Текст книги "Камрань, или Последний "Фокстрот""

Автор книги: Юрий Крутских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Но разным безобразиям не суждено было случиться. Нравственность нашего в высшей степени целомудренного произведения не успела пострадать. Противным голосом дневального прозвучала самая ненавистная на флоте команда «подъём!». Песнопения оборвались на полуслове, мулатки испуганно попрятались. Та, которая мгновение назад плотоядно облизывалась и тянула Ваню в кусты, вдруг сделала свирепое лицо и визгливо закричала: «Денисов, и что мы лежим?! Команда „подъём“ тебя не касается?!»

Глаза были словно заклеены суперклеем «Момент», и никакими силами невозможно было разомкнуть веки. Суперклей, похоже, проник и в мозги: они не хотели включаться, а кое-как включившись, отказывались загружаться и объективно воспринимать реальность. Постепенно до Вани стала доходить печальная правда жизни: он на флоте, он «карась», то есть никто, пустое место… Сейчас надо вставать, бежать на зарядку, делать утреннюю приборку, идти строем на подводную лодку… там драить, чистить, скоблить… И так целый день! И потеть… потеть… потеть… Захотелось домой, к маме… А ещё захотелось заплакать.

Но на флоте существует масса способов быстрой загрузки зависшего компьютера, приведения в норму мозгов и молниеносного излечения любых форм меланхолии. Смиряться с неприглядной действительностью Ване пришлось уже лёжа на полу, куда он приземлился после того, как был сброшен с койки второго яруса. Весьма удачно, надо сказать, был сброшен, без лишнего травматизма. Окончательно с реальностью Ваня смирился, когда после зарядки и гигиенических процедур делал утреннюю приборку в гальюне и умывальнике.

День выдался жаркий. После краткого, но обильного тропического ливня было влажно и душно, как в русской бане. Дорога от казармы до пирсов, занимавшая обычно не более 15 минут, на этот раз показалось Ване бесконечной. Потом был подъём флага и развод на работы. Двадцать минут под палящим солнцем на раскалённой палубе плавучего пирса Ване показались вечностью. То и дело подступала тошнота, начинало темнеть в глазах. Ваня крепился из последних сил, чтобы не упасть. Он ни за что не хотел показаться слабым. Ещё на призывном пункте, получив распределение на флот, матрос Денисов поклялся себе, что ни при каких обстоятельствах не сломается и, как настоящий мужик, выдержит всё, что преподнесёт повернувшаяся к нему огромным своим задом злодейка-судьба.

Случай испытать себя представился незамедлительно. Как мы помним, подводная лодка собиралась в море, и команда готовила корабль к будущей героической борьбе со стихиями. Особенно много работы было у представителей славной БЧ-5, к которой имел счастье принадлежать и матрос Денисов. Работ было много, а времени мало, поэтому перекуров старпом не давал. Сам он не курил и вносил таким образом посильный вклад в дело оздоровления нации. Один краткий перерыв на обед – и вновь вся команда жарится в прочном корпусе: скоблит, драит, красит... Ване, как вы понимаете, скучать тоже не приходилось. Будучи уже большим специалистом по гальюнам, он и здесь, на подводной лодке, не мог изменить своему амплуа. Ещё при разводе на работы механик приказал старшине команды трюмных, хорошо известному нам уже мичману Затычкину Арнольду Кузьмичу, разобраться с фановой системой. Во время последнего выхода в море выяснилось, что по работе данной системы имеются замечания: при нахождении корабля под водой уже через сутки в отсеках начинает ощущаться присутствие неких малоприятных миазмов или, говоря словами Гейне, начинает пахнуть чем-то, не имеющим ничего общего с одеколоном. Если же гальюнами пользуются интенсивно, что обычно наблюдается после подъёма, то запах доходит до кают-компании и даже до каюты командира! Непорядок, который срочно требовалось устранить.

Арнольд Кузьмич быстро разобрался в причине неприятного запаха и в два счёта устранил неисправность: всего-то пришлось заменить прокладку на вентиляционном клапане и вставить в него новый угольный фильтр. Но в процессе устранения неисправности обнаружилась новая проблема. Срочно следовало зачистить и покрасить специальной краской, стойкой к воздействию различных биологических сред, поржавевшую внутреннюю поверхность той цистерны, куда, собственно, сами эти биологические среды и сливаются. Данную ответственную работу решено было поручить матросу Денисову. Вы не подумайте, что здесь имелся какой-то элемент дедовщины или несправедливости по отношению к молодому матросу. Совсем не так. Вышеупомянутая цистерна находилась в непосредственном заведовании матроса Денисова как трюмного машиниста, и его прямой обязанностью являлось её содержание в надлежащем исправном состоянии. К тому же мичман Затычкин был ответственным и справедливым начальником, а для своего личного состава был ещё и отец родной, поэтому он не сразу засунул молодого моряка в железную бочку, которая ещё пару недель назад была заполнена под завязку смесью тех самых биологических сред, а сначала залез в неё сам.

Арнольд Кузьмич, хоть и не знал в своё время закона Архимеда и в теории поначалу был слабоват, всегда считался практиком высшей пробы и имел золотые руки. Он был из плеяды тех старых мичманов, которые руководили личным составом по принципу «делай как я». Вот и на этот раз он первым спустился в фекальную цистерну и, взяв в руки скребок, ветошь и совок, собственноручно показал подчинённому – что и как надо делать. И лишь только убедившись, что Ваня уразумел и всё делает правильно, вылез наверх. Оставив Денисову сменщика – чтобы работа шла быстрее, ну и чтобы в случае чего помог выбраться наружу, – Арнольд Кузьмич обтёрся ветошью и пошёл заниматься другими не менее важными делами.

Цистерна хоть и была пустая, но нахождение внутри неё всё равно оставалось малоприятным. К тому же солнце, стоявшее уже почти в зените, жарило чёрный корпус подводной лодки так, что возле бортов кое-где уже начинала закипать вода. Не скажу, что цистерна, в которой работал Ваня, была раскалена докрасна, но всё равно жара внутри стояла невыносимая.

Несмотря на страшную вонь, от противогаза Ваня сразу же отказался: за считанные минуты резиновая маска наполнялась по́том, и возникала реальная опасность захлебнуться. Да и запах скоро перестал ощущаться, чего нельзя сказать про жару. Были моменты, когда Ваня не прочь был бы умереть, но так, чтобы не навсегда, а чтоб потом воскреснуть. Будучи комсомольцем и человеком передовых материалистических убеждений, Ваня тогда невзначай подумал, что если Бог действительно существует, а, соответственно, существуют ад и рай, то находящимся в преисподней грешникам приходится ничуть не хуже, чем ему сейчас. Не то чтобы Ваня в чём-то усомнился или возроптал, но у него возникла шальная мысль – за какие грехи Господь так его карает? А что если ад всё же есть, и пребывать там грешникам придётся целую вечность? Не лучше ли на всякий случай перестать грешить? Пока не поздно.

Но адовы муки не сломили матроса Денисова, он действительно оказался Настоящим Мужиком и с честью выдержал испытание преисподней. Когда становилось совсем уж невмоготу, когда пот заливал глаза и сердце, казалось, вот-вот лопнет и разлетится мелкими кусочками по всей цистерне, Ваня вспоминал своего деда-танкиста. Дед прошёл всю войну на легендарной тридцатьчетвёрке. Конечно, он рассказывал внуку о боях и подвигах, но Ване сейчас припоминались совсем не героические эпизоды, а, можно сказать, бытовые. Например, вспомнился рассказ деда о Курской дуге – не о самом сражении, а о том, как, совершая марш-бросок, танки ехали двое суток по раскалённой степи без сна и отдыха. Как июльское солнце и жар работающих дизелей делали невозможным нахождение живых существ внутри железных коробок. Как закипали, перегревались моторы, как пот заливал глаза, как рвалось наружу бешено колотящееся сердце… Но в тех машинах находились тоже Настоящие Мужики, и было им тогда, как и Ване сейчас, по двадцать лет. Все танки дошли до цели и с ходу вступили в бой, танкисты выполнили свой долг, и дед Вани был в их числе. Накатывало чувство гордости за деда, за советских людей, совершивших невозможное. Это чувство переполняла душу, и Ваня драил, красил, потел...

Известно, что в жизни всегда есть место подвигу, но подвиг – это порыв, эмоция, мгновение, и пусть простят меня герои, если скажу, что на это способен любой оказавшийся в нужное время в нужном месте. В военном же деле самым трудным считается грамотное и ответственное исполнение повседневных служебных обязанностей. Вот и матрос Денисов совершал настоящий подвиг, который был бы не под силу другим, пусть смелым и лихим, умным и решительным, но менее выносливым, менее старательным и ответственным. Теперь он имел полное право носить высокое звание Мужик. По этому поводу вспомнилось мне такое вот стихотворение Розенбаума.

Кредит доверия у женщины истрачен,

Амур ей подмигнул – и был таков.

Куда ни плюнь – везде сплошные мачо,

А очень не хватает мужиков.

Одет с иголочки, подтянут и накачан,

Да так, что не сгибается рука,

Изысканная речь – ну чистый мачо,

А хочется послушать мужика.

В Чечне недавно вышла незадача:

В один из не скажу каких полков

Приехали служить четыре мачо,

А командиры ждали мужиков.

Солдаты – не пойму, какой – удачи,

С банданами поверх тупых голов,

С чеченками вели себя, как мачо, –

Подставили полроты мужиков.

Их вытащили. Ну а как иначе?

Бросать своих у наших не с руки.

В родную часть уделавшихся мачо

Доставили простые мужики.

Я не люблю козлов, а петухов – тем паче,

Один у них с павлинами язык.

И тот, кто держит на Руси себя за мачо,

По жизни – сто процентов – не мужик!

Понимая, что сделал почти невозможное, Ваня был доволен и страшно горд собой. За свой подвиг он получил благодарность и крепкое рукопожатие непосредственного начальника, мичмана Затычкина. Утренняя хандра совсем было улетучилась, жизнь налаживалась и казалась уже не такой дрянной и беспросветной, но скоро на горизонте вновь замаячили зелёная тоска и рутина. Говоря кинематографическим языком, «место встречи изменить нельзя». После отбоя Ваня опять стоял посреди гальюна, покачиваясь от усталости и прячась за швабру. Это у него уже почти получалось. Нынешний день стоил Ване никак не меньше трёх килограммов пота, а это вкупе с несколькими килограммами, потерянными в предыдущие дни, делало его похожим на доходягу из Бухенвальда.

Сегодня Ваню инструктировал и передавал бесценный опыт сам дежурный по команде, целый старшина второй статьи. Ване всё и так было понятно и хотелось побыстрее начать, чтобы побыстрее закончить, но старшина второй статьи Матюгин продолжал разглагольствования. Войдя в роль убелённого сединами морского волка, мудрого наставника и требовательного командира, Матюгин уже минут сорок не мог заткнуться. Он то рассказывал поучительные истории из своей жизни, то вдруг ни с того ни с сего начинал орать, что «карась» пошёл уже не тот, что «караси» оборзели и не оказывают должного уважения «годкам», норовят прикинуться шлангом и ничего не делать, но он, Матюгин, их насквозь видит, и с ним такие штучки не пройдут…

Ваня стоял навытяжку, боясь пошевелиться, и из последних сил подавлял предательскую зевоту. Трудно было изображать бравый вид после трёх бессонных ночей и тяжелого трудового дня. Страшная усталость гнула к земле, в ушах звенело, кружилась голова, подташнивало, но Матюгин, похоже, не собирался затыкаться. Помощь пришла откуда Ваня никак не ожидал.

Глава 42 Три добрых дела мичмана Затычкина

Было около часу ночи, когда мичман Затычкин Арнольд Кузьмич, задержавшись сверхурочно на подводной лодке, вернулся в казарму. День выдался тяжёлый и муторный, пришлось хорошо попотеть, причём как в прямом, так и в переносном смысле, поэтому Арнольд Кузьмич был слегка на взводе.

По пути он завернул в кабачок к другу Хуаню, где его жена, обворожительная Чанг, плеснула мичману что-то забористое из красивой бутылки. Буквально с первого стакана на душе у старого моряка потеплело, от сердца отлегло, разгладились морщины на суровом лице, и губы скривились в некое подобие улыбки. После второго стакана настроение улучшилось многократно, захотелось сделать что-нибудь хорошее или, на худой конец, набить кому-нибудь морду. В идеале, конечно, хотелось сделать и то и другое, но как это было совместить?

Остановившись перед входом в казарму, Арнольд Кузьмич на минуту задумался, почесал затылок и глубокомысленно закатил глаза. С чёрного неба ему по-приятельски улыбалась Луна. Мириады звёзд весело подмигивали и что-то интимно нашёптывали на ухо. Обратясь в слух, Арнольд Кузьмич попытался уловить, о чём идёт речь, но двух стаканов, принятых из рук обворожительной Чанг, для этого оказалось явно недостаточно. Мысли отсутствовали полностью, в голову ничего не приходило. Оставалось одно – бесславно ложиться спать.

Существует множество способов сделать что-нибудь хорошее, и самый из них простой – не сделать ничего плохого. Не вдаваясь в дебри, Арнольд Кузьмич именно с такого способа и начал. Пройдя мимо нагло спящего на тумбочке дневального, мичман его пожалел и не наказал, не снял с дежурства и даже не разбудил, чем, собственно, и открыл свой счёт добрых дел.

Из гальюна доносились возбуждённые голоса. Не будучи излишне любопытным, Арнольд Кузьмич всё же туда заглянул – по одной, впрочем, вполне естественной надобности. Застав сцену, описанную ранее, он задал себе резонный вопрос: а почему, собственно, его непосредственный подчинённый матрос Денисов, который уже два часа как должен отдыхать, стоит сейчас навытяжку перед старшиной второй статьи Матюгиным и в чём-то перед ним виновато оправдывается? А завтра невыспавшийся матрос открутит не ту гайку, откроет не тот кран и утопит, не дай бог, подводную лодку! Под угрозой стояла живучесть корабля, и старшина команды машинистов-трюмных мичман Затычкин никак не мог такого допустить.

Выяснилось, что Матюгину не понравились отсутствие задорного блеска в глазах и недостаточное рвение, с которым матрос Денисов приступил к уборке в гальюне. На вопрос, а почему, собственно, Денисов, а не спящий на тумбочке дневальный Багров или, на худой конец, не сам он, Матюгин, должен это делать, Арнольд Кузьмич получил развернутый и вполне аргументированный ответ, что, мол, не царское это дело им, заслуженным «годкам», почти уже дембелям, гальюны драить. Свой долг они уже исполнили, пусть молодые теперь исполняют…

Аргументация была мощная, но Арнольд Кузьмич почему-то с ней не согласился. Более того, не вступая в дискуссию, он отобрал у матроса Денисова швабру и отправил его в кубрик спать. Матюгину же настоятельно порекомендовал прекращать разглагольствования и, если не может заставить прибуревшего своего дневального исполнять свои прямые обязанности, приступать к приборке самому и немедленно. Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, Арнольд Кузьмич собственноручно сопроводил Денисова в кубрик и вышел оттуда лишь убедившись, что Ваня лёг в койку и спокойно засопел.

Записав себе на счёт ещё одно доброе дело, мичман Затычкин, довольный, вернулся в гальюн. Матюгин курил, поплёвывая и стряхивая пепел прямо на кафельный пол. Он о чём-то вяло переговаривался с дневальным по команде матросом Багровым, который наконец-то проснулся, слез с тумбочки, но был этим страшно недоволен. Вошедшего мичмана они не удостоили взглядом.

– Ну что? Начнём? – Арнольд Кузьмич приветливо подмигнул и протянул швабру. – Ну, кто смелый?

Смелых не нашлось. Багров, напевая что-то под нос, отошёл к окну, демонстративно отвернулся и, уставившись в абсолютно чёрное стекло, принялся там что-то усердно высматривать. Матюгин сделал последнюю долгую затяжку и, выпустив струю дыма в сторону мичмана, бросил бычок в забитый до краёв, наполненный жижей писсуар. Послышался быстрый «пшик». Матюгин криво зевнул, передёрнулся и с самым независимым видом направился к выходу.

– Э нет. Иди сюда! – крепко схватив за локоть, Арнольд Кузьмич резко подтянул его к себе. – Так, из-под какого ты хвоста, говоришь, выпал?

– … ???

– Сколько, спрашиваю, отслужил, боец?

Опешивший Матюгин потянул было руку, пытаясь освободиться, но Арнольд Кузьмич сдавил локоть сильнее.

– Два года… – просипел Матюгин, морщась от боли. – Отпусти… те, больно же!

– А я двадцать лет! Тебя, боец, мама с папой ещё даже делать не начинали, когда я в свою первую автономку пошёл… Матросом... И служили мы тогда срочную не три года, как вы сейчас, а четыре! Ты ещё под стол ходил и пЫсал через калошу, а я уже таких, как ты, умников Родину любить учил! Так что кто у нас тут «годок»?

Арнольд Кузьмич сильнее сдавил локоть и ещё ближе подтянул Матюгина к себе.

– Полчаса на уборку даю! А будешь вы@бываться – швабру вот эту о голову сломаю, – тихо и зловеще проговорил мичман, дыша Матюгину прямо в лицо.

– Ты понял, боец?

– Вы, товарищ мичман, не имеете права мне указывать… – сипло заговорил Матюгин, морщась от боли и не оставляя попыток вырваться. – Я не вашей команды, не вашей БЧ, а то, что вы больше меня отслужили, так это не имеет никакого значения... Сейчас всё по другому. Идите вон, своими маслопупами командуйте. А я вам не…

Матюгин не успел закончить мысль. Неожиданно Арнольд Кузьмич оттолкнул его от себя. Рассекая со свистом воздух, швабра мелькнула, сделала дугу и с сухим треском разломилась о голову говорившего. Вторая половина её звонко запрыгала по кафельному полу и отлетела под ноги Багрову. Оторвавшись от сосредоточенного созерцания черноты в окне, тот обернулся и с опаской глянул на товарища мичмана.

– Я, Матюгин, не хочу тебя бить… непедагогично это, – поигрывая в руке половинкой швабры, Арнольд Кузьмич, улыбаясь, смотрел на растерянного, опасливо втянувшего голову в плечи Матюгина. Бережно ощупывая темечко, он то и дело подносил к глазам ладонь, высматривая, есть ли кровь.

– Не заставляй меня, боец, делать тебе плохо, – глаза мичмана лучились самой нежной и ласковой добротой, а в голосе слышалась почти отеческая забота. – А то ведь я сейчас и этот огрызок о твою башку сломаю… А может быть, ты хочешь по Уставу? – Взгляд мичмана сделался ещё добрее. – Хочешь, я сейчас старпома разбужу? Он поднимет команду, и мы устроим всенародное шоу: старшина второй статьи Матюгин, невзъ@бенный «годок», собственноручно гальюн драит! Я почему-то уверен, что после этого ты будешь пидорасить гальюны по три раза в день… до самого дембеля. Хочешь, устрою?

Матюгин, хотя и был слегка не в себе, в нём ещё бурлило негодование, и униженная гордость давала о себе знать, сообразив, что сейчас можно нарваться на ещё больший позор, отрицательно замотал головой.

– Ну вот и славненько… – просиял Арнольд Кузьмич.

Он взял Матюгина за локоть и бережно подвёл его к ближайшему писсуару:

– Ну что, боец, начинай… Сам… Пока никто не видит.

Матюгин в нерешительности затоптался.

– Что? Боишься ручки запачкать? Забыл, как это делается? – поймал Арнольд Кузьмич его брезгливый взгляд. – Смотри… За науку денег не беру! – и, отодвинув Матюгина, сунул руку по самый локоть в резко пахнущую аммиаком жижу. Через мгновение, разжав кулак, он бросил под ноги горсть набухших окурков.

Матюгин остолбенел, отвесил челюсть и выпучил глаза. Он даже не сообразил вовремя отстраниться, когда, едва стряхнув с пальцев янтарные капли, мичман по-отечески похлопал его по плечу.

– Дальше – сам. И дневального своего научи...

Закончив импровизированный мастер-класс, Арнольд Кузьмич проследовал в умывальник, откуда сразу же донёсся шум с силой ударяющей в раковину воды.

Старый мичман был доволен собой. Ещё одно доброе дело занесено в актив: два оторвавшихся от реальности, но в общем-то неплохих бойца были бережно опущены с небес на землю и спасены от грандиозного позора. На этом Арнольд Кузьмич решил успокоиться и добрые дела на сегодня прекратить. Сладко позёвывая в предвкушении заслуженного отдыха, он отправился спать. По пути заглянул в кубрик, где незадолго до этого оставил своего матроса. Ваня спал, мерно посапывая, уткнувшись в подушку, и не обратил на мичмана никакого внимания.

Но не суждено сегодня было выспаться ни ему, ни Арнольду Кузьмичу, ни Матюгину, ни вообще никому... В полтретьего ночи по гарнизону объявили тревогу. Весь личный состав был поднят с коек и, пугая топотом ног мирно спящих по своим хижинам аборигенов, бегом отправился на подводную лодку. Началось экстренное приготовление всех кораблей соединения к бою и походу. По готовности корабли отошли от пирсов и проследовали в точки рассредоточения. Никто не знал, что случилось. По отсекам поползли слухи, что началась война и получено распоряжение снять блокировки с ядерного боезапаса. Так как в этом случае поход может быть только в один конец, кое-кто принялся писать посмертные записки потомкам и упаковывать их в бутылки. Спать никому уже не хотелось.

Под утро, наигравшись в войнушку, проверив боеготовность и бдительность личного состава, командование успокоилось и дало отбой тревоги. Корабли пришвартовалась, экипажи вернулись в койки. До подъёма оставался ещё целый час.

В шесть утра наступил новый день, и практически сразу матрос Денисов пожалел, что дожил до него. Утром его глаза вновь были будто заклеены суперклеем «Момент», а в мозги его, похоже, выдавили аж целый тюбик. Ненавистная команда «подъём!», прозвучавшая где-то далеко и глухо, как сквозь вату, вызвала в душе смутное беспокойство. В голове не было ни одной мысли, но беспокойство ширилось и постепенно трансформировалось в панику. Пробудившееся правое полушарие, отвечающее, как известно, за логику, вовремя подсказало Ване, что если он сейчас не встанет, то его снова уронят с койки, и вряд ли на этот раз падение со второго яруса окажется столь же удачным. Левое полушарие ничего не подсказало, оно зевнуло и повернулось на другой бок.

Глава 43 Утренние круги ада, или О чём среди ночи может поведать пьяный сантехник

Делать нечего, надо было вставать. Собрав остатки силы воли, Ваня откинул простыню и сел на краю кровати, свесив худые ноги. Его знобило и мутило, видимо, вчера хватил-таки тепловой удар. Открыть глаза получилось лишь с помощью пальцев. В образовавшуюся щель Ваня смог разглядеть несколько соседних коек с копошащимися на них телами да на нижнем ярусе, прямо под ним, сладко спящего старшего матроса Павликова. Пользуясь правом «годка», Павликов не спешил вставать и досыпал положенные ему по сроку службы лишние десять минут после подъёма. «Карась» Денисов такого права ещё не имел, поэтому принялся суетливо спускаться вниз. Как ни старался Ваня сделать это максимально осторожно, не свалиться и не потревожить чуткий сон соседа снизу, но это ему не удалось. Конечности плохо слушались, половина мозга так и не включилась, в результате чего нога соскользнула, и Ваня наступил Павликову на голову.

Следующие пять минут матрос Денисов был занят получением по морде. Освободившись, облизывая разбитую губу и поплёвывая кровью, Ваня побежал на зарядку. После третьего круга по стадиону у него закололо в боку, после пятого он почувствовал, что умирает. Ускоряющий пендаль спас ему жизнь, и Ваня с разгона пробежал лишних три круга. Потом были подтягивание на перекладине, отжимание в упоре лёжа и выполнение комплекса вольных упражнений. Подкатывала тошнота, темнело в глазах – смерть так и не наступала. Но не всё было плохо: в это утро ему не пришлось убираться в гальюне!

За завтраком Ваня не притронулся к пище. Головокружение и тошнота не проходили. Он надеялся, что умрёт по дороге на корабль и наконец-то избавится от мучений, но и здесь ему не повезло. Впереди Ваню ждали новые круги ада.

В первой половине дня по боевым частям проходили занятия по специальности. Не выспавшимся был весь личный состав, все матросы зевали, клевали носом, отвечали невпопад, но задание выучить до утра наизусть книжку «Боевой номер» получил только матрос Денисов. И хотя книжка эта невесть какой фолиант (а маленький, размером с пол-ладони блокнотик с убористым текстом), однако выучить всё, что там написано, за одну ночь человеку даже выше среднего уровня развития было непросто. Впрочем, должен сказать, что и в этом случае не усматривалось никакого проявления дедовщины, так как любой молодой матрос получает такое задание в первый же день по прибытии на корабль, – так же, как в первый же день учится пользоваться подводным гальюном, а на первом погружении – выпивает плафон забортной воды. Флотские традиции! Поэтому, выяснив, что его подчинённый до сих пор не знает своих обязанностей по боевому расписанию, старшина команды просто не мог поступить иначе.

Досталось и непосредственному Ваниному начальнику, старшине первой статьи Грибову. Арнольд Кузьмич отчитал его за слабую работу с молодым пополнением и объявил, что пока матрос Денисов не будет подготовлен теоретически и практически к самостоятельному исполнению обязанностей и не сможет его полностью заменить, Грибов на скорый дембель может не рассчитывать. А кроме того Арнольд Кузьмич сообщил, что если ещё раз застанет Денисова после отбоя за кого-то работающим в гальюне, то Грибов тут же его там и заменит.

После обеда началась обычная корабельная суета: боцманская команда скоблила, покрывала суриком и чернью корпус подводной лодки, мотористы драили и крутили гайки, перебирали свои дизеля, электрики вскрывали распределительные коробки и электрощиты, проверяли контакты и замеряли по отсекам сопротивление изоляции. Нам, минёрам, тоже нашлось чем заняться: из-за высокой влажности стали покрываться ржавчиной бугеля, удерживающие запасные торпеды на стеллажах. Если ржавчину вовремя не убрать, бугеля потеряют прочность и в сильный шторм могут лопнуть и не удержать торпеды на своих местах. Но больше всех работы было у машинистов-трюмных. О том, где находилась основная часть их заведования, можно понять уже из самого названия специальности. Огромное количество клапанов, кранов, задвижек, кингстонов и прочего железного барахла размещалось в сырых трюмах по всей длине подводной лодки. Всё это железо в тропиках с неимоверной быстротой ржавело и требовало ежедневного скрупулёзного ухода.

В этот день у матроса Денисова появилось ещё несколько поводов вспомнить деда-фронтовика. В первый раз это произошло, когда вместе с Грибовым он сидел, согнувшись в три погибели, в трюме центрального поста, шприцевал и разрабатывал вручную закисший кингстон цистерны главного балласта; во второй – когда, стоя на карачках в узком аппендиксе, зачищал под ветошь трюм седьмого отсека. В обоих случаях было невыносимо жарко, тесно и темно почти как в танке. Невероятно, но Ване даже удалось поспать! Закончив уборку в трюме, он залез в фекальную цистерну, которую до блеска зачистил и покрасил вчера. Краска высохла, и там уже не так плохо пахло. Свернувшись калачиком, Ваня минут двадцать сладко прикемарил. Как Штирлиц, он проснулся в строго намеченное время. Должен сказать, что Ваня вовремя это сделал: проспи он ещё хотя бы двадцать минут – и мог бы никогда не проснуться. Хоть краска и высохла, дышать в замкнутом объёме было уже совсем нечем.

Вечером старшина первой статьи Грибов, отбив Ваню у хищных «годков», желающих куда-нибудь припахать бесхозного «карася», посадил его в Ленинской комнате и устроил строгую экзаменацию. Недоверчиво поглядывая на тщедушного бойца с ввалившимися поблёкшими глазами, он нарисовал ему принципиальную схему системы погружения-всплытия подводной лодки, объяснил, что к чему, и через десять минут, отобрав листок, потребовал нарисовать самому. Ваня повторил почти без ошибок. Следующие системы – осушения и аварийного продувания – Ваня также повторил достаточно близко к оригиналу. Грибов с облегчением выдохнул: «карась» попался сообразительный, и дембелю, похоже, ничего не угрожало. Больше до отбоя Ваню никто не трогал. За оставшиеся два часа он тридцать пять раз прочитал свою персональную книжку «Боевой номер» и потом близко к тексту пересказал Грибову. Старшина остался доволен.

Сдав экзамен, Ваня тут же отправился спать и, едва коснувшись щекой подушки, мгновенно, как по команде «срочное погружение», провалился в бездну. Но и этой ночью ему не удалось проспать положенные семь часов, хотя в данном случае никто ему в том и не препятствовал. На этот раз Ване не снились ни пальмы, ни мулатки, ни всякая экзотическо-эротическая дребедень, а снились вещи вполне конкретные: клапана, задвижки, колонки аварийного продувания, кингстоны и редукторы ВВД. Под утро приснился главный осушительный насос, сокращённо ГОН. Причём насос оказался говорящим и предстал в виде небритого пьяного сантехника, который постоянно козырял имеющимся в его названии словом «главный». Перемежая речь известными лексическими оборотами, главный насос поведал Ване, что старшина первой статьи Грибов и он, матрос Денисов – муд@ки, потому как, расхаживая вчера краны и маховики в трюме центрального поста, они не закрыли отливной кингстон, и если корабль сейчас утонет, то это будет целиком их вина. ГОН также добавил, что они, как вредители и враги народа, могут уже готовить тачки и сухари, а пароход с многообещающим названием «Колыма» ждёт их давно на третьем пирсе... Тут ГОН по-старчески закашлялся и ровно одиннадцать с половиной минут ругался матом.

Ваня проснулся в панике и в холодном поту. Плохо ещё соображая, что делает, полез с койки будить Грибова. Сползая со второго яруса, он снова наступил Павликову на голову. Окончательно придя в себя, Ваня изготовился было опять получать по морде, но Павликов не проснулся.

Уже найдя в темноте койку Грибова, Ваня вспомнил, что главный осушительный насос они вчера не запускали, а следовательно, не трогали и отливной кингстон. А если бы даже трогали и забыли закрыть, то есть другой, дублирующий кран, который не даст отсеку заполниться водой. Кроме того, на подводной лодке находится вахта, которая всю ночь бдит и для того, собственно, и существует, чтобы в отсутствие экипажа с кораблём ничего не произошло. Таким образом, ГОН с перепою просто «гнал», а тревога оказалась ложной.

В полумраке, при рассеянном свете Луны Ваня смотрел на безмятежно спящего Грибова. Он с ужасом представил себе, что могло бы произойти, разбуди он его сейчас и начни объяснять свои бредни. Заботливо поправив простыню и отогнав зудящего комара от лица любимого начальника, Ваня на цыпочках отошёл и тихо-тихо вскарабкался на свою койку. Пьяный сантехник ему больше не снился. На этот раз снились замполит, материалы двадцать седьмого съезда и июльского пленума КПСС, конспект работы М. С. Горбачёва «Перестройка и новое мы́шление», а в перерывах между ними снились – матрос Павликов с раздавленной всмятку головой и Тяпкин, нудно выговаривающий за то, что Ваня долго ходил за «покурить».