тоська. – Запросто. Не хуже тебя.

– Ты ведь тоже едешь, – сказала Зоя. – И Тата с вами. Значит, я буду. Если Вовин папа разрешит.

– Он у тебя убежит, наверно, – сказал Вова. – С ним не всякий может.

– Наверно, убежит, – согласилась Зоя.

– А у меня нет! Спорим? – сказал Тоська.

– И у тебя тоже убежит, – сказал Вова.

– Конечно, – сказала Зоя.

– Спорим, нет? Ну, давай… Я его так отдрессирую… – И Тоська схватил Каплина за поводок.

– Не цапай, не твой пока! – сказал Вова. – Дрессировщик нашёлся! Подай сперва заявление в письменном виде.

– Воображать стал? – сказал Тоська. – Собака-то совсем не твоя… Хмыра несчастная!

– Это кто, я «несчастная»? – завопил Вова. – А ну повтори! Повтори!

Неизвестно, чем бы кончился этот разговор, если б из окна снова не показался Витька Мохов.

– Дай ему разок! – сказал он непонятно кому. – Что, испугался? Эх вы, трусовня!

– А ну выходи во двор! – закричали почти вместе Вова и Тоська.

Но Мохов не вышел.

– Глядите, он чего-то нашёл и ест! – крикнула Тата.

– Фу! – закричал Вова на Каплина.

– Фу! – крикнула Зоя.

«Фу» – значит «нельзя».

Письма и заявления

На другой день Вовин папа достал из почтового ящика вместе с газетами конверт без марки. На нём было написано: «Тов. Тройскому М. А.»

– Интересно, – сказал папа, входя в комнату. – От кого бы это? – И разорвал конверт. – Смотрите, – сказал он, когда развернул бумагу. – Официальный документ.

На бумаге было написано:

Зоевление

Розришите мне гулять с псом (собакой) Каплином. Буду биречь, как зарницу ока.

Ученик 5-го «Б» Денисов Антон.

– Дай-ка, – сказала Вовина мама.

Она взяла красный карандаш и написала под заявлением: «Четыре ошибки в четырёх строчках. И не «зарницу», а «зеницу». Стыдно!»

А папа спросил Вову:

– Ты ему не даёшь гулять с собакой?

– А что, – сказал Вова. – Он хочет один. Возьмёт и потеряет. Очень просто. Что я его, не знаю, что ли?

– А ты? – спросил папа. – Не можешь потерять?..

– Не могу, – сказал Вова. – Зачем мне его терять? Может, когда дядя Семь приедет, Каплин у нас насовсем останется…

– Ни в коем случае! – сказала мама. – И слышать не хочу.

Но тут в разговор вмешался сам Каплин. Он угрожающе зарычал, все обернулись и увидели, что он злится на папин ботинок, у которого уже не было задника.

– Ах ты дрянь такая! – закричала мама и, наверно, стукнула бы его, если бы не вмешался папа.

Он отнял у пса ботинок, оглядел его и сказал задумчиво:

– Я давно уже собирался купить себе модные ботинки. Каплин понял это и ускорил дело…

И папа шлёпнул его по тому месту, откуда начинался вечно виляющий хвостик с завитком на конце.

Поджав свой завиток, Каплин поплёлся на подстилку.

– Вот тебе твоя собака… – начала Вовина мама.

А дня через два к Семёну в Пятигорск полетело письмо.

«Дорогая Семёрка!

Как тебе там отдыхается на Пяти горах? Как себя чувствуешь? Каплин твой в полном порядке – подрос и похорошел. Сахару мы ему совсем не даём – этим занимаются ребята во дворе, а кроме сахара, он питается в основном мужскими ботинками. Когда приедешь, то, помимо пары модельной обуви для Миши и шёлкового зонтика для Ларисы, тебе придётся ещё покупать целое платье Наталье Львовне, нашей дальней родственнице. Она пришла к нам в гости, когда Каплин как раз закончил обед и получил на третье чудесную косточку, всю обросшую жирным мясом, прямо из соседского супа. Но ты же знаешь своего доброго пса! Он всегда готов отдать гостю то, что для него всего дороже. И вот он подходит к Наталье Львовне и, радостно улыбаясь хвостом, кладёт ей на колени свою кость. Прямо на светлое платье… Тогда мы закрыли его на балконе. Там на полу, в холодке, стоял большой пражский торт. Конечно, в коробке. Но что значит какой-то картон для твоего пса, воспитанного на клизмах и кожаной обуви! Нет, мы не станем возводить напраслины. Съел он совсем немного – был уже, видно, сыт. Но зато на всём торте появились красивые отпечатки лап, ушей и даже хвоста!..

Будь здоров, дорогой друг. Отдыхай спокойно и скорей приезжай.

Лариса и Миша».

Вова и Тоська пьянствуют

Ой, до чего не хотелось ехать в лагерь – просто ужасно! Если бы хоть в первую смену, совсем другое дело. А то почти все ребята приехали, ходят на пруд, на пустыре футбольное поле сделали, а тут езжай неизвестно куда и зачем. К этим лагерям, заявил Вова родителям, у него вообще идиосинкразия. А папа ответил, чтобы он не употреблял слов, которые еле может выговорить и значение которых для него так же непонятно, как для папы арифметические задачки на «из разных городов»…

– Не признавайся так открыто в своих недостатках, – сказала мама папе и стала говорить, что теперь дети ничего не ценят и что её дедушка даже мечтать не мог о таких лагерях и дворцах пионеров, не говоря уже…

Но Вова решил, что всё равно ни за что в лагере не останется, раз Каплин в городе. Хорошо Зое – она никуда не едет. Сможет Каплина каждый день видеть. Даже гладить его…

Как только Вова вышел во двор, он тут же вызвал Тоську и сказал, что не знает, как Тоська, а он обязательно из лагеря сбежит. Ну, не сбежит, а сделает так, чтоб выгнали. Или отправили.

– Это ты здорово придумал, – сказал Тоська. – А что лучше сделать, чтоб выгнали?

– Не знаешь? Эх, ты!.. На зарядку опаздывать – это раз. На линейку – два…

– Грубить, – подсказал Тоська. – Три.

– Точно. Ну и… плохо дежурить по кухне – четыре.

– Постель не убирать – пять.

Больше они ничего придумать не могли, и тогда Вова сказал:

– Смотри не струсь.

А Тоська ответил:

– Это я-то струшу? А кто первый побежал в парадное, когда Мохов начал кидаться сухой грязью?..

Но Вова перевёл разговор и спросил, знает ли Тоська, какой у птицы пульс. Нет? Тысяча ударов в минуту!..

В общем, в лагерь они поехали. И Тата тоже. Сидела в автобусе впереди них и всю дорогу вопила: «Тоська, погляди, какое дерево!», «Тоська, что такое буква «Р» и перечёркнута?» Как будто он все знаки обязан помнить.

О том, что их должны выгнать из лагеря, они ей, конечно, не сказали. А то отговаривать будет. Всю дорогу они шептались, придумывали, что ещё надо сделать, чтобы поскорей отправили.

– Хорошо бы начальника лагеря в речку столкнуть… – сказал Вова. – Не нарочно, конечно…

– Только пусть выговор не объявляют, – сказал Тоська Вове, когда проехали деревню Ликино и их тряхнуло на железнодорожном переезде. – Лучше пусть напишут что-нибудь другое – «трудный ребёнок», например.

– Я совсем не трудный, – сказал Вова. – Может, ты трудный, а я даже очень лёгкий. Просто не хочу. Может человек не хотеть?

Когда Вова спрашивал об этом свою маму, она говорила, что он молод ещё разбираться – что хочу, чего не хочу. Но Вова думал, что никто не молод. У всех ведь могут быть желания и нежелания. Даже у самой последней бактерии…

И Тоська сразу с ним согласился. Не то что мама.

– А выговор за это не бывает, – сказал Вова. – Просто напишут: «Отправить из лагеря за плохое поведение».

Когда приехали наконец в лагерь, заняли кровати и разложили зубные щётки и мыльницы, Вова подмигнул Тоське и вдруг как кинет свою подушку на середину постели. Тоська в долгу не остался: задрал угол одеяла и поставил один ботинок на тумбочку.

Тогда Вова сделал из своей подушки наполеоновскую треуголку, тоже смял одеяло, и они, очень довольные собой, вышли из палаты.

С этого дня они старались всё делать не так: два раза опоздали на линейку, при всех расхаживали по клумбе, а Вова один раз ответил старшей вожатой: «Ну и пусть, не всё равно!» Когда все пели песни, они визжали и путали слова, а на замечания говорили, что нет слуха. На лагерной спартакиаде Тоська нарочно пробежал последним стометровку, а Вова сбил планку во время прыжков в высоту на самой нижней отметке. Когда пошли купаться, он сделал вид, что тонет, – стал кричать, бить по воде кулаками и булькать. Он так хорошо притворился, что инструктор по плаванию перепугался и вытащил его за волосы. Было очень больно, и Вова кричал уже по-настоящему – боялся, что все волосы выдерут.

– Я думала, ты умеешь барсом плавать. А ты только топором… – сказала ему Тата.

– Во-первых, не барсом, а брассом, – сказал Вова. – А во-вторых, совсем не топором!

И поплыл сажёнками, а инструктор сказал, что он врун и кривляка, и запретил ему два дня входить в воду.

Когда попросили заметку в стенгазету, Вова сказал, что напишет стихи. Три дня думал, а потом написал вот что:

 
Прочитайте мой стишок
Про болезни всех кишок.
Ведь от всяких разных вод
Может заболеть живот…
 

Тоська сказал, что первые две строчки получились ничего, а дальше хуже и не очень понятно. Но когда Вова подписал и свою фамилию и Тоськину, тот отказываться не стал. Пусть, не жалко! Вместе так вместе.

Член редколлегии Слава прочитал стихи и как-то странно посмотрел на обоих.

– Вы что? – сказал он. – Того?

– Сам ты «того»! – сказал Вова. – Не понимаешь в стихах, так молчи.

– Нас доктор специально просил, – сказал Тоська. – Потому что у многих животы болят.

– Да, – промычал Слава. – Ну ладно. Гуляйте, дышите воздухом.

А вожатый Аркадий в тот же день, увидев, как они в десятый, наверно, раз оставили на своих постелях помятые одеяла и наполеоновские треуголки, спросил:

– Чего вы из себя дураков корчите? Какого лешего вам надо?

Аркадий, видно, не давал самому себе слова, как Тата, – не ругаться. И он припомнил им все опоздания, все «не хочу» и «не буду».

– Позор для отряда. Шуты гороховые. Чёрт знает что! – сказал он в заключение. – А тут ещё стихи идиотские.

– Не идиотские, а медицинские, – сказал Вова.

– Тогда вешайте их в санчасти.

И Аркадий ушёл, а Тоська показал ему в спину язык.

– Что-то не выгоняют пока, – сказал он.

– Ничего! – бодро заявил Вова. – Мы ещё чего-нибудь придумаем.

– Что придумаешь? Уже всё перепробовали.

Вова стал думать. Думал он минуты две.

– А я знаю, как стать пьяным, – сказал он потом. – За это кого хочешь выгонят. Даже с работы.

– Очень просто, – сказал Тоська. – Выпить и не закусывать.

– Так невкусно, – сказал Вова. – И достать негде. Надо по-другому.

– А как?

– Настойку сделать. Соберём малину, насыплем сахару, и готово. Только сахару побольше. Так все делают.

– А отчего пьяные? – спросил Тоська.

– Не понимаешь? От газа. Малина бродит. Под сахаром. Там такой пьяный газ получается.

– Тогда надо не пить, а нюхать, – сказал Тоська.

– Лучше и то и другое, – ответил Вова. – Знаешь, как вкусно!

Они набрали в стеклянную банку лесной малины, раздобыли сахару – немного на кухне, немного у ребят, – кусковой растолкли камнями, засыпали сахар в банку, накрыли бумагой, завязали и спрятали около забора в кустах. Чтоб никто без них пьяным не напился. Вова сказал, что чем дольше будет стоять, тем лучше – получится даже крепче портвейна.

– А сколько ждать? – спросил Тоська. – Часов пять?

– Дня два, – сказал Вова, подумав.

На следующий день после завтрака они пошли посмотреть своё вино. Сахар почти растаял. Вчера был похож на снег, а сегодня напоминал песок после дождя.

– Надо перемешать, – сказал Вова. – Только чем? Знаешь что? Сбегай за зубной щёткой, а я здесь подожду.

– Хитрый какой! Я за щёткой, а ты выпьешь всё, – сказал Тоська.

– Не веришь?

– Верю всякому зверю… Сам сходи.

– Ну ладно, можно и веткой помешать.

Они отломили ветку орешника и размешали не хуже, чем ложкой.

– Давай хоть понюхаем, – сказал Вова.

Стали вовсю нюхать, но скоро им надоело, и даже голова немного закружилась.

– Может, попробуем? – сказал Тоська. – Что, если уже как портвейн?

– Ладно. Только понемножку… Чур, я первый! – крикнул Вова.

Он стал пить прямо из банки и весь измазался, потому что вино было очень густое и надо было всё время стукать рукой по донышку. Потом Тоська тоже как следует измазался, и малины сразу осталось очень мало. Её и было-то с полбанки. Они доели остатки, а банку бросили через забор.

– Ну как, ещё нет? – спросил Тоська Вову.

– Чего «нет»?

– Не пьяный? Я уже немного. Голова кружится.

– А я ещё больше, – сказал Вова. – Первый кто пил?

И он стал шататься, и Тоська тоже – и так они пошли по дорожке. Вова задел какую-то девчонку, и она чуть не упала.

– Ты что? – крикнула девчонка. – Я скажу.

– Он пьяный, – сказал Тоська. – Не видишь?

– Сам ты пьяный!

– И я тоже, – согласился Тоська и даже начал петь: – «Ревела буря, дождь шумел…»

Дальше он не знал слов, а мотива не знал с самого начала.

– Дураки вы, вот что! – сказала девчонка.

Тогда Тоська стал шататься ещё сильнее и тоже толкнул её, и она снова чуть не упала.

– Ты что, очумел? – закричала она. – Рита, скажи им! Хвалятся ещё, что пьяные.

Как это они не заметили, что старшая вожатая рядом? «Если бы не пили, обязательно заметили», – подумал Вова.

– Кто пьяные? – спросила Рита.

– Мы, – сказал Вова и покачнулся.

– Вы что, правда?

– Конечно, правда, – сказала девчонка. – Развоображались!

– Идите сюда! – сказала Рита. – Ближе! Дыши́те!

– Мы и так дышим, – ответил Вова.

– На меня дыши́те, – сказала Рита. – Вот так. Что, конфетами объелись?

– Это малина, – сказал Тоська. – Настойка. Полбанки выпили.

– Кто же вам дал? – спросила Рита.

– Сами сделали, – сказал Вова. – Ещё вчера.

– А, – сказала Рита. – Ну, идите. А толкаться нечего. Даже в шутку. И так отличаетесь – опоздание за опозданием.

– Ну и здо́рово мы их напугали, – сказал Тоська, когда Рита отошла. – Правда, Хмыра? Что ещё надо делать, если пьяный?..

Самое худшее было, когда пошли в однодневный поход. Перед этим Вове с Тоськой велели получить на кухне картошку, а они взяли да набрали в мешок свёклы – кто-то из них придумал.

На привале ребята разожгли костёр и долго спорили, печь картошку или варить. Потом решили и так и так. Развязали мешок, а в нём свёкла! Вова и Тоська думали, будет смешно, а получилось совсем не смешно. Ребята чуть не разорвали их. Они, правда, не испугались – Тоська даже дал одному, который наскакивал. И Вова тоже не струсил, хотя Тоська потом доказывал, что Вова чуть не заревел: известный ведь Хмыра.

– Ну их к лешему, ребята, – сказал тогда Аркадий, – не обращайте внимания. Мы их в цирк сдадим, когда в город вернёмся… А сейчас давайте щавель собирать. Такие щи закатим!

Вова и Тоська сначала ничего не собирали. Они стояли посреди поляны и тёрли в руках какую-то траву. Но потом стали нагибаться вместе с другими.

Тут к ним подошла Тата и сказала, что её двоюродный брат тоже перешёл в пятый класс, его Женя зовут, – он, когда насмешить хочет, сделает такое или скажет, что все обязательно смеются. Потому что остроумный…

– А некоторые, – добавила она, – очень хотят, чтоб смешно было, но не получается. Даже обидно за них… Женя знаете как соседского кота назвал? Приходимец. Потому что он всё время к ним приходит…

– Ну и беги к своему Женечке, – сказал Вова. – Без остановок.

– Дур… глупец, – сказала Тата. – А у Жени собака есть. Жесткошёрстный фокстерьер.

И она отошла от них на другую сторону поляны.

Щи получились очень вкусные, но Вова и Тоська этого почти не заметили, потому что перед самой едой кто-то крикнул: «Циркачи, берите ложки!» – а одна девчонка сказала, что они Олеги Поповы, только наоборот…

На обратном пути Вова сказал Тоське, что больше не хочет сдёргивать одеяло и тонуть тоже. Всё это глупо, и никто всё равно не выгоняет.

– Сам начал, а теперь отказываешься? – сказал Тоська.

– Ничего не испугался. Просто надо другое придумать.

– Что другое? – спросил Тоська.

– А то. Я такие болезни знаю – сразу отправят. Как миленьких.

– В больницу?

– Ни в какую не в больницу, а домой. Ещё на легковой машине.

На другой день они пошли к врачу.

– Елена Львовна, – сказал Вова, – у нас с ним астеническая реакция. Честное слово. Можете проверить… И ещё животы болят.