Текст книги "Числа и знаки. Трилогия"
Автор книги: Юрий Бурносов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)
– Вот кто сей гнусный старик, – пробормотал себе под нос аббат. – Мнится мне, миссия моя может усложниться.
«Я же, Гаусберта Патс, – продолжал он читать далее, – останусь в поселке и займусь расшифровкою некоторых трудов, которые могут оказаться полезными. Сие займет не день и не два, но как только все будет закончено, я прибуду в столицу и надеюсь застать вас в обычном месте проживания вашего».
– Не хватало еще и этого! – возмутился Тристан. – Остается надеяться, что мерзкая колдунья не успеет…
«Из того, что мне уже известно, сообщаю наиглавнейшее: пребываю в надеждах, что поверженный вами враг еще не скоро вернется в мир людской, но тем не менее знайте, что искать его надо в местах, где в земле – кровь.
И еще одно. Надеюсь, что подарок, оставленный мною, вы покамест не использовали. Если же использовали, знайте, что делать сие в вашем состоянии и положении можно не более трех раз. Не стану описывать, чем может обернуться злоупотребление, но прошу поверить мне на слово, ибо никогда не желала вам зла».
– Что еще за подарок она подсунула моему братцу? – вопросил сам у себя аббат. – Верно, какую-нибудь богомерзкую пакость, что еще ожидать от нее…
«Напоследок о главном. Будьте осторожнее с чревоугодником! Слова его словно мед, честность его напоказ, но в мыслях его нет добра к вам!
С почтением, Рос и Гаусберта Патс».
– Что же за подарок? – повторил аббат, пряча письмо обратно в конверт. – Вот с кем знается мой безумный брат – для чего ему это?! Чревоугодник… кто есть сей? Не я ли снова? Ах, грешен я, грешен… Благодарю вас, хириэль!
Последние слова обращены были уже к хозяйке, принесшей чай и блюдце с сухариками и печеньем и не обратившей внимания на письмо, что Тристан держал в руке. Сделав несколько глотков, аббат спросил у женщины, которая не спешила удалиться:
– Скажите, хириэль, не оставил ли мой брат для меня записки или устного послания?
– Хире Бофранк не оставил, но оставил его приятель, премилый старичок по имени Базилиус Кнерц, – отвечала хозяйка без какой-либо задней мысли. – Будь вы чужой человек, я, верно, не сказала бы вам об этом, но коли вы родной брат хире Бофранка…
Сказав так, она подала аббату записку Кнерца. Возблагодарив бога, что обстоятельства пока что складываются столь удачно, Тристан прочел и ее, на сей раз про себя. Хозяйка дождалась, пока он закончит, и спросила в волнении:
– Не разъясните ли, фрате Бофранк, что сие означает?
– Так вы прочли записку? – с возмущением воскликнул аббат.
– Был грех… Но зачем же пишет хире Кнерц, что вы, дескать, вовсе не то, что о вас разумеет хире Бофранк?
Тристан тотчас понял, что женщина чрезвычайно глупа, коли у него самого о таком спрашивает, и поспешил успокоить ее:
– Грех в том, что вы прочли письмо, не велик, ибо кто из нас порою не любопытен; что же до упомянутых строк, то мне неизвестен хире Кнерц и я не могу судить, зачем он обо мне так пишет, хотя вижу, что пишет вздор. Кстати, благодарю вас – печенье ваше превкусное, хириэль.
В рассеянности оставив аббату и второе письмо, хозяйка удалилась к себе, а Тристан Бофранк еще раз обыскал те места, до которых не добрался прежде, ничего более не обнаружил и уселся в кресло, дабы поразмыслить, как вести себя в будущем. Он не опасался Кнерца, ибо ведал, что старичок не может знать его в лицо, как не могут знать и остальные, кроме разве отсутствующей здесь Гаусберты, посему аббат был уверен, что исполнит данное ему поручение со всем возможным тщанием.
Мне колебанья не к лицу,
Я смерть считаю высшим благом
И подвигаюсь шаг за шагом
Вперед, к счастливому концу.
Теодор Агриппа д'Обинье «Преисполненная высокомерия ода»
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
скорбная, в которой Хаиме Бофранк и Альгиус Дивор отважно сражаются со злокозненным упырем
– Новая напасть! – воскликнул Альгиус. Он пнул решетку ногою, но лишь ушибся и с ругательствами отскочил прочь.
– Нашей глупости поистине нет пределов, – сказал печальный Бофранк. – Что делать, хире Дивор? Что можем мы предпринять?
– Попробуйте выстрелить. Хотя, даже если Жеаль услышит выстрел – а ведь лаз довольно длинен! – это не значит, что он сумеет открыть решетку с той стороны.
– Посему я не буду тратить заряд, – рассудил Бофранк.
– Но что мы можем сделать еще?
Они попробовали вдвоем, вцепившись в прутья, приподнять решетку, но тщетно – скрытый в стене механизм не позволял сделать этого.
– Хире Клааке ждет роскошный обед, – только и сказал на это толкователь, после чего принялся перебирать книги, но вдруг встрепенулся и спросил: – А не применить ли вам, хире Бофранк, тот таинственный способ, что спас всех нас из темницы на острове Брос-де-Эльде?
Бофранк молчал. Перед глазами его всплыли строки из письма прекрасной Гаусберты: «Надеюсь, что подарок, оставленный мною, вы покамест не использовали. Если же использовали, знайте, что делать сие в вашем состоянии и положении можно не более трех раз…»
Уже два раза применял Бофранк чудесный талисман, стало быть, бояться пока нечего. Повернувшись к толкователю, он сказал:
– Возможно, я применю его. Но что я должен сделать? Я смогу покинуть ловушку лишь один, а вы-то останетесь здесь.
– Посмотрите-ка вон на те отверстия под потолком. Мне кажется, они должны вести к механизму, который опускает решетку. Возможно, сей мир и не похож на наш, но дверные запоры и прочие приспособления, уверен, действуют точно так же. Добраться до механизма можно откуда-то снаружи, но можно и изнутри, через эти отверстия, столь маленькие для обычного человека.
– Я не смущу вас, хире Дивор, если разденусь донага?
– Никоим образом, – отвечал Альгиус. – Я, признаться, знавал мужчин, кои питали нездоровый интерес к своему же полу, но к таковым всегда относился Дурно, к тому ж они обыкновенно проявляли себя в сферах искусств, а никак не в учености… Но что вы собираетесь делать, если не секрет?
– Сейчас вы все увидите сами, только не пугайтесь.
– Пугаться я и не собирался, – проворчал Альгиус.
Разоблачившись и найдя в кошеле деревянную фигурку кошки, Бофранк, как и ранее, сжал ее в руке и прошептал:
Именем Дьявола да стану я кошкой,
Грустной, печальной и черной такой,
Покамест я снова не стану собой…
Альгиус не сумел сдержать изумленного возгласа, когда на месте субкомиссара возник черный поджарый кот с белой грудкою и белыми пятнами на лапках.
– Да вы колдун, хире субкомиссар! – вскричал он затем со смехом. – Подозревал, подозревал я нечто подобное, но чтобы вот так, самому, увидеть сие… Вас сожгут, сожгут, верьте! Но спешите же, спешите! Позвольте мне подсадить вас!
Говоря это, Альгиус взял Бофранка рукою под брюхо и поднял к одному из отверстий. Возможно, в иное время и в иной ситуации этот поступок показался бы субкомиссару неприличным и недопустимым, но сейчас он поспешил скользнуть в дыру и оказался в большой нише, заложенной камнем так, что из самой комнаты доступа к ней не было.
Там и сям в нише были размещены сложные механизмы, назначение коих было Бофранку неведомо, да у него и не имелось времени, чтобы с ними разбираться, к тому же он беспрестанно чихал вследствие пыли, в большом количестве находившейся здесь. Найдя несколько больших шестерен, которые, несомненно, подымали и опускали решетку, Бофранк попытался лапами привести их в движение, но не тут-то было – кошачьих сил субкомиссару отнюдь не хватало. Заметавшись с громким мяуканьем, Бофранк высунул голову в отверстие, через которое влез, и Альгиус, завидев его, спросил:
– Не получается, хире кот? Там, полагаю, должен быть стопор, или рычаг, или же система противовесов, дабы решетка опускалась автоматически. Ищите, ищите! Я никак не могу помочь вам!
Бофранк вернулся к шестерням и воззрился на них, в ужасе думая, что же будет, прими он в этой узкой нише свое человеческое обличье. Если и можно было как-то властвовать над временем своего пребывания в шкуре кота, субкомиссар этого делать не умел – в отличие от Гаусберты, которая, к превеликому сожалению, была сейчас очень и очень далеко…
Но не может ли быть заветным стопором вот тот железный штырь, что торчит прямо из стены? Бофранк кинулся к нему и навалился всем телом, шипя и фырча; и в самом деле, шестерни с рокотом провернулись, цепи, лязгая, поехали вверх, и субкомиссар услышал восторженный крик Альгиуса:
– Вы открыли ее, хире кот! Скорее сюда!
Вернувшись в логовище упыря, Бофранк обнаружил, что решетка и в самом деле поднялась, открыв жерло лаза, но вот превращаться обратно в человека субкомиссар не спешил. В самом деле, обыкновенно его приключения в образе кота были достаточно долгими, здесь же все случилось довольно быстро. Альгиус, очевидно, понял сие; подхватив с пола платье Бофранка, он сказал:
– Полезайте вперед, хире кот. То-то удивится наш приятель Жеаль!
Но Проктор Жеаль не удивился, ибо его попросту не оказалось там, где оставили его Альгиус и Бофранк. Субкомиссар взбежал по склону оврага, резво обежал его кругом и сел на краю, принявшись вылизываться в ожидании толкователя. Надобно сказать, что делал это Бофранк безо всяких мыслей, совершенно естественно, как это делают обычно коты, когда им нечем заняться.
– Э! А где наш Жеаль? – воскликнул Альгиус, выбираясь наружу. С собою он тащил несколько книг, весьма удачно уложив их в узел, сделанный из штанов Бофранка.
Оскальзываясь на гнилых костях, толкователь выбрался наверх и уселся рядом с Хаиме, спрашивая себя:
– Может быть, он отошел по нужде? Или его схватил упырь?
– Стоит ли именовать меня столь гадко?
Голос раздался из-за спины Бофранка, отчего субкомиссар подскочил на месте и перевернулся в воздухе. Вздыбив спину, он выпустил когти, но Шарден Клааке, появившийся из-за деревьев, смотрел вовсе не на него, а на толкователя, утратившего, казалось, дар речи.
– Упырь… – пробормотал Клааке. Он выглядел все так же: странные, словно бы квадратные, зрачки, остроконечные зубы, дергающийся, как у зверя, кончик носа, однако казался несколько больше и выше, чем раньше. – Что ж, пускай я буду упырь. Ты-то как попал сюда, жалкий листатель книжонок? О, я вижу, ты и у меня стащил несколько? Одна беда – ты не успеешь их прочитать, чтобы пополнить свой скудный умишко еще парой-тройкой ученых фраз на диво таким же дуракам… А что за кота притащил ты сюда?
Бофранк понял, что упырь не ведает его истинной сущности, и юркнул до поры в кусты. Альгиус тем временем отвечал:
– Тебе бы пора привыкнуть, упырь, к своему званию. Однако сказал ты верно, этот черный кот – еще один любитель глодать тухлые кости, как и ты.
– Я не прочь обглодать и несколько свежих костей, как тебе ведомо, – оскалился Клааке, делая несколько шагов в сторону толкователя. Субкомиссар, воспользовавшись этим, скользнул ему за спину. Ах, если бы ему сейчас превратиться в человека! Упырь оказался бы атакован с двух сторон – жаль только, что у Бофранка нет пистолета… Хорошо бы Альгиус догадался нашарить его в одежде незаметно для упыря!
– А где же твой хозяин, ты, пес?! – спросил Альгиус, очевидно, вспомнив, как корчило ранее упыря при упоминании имени Люциуса.
– Мой хозяин не так далеко, как тебе хотелось бы, глупец. Ты, чаю, видел, что творится в вашем мирке? И это лишь начало, смею тебя заверить! Придет час, когда матери станут пожирать чад своих, когда земля растворится, когда море вскипит!
– Пугай, пугай, дрянное отродье!
– Слова мне знакомы – так же говорил и скудоумный Броньолус, что убоялся власти и силы, открывшейся перед ним. Спроси же меня, как он кончил? Я колол его ножом, доколе дух не вылетел из него, и при этом он улыбался, полагая, что искупает некие грехи свои и ждет его небесное блаженство. Готов ли и ты принять такое?
– Я-то готов, однако ж прими прежде вот это! – крикнул Альгиус и выстрелил. Как и ожидал Бофранк, он сумел нашарить в куче платья пистолет субкомиссара – тот самый подарок Жеаля, многострельный, с табличкою: «Другу моему Хаиме будет же он защитою». Упырь отшатнулся; толкователь выстрелил еще раз, и еще, но эффект, произведенный попавшими пулями, куда как отличался от случая, когда сам Бофранк стрелял в упыря в Бараньей Бочке. Клааке не упал, не бросился бежать, он лишь взъярился и бросился на Альгиуса, подмяв его под себя, рыча и скрежеща клыками.
Бофранку ничего не оставалось, как прыгнуть упырю на спину и в обычной кошачьей манере рвать его зубами и когтями всех четырех лап; однако ж ранения эти, как и пистолетные, казалось, не причинили Клааке особого вреда. Он сжимал несчастного Альгиуса в своих лапах, стремясь прокусить ему глотку. Тогда Бофранк вскарабкался на голову Клааке и пребольно укусил его за ухо, а когда упырь чуть поворотился от боли, что было мочи вцепился в его правый глаз. Именно в него стрелял он некогда, говоря: «Очам твоим, хире Клааке, и вправду не хватает немного огня», и надеялся, что сие место на теле упыря будет самым уязвимым.
Расчет Бофранка оказался верным – из лопнувшего глаза тотчас хлынула кровь, густая и дымящаяся, упырь бросил терзаемого им Альгиуса и хотел было схватить кота, но субкомиссар уже был таков. И надо же случиться, что, едва свалившись с головы Клааке, Бофранк превратился обратно в человека, притом сразу же больно ударившись голым коленом о корягу.
Он со стоном вскочил на ноги, но упырю, как ни странно, было совсем не до него. Клааке катался по опавшим листьям, царапая руками лицо и разбрызгивая вокруг кровь, а чудовищные вопли, которые исторгала его глотка, не могло бы повторить ни одно живое существо. Скатившись в овраг, упырь распластался, словно жаба, и быстро пополз по бренным останкам своих жертв, миг – и он скрылся в черной дыре логова, не переставая вопить и причитать.
Бофранк осмотрел свое колено и обнаружил, что повредил его достаточно сильно – сине-черная опухоль вздувалась на глазах, ногу больно было сгибать. Но тут субкомиссар вспомнил об Альгиусе и, обернувшись, нашел его лежавшим на земле и совершенно бездыханным.
Нагой Бофранк склонился над толкователем, приподнял его голову и окликнул по имени, но Альгиус не отозвался. Судя по всему, несчастный толкователь был мертв, и огромные кровоточащие раны на шее и груди были тому порукой.
Господь знает, куда он ведет нас, а мы узнаем в конце пути.
Жанна д'Арк
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой мы вновь возвращаемся к юному Мальтусу Фолькону и обороне Люддерзи, а также обнаруживаем логово разбойников, в коем скрываются некоторые сюрпризы
К рассвету – а точнее сказать, ко времени, кое приличествует рассвету, ибо такового не наблюдалось, – прибежал один из юных рыбацких подмастерьев и сказал, что у северной части здания неспокойно – почва пошла трещинами. Возможно, то было обыкновенное в здешних местах природное трясение земли, кое, по словам рыбака, уже обмелило в свое время гавань, но Мальтус Фолькон усомнился и тотчас поспешил в указанное место, где и обнаружил, что кладка арсенала местами начинает уже проседать. Тут вспомнились слова толстяка торговца о том, что карлики преискусны в земляных работах, и юноша сообразил, что поганцы попросту роют подземный ход, оттого и не являлись они всю ночь на поверхность.
Наставляемый прочитанными военными трактатами, Фолькон велел принести корабельную помпу и качать под фундамент арсенала воду из гавани, с тем чтобы утопить карликов в их подкопах.
И верно: только успели несколько раз качнуть рукояти помпы, как земля провалилась, и из образовавшегося пролома полезла малорослая нечисть, визжа и завывая, словно проклятые души в аду. Карлики размахивали небольшими копьями и топориками, иные метали дротики, один из которых тут же вонзился в предплечье юноши. Фолькон вырвал дротик и отступил к стене, отмахиваясь от наступавших карликов своим топором и с удовлетворением отмечая, как попавшие под удар разлетаются в стороны с размозженными головами и поломанными членами.
Казалось, уродцам нет числа – все новые и новые сотни их вылезали из провала, им удалось уже повалить наземь кое-кого из защитников, а тот, кто падал, был заведомо обречен, ибо его сразу же захлестывала злобно верещавшая волна.
Неподалеку от Мальтуса Фолькона один крепкий рыбак смог подняться на колени; все лицо его было изглодано до костей, платье изорвано, а сам он был усижен карликами, как сладости мухами. Человек почти уже встал, когда один из уродцев перерезал ему связки под коленями, и… Мальтус Фолькон отвернулся, дабы не видеть жуткого зрелища.
Юноше отчего-то казалось, что карликов гонит из-под земли некое неотвратимое заклятие – так бездумно и дико вырывались они оттуда, чтобы погибнуть под ударами тяжелых дубин, молотов и топоров. Твари брали лишь числом, отдавая за каждого поверженного защитника Люддерзи десятки и сотни своих душ, коли таковые у карликов вообще имелись.
Кто-то из мальчишек удачно догадался поджигать комья просмоленной пакли, которой конопатят днища, и бросать в гущу наседавших карликов, чрезвычайно боявшихся огня. Когда пылающие уродцы принялись окарачь разбегаться в стороны, атака вроде бы поутихла; помогла, вероятно, и заполнившая подземный ход вода, посему спустя час-другой – Фолькон не мог судить точнее, не имея ни часов, ни наблюдаемых эволюции солнца, – нападение остановилось.
Защитники осматривали окрестности арсенала, освещая все закоулки факелами и без жалости затаптывая сапогами раненых карликов, тщившихся при этом даже на последнем издыхании укусить за ногу.
Посчитали погибших – таковых оказалось двадцать три человека, и их уже приготовляли к упокоению под безутешный плач родных и близких.
– Хире Фолькон! – окликнул кто-то юношу. Тот прислонил к стене окровавленный топор и обернулся.
– Не угодно ли? – спросил кривой Реенсакер, который держал в руке живого карлика. Гнусный уродец дергался, сучил кривыми ножками, плевался и верещал, норовя достать рыбака зубами, но никак в этом не преуспел. – Я подумал, что в столице любопытно будет посмотреть на сию тварь, считавшуюся несуществующею сказкою. Возможно, ученым людям от этого случится некая польза…
– Надобно посадить его в клетку, – велел Фолькон, с любопытством и отвращением разглядывая недавнего врага вблизи. – Да скажите людям, пусть попробуют поймать еще нескольких – посадим их каждого по отдельности, дабы они не загрызли друг друга.
Изловить удалось всего лишь четырех; один из рыбаков предложил спуститься в подземный ход и поискать там, но Фолькон не велел, приказав поскорее засыпать провал землею.
Пойманных же карликов посадили в клетки с металлическими прутьями, в коих возят обыкновенно кроликов и птиц. Дохлых собратьев их сгребли лопатами в кучу, дабы поскорее сжечь.
– Теперь я просил бы как можно скорее доставить меня в столицу, – сказал Фолькон, когда Реенсакер вернулся к нему за указаниями. – Полагаю, нападения более не случится, а ежели и случится, так вы знаете, что надобно делать.
– Мы дадим вам лошадей и хорошую повозку, хире Фолькон, – с благодарностью воскликнул Реенсакер. – Но как вы поедете, когда стоит такая темень? Не подождать ли появления солнца – ведь оно, чаю, рано или поздно должно подняться на небо!
– Мир сейчас стал совсем не тот, что был несколько дней раньше, хире Реенсакер, – печально сказал юноша. – Может статься, что солнца мы более не увидим, а сие есть гибель для всего сущего. Потому и тороплюсь я в столицу, ибо, мнится мне, знаю, в чем дело.
Лошади и повозка были готовы совсем скоро. Погрузив туда клетки с плененными карликами и кое-какие съестные припасы в дорогу, рыбаки проводили Фолькона, долго кланялись и махали ему вслед руками. Юноша мог видеть их до тех пор, пока свет факелов не скрылся за поворотом. Перед ним была пустынная дорога, уходящая во тьму, и справа грозно шумело море, колотясь своим пенным телом о скалистые выступы.
Повозка двигалась чрезвычайно медленно, и Мальтус Фолькон прикинул, что таким образом он доберется в столицу еще очень нескоро. Часа через два тряской езды он решительно остановил повозку, выпряг лошадей, навьючил на одну из них клетки и припасы, вторую взял в повод и поскакал, надеясь, что в темноте не угодит в яму или рытвину.
Из всех неотложных дел, кои ожидали его в столице, юноша полагал наипервейшим явиться к отцу, который, несомненно, уже оплакал его. Там же, в Фиолетовом Доме, Фолькон собирался оставить плененных карликов, после чего разыскать Хаиме Бофранка и остальных, коли они, разумеется, живы и здоровы.
Пошел сильный дождь. Юноша укутался плотнее в рыбацкий плащ и прикрыл его полою клетки с карликами, которые лишь злобно ворчали. Дрянные существа отчего-то не вызывали у Фолькона особого интереса, хотя в былые времена он был бы, несомненно, поражен увиденным. Ныне же что-то подсказывало юноше, что карлики – самая мелкая и довольно обыденная вещь из череды диковин, что еще предстоит ему увидеть в ближайшие часы и дни…
Поэтому Мальтус Фолькон ничуть не удивился, когда из шелестящей дождевой мглы раздался громкий голос:
– Вот ты и приехал, почтенный хире!
– Дорогу! Дорогу чиновнику Секуративной Палаты! – воскликнул юноша, но лишь хриплый и глумливый смех, исторгаемый добрым десятком глоток, был ему ответом.
Лошадей взяли под уздцы, причем в кромешной тьме Фолькон мог видеть лишь смутные силуэты своих пленителей. Оружия его никто не тронул, обращение было довольно учтивым, и ему даже помогли спешиться, когда впереди замерцал костер.
Подойдя ближе, юноша понял, что попал в лесное становище дорожных разбойников. Костер пылал под сплетенным из ветвей легким навесом, хорошо пропускавшим дым, но не позволявшим дождю заливать огонь; вокруг костра сидели и лежали люди – кто спал, укрывшись тряпьем и шкурами, кто чинил оружие, кто искал насекомых, бесстыдно снявши штаны. Один из сопровождавших Фолькона сказал:
– Садись к огню, обсушись, почтенный хире. Мы же пока, не обессудь, прирежем одну из твоих лошадей, ибо котел наш давным-давно пуст, а питаться воздухом, говорят, мог один святой Латербиус, да и тот все равно помер.
Возражать было бессмысленно, и Фолькон послушно уселся у костра. Всхрапнула испуганно лошадь, заржала страшно, затем послышалось падение ее тяжелого тела и удары копыт, в агонии молотивших по земле. Спустя некоторое время над костром повесили большой котел, наполненный кусками конины.
Юноша и ранее слышал о разбойниках, промышлявших в этой части страны. В основном разбойные ватаги собирались из беглых каторжников, селян, помнивших еще крестьянские войны, где всласть помахали они цепами и косами, дезертиров, а порой и людей высокого происхождения, впавших в грех смертоубийства или казнокрадства. Бороться с подобными шайками особенно не пытались, ибо в случае опасности разбойники, не имея недостатка в проводниках, попросту скрывались в горной местности и все, что им оставалось, это переждать там трудные времена.
Подошел оборванец в ржавом кольчужном нагруднике, присел на корточки подле Фолькона и сказал, источая густейший запах пота и чеснока:
– Ну, молодой хире, расскажи нам, кто ты таков и куда едешь в столь странное время.
– Меня зовут Мальтус Фолькон, и я еду в столицу. Совсем недавно я был в Люддерзи, где отражал нашествие каменных карликов.
Слова эти вызвали дружный смех, но юноша прервал его, резко прикрикнул:
– Коли не верите, посмотрите в клетках, что приторочены к моей лошади!
– Посмотри, Хейлиг, что там! – крикнул оборванец в кольчуге. Один из гревшихся поднялся и убежал в темноту; спустя мгновение донесся громкий вопль, и Хейлиг вернулся, облизывая окровавленный палец.
– Не знаю, что там такое, Фронт, но оно меня пребольно укусило, – плаксиво проныл он.
– Так принес бы клетку сюда, дурак, чтобы мы разглядели его при свете!
Хейлиг пожал плечами и приволок клетку, держа ее на почтительном расстоянии от себя. Глазам изумленных разбойников предстал карлик, скорчившийся на дне клетки и чрезвычайно напуганный близким пламенем костра.
– Смотри-ка, живой!
– Ткни его палкой, Мольт!
– Гляди, как бы не ухватил тебя, как Хейлига!
– А я и не верил, что они бывают!
– Не бросить ли его, братцы, в огонь, пока не стряслось чего?!
– Эй, эй! – прикрикнул Фронг, который, как понял юноша, был тут за старшего. – Я сейчас самого тебя в огонь брошу, Эйнзид! А ты, молодой хире, объясни-ка нам, что творится. Я такого не припомню, чтобы столько времени стояла сплошная темень, а чертовы карлики лезли из-под земли, что твои черви после дождя.
– Я знаю не больше вашего, но в Люддерзи они прикончили достаточно народу, чтобы их следовало остерегаться, – сказал Фолькон. – Полагаю, что подобное творится везде, и потому тороплюсь в столицу.
– А что в столице-то?
– В столице есть люди, которые ведают куда больше моего и знают, что надобно делать.
– Пресветлый король, что ли?
– Не только…
Слова Фолькона скорее выдавали желаемое за действительное, ибо он даже не знал, живы ли его бывые соратники. Фронг помолчал, о чем-то крепко задумавшись, после чего вымолвил:
– Поеду-ка я с тобой, молодой хире. Сидеть тут, ничего не зная, можно до конца света, а он, мнится мне, вот-вот наступит. К тому же у меня есть в столице кое-какие дела, и не худо бы их обстряпать, покамест есть в том смысл.
– Стало быть, вы меня отпускаете?
– Отчего же нет? Вот только подождем, пока сварится твоя лошадь – на голодный желудок отправляться в дорогу не годится. Эй, Свонк! Проснись-ка да найди там среди рухляди мое парадное платье!
Один из спавших до сей поры разбойников выбрался из-под облезлой медвежьей шкуры и, вытаращив глаза, уставился на Мальтуса Фолькона. Потом он вскочил на ноги, перепрыгнул через костер, едва не перевернув котел, и обнял юношу, бормоча:
– Хире Фолькон! Хире Фолькон! Да вы никак живы!
