Текст книги "Кап, иди сюда!"

Автор книги: Юрий Хазанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Мой марафон

Вас бил когда-нибудь папа?.. А меня бил… Целых три раза. Первый раз, когда я чуть под машину не попал. Мы переходили тогда улицу около ипподрома. У меня в одной руке лыжи, за другую папа держит. Я ещё маленький был – лет пяти. Вдруг я как вырвусь – и побежал на другую сторону. Сам не знаю зачем. А тут машина – старый «Москвич». Он затормозил, а было очень скользко – машина даже на месте полтора раза перевернулась и задела грузовую. Грузовой-то ничего, а «Москвич» правое крыло помял и фару выбил… Что тут было!

Шофёр выскочил, весь бледный, губы дрожат.

– Я бы таких отцов давил! – кричит.

И люди начали собираться. Одни за шофёра заступаются и папу ругают, а другие говорят, что у таких надо права отнимать, чтоб никогда за рулём не сидели.

Потом милиционер подошёл, стал у шофёра документы смотреть. А папа – у него губы тоже дрожали – говорит:

– Я готов заплатить за повреждения…

– Не надо мне вашей платы. Мне мои нервы дороже. Кто за них заплатит?

– На нервы пока расценок нет, – ответил милиционер и отдал шофёру документы. – А вы, гражданин… – Это он папе сказал.

– Знаю, – сказал папа и посмотрел на меня так, как будто первый раз увидел.

И вот тут он сунул руку мне под ушанку и больно дёрнул за ухо. Я заплакал.

Не знаю, может, раньше меня тоже драли за уши, но я хорошо запомнил только этот раз.

Папа не хотел, чтобы мама знала, что случилось, но я сам ей рассказал. И тогда папа стал так часто всем рассказывать – и соседке и дяде Володе, – что я выучил наизусть и до сих пор помню.

А второй раз совсем из-за чепухи. Мама сказала, чтобы я убрал со стола картонки, которые нарезал, а мне не хотелось. Мама ещё раз сказала и ещё. А я говорю: не хочу. Ну что тут такого? Разве я не могу не хотеть? Но мама почему-то очень разозлилась и пожаловалась папе. А папа с ней согласился, что это дурацкое упрямство и его надо выбивать, пока не поздно.

– Выбивать, – сказал я. – Как ковёр, да?

И тут папа схватил меня и несколько раз стукнул. Прямо по штанам. Я, помню, очень обиделся и стал надевать пальто.

– Уйду, – сказал я. – Ну вас.

– Уходи, – ответил папа. – Можешь и ночевать не приходить.

– И пожалуйста, – сказал я.

Кажется, я даже хлопнул дверью.

Бьют ещё, думал я, когда шёл по лестнице. Что я такого сделал? Никогда не буду разговаривать с ними. Тогда узнают. Только знаками, как немой: дай поесть или там… пришей пуговицу… Это очень легко. А если вдруг нужно сказать: звонил дядя Володя и просил передать, что сегодня не может прийти? Тогда как? Ну, это написать можно… А говорить ни за что не буду. Дерётся ещё…

Во дворе никого не было. Шёл дождь, и уже начинало темнеть.

Нарочно вот промочу ноги и заболею. Долго буду болеть, а разговаривать не буду. Даже когда жар. И уколов делать не дам. Узнают тогда. Пускай хоть все врачи из поликлиники сбегутся. И все сёстры…

Я замёрз и вошёл в подъезд. Там я прочитал правила пользования телефоном-автоматом – они висели в деревянной рамке – и ещё, что «задолжавших квартиросъёмщиков просят внести…».

Наверно, уже чай пьют. С конфетами, которые вчера мама купила. Ну и пожалуйста. Очень нужен их чай! Буду здесь стоять, пока с голоду не умру…

Потом мне показалось, что я уже заболел. Конечно, вот голова закружилась и в животе как-то не так. Может, упаду сейчас, а они выйдут и наткнутся…

– Тебя что, домой не пускают?

Это сказала Верка, из квартиры напротив. Чего она вышла и торчит? Кажется, выбросила мусор – ну и иди!.. Стои́т тут.

– Кто не пускает? Захочу и пойду.

И я позвонил в нашу дверь…

Но тогда я тоже был маленький, а вот этим летом…

Мы с папой поехали в гости к Игорю Петровичу. Он живёт за городом – там, где работает. Ехать к нему надо на электричке, а потом автобусом. Мне у них нравится, потому что рядом лес и речка, а дома каменные, как в городе. Даже странно. А люди какие-то вежливые – не как в городе: все друг с другом здороваются.

У Игоря Петровича сын, Генка. Он на два класса младше меня, но ничего – говорить с ним можно. А играть даже интересно. Только к нему всё время девчонка ходит. Знаете какая? Из восьмого класса. Он говорит, что дружит с ней. Вот чудак! Разве можно с такой дылдой дружить? А вообще эта Оля тоже ничего. Всякие загадки знает и рассказы. Например, как сделать из мухи слона? В жизни не догадаетесь! Менять можно только одну букву. Сказать? Вот как:

– Муха-Мура-фура-фара-кара-карё-кафе-кафр-каюр-каюк-крюк-урюк-урок-уток-сток-стон и слон.

Я даже не понял несколько слов, но не спросил, а Генка спросил, и Оля объяснила.

Ещё она рассказывала, что у её мамы на работе есть одна женщина – очень нечестная. Любит воровать разные вещи. Недавно косынку стащила. Красивую, красную.

– Как же она её носить будет? – спросил я. – Тут все друг друга знают.

– Она и не будет, – сказала Оля. – Накопит, а потом уедет.

– Или подарит кому-нибудь, – сказал Генка. – В другой город посылку пошлёт.

– Посылку тоже нельзя, – сказал я. – На почте узна́ют.

– Хватит вам, – сказала Оля. – Хотите слушать?.. Когда пропала косынка, к этой женщине вечером пришли. Соседи и с работы. Потому что знали, какая она, и хотели поговорить начистоту. А она в окно увидела, испугалась, думала – искать будут и бросила косынку в бак с бельём. Он на плите стоял… Ну, говорили они, говорили. Она отказывается, конечно. А потом вода в баке как закипит да как польётся через край! Смотрят, а она красная как кровь. Сначала испугались. Представляете?! Потом подняли крышку, а там бельё – всё красное!

– Уй, здорово! – сказал Генка. – И простыни?

– Конечно. А она всё равно не признаётся. Ей говорят: эх вы, даже бельё и то покраснело…

– А что ей сделали? – спросил я.

– Товарищеский суд был. Плакала она, говорила – никогда не будет.

– Я тоже украл, – сказал я.

– Что?! – спросила Оля.

– Врёт он, – сказал Генка.

– Вот и не вру, – сказал я. – Время. У нашей учительницы. Она так и сказала: «Данилов украл у меня сегодня три минуты».

– Я бы так спрятал эту косынку – никто бы не нашёл. – Это Генка сказал.

– Ничего бы не спрятал, – сказал я. – Попробуй в одной комнате да на кухне.

– И спрячу. Спорим, не найдёшь.

– Спорим, найду.

– Ну вас, – сказала Оля. – Завелись. Я домой.

Она ушла, а Генка сказал:

– Давай сейчас! Что спрятать?.. Хочешь, мамину помаду? Или папину ручку?

– Хоть десять рублей. Всё равно найду.

Мы долго ничего не могли выбрать, а потом Генка предложил:

– Вот папины очки. Только больше часа не искать. Я время замечу. Иди на лестницу.

Я вышел из квартиры, а он пока прятал очки. Дверь я не совсем закрыл, и, по-моему, он возился на кухне. Но начать я на всякий случай решил с комнаты.

– На что спорим? – спросил я, когда уже скинул одеяло с Генкиной кровати, вывернул наволочку и выбросил половину учебников из левого ящика стола.

Я торопился и поэтому не стал застилать постель и наводить порядок. Потом вместе уберём.

– На пятьдесят щелчков, – сказал Генка.

– Двадцать пять хватит, – сказал я, потому что мне было его жалко.

Конечно, в комнате я ничего не нашёл, но всё-таки всё перевернул вверх дном. Даже интересно было смотреть: как будто они переезжают на новую квартиру.

Не прошло и двадцати минут, а я уже был на кухне. Здесь было трудней – потому что и так беспорядок, особенно в шкафу. Я даже просыпал на пол какую-то крупу и опрокинул немного варенья.

– Что, нашёл? – сказал Генка. – Уже тридцать одна минута.

– Всё равно найду, – сказал я и поднял с плиты сковородку.

В это время и пришли Игорь Петрович и мой папа.

– Что за разгром? – спросил Игорь Петрович.

– Саня ищет, – сказал про меня Генка.

– В чём дело, ты можешь объяснить? – спросил папа отчётливым голосом.

Я объяснил.

– Ты всё-таки старше, – сказал мне папа. – Надо немного соображать… Немедленно приберите. Ну!

– Мы поспорили. Я должен найти, – сказал я.

– Никаких «найти», – сказал папа. – Сейчас же всё убрать!

Он отнял сковородку и подтолкнул меня к двери комнаты. Но в комнату я не пошёл, а остался стоять в коридоре.

«Что он раскричался? – думал я. – Ничего плохого я не сделал, кажется. Подумаешь, крупу рассыпал. Значит, кричать надо? Теперь вот проиграл из-за него двадцать пять щелчков! Кричит, как на маленького…»

– Пойдём! – позвал Генка.

Небось смеётся сейчас: думает – влеплю двадцать пять штук.

– Спор не считается, – сказал Генка.

– Очень мне нужны твои милости, – ответил я и зашёл в ванную.

Подумаешь, пожалел. Какой добренький…

Я задел полотенце, отмахнул его, и с полки слетела мыльница. Прямо в ванну. Даже проехалась, как шайба по льду.

«Правильно», – подумал я и бросил вторую мыльницу.

Потом свою зубную щётку, потом чью-то ещё – в футляре, потом чашку для бритья, потом…

Тут вошёл папа и сказал:

– Ты совсем взбесился? Тебе что было сказано?

И он дал мне по шее.

…Вообще я ношу очки, только когда читаю. Мне доктор выписал. А тут показалось, что я надел очки – только не свои, а чужие: так всё в глазах перекосилось и затуманилось. Но я не заплакал, а просто вышел на улицу.

Там светило солнце, пробегали собаки, малыши играли в песке, из магазина шли женщины с сумками, но мне всё казалось перекошенным и тусклым. Как будто очки не только чужие, но и тёмные.

Потом я увидел Генку с мячом – он за мной из дому выскочил.

– Ты чего? – сказал он. – Пошли уберём. Скоро обедать.

– Ну и обедайте, – ответил я. – Кто вам мешает!

– Давай сыграем, – сказал Генка и кинул мне мяч. – Пас!

Но я отбил мяч в другую сторону. Хотел в лужу, да не попал.

– Идём, – сказал Генка, когда принёс мяч. – Брось. Хочешь, я сам уберу?

Опять эти милости!.. Конечно, все хорошие, я один плохой. Знаю, что будет папа говорить: что я эгоист, самолюбивый, обидчивый, думаю только о себе… Всё знаю. Ну и ладно. Зато они добрые. Особенно Генка. Пусть его по головке гладят…

– Чего стоишь? – сказал я ему. – Никуда не пойду. Я…

– Пойдём. На обед знаешь что? Пельмени.

– Я в город поеду, – сказал я. – Надоело всё.

– И я с тобой, – сказал Генка. – Давай, правда? Пешком. Как туристы. Папа пустит. Сейчас мешки уложим…

– Нужен ты мне!.. – сказал я. – Без хороших обойдёмся.

– Чего ты? – сказал он. – Что я сделал?

Но я повернулся и пошёл. Я тогда не думал ни о каком городе, просто говорил, что в голову придёт.

– А денег-то у тебя нет! – услышал я Генкин крик.

Я шёл к автобусной станции и чуть не наткнулся на Дылду. Так я её про себя называл.

– В палатку идёшь? – спросила Оля. – Скорей, а то на обед закроется.

– Ага, – сказал я.

Я хотел попросить у неё денег на билет до города, но теперь было неудобно – ведь я сказал, что иду за продуктами. Да у неё и нет, наверно. Только ростом большая, а тоже девчонка. Я сел в автобус. Народу было мало, и скоро вошла кондукторша и стала всех обходить. Тогда я вылез.

«Пешком пойду, – подумал я. – Назло».

Я пошёл по шоссе. Минут через пять меня обогнал автобус, но я даже не поглядел на него. Сначала я вообще никуда не глядел, только себе под ноги. Даже не мог бы сказать, какого цвета «Волга» проехала, какой лес за обочиной – лиственный или смешанный, и много народа на пруду или нет… Но потом я стал замечать даже то, что не надо: как, например, в одном саду, за забором, сидел парень и ел что-то вкусное. Мне показалось по запаху, что любительская колбаса, и так захотелось откусить…

Идти стало легче, я как-то втянулся – особенно когда начал от нечего делать считать до четырёх, потом вроде стихов говорить: «Всё рав-но дой-ду до до-ма, всё рав-но дой-ду до до-ма…» Теперь я понимаю, почему солдатам всегда считают. Только им через мост нельзя в ногу идти, потому что он может рухнуть. Мне папа говорил. Им перед мостом всегда такую смешную команду подают: «Отставить ногу!» А мне можно «не отставлять», я один. Интересно, а если вдвоём или нас пять – тоже надо «отставить ногу»? Об этом я думал, когда шёл через речку. А потом стал думать, что скоро в школу и мама обещала связать мне свитер. Хорошо бы из собачьей шерсти – она самая тёплая. Жалко, мы не собирали шерсть нашей Пери. А то был бы у меня рыжий свитер. И рыжие перчатки…

– Подержи, я конус подтяну.

Это сказал мне белобрысый парень, класса так из шестого. Он на велосипеде сзади подъехал, а я и не слышал. Он спросил, куда я иду.

– В город, – сказал я. – Подвези до станции.

Белобрысый потрогал шины, посмотрел на меня так, как будто взвешивал, и сказал:

– Садись. Только я потом направо сверну. Тебе ещё километров шесть останется.

Сидеть на раме было очень жёстко. Хуже, чем на ишаке, – я один раз ездил на нём. Особенно когда белобрысый съехал на обочину: потому что шофёры всё время ругались, что мы по шоссе едем.

Он был очень любопытный, этот белобрысый. Всё спрашивал, куда, зачем… А что я скажу? Ну, я и рассказал, что отец у меня злой, как Иван Грозный, и лупит чем попало. И днём и ночью. А мама очень добрая – она мне свитер сама свяжет, из нашей собаки. Вот я к ней иду. Отец даже денег на дорогу не дал.

– У нашего Лёшки тоже, – сказал белобрысый. – Напьётся и начнёт… Я бы таких отцов знаешь… Он ударит, а я бы ответил. Честное слово. Ой!

Я даже закричать не успел. Мы налетели на какой-то камень, свалились, и я ободрал коленку.

– Восьмёрки нет, – сказал белобрысый про велосипед.

Я сидел на земле и лизал колено. Оно было такое шершавое от пыли и царапин, что я поцарапал язык.

– Ездок! – сказал я. – Лучше б я тебя вёз. Не умеешь – не берись. – Я опять лизнул колено. – Надо мне было пешком пойти.

– Можешь идти, ещё не поздно! – сказал белобрысый.

– Ну и пожалуйста, – сказал я. – Гуд бай.

Белобрысый сел и уехал. Я даже не знал, как его зовут. А всё-таки не думал, что уедет. Какой обидчивый! Что я такого сказал? Вот с кем дружить, наверно, плохо. Чуть что… Такой и в беде может бросить.

Идти пешком не хотелось, но машины шли редко, и ни одна не остановилась, когда я поднимал руку. Наверно, потому, что здесь автобус ходит. Но в автобус я садиться не стал.

Ох как скучно было идти! Даже думать ни о чём не мог. Вот если б карманный приёмник! Повесил бы на шею – красота! Включил на полную мощность – не то что дома: чуть громче, уже сосед в стенку стучит…

Я, наверно, устал и хотел есть, но главное – мне было скучно. Я пробовал петь, скакать на одной ноге, читать стихи, идти задом – всё было неинтересно.

Потом я придумал: пройти четыре шага и повернуться. И опять четыре шага. Раз, два, три, четыре. Кругом… Раз, два, три, четыре. Кругом… Раз, два…

– Смотрите, ребята, псих идёт! – услышал я.

Я остановился. Голова немного кружилась, поэтому я не сразу увидел, кто назвал меня психом. Их было человек шесть на поляне. Они сидели около костра, а над костром… А над костром висел котелок, и когда я перепрыгнул через кювет, то увидал, как в котелке что-то булькает. Я не хотел к ним подходить, но само получилось. Про «психа» я вспоминать не стал, а только сказал:

– Тут разве костёр разрешают?

– «Разрешают – не разрешают»! – сказала девчонка. – Если об этом думать, со скуки умрёшь.

Рядом с костром лежали мешки, палки. А вон палатка. Туристы, значит.

– У нас двухдневный поход, – сказал мальчишка. – По нашему району. Мы из Покровского.

– Сейчас малый привал, – сказал другой. – А большой через два часа.

– Я тоже километров двадцать прошёл, – сказал я.

– Откуда?

Я назвал.

– Ну, это и девяти не будет, – сказала вторая девчонка. – У тебя тоже поход?

– Нет, – сказал я. – Важней. Я к матери иду. Ушёл от отца. Он меня бьёт…

И вдруг мне стало так скучно врать про злого отца, а другого ничего придумать не мог, и вообще очень хотелось есть. Котелок булькал всё сильней.

– Суп? – спросил я.

– Каша, – сказала первая девчонка. – Где твоя мать живёт? Не с отцом?

– В городе, – сказал я. – А какая каша?

– Значит, две квартиры. Здо́рово! – сказал кто-то.

– Чего «здо́рово»? – сказала девчонка. – Тебя бы лупили, узнал бы, где раки зимуют.

– А знаешь, где они зимуют?

Это он меня, что ли, спрашивает? Раков тоже едят. Ещё как! Мама покупала. Красные такие.

– Они себе норы роют и там спят.

«Кто спит? – подумал я. – Чего он мелет? Лучше бы в костре помешал. Вдруг палка обгорит и каша бух в огонь?»

Мальчишка, который сидел ближе всех, засмеялся.

– Колька и Стёпка знаешь что придумали? На спине друг друга нести. По очереди. Так, говорят, меньше устанешь. Хо, меньше! Через полкилометра выдохлись. – Он опять засмеялся.

– Митька-то!.. На ежа сел, – сказала девчонка.

– Ничего не сел! Я рукой об землю опёрся.

«Чего они смеются? – подумал я. – Ну, сел и сел. Что такого?».

Я подошёл к кусту, сорвал ягоду и сунул в рот. Хоть что-нибудь пожевать.

– Выплюнь! Ты что?! – закричал Митька. – Это волчья! От двух умрёшь!

– Я одну взял, – сказал я, после того как выплюнул.

Девчонки вынули из мешка хлеб и стали его разламывать.

– Интересно, – сказала одна из них, – кто изобрёл мороженое?

– Александр Македонский, – сказал я.

– Ври, – сказал мальчишка.

Но на этот раз я не врал. Я читал где-то, что после самых жарких боёв он любил смешивать снег с мёдом и с фруктами.

– Ребята, – сказал я, – есть очень хочется.

– Чего ж молчал? – сказал Петька. – Давай бери… Тонька, кинь ему ложку.

Ух, и наелся! Я бы с ними и в поход пошёл – они меня звали, – если у меня хотя бы одеяло или мешок был. А так что же – только им помешаю. Уж лучше домой пойду.

Теперь было не так скучно идти. Я даже подумал, что хорошо бы вернуться к Генке, но до станции ведь гораздо ближе.

Когда я поднялся на платформу, начало смеркаться. Минут через двадцать подошёл поезд, и я сел. Без билета, конечно. А на что я куплю? Да и контролёры вечером, наверно, не ходят. У них ведь тоже рабочий день.

Кто-то хлопнул меня по плечу… Что ещё надо? Я повернул голову.

– Ваши билеты, – сказал дяденька.

Я молчал.

– Ты что, немой? – спросил он.

– Да, – сказал я. – То есть нет. Билета нет.

– Сейчас на остановке выйдешь, – сказал контролёр.

– Мне домой надо, – сказал я.

– Стыдно, – сказал контролёр. – Большой уже… Ваши билеты.

Я думал, он забыл, но на первой станции он меня вывел из вагона. Электричка загудела, прямо как будто засмеялась, и ушла. Дурак, я не сообразил в другой вагон сесть. Теперь жди следующего поезда. Вечером они редко ходят.

Я прочёл всё пригородное расписание, узнал, почём билет на собаку, сосчитал, сколько шагов от одного конца платформы до другого, пропустил три товарных и два дальних поезда – и только тогда подошла электричка. В вагонах уже горел свет.

Я сел и стал глядеть в окно, но за ним было темно, и я видел только своё отражение.

«Зачем я еду? – подумал я. – Играл бы сейчас с Генкой в шашки или книгу читал – у него много интересных, хоть он на два класса младше. А папа-то беспокоится… Надо, как приеду, сразу телеграмму дать. Телеграф ночью работает. Только я уж не пойду, пусть мама…»

Я отвернулся от своего отражения и увидел, и говорят: стреляй, мол, если что… На то и ружьё дано. А то весь лес растащат. Долбят, долбят… А кто его тащит? Один-два, может, найдутся каких… Из-за них никому не верим. Ай, что делают!..

Он ни к кому не обращался и говорил как будто для себя. Потом совсем замолчал и молчал очень долго. Или так показалось ребятам.

– Мы за павлинами пришли. Вы их не видели? Нам Алиев разрешил. – Это Абдулла сказал.

И только сейчас Серёже стало очень страшно: он понял, что стреляли в него, и вспомнил, как просвистел заряд.

– Какое у вас ружьё? – спросил Омар.

– Сейчас совсем, темно будет, ребята, – сказал лесник. – Меня Даа́й зовут. Шари́пов фамилия… Ко мне пойдём. Здесь недалеко. Накормлю вас…

– Мы не хотим есть, – сказал Зульфукар. – Нас Алиев знаете как…

– Темно будет, – повторил лесник. – Всё равно дороги не найдёте. Зайдём ко мне, а потом вас провожу.

– Спасибо, – сказал Серёжа. – А как же павлины?

– Подумаем, – сказал лесник и поправил ружьё. – Пошли.

Уже в темноте подошли они к дому лесника.

– Назад! – крикнул Даай огромной овчарке и провёл ребят в дом.

…Зульфукар оказался неправ: когда на столе появился горячий хинкал – чесночный суп с томатами и огромными клёцками, – а рядом мясо, ребята быстро позабыли о щедром угощении у Алиева и стали усердно прихлёбывать суп, макая в него куски баранины.

Вдруг Омар чуть не подавился. Его друзьям грозило то же самое, если б и они в этот момент набрали полный рот хинкала. Потому что совсем рядом, чуть не под окном, раздался громкий противный павлиний крик.

– Они сюда пришли! – закричал Абдулла. – Ребята, бежим! Дядя Даай, помогите!

– Постойте, – сказал Даай и улыбнулся в бороду. – Никуда не торопитесь. Они не уйдут.

– Почему? – спросил Омар, когда проглотил, наконец, кусок.

– Они давно у меня живут, – сказал Даай. – Если бы я знал раньше про то, что вы рассказали…

– Значит, можно взять? – спросил Серёжа.

А Зульфукар просто сказал:

– В Африке гориллы, в Африке слоны.

– Да-а, – сказал Омар. – А как мы возьмём? Под мышку, что ли?

– Я вам пришлю, – сказал Даай.

– Нет уж, знаем! – сказал Абдулла.

– Слово горца – привезу! – сказал Даай. – И в аптеку жаловаться не придётся. А теперь вот что… – Он посмотрел на часы. – Я ухожу в аул: поговорю с председателем, чтоб машину завтра дал, и телеграмму пошлю в город. Срочную. Давайте чей-нибудь адрес… Какую? Такую: «Серёжа Омар Зульфукар Абдулла ночуют колхозе не беспокойтесь завтра приедут павлинами». Ясно? Можете пока приёмник включить.

И он ушёл.

– Дома не поймут, – сказал Омар, – какими павлинами.

– Ничего, – сказал Зульфукар. – Когда на машине приедем да привезём, сразу поймут. Хуннинга́мия ланцетная.

– Хулиганил, – сказал Омар.

– Чего смеётесь? – ответил Зульфукар. – Думаете, это так, чепуха какая-нибудь или ругательство? Это ёлка в Ботаническом саду, в Батуми. Мне отец рассказывал…

Когда лесник Даай вернулся из аула, по радио передавали концерт по заявкам моряков, а ребята спали.