Текст книги "Числа и знаки. Трилогия"

Автор книги: Юрий Бурносов

Все вещи двулики, ибо Богу угодно было противопоставить себя миру,

и Он оставил ему только видимость вещей, а сущность их и истину забрал себе…

Оттого-то всякая вещь есть противоположность тому, чем она кажется в этом мире.

Себастьян Франк «Парадоксы»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
еще более скорбная, нежели восьмая, ибо в ней мы вместе с Хаиме Бофранком узнаем новость чрезвычайно ужасную и неожиданную

– Хире Дивор! Хире Дивор!! – вскричал в скорби своей Бофранк и прижал голову толкователя к груди. Слабый стон был ему ответом; Альгиус открыл глаза и, глядя одним из них на субкомиссара, а вторым – бог весть куда, пробормотал:

– Верно, я еще жив? Боюсь, не столь много осталось мне… и как не хочется умирать в этом дрянном месте, если бы вы знали, хире Бофранк, если бы вы только знали… С другой стороны, все прочие места, где я имел куда более верные шансы умереть, немногим приятнее – взять хотя бы мою постылую постель. Однако ж, чаю, я успею помочь вам. Но готовы ли вы услышать то, что я скажу вам, хире Бофранк?

– Я готов услышать все, хире Дивор. Кажется мне, что я выслушал в последнее время уже предостаточно самых неправдоподобных вещей, а во многие из них к тому же уверовал…

– В таком случае приготовьтесь узнать, кто таков Люциус Фруде и где пребывал он все годы ваших тщаний, – сказал Альгиус.

– Кто же он?! – вскричал в волнении Бофранк.

– Ваш добрый друг и советник – Проктор Жеаль. Бофранк обомлел и как будто закаменел на мгновение.

– Как вы можете говорить такое?! – вскричал он.

– Судите сами, хире Бофранк, – Жеаля нет, нет и Деревянного Колокола, каковой я по недомыслию оставил ему на сохранение… Полагаю, упырь в злобе и тщеславии бросил нам сей магический предмет, за что был крепко наказан хозяином, и теперь Люциус поспешил вернуть себе столь нужную вещь, оставив пса своего умертвить нас… Я только сейчас, узрев близкую смерть, понял истину. Ах, как жаль, что не догадался я о сем раньше, слепец, жалкий я слепец! А вы вспомните, хире Бофранк… – Голос Альгиуса ослабел. – Вспомните…

И Бофранк вспомнил.

Он вспомнил, как легковесно Жеаль отозвался о его снах – как позже выяснилось, снах пророческих, заслуживающих куда более серьезного отношения: «Что же с того? Очевидно, ты чересчур много пьешь вина на ночь. С этой привычкою пора, покончить…»

Вспомнил Бофранк и то, как прокомментировал Жеаль толкования, сделанные референдарием и Альгиусом: «Не унывай, друг Хаиме! Позволь напомнить, что Альгиус известен как веселый малый, имеющий некоторое – достаточно сомнительное, кстати, – образование и даже не закончивший университета, а референдарий Альтфразе так и вовсе безумец. Что верить их словам? Что печалиться и ждать смерти?»

И в то же время Проктор Жеаль сделал Бофранку столько добра, притом совершенно бескорыстно… Но бескорыстно ли? Не был ли Хаиме Бофранк лишь частью того плана, что умыслил Люциус? И Бофранк, и бедный Вейтль, и все остальные, кто так или иначе оказался замешан?

Пистолет же Бофранка, из которого Альгиус стрелял в упыря, на сей раз оказался куда менее действенным – не потому ли, что подарен был Жеалем? Что там были за пули?

В молчании Бофранк, как был, нагой, стоял на коленях подле истекающего кровью Альгиуса, а тот продолжал, содрогаясь в предсмертном кашле:

– Откуда Баффельт и Броньолус знали о Вейтле? Кто вообще знал все о нем, помимо твоего друга Жеаля? Так не Проктор ли Жеаль поведал о сей грустной истории грейсфрате? А невнимание миссерихордии к делам Жеаля, совсем не щепетильного во многих вопросах? Другие, подобные ему, давно уж сгинули, а Жеаль своими научными изысканиями снискал уважение и почет… На каждый свой удачный опыт он тут же заручался поддержкой священнослужителей, объявляя достигнутое промыслом и наущением господним, не так ли, хире Бофранк?! А почему Жеаль отказался поехать с вами в путешествие к Ледяному Пальцу?

– Он сказал… он сказал, – припомнил Бофранк, – что занятия в университете будут для него несравненно полезнее, к тому же погода к зиме портится, а это самым дурным образом скажется на его организме, и без того нелюбезном к длинным путешествиям…

– Нет! Он попросту боялся, что проявит свою сущность, как явил свою сущность Шарден Клааке, боялся, что старец Фарне Фог почувствует и узнает его. Жеалю несравненно лучше было находиться рядом с вами, ведая о всех шагах и делах ваших, – да ведь вы первым шли к нему рассказывать обо всем, просить совета и помощи!..

– И все же я не могу поверить, – покачал головою Бофранк, не чувствуя в волнении пронизывающего его нагое тело холода. – Я столько лет знаю Жеаля, знаю его почтенных родителей…

– Что с того, хире Бофранк, что с того? Шарден Клааке, уверен я, тоже не всегда был упырем, жующим гнилую плоть человеческую… Когда и как ваш милый приятель Проктор Жеаль стал злокозненным Люциусом, мы можем никогда не узнать, а родители до сих пор, уверен я, знают его только как любящего и доброго сына… Не исключено, что Люциус Фруде, давным-давно долженствующий умереть, нашел способ переселиться в тело вашего верного товарища, или же сам Жеаль в своих опытах случайно содеял сие… Он, только он убил и свою невесту, эту несчастную девушку, не ведавшую, кто с нею рядом, кто целует и обнимает ее… Она была ему словно в запас, на крайний случай, – и такой случай пришелся… Поверьте мне, хире Бофранк, ибо я чувствую, что умираю, а более никого нет с вами рядом, кто поможет… разве тот, кто дал вам талисман, позволяющий обращаться в кота, но и этим людям я не советовал бы доверять безраздельно, ибо, как видите вы, никому нельзя более доверять. Многие – тот же Проктор Жеаль, иначе не привел бы вас ко мне, – мнили в Альгиусе, Собачьем Мастере, глупца… Так оно и есть, но я оказался не столь уж прост. Перепонка между мирами, о которой я говорил вам в имении вашего отца, еще не разорвалась. Она лишь истончилась, но еще не все потеряно, хире Бофранк. Вы без труда вернетесь обратно, коли сейчас же пойдете в место, откуда мы вошли в междумирье. Возьмите с собою эти книги – полагаю, упырь читал их неспроста, а коли и нет, вы сможете с выгодою продать их в случае нужды… Ежели у вас все получится и дело выйдет по-нашему, вернитесь сюда, заберите останки моего тела, буде их не сожрет бесследно упырь и не разнесут вороны, и похороните под плитою там, где вам заблагорассудится, но с одним условием:

 
С приличной делу простотою,
Чтоб не совсем пропал мой след,
Поставьте бочку над плитою
И в этой бочке мой портрет.
А чтоб почтил меня прохожий,
Пусть надпись скромная гласит:
«Под этой бочкой с пьяной рожей
Горчайший пьяница зарыт».
 

Сказав так, Альгиус Дивор, прозванный Собачьим Мастером, улыбнулся, закрыл глаза и испустил дух, а коленопреклоненный субкомиссар Хаиме Бофранк, наг и немощен, долго еще рыдал над его телом, и вторил ему один ветер, с особенною печалью завывавший в кронах деревьев.

Смотри: здесь дурень делом занят.

Бедняга, что же делать станет

Он с этим ворохом тряпья?

Франсуа Кольте

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой в доме Хаиме Бофранка происходит наконец-то всеобщая встреча, а сам Бофранк, вернувшийся в свой мир, держит совет и падает, поверженный

– Послушайте, хириэль, в двери стучат! – воскликнул Тристан Бофранк, поднимаясь наверх к хозяйке. – И прежде чем вы откроете, я просил бы вас сокрыть мое истинное имя. Пускай я буду фрате Гвиттон из… из Кольны, прибывший к хире Бофранку по важным, но тайным делам. Тому есть объяснения, но я полагаю, вам ни к чему знать причину.

– Как скажете, фрате, – молвила хозяйка, спеша отворить, ибо стук, доносившийся от дверей, был как раз тот, о котором условленно было с Базилиусом Кнерцем. – Верно, это давешние хире, что пошли искать вашего почтенного брата… Я всего лишь простая бедная женщина, и не надобно мне вникать в вещи столь сложные. Однако ж вы священник, и я не вижу, отчего мне не помочь вам, ведь вряд ли вы умыслили дурное и с тем скрываете свое имя. Но что делать, коли там ваш брат? Он ведь вас узнает?!

– Само собою, узнает, – отвечал Тристан, внутренне поражаясь глупости некоторых женщин. – Я дам ему знак и переговорю, посему он поймет. Для иных же, запомните, – фрате Гвиттон из Кольны!

– Хорошо-хорошо…

Рос Патс, Бальдунг и Кнерц, вернувшиеся от Жеаля, с удивлением воззрились на незнакомца в одеждах священника.

– Позвольте представиться, почтенные хире, – меня зовут фрате Гвиттон, я прибыл из Кольны к хире Бофранку с важной вестью, – поторопился сказать Тристан, покамест хозяйка чего-нибудь не напутала.

– Рос Патс, – сказал молодой человек, учтиво поклонившись.

– Базилиус Кнерц, принципиал-ритор в отставке, – расшаркался старичок. Лишь один нюклиет не сказал ничего, а просто прошел мимо аббата, обдав его дурным запахом немытого тела.

– Все мы, как я понимаю, дожидаемся хире Бофранка, – заключил аббат, когда они вернулись в комнату субкомиссара и уселись кто в кресло, кто на табурет. – Но скажите, что творится на улицах?

– Насколько я могу судить, фрате, наконец-то появились отряды кирасиров и патрули гардов, – сказал Патс. – Пресветлый король, видимо, дал нужные указания; я видел, как гарды крючьями ловили и волокли бродячего мертвеца, извивавшегося, что твой червь в пальцах у рыболова.

Бальдунг хмыкнул, но ничего не изрек; он возился пальцами в миске, что осталась от завтрака, и с хлюпаньем облизывал их. Смердело от него так, что Тристан вынужден был зажимать нос платочком.

– Могу ли я, в свою очередь, спросить, что привело вас из Кольны, фрате Гвиттон? – выказал любезный интерес Патс.

Аббат развел руками:

– Сие я могу сказать лишь самому хире Бофранку, прошу понять меня правильно.

– Печально, – покачал головою молодой человек. – Мы только и делаем, что ходим туда и обратно, охраняем друг от друга тайны, а в это время творится бог весть что и, кто знает, не перейден ли уже тот рубеж, за которым возвращение назад невозможно.

– Все в руках господа, – пробормотал аббат отстранено.

– Господь тут ни при чем, – отрезал Бальдунг. – Что же не явит он лик свой, а, фрате Гвиттон? Кстати, что вы делаете в Кольне?

– Что может делать священник? Наставляю людей на путь, предопределенный господом… Уж не заподозрили ли вы во мне обманщика, вы, человек, чьего имени я так и не услыхал?

– А вам его знать ни к чему, – сказал Бальдунг. – К тому же в Кольне всего два священника, и ни одного из них, как мне кажется, не зовут Гвиттон.

– Однако ж я – именно фрате Гвиттон из Кольны, и хотел бы сказать, что:

 
Не всяк есть друг, про дружбу говорящий,
Не всяк есть враг, про то молчащий.
Делами токмо доказать возможно,
Да долгим временем, что истинно, что ложно.
 

– То-то что делами, – проворчал нюклиет с гадкой гримасою, но все же унялся, вылизывая миску, и сие занятие, судя по всему, казалось ему столь же приятным, сколь отвратительным виделось оно остальным присутствующим.

Так и сидели в молчании, слушая потрескивание дров в камине да доносившийся с улицы шум – то цокот копыт по мостовой, то громкое многоголосое мяуканье, а однажды раздался отдаленный выстрел из пистолета или аркебузы.

Со скуки молодой Патс принялся листать найденную на камине книгу, склонившись к самому огню, Бальдунг закончил облизывать посудины и задремал, где сидел, лишь старичок Кнерц в своей постоянной подвижности не мог усидеть на месте и то ворошил в камине дрова кочергою, то подбегал к окну, дабы посмотреть, что делается снаружи, то преискусно вертел в воздухе тросточкою.

Аббат же молча размышлял, уставясь в камин.

Занятый каждый собою, они не заметили, как на пороге, хромая, появился тот, кого ждали они с самого утра, – субкомиссар Хаиме Бофранк, из-за плеча которого выглядывала весьма перепуганная хозяйка.

Первым, кто узрел присутствие Бофранка, оказался его брат – на счастье Тристана.

Аббат бросился навстречу, бормоча:

– Хире Бофранк! Это вы! Вы не должны знать меня – я фрате Гвиттон из Кольны и прислан к вам в помощь!

Субкомиссар в изумлении поднял брови, но увидел умоляющие глаза Тристана и понял, что у брата есть некие причины – дурные или благие, разбираться не было времени – скрывать свое подлинное имя и родство. Поэтому Бофранк не стал долго рассуждать над сим вопросом, а попросту поклонился и сказал:

– Я рад видеть вас здесь, фрате Гвиттон. Равно как и вас, хире Патс, и вас… э-э… Бальдунг.

– У тебя по-прежнему что-то гниет внутри, – пробормотал нюклиет с обычной своей приятностью, как и при первой встрече с Бофранком. Фраза сия доставляла ему немалое удовольствие, хотя Бофранк, как человек, спасший нюклиета от костра, мог бы рассчитывать на несколько иное к себе отношение, но не стал затруднять себя мыслями на сей предмет.

– Вы тоже по-прежнему милы, словно роза в середине мая, усыпанная росою, – лишь сказал в ответ Бофранк. – А кто вы, хире? Вас я, кажется, вовсе не знаю… как и фрате Гвиттона.

– Меня зовут Базилиус Кнерц, принципиал-ритор в отставке Базилиус Кнерц, и я приехал по просьбе вашей доброй знакомой и супруги вот этого молодого человека, – отрекомендовался старичок, раскланиваясь. – Я алхимик и, может статься, буду вам полезен. Кроме того, я должен передать вам кое-что на словах, как только мы уединимся. Я оставлял вам записку, однако теперь она вовсе не нужна – бросьте ее в камин, хириэль.

Предпоследняя фраза Кнерца вызвала смятение в душе аббата, которое он, впрочем, внешне никак не выказал. Однако ж Бофранк не торопился беседовать со старичком; он велел хозяйке принести воды для умывания и что-нибудь из еды, а также вина. Выглядел субкомиссар изможденным, лицо его было сплошь перепачкано землею, платье – в чрезвычайном беспорядке. С собою он принес какой-то узел, который бросил в углу.

– Скажите, хире Патс, прибудет ли ваша супруга? – спросил Бофранк, в ожидании обеда и умывания усевшись в кресло, кое уступил ему молодой человек.

– Несомненно. Я тревожусь лишь о том, как бы не случилось чего в дороге, – сказал Патс.

– Могу ли я попросить вас, хире Патс, выйти на улицу и пригласить сюда любого прохожего гарда в любом чине? У меня есть для него несколько поручений.

Молодой человек тотчас исполнил просимое, приведя гарда, коему Бофранк повелел разыскать и доставить сюда некоего Урцеля Цанера, писца из Бараньей Бочки, а также Акселя Лооса, десятника ночного патруля. Гард ушел; Бофранк же обратился к хире Патсу с новой просьбою осмотреть его колено, которое ушиблено и причиняет огромные страдания при ходьбе.

– В самом деле, вы очень сильно ударились, – сказал молодой человек, созерцая черно-синюю опухоль. – Вам бы нужно сделать примочку, не помешал бы и лед, коли есть он у вашей хозяйки на леднике.

Лед нашелся во благовременье.

– Что случилось с вами, хире Бофранк? – спросил старичок Кнерц, не в силах уже сдерживать свое любопытство.

– Поскольку надеюсь, что вам ведомо истинное положение дел, назову все как есть: я в очередной раз повстречался с упырем Клааке и, похоже, вышел победителем… если сие можно называть победою, ибо преданный мой друг, коего я ценил куда менее, чем должно, а именно Альгиус Дивор, пал мертвым… Что же до Люциуса, то я теперь почти наверняка знаю, кто он. Но где он – вот что я хотел бы знать теперь!

– И кто же он? – спросил Патс в волнении.

– Этого я пока открыть не хочу.

– Но есть ли надежда, что наши старания увенчаются успехом, хире Бофранк? – воскликнул Кнерц.

– Герцог Римон Кремер в своей книге «Плоды праздности» говорит по сему поводу, что нерушимость привычек полезна для всякого человека. Ведь немногие, по его словам, стойки в принятых ими решениях, если им не придает силы страх, как бы они не покрыли себя позором, отступившись от них. Тот же Римон Кремер среди прочих своих привычек неуклонно придерживался следующей. Когда ему предстояло свершить какое-нибудь полезное и почетное дело, он призывал к себе множество близких ему людей и говорил им нижеследующее: «Хире, я твердо решил, не спросясь совета у вас, предпринять такое-то дело; ведь я знаю, что, поскольку оно полезно, а также почетно, вы не посоветуете мне от него отказаться». Те порою, не входя в обсуждение, одобрительно отзывались о его замысле, порою, впрочем, говорили: «Это дело похвальное, но оно сопряжено с огромными трудностями». Тогда он им отвечал: «Для человека, чего-либо желающего, не бывает ничего трудного, и то, что почетно, не всегда легко достижимо. Итак, с помощью господа сделаем все, что сможем; а если нас постигнет неудача из-за невозможности добиться поставленной цели, нам не в чем будет себя упрекнуть». Однажды племянник его отвел герцога в сторону и сказал ему так: «Хире, я обращаюсь к вам не для того, чтобы вас поучать, а для того, чтобы вы научили меня уму-разуму. Не лучше ли было бы хранить ваш замысел в тайне, чтобы, если дело окажется невыполнимым, осталось неизвестным, что вы брались за него, нежели разглашать перед всеми намерение, коего зачастую вообще невозможно достигнуть, тем более что вы ни от кого не требуете совета». И герцог отвечал: «На это скажу тебе, что я – человек, как и все, и, хотя меня почитают стойким, все же, сталкиваясь с чем-то трудным и требующим немалых усилий, человеческая податливость легко уступает, когда ее ничто не поддерживает; посему хорошо скрывать задуманное за щитом опасения, как бы не опозориться, дабы возникающее порой низменное желание отступиться от начатого пропадало при виде щита этого рода; если же мы оградим себя от такого низменного желания, то говорить наперед своим близким о замысле, который, приложив все силы, ты вслед за тем выполнишь, для тебя только честь»…

– Стало быть, нам надобно решать, что же делать дальше, – заключил Рос Патс. – Мне кажется, что-то идет не совсем так, как хотелось бы Люциусу и его присным…

– Возможно, возможно, – пробормотал Бофранк. – Извините меня, почтенные хире, но я хотел бы переговорить с хире Кнерцем, который, как я только что вспомнил, имеет ко мне приватную беседу. Выйдемте в коридор, хире Кнерц?

– У вас болит колено, посему давайте лучше выйдем мы, а вы с хире Кнерцем останетесь здесь, – сказал Патс и разбудил нюклиета, который остался этим чрезвычайно недоволен.

Когда Бофранк и принципиал-ритор остались наедине, старичок зашептал:

– Хире Бофранк, хириэль Гаусберта, весьма тревожась о вас, просила передать следующее: Люциус Фруде, будучи взволнован оказываемым ему противодействием – а оно оказываемо не только вами и вашими друзьями, и в сем хириэль Гаусберта просила вас уверить, – может искать убить вас.

– Отчего же он не сделал этого прямо сегодня? Когда еще подвернется столь удобный случай… – с горькой улыбкою произнес Бофранк. – Вам сие неведомо, но Люциусом Фруде оказался мой давний добрый друг Жеаль.

– Как такое может быть?!

– Вероятно, Люциус нашел способ вселиться в его тело или душу, однако ж я не могу говорить точно – сам ли это Люциус или только плотское его отражение, со смертью которого Фруде вовсе не обязательно погибнет…

– Как бы то ни было, хириэль Гаусберта сказала также, что, употребив ее подарок в третий раз, вы ни в коем случае не должны делать этого снова.

– Вы знаете, о каком подарке речь? – прямо спросил Бофранк.

– Знаю, – кивнул старичок. – Спешу вас уведомить, хире Бофранк, что в учености своей я сведущ не только в подобных перевоплощениях, но и в вещах куда более чудесных и необыкновенных. Я алхимик и, не в пример вашему давнему знакомому Бальдунгу, привык основываться на мудрых книгах, а дела свои тщательно протоколировать. Да, я совсем забыл: вам велено остерегаться брата своего, коего зовут, если не ошибаюсь, Тристан.

– Зачем же я должен бояться брата своего?

– Не ведаю, – развел руками старичок. – Сказано мне, что он суть не то, что вы о нем думаете.

– Снова загадки, – в раздражении промолвил Бофранк. – Верно, все взялись смеяться надо мною, нет чтобы прямо указать: мол, поступать следует так-то и так-то… Хорошо же, я разберусь с этим сам.

Тут явился давешний гард, сказав, что Аксель Лоос утерялся где-то в городе вместе с патрулем и ныне спешно разыскивается; что же до писца из Бараньей Бочки Урцеля Цанера, то жилище его найдено пустым, сам же означенный писец, по словам соседей, съехал уж несколько дней тому, а куда – не сказал.

– Что ж, в таком случае я отправляюсь в Фиолетовый Дом, – сказал Бофранк, убирая с больного колена лед. – Вам же лучше всего оставаться здесь; полагаю, я очень скоро вернусь, как только составлю беседу с некоторыми влиятельными людьми, притом я должен во что бы то ни стало убедить их, что я не сумасшедший и не одержимый бесом.