Текст книги "Лунная радуга. Этажи (Повести)"
Автор книги: Юрий Авдеенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Глава шестая
ПИР НА ВЕСЬ МИР
Замка на двери в мою комнату не было. Имелся общий замок в квартире. И я хотел тоже поставить на свою дверь замок. И даже купил его в хозяйственном магазине на Колхозной площади. Но потом увидел, что на дверях соседки замка нет. И похерил эту затею…
Однажды я возвращался домой около семи вечера. Было уже темно. В окнах горел свет. И самое удивительное, что он горел и в моем окне, хотя я точно помнил, что, уходя на работу, погасил лампочку.
Я вошел в прихожую. И еще больше удивился, когда услышал, что в моей комнате щелкнул выключатель и полоска света под дверью исчезла.
В квартире тишина. Соседки на кухне нет. Но лампочка там горит, и свет, ластясь к стене, немного проникает в прихожую.
Неужели воры?..
Толкаю ногой дверь, она беззвучно уходит влево, но не до конца. Кто-то стоит за дверью и мешает ей приткнуться к стене. Вижу, стол выдвинут на середину комнаты. На столе бутылки и фрукты. А за столом кто-то сидит.
Дергаю шнурок выключателя.
На меня смотрит симпатичная девушка. Локоть ее левой руки лежит на столе, ладонью она подперла щеку. Глядит спокойно, но с любопытством.
Полундра! Неужели я перепутал подъезды!
Дверь теперь ползет на меня. Из-за нее появляется Стас, улыбающийся во весь рот. Поднимается Алексей Чивиков, сидевший на корточках за диваном-кроватью. Стас протягивает лапу и говорит:
– Зажал, морж, новоселье.
– Да нет, да я…
– Хватит оправдываться. Мы человеки ушлые. Знакомься – Валя. Э, нет… Не пяль на меня глаза, не по адресу. Поздравления – Чивикову.
Стас, как всегда, говорит много и быстро.
Девушка протягивает мне холодные пальцы. Вежливо кивает.
Чивиков – нос кверху. Грудь колесом. Петухом ходит. Нравится ему, конечно, Валя. Очень нравится. Позднее, когда мы выпили, он спрашивал меня:
– Ты бы на ней женился?
А что ответить? Говорю:
– Она бы за меня не пошла.
– Почему?
– Тебя любит.
Доволен. Улыбка на лице не умещается.
Но разговор этот случился позднее. А когда я пришел, на столе высились шампанское и коньяк. И закуски лежали в тарелочках. И фужеры стояли и рюмки.
– Позови свою милую соседку, – говорит Стас. – Она охотно нас выручила посудой. И мы закатим пир на весь мир.
Я иду приглашать соседку, а думаю о том, что Стас и умнее, и ловчее, и хитрее меня, что он уже начисто выиграл этот вечер. Что никакого серьезного разговора не получится. Что я вообще не умею говорить серьезно. Такой вот я человек.
Стас сказал:
– Нет. Нет. Я за рулем не пью. Нарзан – другое дело.
Потом, когда я немного захмелел, попытался задеть Стаса. Слегка:
– Каждое дело нужно делать честно и на совесть. Все, что сработано иначе, не выдержит первого же шторма, затрещит по швам. Тогда большая беда будет.
– Правильно твой боцман говорил, но бескрыло. Видать, мужик он дельный, смекалистый. Но вот крыльев ему не хватает. Дельфин он, понимаешь…
– Не понимаю.
– Слышал, что ученые наблюдают за дельфинами, удивляются их уму. Говорят, дельфины полетят на другие планеты, на те, где океанов много. Но полетят только в том случае, если их пошлют люди. Пойми, милый Макс, не боцманы Шипки двигают человечество вперед.
– Но если боцманы воспитывают тех, кто двигает человечество вперед, почему же они дельфины?
– Действительно, почему? Один – ноль в твою пользу… Ладно, Максим… Продолжим наш разговор в другой раз. А сегодня… Сегодня мы пришли к тебе по делу. Валя!
Стас и я сидели на диване-кровати. И Валя подошла к нам и села рядом со Стасом.
– У нас к тебе просьба, – сказал Стас.
Суть ее состояла в следующем. Валя училась на актерском факультете в Государственном институте театрального искусства. Месяцев шесть назад ее пригласили сняться в кино. Роль была хорошая, главная женская роль. И Валя согласилась. Но просрочила отпуск, который ей предоставил деканат. И теперь у нее были серьезные неприятности в институте. И она хотела перейти во ВГИК.
– Поговори с Еленой Николаевной, – предложил Стас. – Она знает, как это делается.
– Фильм послезавтра принимает Главк, – сказала Валя. – Потом его можно будет показать во ВГИКе.
– Я поговорю с Еленой Николаевной, – согласился я. – Не знаю, что из этого получится, но обязательно поговорю…
– Спасибо, – сказала Валя.
Я проводил их до машины. Заурчал мотор. Стас кинул:
– Звони, старик. Не зазнавайся.
Красные огоньки, покачиваясь, уплывали в ночь…
Я не сердился на Стаса. Больше не было у меня на него злости. Хотя я точно знал, что Стас живет нечестно. Только вот какая-то жалость томилась под сердцем…
Глава седьмая
НАЗОВИ МНЕ СТОЛИЦУ ФИНЛЯНДИИ
Люди ждали автобус. А снег падал. И пока я возился с плакатом, пытаясь прикрепить его на дверях – доски были мерзлые и кнопки гнулись, – люди стали совсем белыми.
Продрогшая Ксеня, постукивая ботинком о ботинок, топталась на одном месте. Под мышкой она держала рулон с такими же плакатами, на которых были напечатаны биография кандидата в депутаты и его фотография.
– Сегодня обойдем двадцать квартир, – сказал я.
– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь…
Она была злая. Я спросил:
– Что-то ты без энтузиазма относишься к общественным поручениям?
– Я в прошлом году агитатором работала. Я знаю, что такое двадцать квартир…
Мы пришли в дом.
– Начнем сверху, – сказала она. – Сверху удобней.
– Я бы этого не сказал, – возразил я. – Начнем снизу. Все нормальные агитаторы начинают снизу.
– Бросим жребий, – сказала она.
– Будь по-твоему, – сказал я.
На самой верхней площадке дверь нам открыл старичок, невысокий, седенький.
– Здравствуйте, – говорю я.
– Здравствуйте, – отвечает старик.
– Мы агитаторы, – говорит Ксеня. – Разрешите войти…
Короткий коридор упирается в комнату. Старомодная кровать. Высокий шкаф. Круглый стол. На нем – тарелки и стаканы. На диване, распахнув веером мехи, лежит гармонь.
– Иванов Федор Иванович, – читает Ксеня. – Год рождения тысяча восемьсот девяносто пятый. Все правильно?
– Правильно… Буква в букву, – говорит старик.
– Иванова Авдотья Поликарповна. Год рождения…
– Нет такой, – говорит старик.
– Как нет? – удивляется Ксеня. – Нам в жилотделе список дали.
– Список – одно, дочка… Жизнь – другое… В списке Авдотья, может, и есть. А в жизни нет… Схоронил на прошлой неделе… – спокойно растолковал старик.
И Ксене и мне стало как-то не по себе. У человека такое горе. И утешать глупо. И вообще…
– Вам, наверное, не до агитации, – говорит Ксеня. – Может, я лучше посуду вымою…
– Я все делаю сам, – говорит Федор Иванович.
– Я вымою, – сказала Ксеня и решительно сняла пальто.
– Раздевайся и ты… – сказал мне Федор Иванович. – Чайку попьем.
– Я разденусь… Но чай пить не буду.
Пока я снимал пальто, Ксеня унесла посуду на кухню. Я сел по другую от Федора Ивановича сторону стола.
– За кого голосовать будем?
– За Козлова Мартына Леонидовича, – ответил я.
– Расскажи о нем.
– Козлов Мартын Леонидович родился в 1914 году в деревне Чернушки…
– Эти сведения я и в плакате прочту, – прервал старик. – А своими словами. По-русски…
– Своими словами… Моральный кодекс читали? Вот это и есть Козлов…
– Парень ты на вид живой, а язык у тебя суконный… Вот ты агитировать пришел. Знаешь, как мы в двадцатые годы за Советскую власть агитировали? Я кандидатов в депутаты лучше самого себя знал. А ты талдычишь мне: моральный кодекс, деревня Чернушки…
– В двадцатые годы все малограмотные были. К печатному слову невосприимчивые. А сейчас народ грамотный. Для того и плакаты с биографиями существуют. Не верите, голосуйте против. Ваше право.
– У, крапива! Отшлепать бы тебя по мягкому месту. Кажется, это единственное, чего не хватает нашей молодежи.
– Если за дело, пожалуйста…
– Не психуй. Шучу… Ты нравишься мне. Эх! Я в тебе, если хочешь знать, свою молодость увидел. Мы в двадцатые годы тоже горячими были. Только одежка у нас была похуже, чем на вашем брате.
– Вы какой-то непоследовательный.
Старик положил руки на спинку стула и задумчиво произнес:
– Непоследовательный. Жизнь – она как погода. И солнечно и слякотно. Сегодня ты на коне, а завтра задом в лужу шлепнешься. Для тебя это пока все теория. А я всякое на своем веку видывал. И скажу тебе – счастливое ваше поколение… Я целыми днями по городу хожу. Не потому, что врачи прописывают… Вашим братом любуюсь. И будто года сбрасываю. Когда видишь приятное, молодеешь. Ты это потом поймешь…
– Не надо нас перехваливать. Мы тоже разные…
– Разные… Но наши.
– Наши.
– Это и хорошо.
Ксеня вытирала посуду полотенцем. Потом она повесила его на веревку, протянутую под потолком кухни.
– Все. Тарелки как новенькие, – сказала она, входя в комнату.
– Спасибо, – сказал Федор Иванович. – Спасибо… Приходите ко мне. Поспорим, чайку попьем. Придете?
– Обязательно, – обещали мы.
…Пока обошли все квартиры, настала ночь.
– Я валюсь с ног, – сказала Ксеня.
– Давай я тебя понесу, – пошутил я.
Споро шел снег. Ксеня была белая, как снегурочка. Я взял ее под руку. Она сказала:
– Завтра добьем список.
– У тебя завтра школа, – возразил я.
– Не пойду.
– Почему?
– Надоело, – просто ответила она.
– В каком ты классе?
– В восьмом.
– Двоек много?
– Тройки, четверки…
– Ясно. Тройки по математике. Четверки по истории, географии.
– Мы географию не учим.
– Чегой-то?
Она пожала плечами.
– Париж – чья столица? – спросил я.
– Французская.
– А София?
– Чешская…
– А может, финская?
– Нет, – покачала головой Ксеня.
– А какая же столица Финляндии?
Она ответила:
– Нальчик…
Я остановился, повернул ее к себе и посмотрел в глаза. Она молчала. И не шевелилась. Снег таял на ее губах. А я четыре года не целовался с девчонками. Думал, она вырвется, закричит, ударит. Но она приникла ко мне. Я поцеловал ее во второй раз, в третий…
Я держал ее за плечи. И лица наши были совсем рядом, чуть ли не нос к носу.
Она провела мокрой варежкой по моему лицу… В темноте усиленно мигал фонарик.
– Это Андрюшка, – прошептала Ксеня.
– Он все видел.
– Он не скажет.
На ветках березы, огороженной кирпичной кладкой, лежали полоски снега. Береза не казалась теперь большой, как прежде. Выросший дом прижал ее к земле. Высоко над березой кровельщики гремели железом.
В обеденный перерыв я забежал в буфет. Можно было махнуть в кафе, но там всегда собиралось много народу. И очередь выстраивалась такая длиннющая, что не закрывались двери. Повара очень ругались. Потому что холодный воздух заполнял кафе. И стены потели. И столы и окна тоже…
В буфете, узкой мрачноватой комнате, стояло три стола. В глубине – стойка. За стойкой – полная буфетчица Шурочка. Или, как шутя называли ее на стройке, «Дюймовочка». Белый халат, белое лицо и белые, замученные перекисью волосы. Шурочка была доброй толстушкой лет тридцати. Она кое-кому из молодых парней, исключительно для повышения авторитета торговой точки, разрешала ущипнуть себя за халат и даже поцеловать в щечку. Но злые языки… Что там говорить, где их нет. Шурочка берегла нервы, не обращая на сплетни внимания. И чтобы не быть в долгу, сама не чуралась позлословить на чужой счет.
Я частенько обедал здесь. Бутылка пива заменяла первое. А котлет, сарделек, яичек в буфете всегда было навалом. Увидев меня, Шурочка радостно сказала. Нет, она не хотела говорить, но язык у нее, видимо, чесался…
– Поздравляю, – сказала она. – Значит, женишься на Ксеньке!
– Сегодня не первое апреля. Зря стараешься.
– Кто? Я? Перекрестись! Ксенька всем девчатам на стройке рассказала.
Я развернулся – лег на обратный курс – и выбежал из буфета.
Шурочка крикнула:
– Пиво забыл!
…Ксеню нашел в недостроенном доме. Она разговаривала в комнате с девчонками. Вообще они обедали, жевали бутерброды и говорили о какой-то чепухе. Наподобие:
– Если купить три метра фланели, можно еще лучше пошить.
– Смотря какая ширина…
Я заглянул и поманил Ксеню пальцем.
Она вышла на лестничную площадку. Здесь было грязно и сумрачно. Сквозь окно, заколоченное фанерой, врывалась узкая полоска света. Она перерезала Ксеню пополам.
– Слушай, – сказал я. – Что ты болтаешь? Я обещал на тебе жениться? Я говорил это?
Она растерялась. Покраснела. Опустила глаза. И пролепетала:
– Нет… Но… Ты же целовал меня.
– Всех целуют… Ты что, с луны свалилась? Или, может, скажешь, что я тебя первый поцеловал?
Она вскинула голову, влепила мне пощечину и, закрыв лицо руками, побежала прочь.
Пощечина была такой звонкой, что кто-то из отделочниц, находившихся в соседней комнате, воскликнул:
– Ой! Что-то упало!
Глава восьмая
СОКРОВИЩЕ ИЗ ВГИКа
– Эта девочка, о которой ты меня просил, оказалась весьма способной, – сказала Елена Николаевна, когда я в следующий раз пришел к ним.
– Какая девочка?
– Актриса. Валя…
– Серьезно?
– Да. Мы смотрели ее фильм. И даже столь требовательная аудитория, как в нашем институте, осталась довольна игрой дебютантки.
– Значит, ее приняли на актерский?
– Приняли. На второй курс.
– У нее большое будущее?
– Нелегко ответить на этот вопрос. Я знала много талантливых людей, которые так и не сумели ничего достигнуть в кино.
– Трудно поверить. Я привык слышать, что талант всегда пробьет дорогу.
– Откуда же берутся непризнанные гении?
– Их придумывают писатели.
Елена Николаевна вздохнула:
– В судьбе актера многое значит случай. А все, что зависит от случая, сам понимаешь, дело зыбкое. Нужно, чтобы сценарист написал роль, которая соответствует твоим возможностям, роль, в которой ты смог бы раскрыться. Нужно, чтобы режиссер заметил тебя. Нужно, чтобы оператор удачно поставил свет, и тогда лицо твое будет признано фотогеничным. Нужно в конце концов уметь себя вести. Слава быстро вскруживает головы девочкам после первого же успеха. А вообще это тяжелый физический труд. Просто более благодарный, чем перетаск тяжестей. Вся слава идет к актеру. Редкий зритель задумывается над тем, кто писал сценарий, кто ставил фильм, кто снимал… К примеру, ты знаешь фамилию хоть одного нашего режиссера?
– Бондарчук.
– Потому, что он актер. А сценариста?
Я не смог назвать.
– Вот так… – грустно улыбнулась Елена Николаевна. – А уж нас, киноведов…
Она махнула рукой.
– Рад, что у Вали все благополучно. Она милая девушка.
– Вы помирились со Стасом? – вмешался в разговор Еремей.
– Он приехал. И обезоружил меня.
– Лучшая оборона – нападение, – заметил Еремей.
– Дело не в этой живучей истине. Дело, наверное, в наследственности. Мама наша была интеллигентка. Папа интеллигент. Бабушка и дедушка тоже. И дешевая интеллигентская совестливость у меня в крови. Не могу, понимаешь, плюнуть человеку в лицо или дать ему коленкой под зад, если даже знаю, что деньги свои он зарабатывает не совсем честно.
– Слава богу, – сказал Еремей. – В этом есть несомненные преимущества. Во-первых, у тебя меньше шансов угодить на пятнадцать суток; во-вторых, больше возможности подумать головой. Ты не забыл о ней?
– Понимаешь, Еремей, даже в детском садике уже заметно, какие разные характеры у детей. Один ребенок тихий, спокойный, а другой ко всем пристает, игрушки ломает… Стас был бы не Стасом, если бы не брал денег, которые ему дают грузчики.
– Значит, он берет у грузчиков?
– Да. И у продавцов тоже…
– Уголовное дело…
– В милицию я не пойду.
– Там тебе и нечего делать. В милиции нужны факты, а не общие домыслы. А у тебя фактов нет.
– Точно.
– А поговорить откровенно вы не можете? Друзья же… Дескать, пойми, Стас, чем рискуешь. Сколько ниточке ни виться, а концу быть…
– Пытался. Но ему это как до лампочки.
– Тогда его нужно попугать, – решил Еремей. – Он же трус.
И я попугал…
Случилось это дня через два.
Утро мне испортил Женька. Он поднялся на девятый этаж, где мы с Василием ставили предохранители. И сказал:
– Что там у вас произошло с Ксеней? Она требует другой участок. С тобой работать не хочет.
– Ей виднее, – ответил я.
– Вы как маленькие дети, – не унимался Женька. – Вам доверено общественное дело. А вы вмешиваете сюда личное. Вот пройдет избирательная кампания, тогда хоть на головах ходите. И не срывайте мне планы комсомольской работы…
– Женя, я считал, что ты умнее.
Женька набычился, опустил голову и пошел вниз. Но на следующем пролете остановился. И крикнул:
– Можешь не считать себя агитатором! Я освобождаю тебя от этого комсомольского поручения.
И побежал дальше по лестнице.
– Совсем обалдел парень.
Василий услышал:
– Обалдеешь. Он же в Ксеньку по макушку влюблен.
– Глупости говоришь, – не поверил я.
– Чтоб мне больше никогда не выпить, если я вру. Он же совсем извелся, когда ты с ней шуры-мурил…
– Они раньше дружили?
– Конечно.
И я вспомнил, как в первый вечер, когда мы шли с ней по лужам, она рассказывала о Женьке и лицо ее было добрым и светлым.
– Он мог намекнуть хотя бы.
– Что он? Она тоже хороша, – возразил Василий. – Строит из себя.
Словом, после этого разговора я весь день был не в духе. А вечером приехал ко мне Андрей Чивиков. Говорит:
– Пришел прощаться.
– Все-таки надумал в Армавир?
– Надумал не надумал, а мать прикатила.
– Она была убеждена, что сын ее студент. И приехала поинтересоваться успехами.
– Нет, – уныло ответил Чивиков. – Она приехала потому, что Стас послал ей письмо.
Это было уже интересно.
– Почему он так сделал?
– Я хотел спросить об этом тебя. – Андрей смотрел на меня не моргая. – О нашем разговоре в кузове машины ты сказал ему?
– Я ничего не говорил. Но мое отношение к Стасу изменилось. И он, конечно, заметил это.
– Заметил, – согласился Андрей.
– Ты должен был потолковать с ним.
– Толковать трудно, если он этого не хочет. Он изрек, что я стал слишком болтлив и ему это не нравится.
– На него похоже.
– Стас твой друг. И я хочу, чтобы ты знал, какой он на самом деле.
– Я знаю.
Когда Андрей Чивиков ушел, я лег на диван и пытался читать книгу. Но строчки казались непонятными, словно были написаны на неизвестном мне языке…
Через час я звонил у входа в квартиру Стаса. Галстук-бабочка, черный и узенький, – первое, что бросилось мне в глаза, когда Стас открыл дверь. Он, несомненно, ждал кого-то другого, потому что улыбка, мягкая и несколько снисходительная, вдруг покинула его лицо и выражение досады, недовольства на секунду тронуло уголки губ, брови дернулись к переносице. Но все это продолжалось короткое мгновение. И вот уже на лице его заученное радушие.
Боцман Шипка, не покидай меня!
– Что стряслось, старик?
Ломтики лимона лежали на тонкой фарфоровой тарелке с изогнутыми, как лепестки цветка, краями. Стол был накрыт для двух человек. И потому, что среди закусок и сладостей темнели фиалки, редкость в зимнюю пору, можно было догадаться, Стас ожидает женщину.
– Я вломился не вовремя.
– Похоже, что так, – признался Стас.
– У тебя плохое настроение.
– У меня никогда не бывает плохого настроения.
– Деловой ты человек.
– Что хочешь этим сказать?
– Хочу спросить, кто просил тебя писать письмо матери Андрея?
– Ты.
– Слушай. Не смешно… Я просто удивляюсь.
– В конце концов способность удивляться дарована нам детством. А то были неплохие годы. Правда?
Я молчал.
– Не думай, что я перед тобой оправдываюсь. Но я все объясню. У тебя действительно имелись основания быть недовольным мною.
– Я не высказывал их.
– Правильно. У меня много недостатков, но я сообразительный. Я понимаю. Было бы очень нехорошо калечить судьбу Андрея. И я решил исправить ошибку, допущенную три месяца назад. Он из хорошей семьи. Единственный, любимый сын. Мне кажется, карьера грузчика-шабашника не для него. Ты согласен?
– В этом есть логика. Но не вся правда…
В передней задребезжал звонок. Дверь, видимо, отворили соседи. А потом постучали к Стасу.
– Войдите, – выдавил Стас.
Скрипнула дверь. На пороге стояла Валя. Модная, раскрасневшаяся… С очень серьезным взглядом.
Стас подошел к ней, чтобы помочь снять пальто.
Все стало ясно.
– Трепло, – сказал я. – Выпутывался, как мелкий жулик. Не мог объяснить по-мужски.
Стас побледнел:
– Все-таки флот сделал из тебя грубияна.
– Флот не институт благородных девиц. И боцман Шипка всегда имел о подлости определенное мнение.
– Что дальше? – глухо спросил Стас.
– Дальше… Пусть и она знает, какой ты есть… Наш общий знакомый Стас – образцовый директор магазина… Правда, он берет деньги у своих грузчиков и продавцов, но все же печется об их будущем. И если нужно отбить у кого-нибудь невесту, пишет письмо матери жениха…
И т. д. и т. п.
Нет. Я не чувствовал себя героем. Я скорее походил на человека, увязшего в болоте или висящего на краю пропасти и орущего во весь голос в надежде, что кто-то услышит его и протянет руку.
Но и Стас вел себя не лучше. Видно, он давно не был в такой переделке и теперь просто опупел:
– Ты хочешь мне зла. Позоришь меня. Клевещешь… И все из мести. Валя, он влюблен в мою сестру. И готов лизать ей пятки. Но я-то тут при чем? Я не могу ей помешать спать с другими!
Пятки, конечно, ерунда. Это так, ради красного словца. Но последняя фраза. Ему не нужно было говорить эту фразу. Не нужно. И тогда он бы не упал на спину и не задел бы плечом стол, хрупкие ножки которого не выдержали толчка…
– Вам не надо здесь оставаться, Валя. Не надо. Пошли!
– Нет, нет. Вы не правы, – запротестовала она. – Это я просила написать письмо матери Андрея. Я просила…
Хорошо, что сбегать по лестнице можно почти без усилий. Вот только двери в чужих подъездах хлопают отвратительно громко.
Боцман Шипка… Прошу тебя, дай мне три наряда вне очереди.
